Писатель из народа
---
Есть своя прелесть в т.н. творческих вечерах (встречах с местными писателями). Читать их труды правда тяжеловато, не хватает им профессионализма, а вот слушать рассказы о жизни, о себе интересно.
В Пушкинской библиотеке такие встречи проходят с завидной регулярностью. Но далеко не всегда получается на них попасть, т.к. проходят они обычно в рабочее время в будние дни.
Несколько дней назад я побывала на творческом вечере Елены Чубенко.
Но сначала немного о том, как проходят такие встречи. Шаблон обычно один и тот же.
В читальном зале собираются поклонники творчества (90 % бабушки на пенсии) и приведенные кем-нибудь школьники и студенты. Бабушки внимательно слушают, записывают, молодежь просматривает телефоны.
Сначала выступает сам автор. И это самая интересная часть, но и самая короткая. Потом показывают какие-нибудь ролики, презентацию, студенты выступают - тут возможны вариации. Зачитывается на восторженных тонах что-нибудь из творчества. В заключении дают слово бабушкам, которые лобызают автора кто как может и пытаются рассказать что-нибудь и о себе. Занавес.
Интересны такие мероприятия не своей культурной ценностью (да и о самих произведениях говорится мало), а как раз рассказами из жизни. Именно здесь можно за пару часов услышать многократно повторенное местоимение "ихние", "средствА", "коммунизьм" и пр. И своя прелесть в этом есть. Мне сразу вспоминается детство в деревне...
Теперь о самом мероприятии. Раньше о Елене Чубенко я не слышала и, соответственно, ничего не читала. А автор оказался очень колоритным.
Елене Чубенко 55 лет. Живет она в селе Дешулан (население около 200 человек). Была дояркой, свинаркой, потом следователем и судьей. В свободное время играет в Улетовском театре. Мать Елены потомственная доярка, работала с 14 лет. Отец был киномехаником.
Слушая рассказы Елены, чувствуется, что она прирожденный следователь.
Елена Чубенко. Фото отсюда
Вспоминая одно из своих первых произведений ("Дешуланские покосы"), автор поделилась, что ей до сих пор стыдно за ошибки. Мне кажется, что ничего страшного в этом нет, они привносят свой колорит.
Пытаясь ответить на вопрос: почему она пишет о деревне и стариках, Елена начала говорить о криптовалюте и майнинге. В итоге я так ничего не поняла. Да и бабушки тоже.
Самое трудное в жизни писателя - "испечь что-нибудь по рецепту. Все равно чего-нибудь накидаю".
Рассказывая о том, как ее творчество воспринимает семья, Елена отметила: "думают, что ерундой моюсь". Ее мать так считала до этого года, пока не услышала, что о дочери говорят по радио. А если говорят по радио - то это чего-то да стоит.
Затем показали отрывок из спектакля оп пьесе автора "Солнцем поцелованные" с участием автора. В конце вечера бабушки говорили, что плакали. Плакали и над пьесой и над книгами.
У меня было ощущения, что я попала в какой-то другой мир. Мир детства, деревни...
После мероприятия я нашла произведения автора в Интернете и ознакомилась. Конечно, это не великая литература, а рассказы простого человека о народе. Они простые, но искренние. Я рада, что у маленького села Дешулан есть свой писатель, который бережно сохраняет память о людях.
Рассказ со страницы Елены Чубенко на проза.ру. http://www.proza.ru/2017/12/24/527
Чего уж мне так нравилась школа с самого первого класса – ума не приложу! Как всем нормальным ребятишкам, нужно было бежать оттуда, а не туда. Но у меня было наоборот. Летела утром туда самая первая, едва увидев, как в глубине школы загорелся огонек. Огонек означал, что техничка пришла на работу и скоро пойдет щелкать выключателями по всему периметру, зазывая теплыми золотистыми окошками промерзших с дороги ребятишек.
А я жила напротив – дорогу между домами перебежать, дедов Спиридонов огород, вторую дорогу - и вот я в школе.
Тетя Таня у входа улыбнётся:
- Опять первей всех? Пятерки захватывать? Замёрзла, поди?
- Нее, не успела.
-Давай вареги-то, на батарею положу. Тут и высохнут, и не потеряешь.
Тетя Таня, наверное, лучше других знала, сколь часто менялись у меня варежки, ко-торые я теряла, как последняя раззява, в неделю по два раза. Поэтому у меня они нередко были разные, (серая, к примеру, и черная), нередко мамины, а то и вовсе бабушкины, которые, впрочем, терялись с такой же скоростью, как и мои. Даже возмутительные детсадовские резинки через вешалку не спасали варежки от сиротства. Непостижимым образом варежка оставалась одна!
