Иностранцы об русской армии. 1812 г.
---
"Тем не менее, русский солдат обладал уникальными качествами. Несмотря на резко негативные отзывы некоторых современников ("...рожденные переносить все невзгоды и тяготы, они мало чем отличаются от животных, тупые, жадные и ненасытные во всем, что не касается веры"), и враги, и союзники подчеркивали стойкость, упорство и верность русского солдата своим офицерам, царю и вере.
В этой связи часто цитируется Sir Robert Wilson, который находился при русской армии в эпоху наполеоновских войн: "Пехота состоит преимущественно из людей атлетического сложения в возрасте от 18 до 40, обладающих огромной физической силой, но по большей части невысоких, с воинственным выражением лиц, выносливых по отношению к дурной погоде и тяготам, к плохой и скудной пище, к переходам и днем, и ночью, с четырьмя часами отдыха и шестичасовыми маршами.
Привычных к упорному труду и тяжелой выкладке, свирепых, но дисциплинированных, неизменно храбрых и подверженных взрывам энтузиазма, преданных своему государю, своему начальнику и своей стране. Религиозные и не ослабленные суевериями, терпеливые, понятливые и послушные. Обладающие всеми чертами варваров и теми достоинствами, которые привила цивилизация".
Французская фраза "Ils sont des betes, mais on peut tuer une bete" ("Они животные но животных хотя бы можно убить") это невольное выражение уважения русскому солдату.
Как с изумлением вспоминал Marbot, "...русские падали сраженными один за другим. Я видел одиночек, защищавшихся с такой же уверенностью, как если бы они стояли посреди своих батальонов. Я заметил и других, готовых упасть замертво от многочисленных ран, которые заряжали свои мушкеты столь же хладнокровно, будто стояли на плацу".
Вдохновленные накануне сражения полковыми священниками и иконами, русские пехотинцы были готовы к подвигам и полному, слепому подчинению приказам.
Marbot вспоминает, что в 1807 году под Голымином "...французские солдаты открыли по ним огонь с двадцати пяти шагов, но они продолжали маршировать, не отвечая ... один полк за другим, без единого звука и ни на миг не сбиваясь с темпа.
Улицы были покрыты убитыми и ранеными, но ни стона не было слышно шуметь было запрещено. Можно было подумать, что мы стреляли в тени. Наконец наши солдаты встретили русских в штыки, и только когда они пронзали противника, становилось ясно, что имеют дело с людьми. Смертельно раненые русские солдаты старались хоть немного отползти к востоку, чтобы умереть несколькими метрами ближе к родной земле."
Благожелательно настроенный по отношению к русским J.S. Stanhope замечал: "кажется, что они сделаны из иного материала, чем другие люди: их тела и жилы, без сомнения, так же крепки, как и их разум... им нужно лишь немного активности, чтобы они превзошли все другие войска... и еще немного образования; а то теперь они сущие механизмы..."
Потери, которые понесла армия, и ее резкое увеличение в 1812-14 годах привели к тому, что доля опытных офицеров заметно снизилась. Это привело и к потере феодального или патерналистского духа в войсках: "генералы и офицеры в массе своей стали менее сведущими... и мало помалу вся армия превратилась в набор шахматных фигур".
Но и это не снизило стойкости русских солдат. Вот что писал полковник лейб-гвардии Измайловского полка, потерявшего в Бородинском сражении 777 человек:
"... огонь противника косил наши ряды, но не мог посеять беспорядка среди солдат. Ряды смыкались и порядок в них восстанавливался так же хладнокровно, как если бы они находились на плацу".
Преданность русского солдата во многом объяснялась почти феодальной, точнее даже патерналистской, организацией полков в прежние годы. Как отмечал офицер русской армии Фридрих фон Шуберт (происходивший из прибалтийских немцев), среди старших офицеров было принято оставаться на службе в одном и том же полку многие годы, "так что его имя идентифицировалось с полком, и солдаты обычно не разделяли их".
