Ёлка на стене
---
Был в постановлении еще один «блокадный» пункт: «Организация новогодних елок допускается в помещениях, обеспеченных бомбоубежищами на количество детей, присутствующих на елке».
В первую блокадную зиму елочных базаров в Ленинграде не открывали. Но люди находили возможность отметить праздник. Вот какую память о тех днях сохранили жители блокадного города.
Из воспоминаний А. В. МОЛЧАНОВА:
«31 декабря 1941 года в блокадном Ленинграде мой дедушка устроил новогоднюю елку. Он был веселый и добродушный выдумщик. Настоящих елок не было, и он решил нарисовать елку на стене. Попросил у меня акварельные краски, залез на стул и прямо на обоях изобразил высокую ветвистую красавицу.
Бабушка начала ворчать, что он испортил обои, а он, улыбаясь, сказал:
— Молчи, Ликсевна, — (он ее всегда так называл — Алексеевной, когда был в хорошем настроении), — эти обои после войны в музей возьмут! А нам все равно ремонт делать, блокадную копоть смывать…
Потом он вбил гвоздики в концы нарисованных ветвей и достал коробки с елочными игрушками. Мы стали вешать их на гвоздики, и произошло чудо: от настоящих игрушек нарисованная елка словно ожила! От нее, кажется, запахло хвоей.
Но самая потрясающая новость ожидала нас впереди: в коробках среди игрушек мы нашли клад! Да, это был волшебный новогодний клад: большие грецкие орехи в посеребренной скорлупе и конфеты в ярких фантиках — и какие конфеты! «Раковая шейка», «Мишка на севере»! Они висели в прошлом году на елке, их сняли и убрали вместе с игрушками. Мы придвинули стул к стене с нарисованной елкой. Тускло горела на столе коптилка, а над ней таинственно отсвечивали стеклянные шары и волшебно белели обертки конфет — настоящих конфет из мирного времени! Ровно в полночь дедушка торжественно снял их, и мы разделили их поровну. Пустые фантики мы снова повесили на елку…»
Из дневника Бориса КАПРАНОВА:
«1 января 1942 года. Сегодня наступил Новый год. Что он нам несет — тайна, покрытая мраком. Впервые мы так встречали Новый год — даже не было крошки черного хлеба, и вместо того, чтобы веселиться вокруг елки, мы спали, так как нечего было есть. Когда вчера вечером я сказал, что уходит старый год, то мне ответили: «К черту с этим годом, провалиться бы ему сквозь землю». И действительно, я того же мнения и 1941 год никогда не забуду».
Из воспоминаний Валентины ТИМОФЕЕВОЙ:
«Был декабрь 1941 года. Старший брат умирал от голода, хотя получал рабочую карточку, на которую выдавали 250 грамм хлеба. За карточками брата мне приходилось ходить пешком с улицы Чайковского на Васильевский остров, где находился завод «Союзмашучет», на котором брат работал механиком. Средний брат, добровольцем ушедший на фронт, был ранен под Красным Селом. Он лежал в госпитале, что был на площади Льва Толстого.
В нашей большой и холодной коммунальной квартире жили шесть семей. Мы всегда были дружны и заботились друг о друге, но смерть оказалась безжалостной даже к детям. Комнаты опустели, и квартиру заполнила гулкая тишина.
Однажды я сидела у постели брата, как вдруг кто‑то постучал в дверь.
— Ты Валя Климкуль из 6-го класса? — спросила меня изможденная женщина, в которой я при тусклом свете коптилки с трудом узнала учительницу из моей школы, что находилась на Гагаринской улице. Я подтвердила, и она протянула мне билет на елку, которая должна была состояться в театре кукол на ул. Некрасова.
Иду в театр, а про себя думаю: «Какая елка, не может быть сейчас никакой елки…». А она была, настоящая, большая, с игрушками. И праздник был с Дедом Морозом, песнями, играми. Правда, из‑за холода мы не снимали пальто. Потом нас позвали на обед.
Суп я, конечно, съела, а котлету, кашу и ломтик хлеба взяла с собой. Гляжу, Дед Мороз нас провожает и каждому дает пакетик. А в нем, поверить невозможно, две мандаринки и немного сладостей. Бежала домой, не чуя ног, чтобы подкормить брата, но опоздала. Он был без сознания и к утру скончался.
В марте мы с мамой решили эвакуироваться из Ленинграда. На Дороге жизни колеса машин полностью покрывала вода. Но отважные ленинградские шоферы умело вели машины, спасая едущих в них женщин и детей».
