Против гуцулов, мадьяр и немцев. 1916 г.
---
"Целыми днями занимался я в горах со своими ребятами, а в обед и вечером, усталый непривычной ходьбой по горам, отдыхал на берегу Черемоша, прислушивался к его убаюкивающему шуму и, закрыв глаза, уплывал куда-то в красивых мечтах и надеждах. В один из последних дней нашего отдыха меня вызвали в штаб полка, там мне вручили первый георгиевский крест за бой под Кутами, и я с детской гордостью повесил его у себя на груди.
Ни одному из наших батальонов за последние дни не удалось захватить ни одного пленного, чтобы выяснить, какие части и в каком количестве находятся перед нами. И вот на следующее утро, вернее на рассвете, я решил попробовать счастья.
Еще в долине над рекой держался густой пронизывающий туман. Гуцульские петухи, забившись в сараи, не подавали признаков жизни. Окутанные предрассветным мраком горы, молчаливые, мрачные, черной стеной упирались в серое облачное небо и собою преграждали путь рассвету. Командой в 12 человек покинули мы тихонько окопы и в глубоком молчании направились в сторону гор.
Сырой влажный воздух да монотонный мягкий шум ручья в глубине оврага полностью поглощал все звуки нашего движения. Перешли через ручей, углубились в буковую рощу и на опушке ее сквозь густую чащу листвы обнаружили в тенистом фруктовом саду небольшой гуцульский хуторок.
Разместившись полукругом, по-пластунски поползли мы к хутору. Меня беспокоил вопрос, нет ли на хуторе собак. Но всё пока шло благополучно. Достигнув сада, группа залегла и затаилась. Астраханец рыбак Лобачев пополз со мною к крыльцу дома.
По моему знаку Лобачев бесшумно подполз к крыльцу, поднялся на него и нерешительно постучал в дверь. На этот звук ответило слабое эхо, и снова всё замерло. Неужели пусто? Лобачев еще постучал трижды, и снова всё замерло.
Но через несколько секунд чуткое ухо смогло уловить легкий внутренний шорох, потом дверь с треском распахнулась. Лобачев за дверью замер, и на пороге показалась сонная морда солдата, но уже одетого по форме, с подсумком на поясе.
Он в недоумении огляделся вокруг, и в тот момент, когда его взгляд встретился со мною, Лобачев сильным ударом кулака по шее сбил его с ног, и парень свалился с крыльца прямо мне на руки. Прижав его коленом к земле, я сделал ему знак о молчании.
Он поднял руки кверху и на его искаженном от страха лице появились обильные слезы и пот. Через несколько секунд из избы вышел второй, и увидев штык Лобачева, задрожал и поднял руки.
Я усадил его на землю рядом с первым, а Лобачев вскочил в избу, откуда сразу донесся женский вой и визг. - Больше нет, - сказал храбрый разведчик, вынося из хаты две винтовки.
Обоих пленных солдат мы отвели в лес и там узнали, что они оба русины. Один из них бывал ранее в Киеве, где и по сие время живут его родственники. Вражда тут же сразу была забыта.
Их угостили папиросами и продолжали беседовать уже совсем по-приятельски. Обрадованные счастливым для них исходом войны, черномазые парни бросили в сторону свои подсумки, повесили шинели на руку и сопровождаемые одним из наших солдат, как выразился один из них, "пошли до Киева".
Этим мы не удовлетворились и решили подобным же методом обследовать еще один домик. Но на этот раз дело приняло другой оборот, и я, благодаря своей излишней уверенности и неосторожности, чуть не поплатился жизнью.
Когда мы тихонько окружили избу, и я с винтовкой, висящей на ремне, направился к двери, последняя сама широко распахнулась. На пороге появился огромного роста мадьяр, который, увидев меня, мгновенно вскинул винтовку и направил ее прямо мне в грудь.
В этот же момент прозвучал какой-то странный двойной выстрел, пуля оглушительно взвизгнула у меня в ушах, а мадьяр, уронив дымящуюся винтовку, грохнулся на пол крыльца и скатился на землю по его ступенькам. Его убил идущий за мной Моисеев.