Такое постоянство командиров заставляло солдат знать и уважать своих офицеров, доверять их осмотрительности и воле, развивало чувство привязанности, помогало переносить лишения, которые нельзя было бы снести только по приказу".
По общему мнению иностранцев, русские офицеры были худшими в Европе. По словам Bunbury, "им весьма недоставало знаний и активности ... они были едва ли больше, чем полуварвары".
Линейные обер-офицеры набирались среди мелких дворян. Они начинали службу в качестве унтер-офицеров и быстро получали офицерские чины. Таким образом, обер-офицеры в своей массе были полуграмотными и неспособными к реальному управлению. Высшие должности были заняты знатью.
В результате для обер-офицеров перспективы продвижения по службе были очень ограничены, и поэтому они "проводили время в попойках, кутежах и во сне". Даже пророссийски настроенный Вильсон полагал их "непригодными из-за пренебрежительного отношения к образованию и нехватки хороших манер, которые должны отличать офицеров".
Отзыв современника-австрийца более критичен: "Они абсолютно бесполезны во всем, что касается военных маневров, и в этом обычный французский солдат понимает больше, чем все офицеры русской армии, вместе взятые.
Русские достаточно храбры в бою, но их отвага ни к чему не приводит, поскольку они не знают, куда ее обратить или куда направить удар. Они наступают в штыки ... но они настолько неуклюжи, что никого не стараются захватить в плен".
Даже среди высших командиров встречалась масса попросту глупых людей. В 1812 году адмирал Чичагов сместил генерала Маркова, поскольку тот "хоть и был увешан лентами и покрыт орденами ... на картах путал дороги с реками".
Еще более впечатляющим примером мог служить генерал Ласи, командующий Средиземноморским фронтом в 1805 году, который "не терпел и духа тех, кто обладал способностями или знаниями... На военные советы... он приносил в кармане ночной колпак, надевал его и засыпал, пока остальные обсуждали дела".
Такая ситуация в русском офицерском корпусе приводила к тому, что в армию набирали все больше иностранных офицеров, приезжавших в Россию после военных поражений, которые претерпевали их собственные страны. Как правило, они не пользовались ни любовью, ни доверием.
Даже брат царя, Великий Князь Константин, так объяснял летнее отступление кампании 1812 года: "Что тут поделаешь? Это не наша вина... В жилах людей, которые нами командуют, течет не русская кровь".
Дисциплина в армии насаждалась варварскими методами; как крепостные постоянно подвергались порке, так и солдаты телесным наказаниям со стороны своих унтер-офицеров.
Хотя "Записной устав о полевой службе" Павла I провозглашал, что "солдат больше сделает для офицера, который обходителен и заслуживает доверия, чем для того, которого только боится".
Барклай утверждал, что "русский солдат обладает всеми воинскими добродетелями. Он храбр, предан, набожен и надежен. Следовательно, нет нужды прибегать к насилию". Кутузов призывал своих офицеров насаждать дисциплину не жестокостью, а "воинским духом и патриотизмом".
Эти и другие наставления несколько уменьшили частоту применения телесных наказании, но по сравнению с армиями других держав насилие в русских полках оставалось чрезвычайно широко распространенным.
Шведские сообщения 1808 года называли русскую армию "ордами варваров и дикарей, от которых можно ожидать любых зверств, известных или воображаемых". Но большинство иностранных обозревателей относили это на счет казаков.
Царская Гвардия была красой русской армии. Об ее исключительности говорили все очевидцы-иностранцы. Вильсон отмечал, что "...не может быть корпуса благороднее и воинственнее, а простота одеяний придает особую выразительность фигурам и лицам солдат".
Лондондерри сообщал: "... огромно различие между собственно русской армией и Императорской гвардией. Последняя исключительно подобрана... воистину, ничто не может превзойти ее. Гвардейские гренадеры все очень высоки... дисциплина и отличное обмундирование этих солдат впечатляют...".
