Писатель - отцу и учителю

Серафимович — Сталину о советской медицине и о других вопросах
16.05.1935

Тов. Сталин.

Зимою я не могу ездить — простужаюсь, болею. Все теплое время по колхозам, совхозам, новостройкам в поездках. Работаю над мужичком, которого переломило в колхозное состояние. Данного мужичка превосходно изобразил Шолохов. Мне бы хотелось внести какой-то синтез, чтоб не повторяться. А для этого надо понаблюдать много колхозов, присмотреться, биографии, и в разных местах. Боюсь, не одолею, сорвусь — туго идет. Как бы ни шло, работать нужно.

До сих пор я пользовался ЦИКовским жел[езно] дорожным билетом. Отняли. Для моей работы это — драгоценность. Теперь тяжело. Дело не в материальной стороне, — я готов оплачивать свои поездки. Драгоценно то, что я в любой момент, в любом направлении, в любом поезде, в любом вагоне, даже переполненном — постоишь в коридоре, — без всяких хлопот, ожиданий, посыла носильщиков, часто без возможности достать билет, я, не теряя времени и сил, еду, куда в данный момент нужно. Был же у меня случай (до получения ЦИКовского билета) — на Тихорецкой провалялся 1½ суток. Мимо идут поезда, никак не влезу в переполненные вагоны — кондуктора задом удивительно ловко скидывали со ступенек. В отчаянии нанял двух носильщиков, они вперли меня на площадку, а потом коленками вогнали в вагон, — было сдох. Если возможно, очень бы просил, чтоб мне давали ЦИКовский билет, хотя бы только на теплое полугодие с оплатой поездок.

2. Получил я сведения о травле слоем врачей-туберкулезников д-ра Слободяника (работает в Кремле). Коновод травли — проф. Хольцман, директор Моск[овского] Туберк[улезного] Института, бывший член ЦК меньшевиков, ныне кандидат ВКП(б). Слободяник — прекрасный, знающий врач. Беспартийный. Безупречно честный. Кремлевские больные и тов. Ходоровский наилучшего о нем мнения. Об этой травле я отказывался писать: об отдельных случаях всяких неполадок пусть молодежь пишет. Но, когда познакомился с делом подробно, ахнул, — страшно, тов. Сталин. Ведь это не отдельный случай, это — система. Это — организация, перед которой до сих пор все бессильны. Это — боевая организация старых врачей, пронизывающая все учреждения, наркоматы, общества, редакции, учебные заведения, частные квартиры, — всюду свои агенты. Пусть у организации нет явной структуры, нет устава, все делается в частном порядке, но фактически — это организация.

Молодые врачи в полном подчинении — пикнуть не смеют. Когда с ними говорят о травле в течение 10 лет д-ра Слободяника, они страшно возмущаются, предварительно оглянувшись по сторонам.

— Так почему же вы не протестуете?!

— Ведь мы жить хотим. У нас семьи, дети, и нас точно так же затопчут.

Я написал статью. «Известия» охотно взяли, сейчас же набрали и... Но сейчас же вся организация была оповещена, хольцманисты навалились на Бухарина; он закачался, оказался общественным трусом, стал вилять, оттягивать, послал в НКЗ, а там же хольцманисты дома у себя — зам. Наркома Гуревич друг Хольцмана.

Я в «Правду». А там уж хольцманисты, и «Правда» заявляет: «мы с профессурой ссориться не намерены»... «Правда», которая не щадит, если они не правы, наркомов, попятилась перед Хольцманом. Какая же это мощная организация!

Кто же такой Хольцман? Это — «арап», — говорят врачи, которых я опрашивал, и которым доверяю. Ловкий, пронырливый, изворотливый, бесконечно наглый, ни перед чем не останавливается. Он пользуется научным именем несоответственно своему научному багажу. Таково мнение врачей независимых.

Привозят в Моск[овский] Туберкулезный Институт тяжело больного старого большевика Анского А.Я. Осмотрел его проф. Хольцман, призывает д-ра Слободяника, который тоже осмотрел и говорит:

— Вы что думаете с этим больным делать?

— Как что! Лечить.