Порой я прибегала на крылечко школы еще «первей» тети Тани или тетки Аксиньи - её напарницы. Притоптывая ногами по крыльцу, минут семь, а то и десять ждала техни-чек, от нечего делать ворочая огромный замок на двери. С приходом тети Тани ныряла в спасительное школьное тепло, окунаясь в запахи школы. Даже не выскажешь, какой он, этот школьный дух. Запахи столовой, школьных досок и гераней в классах, запах тряпок для пола из тесной «кандейки» для уборщиц. Тетя Таня включает «свой» свет в тесном школьном вестибюле. А я прыжками несусь по коридору, включая для начала через одну выключатели коридора, и, конечно, в своем классе. Потом уж бегу в раздевалку, с гордостью водружая пальтецо туда, где мне хочется, а не туда, где есть место!
Однажды зимой уроки закончились достаточно быстро: в школе было прохладно из-за крепкого мороза, упавшего тем утром на деревню. Войлочные сапожки дома мне тор-жественно сменили на новые, негнущиеся еще валенки, в которых я сразу запоходила на неуклюжего гуся. Пока доковыляла в школу, раздевалка была уже увешана гроздьями пальтушек. Потом, правда, все пальто пришлось накинуть на плечи -в школе было прохладно.
Мы отсидели за партами пару или больше уроков. И нас отпустили домой. Руки не особо выводили буквы в тетрадках от холода, и получались какие-то неладные кривульки, и мама упорно не хотела мыть раму.
Домой пришлось нестись вскачь, мороз заставлял. И вот в углу у забора палисадни-ка, который я обегала не по тропинке, а напрямую, чтоб сократить путь, меня занесло в нетронутый еще ребятишечьими ногами сугроб. Прыжок вперед уже не получился. Валенок (традиционно «маленько поболе, на вырост») снялся в глубине сугроба с ноги.
А сугроб-то еще новорожденный, некрепкий! И осыпавшиеся края моего следа по-хоронили мой валенок! Нелепо задрав ногу, я зябко бродила руками в снегу и не могла его найти.
Бросив под ногу рукавичку, пыталась стать устойчивей. Но куда там! Одна нога, которая в валенке, в сугробе, а вторая в носке - на весу. И вся моя прыть семилетней первоклашки улетучилась.
…Я стояла и ревела, размазывая синюшными руками слезы по лицу и отчаянно себя жалея. Так глупо замерзающую в снегу! Еще вчера мама предостерегала меня от того, чтоб я долго не бегала на речку или по улице. Морозы, мол, ноги обморозишь. А тут -пожалуйста. Валенок потеряла, носок на ноге - так себе, и до дому я точно ногу обморожу.
Перспектива рисовалась такая безрадостная, что слезы бежали в три ручья, и с каж-дой секундой саму себя становилось жальчее.
Ребятни, как назло, рядом нет, старшие еще учатся, остальные вышли в другие воро-та.
И приголашивалая, поди, в голос, потому что вдруг сзади пришло спасение! Сойдя с привычной дороги, к школе подбежала идущая с дойки тетя Катя. Увидев меня в положении замерзающего аиста на одной ноге, она тут же занырнула обеими руками в снег, пошуровала там своей доярочьей спасительной пятерней и выволокла мой горемычный валеночек. Вытряхнув из него снег, обстучала им по коленке. Протерла внутри углом рабочего халата, а потом, сняв с меня носок, растерла горячими ладошками ногу. Надев носок обратно, спросила, засовывая мою ногу в нахолодившийся валенок:
- Вторую то не отморозила?
- Нее.
- Но дуй домой скорей, да матке скажи, чтоб натёрла чем тебя. Да не лети шибко, а то обои потеряешь обутки.
Домой я "придула" за пару минут. Ноги здорово подстыли. Мама, увидев на щеках мерзлые дорожки моих слез, переполошилась.
Пришлось рассказать, прибавив трагизма и слёз, чтоб здорово не попало. (Говорила ведь мне, чтоб не летала, как «девятый ветер»).
Мама, узнав о моей потере валенка, и о тетькатином появлении, обрадовалась:
- Слава те господи, что Катя седни маленько задержалась на дойке…
Схватила из буфета бутылку с каким-то натиранием, стала растирать мои покрас-невшие ступни своими настойками. Ноги под ее шершавыми руками сразу загорели, и стало жарко. А потом распахнула гардероб, где за нашими пальтушками висело ее осеннее пальто: красивое, синее, с белыми ворсинками, будто с сединой. Было оно, я так думаю, дорогое, и надевала его мама по великим событиям, «Шерсть... Чистая шерсть... Дорогое оно. Чо таскать-то в кажин след», - отнекивалась она, когда я предлагала в него нарядиться.
А тут, схватив это пальто, усадила меня на койку, укутала растёртые ноги, почти по пояс запеленав меня в сине-седые полы.
- Мам... Ты чего... Дорогое же оно, - запереживала я, глядя, как мамино драгоценное пальто лежит у меня под ногами.
- Да Бох с им, с пальтом! Тёпло ногам-то?
В Пушкинской библиотеке такие встречи проходят с завидной регулярностью. Но далеко не всегда получается на них попасть, т.к. проходят они обычно в рабочее время в будние дни.
Несколько дней назад я побывала на творческом вечере Елены Чубенко.
Но сначала немного о том, как проходят такие встречи. Шаблон обычно один и тот же.
В читальном зале собираются поклонники творчества (90 % бабушки на пенсии) и приведенные кем-нибудь школьники и студенты. Бабушки внимательно слушают, записывают, молодежь просматривает телефоны.
Сначала выступает сам автор. И это самая интересная часть, но и самая короткая. Потом показывают какие-нибудь ролики, презентацию, студенты выступают - тут возможны вариации. Зачитывается на восторженных тонах что-нибудь из творчества. В заключении дают слово бабушкам, которые лобызают автора кто как может и пытаются рассказать что-нибудь и о себе. Занавес.
Интересны такие мероприятия не своей культурной ценностью (да и о самих произведениях говорится мало), а как раз рассказами из жизни. Именно здесь можно за пару часов услышать многократно повторенное местоимение "ихние", "средствА", "коммунизьм" и пр. И своя прелесть в этом есть. Мне сразу вспоминается детство в деревне...
Теперь о самом мероприятии. Раньше о Елене Чубенко я не слышала и, соответственно, ничего не читала. А автор оказался очень колоритным.
Елене Чубенко 55 лет. Живет она в селе Дешулан (население около 200 человек). Была дояркой, свинаркой, потом следователем и судьей. В свободное время играет в Улетовском театре. Мать Елены потомственная доярка, работала с 14 лет. Отец был киномехаником.
Слушая рассказы Елены, чувствуется, что она прирожденный следователь.
Елена Чубенко. Фото отсюда
Вспоминая одно из своих первых произведений ("Дешуланские покосы"), автор поделилась, что ей до сих пор стыдно за ошибки. Мне кажется, что ничего страшного в этом нет, они привносят свой колорит.
Пытаясь ответить на вопрос: почему она пишет о деревне и стариках, Елена начала говорить о криптовалюте и майнинге. В итоге я так ничего не поняла. Да и бабушки тоже.
Самое трудное в жизни писателя - "испечь что-нибудь по рецепту. Все равно чего-нибудь накидаю".
Рассказывая о том, как ее творчество воспринимает семья, Елена отметила: "думают, что ерундой моюсь". Ее мать так считала до этого года, пока не услышала, что о дочери говорят по радио. А если говорят по радио - то это чего-то да стоит.
Затем показали отрывок из спектакля оп пьесе автора "Солнцем поцелованные" с участием автора. В конце вечера бабушки говорили, что плакали. Плакали и над пьесой и над книгами.
У меня было ощущения, что я попала в какой-то другой мир. Мир детства, деревни...
После мероприятия я нашла произведения автора в Интернете и ознакомилась. Конечно, это не великая литература, а рассказы простого человека о народе. Они простые, но искренние. Я рада, что у маленького села Дешулан есть свой писатель, который бережно сохраняет память о людях.
Рассказ со страницы Елены Чубенко на проза.ру. http://www.proza.ru/2017/12/24/527
Чего уж мне так нравилась школа с самого первого класса – ума не приложу! Как всем нормальным ребятишкам, нужно было бежать оттуда, а не туда. Но у меня было наоборот. Летела утром туда самая первая, едва увидев, как в глубине школы загорелся огонек. Огонек означал, что техничка пришла на работу и скоро пойдет щелкать выключателями по всему периметру, зазывая теплыми золотистыми окошками промерзших с дороги ребятишек.
А я жила напротив – дорогу между домами перебежать, дедов Спиридонов огород, вторую дорогу - и вот я в школе.
Тетя Таня у входа улыбнётся:
- Опять первей всех? Пятерки захватывать? Замёрзла, поди?
- Нее, не успела.
-Давай вареги-то, на батарею положу. Тут и высохнут, и не потеряешь.
Тетя Таня, наверное, лучше других знала, сколь часто менялись у меня варежки, ко-торые я теряла, как последняя раззява, в неделю по два раза. Поэтому у меня они нередко были разные, (серая, к примеру, и черная), нередко мамины, а то и вовсе бабушкины, которые, впрочем, терялись с такой же скоростью, как и мои. Даже возмутительные детсадовские резинки через вешалку не спасали варежки от сиротства. Непостижимым образом варежка оставалась одна!