Lady Burgersh писала о гвардейцах: "...Зрелище слишком великолепно, чтобы его можно было описать! Исключительная сохранность и чистота их платьев делают их весьма красивыми...
Пешие гвардейцы императора отборны, красивейшие мужчины империи... все гиганты; здесь собраны самые высокие мужчины России; их мундиры скроены так, чтобы выправить грудь и развернуть плечи, и благодаря этому они выглядят воистину как статуи... Не думайте, будто я преувеличиваю, от них все в восторге".
Даже Наполеон заметил: "Я был удивлен точностью и уверенностью в себе этой пехоты... столь дисциплинированная и исключительно обмундированная армия была бы первой в мире, если бы к этим качествам добавить толику французского энтузиазма".
Офицеры в Гвардию набирались из знати, и, скорее всего, были не более сведущими в военном деле, чем офицеры армии. В то же время, как отмечал von Schubert, гвардейские офицеры были "центрами притяжения на балах и в любом другом обществе. Они выделялись своей образованностью и хороши ми манерами, если не своими нравственными качествами, а общее впечатление, по-видимому, улучшалось из-за присутствия в их среде большого количества эмигрантов из лучших семейств Франции".
Несмотря на впечатляющий внешний эффект, поведение русских гвардейцев часто было шокирующим. Coinget, описывавший банкет, который давала наполеоновская гвардия во время встречи в Тильзите, был потрясен тем, как приглашенные русские гвардейцы брали мясо руками, единым глотком опустошали рюмки вина, были неспособны поддерживать чистоту на столе и вызывали у себя рвоту, чтобы продолжить пиршество на пустой желудок: "таким образом они поглощали по три блюда за один ужин".
Подобные инциденты не были единичными. Например, русские солдаты, расквартированные на острове Уайт у берегов Англии, выпили все масло из уличных фонарей... Все это приводило к тому, что представители других народов считали русских в лучшем случае полуцивилизованными."
http://books.monetonos.ru/Kladoickatel,stvo/Militaria/NS/%CD%D1%20195%20-%20%D0%F3%F1%F1%EA%E0%FF%20%EF%E5%F5%EE%F2%E0%201799-1814%20OCR.pdf
В этой связи часто цитируется Sir Robert Wilson, который находился при русской армии в эпоху наполеоновских войн: "Пехота состоит преимущественно из людей атлетического сложения в возрасте от 18 до 40, обладающих огромной физической силой, но по большей части невысоких, с воинственным выражением лиц, выносливых по отношению к дурной погоде и тяготам, к плохой и скудной пище, к переходам и днем, и ночью, с четырьмя часами отдыха и шестичасовыми маршами.
Привычных к упорному труду и тяжелой выкладке, свирепых, но дисциплинированных, неизменно храбрых и подверженных взрывам энтузиазма, преданных своему государю, своему начальнику и своей стране. Религиозные и не ослабленные суевериями, терпеливые, понятливые и послушные. Обладающие всеми чертами варваров и теми достоинствами, которые привила цивилизация".
Французская фраза "Ils sont des betes, mais on peut tuer une bete" ("Они животные но животных хотя бы можно убить") это невольное выражение уважения русскому солдату.
Как с изумлением вспоминал Marbot, "...русские падали сраженными один за другим. Я видел одиночек, защищавшихся с такой же уверенностью, как если бы они стояли посреди своих батальонов. Я заметил и других, готовых упасть замертво от многочисленных ран, которые заряжали свои мушкеты столь же хладнокровно, будто стояли на плацу".
Вдохновленные накануне сражения полковыми священниками и иконами, русские пехотинцы были готовы к подвигам и полному, слепому подчинению приказам.
Marbot вспоминает, что в 1807 году под Голымином "...французские солдаты открыли по ним огонь с двадцати пяти шагов, но они продолжали маршировать, не отвечая ... один полк за другим, без единого звука и ни на миг не сбиваясь с темпа.