— Бросьте. Ему ничего не поможет, — безнадежен. Хорошо, если протянет недели три, да едва ли. Не мучайте его. Пусть лежит и спокойно умирает. Во имя интересов всего общества надо лечить тех, кого можно вылечить, не растрачивать впустую силы.

Слободяник все-таки взял его в свою палату, стал лечить, тот поправился и до сих пор благополучно работает в Партконтроле ЦК.

Привозят в Институт тяжело больного старого партийца тов. Фирсова. Осмотрели Хольцман, Слободяник. Хольцман говорит:

— Вы что намерены с ним делать?

— Лечить.

— Вы — молодой врач. Вам надо научно расти. Послушайте моего дружеского совета, — не на трупах же вам учиться. Оставьте. Недели 3–4 осталось, да и то едва ли. Пусть лежит и спокойно умирает.

Жене, матери и брату Хольцман заявил, больной безнадежен, надежды никакой, и трех недель не выживет.

Слободяник взял больного в свою палату, стал лечить, больной поправился и благополучно работает в Партконтроле ЦК.

Буквально такая же история повторилась с т. Челяповым. Ему предложили «спокойно умирать», Слободяник его взял в свою палату, вылечил, и он читает сейчас лекции в Комакадемии.

И с тов. Смирновой (жена видного работника Смирнова — работает сейчас в СТО), та же самая история — предложили умирать спокойно, — Слободяник поставил на ноги, и теперь это — хороший работник.

А вот примеры наоборот. Партийка Гумма заболела туберкулезом. Хольцман осмотрел и заявил: «У нее никакого туберкулеза нет». А у нее открылось кровохарканье, каверны. Слободяник поставил на ноги, но в течение нескольких лет процесс возобновляется от времени до времени, запущен, и сейчас она сильно больна.

Конечно, врачебные ошибки неизбежны, но когда слагаются в систему — подозрительно.

Хольцман клал в одну палату вместе больных с открытым процессом (в мокроте — палочки) и больных с закрытым (палочек в мокроте нет). Первые для окружающих ядовито заразительны; вторые — безопасны (и первые заражали вторых и вообще выздоравливающих). Когда Хольцману говорили, что их надо разделить, он отвечал: «нет, ничего, это не опасно», — вопреки основным положениям медицины. И только когда завязалась борьба, он разделил больных.

Хольцман возненавидел Слободяника, возненавидел за то, что тот вылечивал вопреки его указаниям, за то, что указывал на непорядки в Институте (потребовал чистоты в комнате, где накладывается пневмоторакс), за то, что обличил д-ра Фурмана, который подсунул для пневмоторакса аппарат, наполненный гноем (д-р Фурман трясется, что его выкинут из НКВД, где он накладывает пневмоторакс, поэтому особо ненавидит Слободяника). Когда Слободяник написал статью в «Известиях» — «На борьбу с рутиною в лечении туберкулеза», Хольцман двинул на Слободяника всю свою организацию, и его растоптали. И уже ничто, ничто не могло спасти Слободяника — ни Прокуратура, ни профсоюз, ни печать, ни РКИ, которая выносила постановления в пользу Слободяника, не приводившиеся в исполнение. Шла громада неписаной организации. Она истоптала до 40 изобретений, предложений Слободяника, часто очень ценных.

Хольцман, конечно, выбросил из своего института Слободяника. Его пригласил для научной работы директор Научно-туберкулезного института, старый большевик, тов. Шифман. Он сердечно относится к Слободянику, от всего сердца хочет ему помочь, глубоко возмущенный дикой травлей Слободяника.

Недавно д-р Слободяник приносит ему свое новое изобретение. Тов. Шифман радостно одобрил и говорит:

— Вот что. Хольцмановская организация, конечно, не позволит изобретению осуществиться. Я предлагаю: передать изобретение другому врачу (у меня есть надежный врач-коммунист). Он от своего имени опубликует. А через год, когда изобретение пойдет в ход, и сама хольцмановская организация будет его использовать, мы скажем: а это — изобретение Слободяника, которого вы травили. И права его будут переданы тебе. Другого выхода нет!

Да, это что же такое, наконец: честный старый коммунист, с прекрасным именем, директор крупного научного института, и молодой даровитый советский врач — должны лезть в подполье!!