Операция не удалась, нужно было уходить восвояси. Секреты противника, услышав выстрелы, открыли огонь, к ним присоединились другие. Зарокотал пулемет. Покой был нарушен. Долина просыпалась. Грохот стрельбы прокатился по фронту.
Отлежавшись в овраге, мы возвратились в окопы. Но невидимые свинцовые пчелы еще долго с характерным шипеньем бороздили во всех направлениях утренний влажный туман. Подобные, но более удачные операции впоследствии мы проводили еще несколько раз.
Через день после нашей разведки подполковник Распопов повел четвертый батальон на высоту 107726. Это была не обычная атака с предварительной артиллерийской подготовкой и лобовым ударом, с большим громом и большой кровью.
Распопов повторил наш простой маневр, только в гораздо больших масштабах. В старых окопах остался небольшой заслон для проявления признаков жизни. На левом фланге у реки утром будущего дня должна была произойти перестрелка с постами противника.
Ночью же батальон в глубоком молчании двинулся вправо и лесными зарослями достиг подножия высоты. По сигналу цепи залегли, а разведка поползла опушкой леса по своему старому знакомому пути. И вот на том же месте снова слегка дымились костры, над ними в котлах варился обед. Рядом находился беспечный повар и помешивал черпаком в котлах.
Момент настал. Штыки склонились вперед. Дружное оглушительное "Ура!", как внезапный раскат грома на покойном небе, огласил дремавшую вершину, и эхо покатилось по соседним горам. От топота двух тысяч бегущих ног глухо гудела земля.
Густо заговорил пулемет, беспорядочно загремели винтовочные выстрелы и быстро снова утихли. Не прошло и двух минут, как вся вершина уже была заполнена атакующими. Защитники высоты бросились врассыпную по лесистым склонам и, провожаемые дружным огнем, пытались вброд перебраться через бурные воды Черемоша.
Преследовать их нашими небольшими силами было бессмысленно, да и к тому же последующий маневр давал возможность отрезать их отступление вместе с обозами. Мы потеряли в этой операции всего лишь несколько человек, да и то от последующего артиллерийского огня противника, которым он прикрывал бегство своих храбрых вояк.
После взятия высоты 1077 наш батальон повернулся фронтом в обратную сторону и двинулся вдоль гребня этой высоты, которая в расстоянии нескольких километров вливалась в подножие одного из наиболее высоких хребтов Карпат - высоты Плайка.
Распопов решил попробовать счастья - отрезать отступление австрийских войск. Шестнадцатая рота четырьмя цепями ринулась вниз по голому крутому склону, но примерно в средней части ее высоты разыгралось совершенно неожиданное ужасное событие.
Внезапно где-то в складках противолежащих гор раздались звуки, подобные отдаленному грому, и через мгновение над несчастной ротой прокатился огненный шквал - белые дымки шрапнельных разрывов бешено прыгали в воздухе. Черные столбы земли и дыма от частых разрывов фугасов отделили нас от наших товарищей.
Через десять-пятнадцать минут, когда огонь прекратился и горный ветер рассеял завесу из пыли и дыма, висевшую над склоном горы, перед нами открылась ужасная картина смерти: серый откос был усеян неподвижными трупами, и ни одного живого звука не доносилось оттуда.
У многих солдат и офицеров на глазах заблестели слезы. Вокруг воцарилось гробовое молчание. Все сняли фуражки, осенили себя крестом и долго стояли с непокрытыми головами.
В дальнейшем выяснилось через пленных немцев, что Германия, убедившись в полном бессилии своих союзников и боясь стратегического отхода ее южного фланга, спешно сняла с осады Вердена свою так называемую Стальную дивизию и бросила ее в Карпаты, в направлении нашего движения. Вот здесь и произошла первая, неудачная для нас встреча с этой дивизией. Но в дальнейшем мы не раз отплатили ей тем же.