Улицы были покрыты убитыми и ранеными, но ни стона не было слышно шуметь было запрещено. Можно было подумать, что мы стреляли в тени. Наконец наши солдаты встретили русских в штыки, и только когда они пронзали противника, становилось ясно, что имеют дело с людьми. Смертельно раненые русские солдаты старались хоть немного отползти к востоку, чтобы умереть несколькими метрами ближе к родной земле."
Благожелательно настроенный по отношению к русским J.S. Stanhope замечал: "кажется, что они сделаны из иного материала, чем другие люди: их тела и жилы, без сомнения, так же крепки, как и их разум... им нужно лишь немного активности, чтобы они превзошли все другие войска... и еще немного образования; а то теперь они сущие механизмы..."
Потери, которые понесла армия, и ее резкое увеличение в 1812-14 годах привели к тому, что доля опытных офицеров заметно снизилась. Это привело и к потере феодального или патерналистского духа в войсках: "генералы и офицеры в массе своей стали менее сведущими... и мало помалу вся армия превратилась в набор шахматных фигур".
Но и это не снизило стойкости русских солдат. Вот что писал полковник лейб-гвардии Измайловского полка, потерявшего в Бородинском сражении 777 человек:
"... огонь противника косил наши ряды, но не мог посеять беспорядка среди солдат. Ряды смыкались и порядок в них восстанавливался так же хладнокровно, как если бы они находились на плацу".
Преданность русского солдата во многом объяснялась почти феодальной, точнее даже патерналистской, организацией полков в прежние годы. Как отмечал офицер русской армии Фридрих фон Шуберт (происходивший из прибалтийских немцев), среди старших офицеров было принято оставаться на службе в одном и том же полку многие годы, "так что его имя идентифицировалось с полком, и солдаты обычно не разделяли их".
Такое постоянство командиров заставляло солдат знать и уважать своих офицеров, доверять их осмотрительности и воле, развивало чувство привязанности, помогало переносить лишения, которые нельзя было бы снести только по приказу".
По общему мнению иностранцев, русские офицеры были худшими в Европе. По словам Bunbury, "им весьма недоставало знаний и активности ... они были едва ли больше, чем полуварвары".
Линейные обер-офицеры набирались среди мелких дворян. Они начинали службу в качестве унтер-офицеров и быстро получали офицерские чины. Таким образом, обер-офицеры в своей массе были полуграмотными и неспособными к реальному управлению. Высшие должности были заняты знатью.
В результате для обер-офицеров перспективы продвижения по службе были очень ограничены, и поэтому они "проводили время в попойках, кутежах и во сне". Даже пророссийски настроенный Вильсон полагал их "непригодными из-за пренебрежительного отношения к образованию и нехватки хороших манер, которые должны отличать офицеров".
Отзыв современника-австрийца более критичен: "Они абсолютно бесполезны во всем, что касается военных маневров, и в этом обычный французский солдат понимает больше, чем все офицеры русской армии, вместе взятые.
Русские достаточно храбры в бою, но их отвага ни к чему не приводит, поскольку они не знают, куда ее обратить или куда направить удар. Они наступают в штыки ... но они настолько неуклюжи, что никого не стараются захватить в плен".
Даже среди высших командиров встречалась масса попросту глупых людей. В 1812 году адмирал Чичагов сместил генерала Маркова, поскольку тот "хоть и был увешан лентами и покрыт орденами ... на картах путал дороги с реками".
Еще более впечатляющим примером мог служить генерал Ласи, командующий Средиземноморским фронтом в 1805 году, который "не терпел и духа тех, кто обладал способностями или знаниями... На военные советы... он приносил в кармане ночной колпак, надевал его и засыпал, пока остальные обсуждали дела".
Такая ситуация в русском офицерском корпусе приводила к тому, что в армию набирали все больше иностранных офицеров, приезжавших в Россию после военных поражений, которые претерпевали их собственные страны. Как правило, они не пользовались ни любовью, ни доверием.