Порой я прибегала на крылечко школы еще «первей» тети Тани или тетки Аксиньи - её напарницы. Притоптывая ногами по крыльцу, минут семь, а то и десять ждала техни-чек, от нечего делать ворочая огромный замок на двери. С приходом тети Тани ныряла в спасительное школьное тепло, окунаясь в запахи школы. Даже не выскажешь, какой он, этот школьный дух. Запахи столовой, школьных досок и гераней в классах, запах тряпок для пола из тесной «кандейки» для уборщиц. Тетя Таня включает «свой» свет в тесном школьном вестибюле. А я прыжками несусь по коридору, включая для начала через одну выключатели коридора, и, конечно, в своем классе. Потом уж бегу в раздевалку, с гордостью водружая пальтецо туда, где мне хочется, а не туда, где есть место!
Однажды зимой уроки закончились достаточно быстро: в школе было прохладно из-за крепкого мороза, упавшего тем утром на деревню. Войлочные сапожки дома мне тор-жественно сменили на новые, негнущиеся еще валенки, в которых я сразу запоходила на неуклюжего гуся. Пока доковыляла в школу, раздевалка была уже увешана гроздьями пальтушек. Потом, правда, все пальто пришлось накинуть на плечи -в школе было прохладно.
Мы отсидели за партами пару или больше уроков. И нас отпустили домой. Руки не особо выводили буквы в тетрадках от холода, и получались какие-то неладные кривульки, и мама упорно не хотела мыть раму.
Домой пришлось нестись вскачь, мороз заставлял. И вот в углу у забора палисадни-ка, который я обегала не по тропинке, а напрямую, чтоб сократить путь, меня занесло в нетронутый еще ребятишечьими ногами сугроб. Прыжок вперед уже не получился. Валенок (традиционно «маленько поболе, на вырост») снялся в глубине сугроба с ноги.
А сугроб-то еще новорожденный, некрепкий! И осыпавшиеся края моего следа по-хоронили мой валенок! Нелепо задрав ногу, я зябко бродила руками в снегу и не могла его найти.
Бросив под ногу рукавичку, пыталась стать устойчивей. Но куда там! Одна нога, которая в валенке, в сугробе, а вторая в носке - на весу. И вся моя прыть семилетней первоклашки улетучилась.
…Я стояла и ревела, размазывая синюшными руками слезы по лицу и отчаянно себя жалея. Так глупо замерзающую в снегу! Еще вчера мама предостерегала меня от того, чтоб я долго не бегала на речку или по улице. Морозы, мол, ноги обморозишь. А тут -пожалуйста. Валенок потеряла, носок на ноге - так себе, и до дому я точно ногу обморожу.
Перспектива рисовалась такая безрадостная, что слезы бежали в три ручья, и с каж-дой секундой саму себя становилось жальчее.
Ребятни, как назло, рядом нет, старшие еще учатся, остальные вышли в другие воро-та.
И приголашивалая, поди, в голос, потому что вдруг сзади пришло спасение! Сойдя с привычной дороги, к школе подбежала идущая с дойки тетя Катя. Увидев меня в положении замерзающего аиста на одной ноге, она тут же занырнула обеими руками в снег, пошуровала там своей доярочьей спасительной пятерней и выволокла мой горемычный валеночек. Вытряхнув из него снег, обстучала им по коленке. Протерла внутри углом рабочего халата, а потом, сняв с меня носок, растерла горячими ладошками ногу. Надев носок обратно, спросила, засовывая мою ногу в нахолодившийся валенок:
- Вторую то не отморозила?
- Нее.
- Но дуй домой скорей, да матке скажи, чтоб натёрла чем тебя. Да не лети шибко, а то обои потеряешь обутки.
Домой я "придула" за пару минут. Ноги здорово подстыли. Мама, увидев на щеках мерзлые дорожки моих слез, переполошилась.
Пришлось рассказать, прибавив трагизма и слёз, чтоб здорово не попало. (Говорила ведь мне, чтоб не летала, как «девятый ветер»).
Мама, узнав о моей потере валенка, и о тетькатином появлении, обрадовалась:
- Слава те господи, что Катя седни маленько задержалась на дойке…
Схватила из буфета бутылку с каким-то натиранием, стала растирать мои покрас-невшие ступни своими настойками. Ноги под ее шершавыми руками сразу загорели, и стало жарко. А потом распахнула гардероб, где за нашими пальтушками висело ее осеннее пальто: красивое, синее, с белыми ворсинками, будто с сединой. Было оно, я так думаю, дорогое, и надевала его мама по великим событиям, «Шерсть... Чистая шерсть... Дорогое оно. Чо таскать-то в кажин след», - отнекивалась она, когда я предлагала в него нарядиться.
А тут, схватив это пальто, усадила меня на койку, укутала растёртые ноги, почти по пояс запеленав меня в сине-седые полы.
- Мам... Ты чего... Дорогое же оно, - запереживала я, глядя, как мамино драгоценное пальто лежит у меня под ногами.
- Да Бох с им, с пальтом! Тёпло ногам-то?
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]