С этого момента потекли у нас долгие дни тяжелых испытаний, холода, голода и невероятных трудностей горной суровой жизни. Началось с непрерывных холодных моросящих дождей и туманов.
Дождь в течение двух недель не прекращался ни днем, ни ночью. Температура падала по ночам до нуля и ниже. Раскладывать костры запрещалось. Вечно мокрая одежда кисла и гнила на людях.
Запас сухарей быстро иссяк и начался настоящий голод. Батальон ушел глубоко в горы, куда никакая кухня и никакой обоз не мог добраться. Доставка же продовольствия на вьюках по халатности командования не была организована.
В течение двух почти недель не было ни куска хлеба, ни капли соли. Единственным спасением для солдат были брошенные в горах стада овец, достигающие численностью до нескольких тысяч. Пытались кушать мясо сырым, но этот метод питания без соли и хлеба вызывал страшное отвращение.
На левом фланге, у опушки леса, уходящего в сторону противника, наша разведка встретилась с разведкой германской Стальной дивизии. Ни та, ни другая сторона не хотела первой открывать огня, и так обе группы разошлись, поприветствовав одна другую дружеским помахиванием рук. Подобные встречи бывают только между группами разведчиков, людей с крепкими нервами и устойчивыми характерами.
При этой встрече мы обнаружили в лесу небольшой домик, повидимому, принадлежавший горному пастуху. Людей в нем не было, и лишь за высокой изгородью визжала и хрюкала огромная откормленная свинья.
Как у нас, так, вероятно, и у немецкой разведки возникла мысль овладеть столь лакомым в этих условиях жизни блюдом. И вот на рассвете следующего дня, когда на востоке едва еще заалела заря, мы пошли к лесному домику и снова встретились с немцами.
Одичалая свинья, увидев незнакомых людей, бросилась на изгородь, проломила ее и помчалась в лесную чащу. С обеих сторон раздались дружные залпы, но испуганное животное углубилось в лес и быстро скрылось в заболоченной чаще.
Немцы не любят леса, и поэтому, недовольные исходом охоты, повернули обратно, а мы еще долго преследовали свинью по болотам, пока не выгнали ее в район наших артиллерийских позиций, где она и была убита одним из разведчиков." - из воспоминаний унтер-офицера 326-го пехотного Белгорайского полка Е.В.Тумиловича.
Ни одному из наших батальонов за последние дни не удалось захватить ни одного пленного, чтобы выяснить, какие части и в каком количестве находятся перед нами. И вот на следующее утро, вернее на рассвете, я решил попробовать счастья.
Еще в долине над рекой держался густой пронизывающий туман. Гуцульские петухи, забившись в сараи, не подавали признаков жизни. Окутанные предрассветным мраком горы, молчаливые, мрачные, черной стеной упирались в серое облачное небо и собою преграждали путь рассвету. Командой в 12 человек покинули мы тихонько окопы и в глубоком молчании направились в сторону гор.
Сырой влажный воздух да монотонный мягкий шум ручья в глубине оврага полностью поглощал все звуки нашего движения. Перешли через ручей, углубились в буковую рощу и на опушке ее сквозь густую чащу листвы обнаружили в тенистом фруктовом саду небольшой гуцульский хуторок.
Разместившись полукругом, по-пластунски поползли мы к хутору. Меня беспокоил вопрос, нет ли на хуторе собак. Но всё пока шло благополучно. Достигнув сада, группа залегла и затаилась. Астраханец рыбак Лобачев пополз со мною к крыльцу дома.
По моему знаку Лобачев бесшумно подполз к крыльцу, поднялся на него и нерешительно постучал в дверь. На этот звук ответило слабое эхо, и снова всё замерло. Неужели пусто? Лобачев еще постучал трижды, и снова всё замерло.
Но через несколько секунд чуткое ухо смогло уловить легкий внутренний шорох, потом дверь с треском распахнулась. Лобачев за дверью замер, и на пороге показалась сонная морда солдата, но уже одетого по форме, с подсумком на поясе.