Хольцмановская организация обладает громадной силой проникновения, — она пролезла даже в «Правду» в лице фельетониста Аграновского (он — врач), которому редакция поручила ознакомиться с моей статьей и доложить свое мнение. И он доложил, что с профессурой ссориться нельзя, что оставление гноя в аппарате — мелочь, что статья основана на односторонней информации.

Да ведь вся статья основана на документах (я бы очень просил Вас взглянуть на нее — прилагаю)2. Я опросил товарищей, которым Хольцман предлагал спокойно умирать. Они все подтвердили с великим возмущением. Они еще раньше подали по этому поводу заявления в Сов. Контроль; ведь это же все можно проверить.

Я убедительно, убедительнейше прошу Вас разрешить мне выступить в печати. Я прошу Вас дать указание «Правде» (или «Известиям») поместить мою статью, но целиком, без поправок. А то в редакции шла речь о том, чтоб рассказать о бедненьком д-ре Слободянике, которому никак не удается осуществить свои изобретения, не трогая Хольцмана и хольцманистов.

Ведь если статья будет напечатана, перед Хольцманом и его однокашниками широкая возможность привлечь меня к суду за клевету. И, если я не прав, я буду убит как клеветник, а они будут окружены ореолом. Никакие комиссии, никакие расследования не помогут. Надо начинать с печати. Но этого-то Хольцман как смерти боится.

Я Вам и десятой доли не передал материала, который я имею в этой области, и даю Вам слово, от него становится жутко.

И последнее. Горький чрезвычайно важный вопрос поднял — о языке. Некоторые ошибки в том, что он излишнее внимание уделил словечкам, разным «скокулёзило». От этого легче всего избавиться, и молодежь после статьи Горького избавляется. А вот об углубленном развитии языка литературно правильного, об этом не говорят. Тут ведь тоже идет революционный трудный процесс. К сожалению, за это взялись корректоры, редакторы, издатели — все, кто так или иначе прикосновенен к рукописям. И тут удивительные вещи происходят: художественный язык стараются выхолостить, обесцветить, омертвить, сделать его грамматически правильно протокольным; убивают метафоры; сравнения; убивают индивидуальность языка, — все под одинаковый ранжир. Приходится отбиваться, грызться, — это раздражает, отвлекает силы. Молодежь стонет. Если так продолжится, художественному языку грозит опасность. И тем не менее я бы не обратился к Вам (к культпропу в лице т. Юдина бесполезно). Но когда на собрании партактива писателей тов. Волин, делая доклад о работе Главлита, заявил: «мы ставим себе задачей не только следить за политической стороной книги, но и за ее чисто художественной стороной, языком и проч.»... Тут я решил обратиться к Вам. Будь он семи пядей во лбу, Волин, разве он один может разрешать вопросы языка, художественного оформления. Это дело сложнейших дискуссий, дело критики, столкновения мнений, это дело коллектива. В этом чиновничьем подходе большая опасность.

С коммунистическим приветом

А. СЕРАФИМОВИЧ3

16.V.35 г.

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 806. Л. 104–111. Машинописная копия. Подчеркивания Серафимовича. Имеются подчеркивания рукой неизвестного и пометка: «Статья в архив не поступила» (Там же. Л. 104). Пометка рукой Сталина: «Членам ПБ. И. Ст.». 1 июня 1935 г. было размножено 30 экземпляров машинописи письма (подпись Хряпкиной). Материал Политбюро П1911.

Там же. Л. 112–116 (с оборотами). Рукописный подлинник. Пометка рукой Сталина: «Мой Арх. И. Ст.».

Хольцман Вольф Семенович. Род. 1886, г.Москва;  кандидат в члены ВКП(б), обр. высшее, директор Туберкулезного института Наркомата здравоохранения СССР, прож. в Москве: ул.Горького, д.6, кв.38.
Арестован 4 июля 1939. Приговорен ВКВС СССР 8 июля 1941 по обв. в шпионаже, участии в к.-р. террористической организации. Расстрелян и похоронен на "Коммунарке" (Моск. обл.) 30 июля 1941. Реабилитирован 16 июня 1956.

Взято: skif-tag.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle