Как из немецкого барона делали "ватника" в ГУЛАГе. :)
---
"Был ли это действительно "счастливый случай", когда в ночь с 3 на 4 сентября 1894 года жена лейтенанта 14-го уланского полка Эмануэля фон Экртсберга, прикомандированного к школе верховой езды в Ганновере, разродилась двумя худенькими мальчиками-близнецами общим весом три килограмма?
В семье уже воспитывались два мальчика, а теперь еще такое божье благословение. Осторожно роженице сообщили: "Родились мальчики-близнецы. Один из них умер, к сожалению. Мы надеемся, что другой выживет". Этот один, лежащий на столике под простыней, был я. Жалкое кряхтение из-под простыни было первым признаком моей воли к жизни.
И жизнь моя постоянно сопровождалась приливами и отливами, с многочисленными подъемами и спадами, с болезненными ударами судьбы, которые нужно было вновь и вновь выдержать.
И вот, 1945 год. Доходили слухи, что старшие офицеры кончали жизнь самоубийством. Я гнал эти мысли. Меня преследовал один страх: что я окажусь в плену. Тогда я вспоминал слова Шопенгауэра: "И если мир рухнет, непоколебимая воля восстанет из обломков".
Плен. Меня просто поражали необъятные просторы русских земель. Дорога, дорога, казалось, ей не было конца. Одним взглядом невозможно было окинуть ширину от гор до лесных массивов. С таким масштабом можно было сравнить только поездку через океан. Заселение страны хоть и далеко просматривалось от железной дороги, все же было редким. Склады, водонапорные башни и насосные станции характеризовали немногие пункты остановки…
Сорока, эта восхитительная черно-белая птица, постоянно сопровождала нас, и всюду приветствовал нас воробей, который напоминал нам о родине. Да, часто в течение этих недель наши мысли были о наших родных. Как они пережили крушение? Смогли ли они спастись перед наплывом советских армий в Западную Германию? Живы ли они?
В вагонах, в которых не было ни одеял, ни соломы, нам было опасно рассказывать о своей жизни. Везде были шпионы из немцев, которые доносами зарабатывали на кусок хлеба.
Это действительно особенно печальная глава, как многим немецким пленным приходилось учиться предавать собственных товарищей ради ничтожных обещаний. Насколько блестящим было, напротив, отношение испанцев Голубой дивизии или также японцев, с которыми я довольно долгое время делил судьбу военнопленных. Шпионы были у них редким исключением.
Комендантом лагеря, в который мы прибыли через 28 дней пути, был громадный майор НКВД. Мы дали ему имя Распутин. Сначала он искал себе говорящих по-русски военнопленных (в основном это были прибалты). Они были командирами отрядов пленных. Каждый из нас получил одеяло, полотенце, пару деревянных башмаков и столовую ложку. Все, чем мы могли покончить жизнь самоубийством (бритвы, наручные часы, зеркала), у нас забирали.
Как следующее задание мне был передан кулинарный надзор. Это было проблемой - при незначительных нормах продуктов приготовить порядочный суп и как второе блюдо - наколдовать кашу. Я вообще не видел картофель первые три года. От мяса имелись только головы и ноги крупного рогатого скота или баранов, так что в супе можно было найти лишь маленькие мясные лоскуты.
Очевидно, что крысами были съедены лучшие припасы. Оставалась всегда неизменная основа: пшено, крупа, гречиха, капуста, зеленые помидоры, реже зерно и соя. Но главным продовольствием был хлеб, и русские распределяли его соответственно нормам выполненной работы - это была эффективная репрессия в их потогонной системе. Интересно, что свекла считалась средством против желтухи. Я был, как многие другие военнопленные, также сражен этим заболеванием и желтел, как китаец.
Ограниченное распределение продуктов не было целенаправленной враждебностью со стороны Советов против нас, а было общей необходимостью в первые послевоенные годы. Гражданское население также терпело голод.
Всюду использовали как дополнительные пищевые продукты подсолнечные ядра, содержащие растительное масло (так называемые "конфеты Сталина"). Также популярен был продукт из выжатых подсолнечных ядер. Мы называли это "галеты для собак", но тем не менее старались покупать его у местных.
В начале ноября поступила новая зимняя одежда. Теперь мы действительно выглядели как советские люди! Защитный цвет немецкой формы со знаками различия и пряжками степени различий исчезал. Спустя несколько недель зима окончательно вступила в свои права, мы уже не спрашивали, выглядим ли мы как немецкие солдаты или постирана ли русская одежда из ваты.
Мы были чрезвычайно довольны быть защищенными в некоторой степени от жестокого холода. При отсутствии ветра я находил -35° довольно сносной температурой. Однако все же это было неприятно.
В комнатах царствовал принцип "лучше теплая вонь, чем холодный озон": оконные рамы заклеивались газетной бумагой, чтобы холодный воздух не проходил внутрь. Дым от сигарет и табака лишь усугублял и так не вполне чистую атмосферу. Приближалось Рождество 1945-го...
1955 год. Кошмар кончился. Нам никому не надо шпионить. Я больше не должен ждать каждую минуту конвоиров или что мне прикажут выполнять работу. Я могу быть свободным, я свободный человек, я свободный гражданин! Началась новая жизнь, мне открылся новый мир!" - из воспоминаний полковника вермахта фон Экртсберга.
Полковник служил в 16-й Армии (немецкая группа армий "Север") Восточного фронта в Курляндии. До того как попасть в плен, полковник фон Экартсберг отвечал за безопасность железных дорог на этой линии тыла и фронта.