Он в недоумении огляделся вокруг, и в тот момент, когда его взгляд встретился со мною, Лобачев сильным ударом кулака по шее сбил его с ног, и парень свалился с крыльца прямо мне на руки. Прижав его коленом к земле, я сделал ему знак о молчании.
Он поднял руки кверху и на его искаженном от страха лице появились обильные слезы и пот. Через несколько секунд из избы вышел второй, и увидев штык Лобачева, задрожал и поднял руки.
Я усадил его на землю рядом с первым, а Лобачев вскочил в избу, откуда сразу донесся женский вой и визг. - Больше нет, - сказал храбрый разведчик, вынося из хаты две винтовки.
Обоих пленных солдат мы отвели в лес и там узнали, что они оба русины. Один из них бывал ранее в Киеве, где и по сие время живут его родственники. Вражда тут же сразу была забыта.
Их угостили папиросами и продолжали беседовать уже совсем по-приятельски. Обрадованные счастливым для них исходом войны, черномазые парни бросили в сторону свои подсумки, повесили шинели на руку и сопровождаемые одним из наших солдат, как выразился один из них, "пошли до Киева".
Этим мы не удовлетворились и решили подобным же методом обследовать еще один домик. Но на этот раз дело приняло другой оборот, и я, благодаря своей излишней уверенности и неосторожности, чуть не поплатился жизнью.
Когда мы тихонько окружили избу, и я с винтовкой, висящей на ремне, направился к двери, последняя сама широко распахнулась. На пороге появился огромного роста мадьяр, который, увидев меня, мгновенно вскинул винтовку и направил ее прямо мне в грудь.
В этот же момент прозвучал какой-то странный двойной выстрел, пуля оглушительно взвизгнула у меня в ушах, а мадьяр, уронив дымящуюся винтовку, грохнулся на пол крыльца и скатился на землю по его ступенькам. Его убил идущий за мной Моисеев.
Операция не удалась, нужно было уходить восвояси. Секреты противника, услышав выстрелы, открыли огонь, к ним присоединились другие. Зарокотал пулемет. Покой был нарушен. Долина просыпалась. Грохот стрельбы прокатился по фронту.
Отлежавшись в овраге, мы возвратились в окопы. Но невидимые свинцовые пчелы еще долго с характерным шипеньем бороздили во всех направлениях утренний влажный туман. Подобные, но более удачные операции впоследствии мы проводили еще несколько раз.
Через день после нашей разведки подполковник Распопов повел четвертый батальон на высоту 107726. Это была не обычная атака с предварительной артиллерийской подготовкой и лобовым ударом, с большим громом и большой кровью.
Распопов повторил наш простой маневр, только в гораздо больших масштабах. В старых окопах остался небольшой заслон для проявления признаков жизни. На левом фланге у реки утром будущего дня должна была произойти перестрелка с постами противника.
Ночью же батальон в глубоком молчании двинулся вправо и лесными зарослями достиг подножия высоты. По сигналу цепи залегли, а разведка поползла опушкой леса по своему старому знакомому пути. И вот на том же месте снова слегка дымились костры, над ними в котлах варился обед. Рядом находился беспечный повар и помешивал черпаком в котлах.
Момент настал. Штыки склонились вперед. Дружное оглушительное "Ура!", как внезапный раскат грома на покойном небе, огласил дремавшую вершину, и эхо покатилось по соседним горам. От топота двух тысяч бегущих ног глухо гудела земля.
Густо заговорил пулемет, беспорядочно загремели винтовочные выстрелы и быстро снова утихли. Не прошло и двух минут, как вся вершина уже была заполнена атакующими. Защитники высоты бросились врассыпную по лесистым склонам и, провожаемые дружным огнем, пытались вброд перебраться через бурные воды Черемоша.
Преследовать их нашими небольшими силами было бессмысленно, да и к тому же последующий маневр давал возможность отрезать их отступление вместе с обозами. Мы потеряли в этой операции всего лишь несколько человек, да и то от последующего артиллерийского огня противника, которым он прикрывал бегство своих храбрых вояк.