Источник: Национальные ценности, rosprioritet.ru
В первую блокадную зиму елочных базаров в Ленинграде не открывали. Но люди находили возможность отметить праздник. Вот какую память о тех днях сохранили жители блокадного города.
Из воспоминаний А. В. МОЛЧАНОВА:
«31 декабря 1941 года в блокадном Ленинграде мой дедушка устроил новогоднюю елку. Он был веселый и добродушный выдумщик. Настоящих елок не было, и он решил нарисовать елку на стене. Попросил у меня акварельные краски, залез на стул и прямо на обоях изобразил высокую ветвистую красавицу.
Бабушка начала ворчать, что он испортил обои, а он, улыбаясь, сказал:
— Молчи, Ликсевна, — (он ее всегда так называл — Алексеевной, когда был в хорошем настроении), — эти обои после войны в музей возьмут! А нам все равно ремонт делать, блокадную копоть смывать…
Потом он вбил гвоздики в концы нарисованных ветвей и достал коробки с елочными игрушками. Мы стали вешать их на гвоздики, и произошло чудо: от настоящих игрушек нарисованная елка словно ожила! От нее, кажется, запахло хвоей.
Но самая потрясающая новость ожидала нас впереди: в коробках среди игрушек мы нашли клад! Да, это был волшебный новогодний клад: большие грецкие орехи в посеребренной скорлупе и конфеты в ярких фантиках — и какие конфеты! «Раковая шейка», «Мишка на севере»! Они висели в прошлом году на елке, их сняли и убрали вместе с игрушками. Мы придвинули стул к стене с нарисованной елкой. Тускло горела на столе коптилка, а над ней таинственно отсвечивали стеклянные шары и волшебно белели обертки конфет — настоящих конфет из мирного времени! Ровно в полночь дедушка торжественно снял их, и мы разделили их поровну. Пустые фантики мы снова повесили на елку…»
Из дневника Бориса КАПРАНОВА:
«1 января 1942 года. Сегодня наступил Новый год. Что он нам несет — тайна, покрытая мраком. Впервые мы так встречали Новый год — даже не было крошки черного хлеба, и вместо того, чтобы веселиться вокруг елки, мы спали, так как нечего было есть. Когда вчера вечером я сказал, что уходит старый год, то мне ответили: «К черту с этим годом, провалиться бы ему сквозь землю». И действительно, я того же мнения и 1941 год никогда не забуду».
Из воспоминаний Валентины ТИМОФЕЕВОЙ:
«Был декабрь 1941 года. Старший брат умирал от голода, хотя получал рабочую карточку, на которую выдавали 250 грамм хлеба. За карточками брата мне приходилось ходить пешком с улицы Чайковского на Васильевский остров, где находился завод «Союзмашучет», на котором брат работал механиком. Средний брат, добровольцем ушедший на фронт, был ранен под Красным Селом. Он лежал в госпитале, что был на площади Льва Толстого.
В нашей большой и холодной коммунальной квартире жили шесть семей. Мы всегда были дружны и заботились друг о друге, но смерть оказалась безжалостной даже к детям. Комнаты опустели, и квартиру заполнила гулкая тишина.
Однажды я сидела у постели брата, как вдруг кто‑то постучал в дверь.
— Ты Валя Климкуль из 6-го класса? — спросила меня изможденная женщина, в которой я при тусклом свете коптилки с трудом узнала учительницу из моей школы, что находилась на Гагаринской улице. Я подтвердила, и она протянула мне билет на елку, которая должна была состояться в театре кукол на ул. Некрасова.
Иду в театр, а про себя думаю: «Какая елка, не может быть сейчас никакой елки…». А она была, настоящая, большая, с игрушками. И праздник был с Дедом Морозом, песнями, играми. Правда, из‑за холода мы не снимали пальто. Потом нас позвали на обед.
Суп я, конечно, съела, а котлету, кашу и ломтик хлеба взяла с собой. Гляжу, Дед Мороз нас провожает и каждому дает пакетик. А в нем, поверить невозможно, две мандаринки и немного сладостей. Бежала домой, не чуя ног, чтобы подкормить брата, но опоздала. Он был без сознания и к утру скончался.
В марте мы с мамой решили эвакуироваться из Ленинграда. На Дороге жизни колеса машин полностью покрывала вода. Но отважные ленинградские шоферы умело вели машины, спасая едущих в них женщин и детей».
Источник: Национальные ценности, rosprioritet.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]