В 1949-м в Риге военным трибуналом он был приговорен к смертной казни, которую ему заменили на 25 лет каторжных работ в исправительно-трудовом лагере в Лениногорске на границе нынешнего Алтайского края с Республикой Казахстан. Там он вместе с другими военнопленными работал на добыче полиметаллических руд. Фон Экартсберг руководил одной из бригад по добыче руды.
В семье уже воспитывались два мальчика, а теперь еще такое божье благословение. Осторожно роженице сообщили: "Родились мальчики-близнецы. Один из них умер, к сожалению. Мы надеемся, что другой выживет". Этот один, лежащий на столике под простыней, был я. Жалкое кряхтение из-под простыни было первым признаком моей воли к жизни.
И жизнь моя постоянно сопровождалась приливами и отливами, с многочисленными подъемами и спадами, с болезненными ударами судьбы, которые нужно было вновь и вновь выдержать.
И вот, 1945 год. Доходили слухи, что старшие офицеры кончали жизнь самоубийством. Я гнал эти мысли. Меня преследовал один страх: что я окажусь в плену. Тогда я вспоминал слова Шопенгауэра: "И если мир рухнет, непоколебимая воля восстанет из обломков".
Плен. Меня просто поражали необъятные просторы русских земель. Дорога, дорога, казалось, ей не было конца. Одним взглядом невозможно было окинуть ширину от гор до лесных массивов. С таким масштабом можно было сравнить только поездку через океан. Заселение страны хоть и далеко просматривалось от железной дороги, все же было редким. Склады, водонапорные башни и насосные станции характеризовали немногие пункты остановки…
Сорока, эта восхитительная черно-белая птица, постоянно сопровождала нас, и всюду приветствовал нас воробей, который напоминал нам о родине. Да, часто в течение этих недель наши мысли были о наших родных. Как они пережили крушение? Смогли ли они спастись перед наплывом советских армий в Западную Германию? Живы ли они?
В вагонах, в которых не было ни одеял, ни соломы, нам было опасно рассказывать о своей жизни. Везде были шпионы из немцев, которые доносами зарабатывали на кусок хлеба.
Это действительно особенно печальная глава, как многим немецким пленным приходилось учиться предавать собственных товарищей ради ничтожных обещаний. Насколько блестящим было, напротив, отношение испанцев Голубой дивизии или также японцев, с которыми я довольно долгое время делил судьбу военнопленных. Шпионы были у них редким исключением.
Комендантом лагеря, в который мы прибыли через 28 дней пути, был громадный майор НКВД. Мы дали ему имя Распутин. Сначала он искал себе говорящих по-русски военнопленных (в основном это были прибалты). Они были командирами отрядов пленных. Каждый из нас получил одеяло, полотенце, пару деревянных башмаков и столовую ложку. Все, чем мы могли покончить жизнь самоубийством (бритвы, наручные часы, зеркала), у нас забирали.
Как следующее задание мне был передан кулинарный надзор. Это было проблемой - при незначительных нормах продуктов приготовить порядочный суп и как второе блюдо - наколдовать кашу. Я вообще не видел картофель первые три года. От мяса имелись только головы и ноги крупного рогатого скота или баранов, так что в супе можно было найти лишь маленькие мясные лоскуты.
Очевидно, что крысами были съедены лучшие припасы. Оставалась всегда неизменная основа: пшено, крупа, гречиха, капуста, зеленые помидоры, реже зерно и соя. Но главным продовольствием был хлеб, и русские распределяли его соответственно нормам выполненной работы - это была эффективная репрессия в их потогонной системе. Интересно, что свекла считалась средством против желтухи. Я был, как многие другие военнопленные, также сражен этим заболеванием и желтел, как китаец.
Ограниченное распределение продуктов не было целенаправленной враждебностью со стороны Советов против нас, а было общей необходимостью в первые послевоенные годы. Гражданское население также терпело голод.
Всюду использовали как дополнительные пищевые продукты подсолнечные ядра, содержащие растительное масло (так называемые "конфеты Сталина"). Также популярен был продукт из выжатых подсолнечных ядер. Мы называли это "галеты для собак", но тем не менее старались покупать его у местных.
В начале ноября поступила новая зимняя одежда. Теперь мы действительно выглядели как советские люди! Защитный цвет немецкой формы со знаками различия и пряжками степени различий исчезал. Спустя несколько недель зима окончательно вступила в свои права, мы уже не спрашивали, выглядим ли мы как немецкие солдаты или постирана ли русская одежда из ваты.
Мы были чрезвычайно довольны быть защищенными в некоторой степени от жестокого холода. При отсутствии ветра я находил -35° довольно сносной температурой. Однако все же это было неприятно.
В комнатах царствовал принцип "лучше теплая вонь, чем холодный озон": оконные рамы заклеивались газетной бумагой, чтобы холодный воздух не проходил внутрь. Дым от сигарет и табака лишь усугублял и так не вполне чистую атмосферу. Приближалось Рождество 1945-го...
1955 год. Кошмар кончился. Нам никому не надо шпионить. Я больше не должен ждать каждую минуту конвоиров или что мне прикажут выполнять работу. Я могу быть свободным, я свободный человек, я свободный гражданин! Началась новая жизнь, мне открылся новый мир!" - из воспоминаний полковника вермахта фон Экртсберга.
Полковник служил в 16-й Армии (немецкая группа армий "Север") Восточного фронта в Курляндии. До того как попасть в плен, полковник фон Экартсберг отвечал за безопасность железных дорог на этой линии тыла и фронта.
В 1949-м в Риге военным трибуналом он был приговорен к смертной казни, которую ему заменили на 25 лет каторжных работ в исправительно-трудовом лагере в Лениногорске на границе нынешнего Алтайского края с Республикой Казахстан. Там он вместе с другими военнопленными работал на добыче полиметаллических руд. Фон Экартсберг руководил одной из бригад по добыче руды.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]