Даже брат царя, Великий Князь Константин, так объяснял летнее отступление кампании 1812 года: "Что тут поделаешь? Это не наша вина... В жилах людей, которые нами командуют, течет не русская кровь".
Дисциплина в армии насаждалась варварскими методами; как крепостные постоянно подвергались порке, так и солдаты телесным наказаниям со стороны своих унтер-офицеров.
Хотя "Записной устав о полевой службе" Павла I провозглашал, что "солдат больше сделает для офицера, который обходителен и заслуживает доверия, чем для того, которого только боится".
Барклай утверждал, что "русский солдат обладает всеми воинскими добродетелями. Он храбр, предан, набожен и надежен. Следовательно, нет нужды прибегать к насилию". Кутузов призывал своих офицеров насаждать дисциплину не жестокостью, а "воинским духом и патриотизмом".
Эти и другие наставления несколько уменьшили частоту применения телесных наказании, но по сравнению с армиями других держав насилие в русских полках оставалось чрезвычайно широко распространенным.
Шведские сообщения 1808 года называли русскую армию "ордами варваров и дикарей, от которых можно ожидать любых зверств, известных или воображаемых". Но большинство иностранных обозревателей относили это на счет казаков.
Царская Гвардия была красой русской армии. Об ее исключительности говорили все очевидцы-иностранцы. Вильсон отмечал, что "...не может быть корпуса благороднее и воинственнее, а простота одеяний придает особую выразительность фигурам и лицам солдат".
Лондондерри сообщал: "... огромно различие между собственно русской армией и Императорской гвардией. Последняя исключительно подобрана... воистину, ничто не может превзойти ее. Гвардейские гренадеры все очень высоки... дисциплина и отличное обмундирование этих солдат впечатляют...".
Lady Burgersh писала о гвардейцах: "...Зрелище слишком великолепно, чтобы его можно было описать! Исключительная сохранность и чистота их платьев делают их весьма красивыми...
Пешие гвардейцы императора отборны, красивейшие мужчины империи... все гиганты; здесь собраны самые высокие мужчины России; их мундиры скроены так, чтобы выправить грудь и развернуть плечи, и благодаря этому они выглядят воистину как статуи... Не думайте, будто я преувеличиваю, от них все в восторге".
Даже Наполеон заметил: "Я был удивлен точностью и уверенностью в себе этой пехоты... столь дисциплинированная и исключительно обмундированная армия была бы первой в мире, если бы к этим качествам добавить толику французского энтузиазма".
Офицеры в Гвардию набирались из знати, и, скорее всего, были не более сведущими в военном деле, чем офицеры армии. В то же время, как отмечал von Schubert, гвардейские офицеры были "центрами притяжения на балах и в любом другом обществе. Они выделялись своей образованностью и хороши ми манерами, если не своими нравственными качествами, а общее впечатление, по-видимому, улучшалось из-за присутствия в их среде большого количества эмигрантов из лучших семейств Франции".
Несмотря на впечатляющий внешний эффект, поведение русских гвардейцев часто было шокирующим. Coinget, описывавший банкет, который давала наполеоновская гвардия во время встречи в Тильзите, был потрясен тем, как приглашенные русские гвардейцы брали мясо руками, единым глотком опустошали рюмки вина, были неспособны поддерживать чистоту на столе и вызывали у себя рвоту, чтобы продолжить пиршество на пустой желудок: "таким образом они поглощали по три блюда за один ужин".
Подобные инциденты не были единичными. Например, русские солдаты, расквартированные на острове Уайт у берегов Англии, выпили все масло из уличных фонарей... Все это приводило к тому, что представители других народов считали русских в лучшем случае полуцивилизованными."
http://books.monetonos.ru/Kladoickatel,stvo/Militaria/NS/%CD%D1%20195%20-%20%D0%F3%F1%F1%EA%E0%FF%20%EF%E5%F5%EE%F2%E0%201799-1814%20OCR.pdf
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]