После взятия высоты 1077 наш батальон повернулся фронтом в обратную сторону и двинулся вдоль гребня этой высоты, которая в расстоянии нескольких километров вливалась в подножие одного из наиболее высоких хребтов Карпат - высоты Плайка.
Распопов решил попробовать счастья - отрезать отступление австрийских войск. Шестнадцатая рота четырьмя цепями ринулась вниз по голому крутому склону, но примерно в средней части ее высоты разыгралось совершенно неожиданное ужасное событие.
Внезапно где-то в складках противолежащих гор раздались звуки, подобные отдаленному грому, и через мгновение над несчастной ротой прокатился огненный шквал - белые дымки шрапнельных разрывов бешено прыгали в воздухе. Черные столбы земли и дыма от частых разрывов фугасов отделили нас от наших товарищей.
Через десять-пятнадцать минут, когда огонь прекратился и горный ветер рассеял завесу из пыли и дыма, висевшую над склоном горы, перед нами открылась ужасная картина смерти: серый откос был усеян неподвижными трупами, и ни одного живого звука не доносилось оттуда.
У многих солдат и офицеров на глазах заблестели слезы. Вокруг воцарилось гробовое молчание. Все сняли фуражки, осенили себя крестом и долго стояли с непокрытыми головами.
В дальнейшем выяснилось через пленных немцев, что Германия, убедившись в полном бессилии своих союзников и боясь стратегического отхода ее южного фланга, спешно сняла с осады Вердена свою так называемую Стальную дивизию и бросила ее в Карпаты, в направлении нашего движения. Вот здесь и произошла первая, неудачная для нас встреча с этой дивизией. Но в дальнейшем мы не раз отплатили ей тем же.
С этого момента потекли у нас долгие дни тяжелых испытаний, холода, голода и невероятных трудностей горной суровой жизни. Началось с непрерывных холодных моросящих дождей и туманов.
Дождь в течение двух недель не прекращался ни днем, ни ночью. Температура падала по ночам до нуля и ниже. Раскладывать костры запрещалось. Вечно мокрая одежда кисла и гнила на людях.
Запас сухарей быстро иссяк и начался настоящий голод. Батальон ушел глубоко в горы, куда никакая кухня и никакой обоз не мог добраться. Доставка же продовольствия на вьюках по халатности командования не была организована.
В течение двух почти недель не было ни куска хлеба, ни капли соли. Единственным спасением для солдат были брошенные в горах стада овец, достигающие численностью до нескольких тысяч. Пытались кушать мясо сырым, но этот метод питания без соли и хлеба вызывал страшное отвращение.
На левом фланге, у опушки леса, уходящего в сторону противника, наша разведка встретилась с разведкой германской Стальной дивизии. Ни та, ни другая сторона не хотела первой открывать огня, и так обе группы разошлись, поприветствовав одна другую дружеским помахиванием рук. Подобные встречи бывают только между группами разведчиков, людей с крепкими нервами и устойчивыми характерами.
При этой встрече мы обнаружили в лесу небольшой домик, повидимому, принадлежавший горному пастуху. Людей в нем не было, и лишь за высокой изгородью визжала и хрюкала огромная откормленная свинья.
Как у нас, так, вероятно, и у немецкой разведки возникла мысль овладеть столь лакомым в этих условиях жизни блюдом. И вот на рассвете следующего дня, когда на востоке едва еще заалела заря, мы пошли к лесному домику и снова встретились с немцами.
Одичалая свинья, увидев незнакомых людей, бросилась на изгородь, проломила ее и помчалась в лесную чащу. С обеих сторон раздались дружные залпы, но испуганное животное углубилось в лес и быстро скрылось в заболоченной чаще.
Немцы не любят леса, и поэтому, недовольные исходом охоты, повернули обратно, а мы еще долго преследовали свинью по болотам, пока не выгнали ее в район наших артиллерийских позиций, где она и была убита одним из разведчиков." - из воспоминаний унтер-офицера 326-го пехотного Белгорайского полка Е.В.Тумиловича.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]