Кровавая мясорубка "восточно-прусского Сталинграда". Март 1945 г.
---
"В сиянии весеннего солнца, лучи которого падали с безоблачного неба на землю, всё вокруг казалось воплощением мира и спокойствия, словно ничего не напоминало о жестоком и ненасытном молохе, который в течение долгих недель неумолимо и безостановочно пожирал женщин, детей, лошадей и повозки с имуществом беженцев.
Прямо возле залива, примерно на половине пути из Розенберга в Фоллендорф, находится крутой склон, от которого в южном направлении тянется полоса холмистой местности. Недалеко от склона, вся площадь которого представляла собой систему блиндажей и окопов, закрепилась 21-я пехотная дивизия, приготовившись к заключительному этапу сражения.
Разграничительные линии полос обороны отдельных дивизий, которые в реальности едва обладали численным составом роты, существовали лишь в передовых траншеях. За ближайшей же возвышенностью начинались дебри, состоявшие из различных подразделений и их штабов.
В редких случаях этим подразделениям ставились боевые задачи, но многие из них понесли большие потери и уже не были боеспособными. Они лишь ожидали спасительного приказа о погрузке на суда для отправки в Пиллау или малейшей возможности осуществить это.
Поэтому, в качестве подготовительных мер к возможному отступлению через залив, с удивительной быстротой, под постоянным артобстрелом, возводились пирсы. Они выдавались далеко в залив, поскольку возле берега было слишком мелко.
Пирсы были похожи на систему бун и являлись своего рода якорем надежды на спасение. Эти же пирсы порождали множество всевозможных слухов, например о том, что целый дивизион торпедных катеров находится в полной готовности к погрузке людей и что с моря эту операцию будет прикрывать линкор, посылая врагу свои "гостинцы".
Но всё это были слухи. По своему прямому назначению пирсы не использовались. 25 марта вражеская артиллерия молчала. Зато целый день наши позиции атоковали соединения бомбардировщиков, превращая маленький клочок земли, который мы занимали, в лунный ландшафт.
К вечеру какие-либо организованные оборонительные действия прекратились. Больше не было отдельных подразделений, речь шла только о выживших. Они пытались найти какой-нибудь окоп на склоне или, на худой конец, вырыть его.
С наступлением темноты в небе появились ночные самолёты - "совы", как их называли солдаты на своём жаргоне, и забросали склон бомбами. Остаток ночи прошёл довольно спокойно, за исключением нескольких артобстрелов, которые, впрочем, были безрезультатными.
Когда на следующее утро, после короткого тяжёлого сна я выбрался из своего окопа с намерением идти в сторону Розенберга и найти кого-нибудь из своей дивизии, на склон обрушилась целая лавина снарядов, превратив его в гору, изрыгающую пламя.
Раздирающие нервы треск, шум и грохот сотрясли землю с такой силой, словно это было землетрясение. Густой чёрный дым, в котором на пару секунд можно было различить шатающиеся фигуры людей, накрыл, словно саван,весь холм, ставший местом жестокой и бессмысленной мясорубки.
Дым поднимался всё выше, закрывая собой солнце. Одна из теней, мечущихся в этом аду, подбежала ко мне. Я быстро поднялся и рванул на себя, увлекая беднягу в укрытие. Это был капитан медицинской службы. Он смотрел на меня совершенно пустыми глазами, бормотал что-то невнятное и, вскочив быстрее, чем я смог ему помешать, побежал в сторону Розенберга. Несчастный не выдержал нервного напряжения...
Склон, прицельно, словно на полигоне, обстреливаемый русскими батареями, превратился в братскую могилу. Командный пункт одного из корпусов, находившийся на внешней строне холма, обращённой к Розенбергу, не был засыпан взрывом, но к берёзовым стойкам входа в него прилипла кровавая пена и куски человеческой плоти.
На узкой прибрежной полоске песка лежали трупы солдат, к которым теперь прибавились новые жертвы. Они были похожи на камни, и никто не задумывался о достойном погребении.
Первых переживших этот ад я встретил на стороне холма, обращённой к Фоллендорфу. Склон укрыл их от обстрела. Люди говорили о якобы отданном приказе "Спасайся, кто может."
Небольшие группы солдат были заняты тем, что строили из шин, балок, досок и бочек плоты для переправки на косу Фрише. Всё это происходило спонтанно, без какого-либо руководства. Командиров, казалось, больше не существовало.
Сам я присоединился к одной из таких групп, помогая искать материал для плота. С наступлением вечера мы отчалили от берега, но приблизительно через сто метров плот перевернулся, и все мы оказались в ледяной воде залива.
На счастье, залив в этом месте был неглубоким, и нам, насквозь промокшим и дрожавшим от холода, удалось добраться до берега. Другим солдатам, плывшим на плотах, поначалу повезло больше, но лишь немногие причалили на косе.
Унтер-офицер и два солдата из моего подразделения рассказали, что большая часть "пловцов" была расстреляна русскими истребителями. Я принял решение, под покровом темноты пробиваться к Бальге.
Моему намерению благоприятствовал тот факт, что русские, по непонятным причинам, через короткие промежутки времени пускали в небо осветительные ракеты. Поэтому местность передо мной довольно хорошо освещалась, что позволяло мне неплохо ориентироваться.
По пути я постоянно натыкался на окопы. Во время очередного обстрела я прыгнул в один из таких окопов и через некоторое время понял, что лежу между шестерых мёртвых товарищей. Другие окопы также были ничем иным, как открытыми могилами.
Здесь, на побережье, огонь русских пушек и миномётов бушевал намного сильнее, чем в других частях котла. Уровень грунтовых вод тут был высок, что не позволяло хорошо окопаться. Фоллендорф является одним из самых ужасных воспоминаний о войне.
Ещё до того как я увидел догорающие дома деревни, ветер донёс удушливый, отвратительный запах горелого человеческого мяса. На восточной окраине Фоллендорфа я наткнулся на тяжелораненых солдат, беспомощно лежавших на холодной земле.
Заметив меня, они застонали и закричали: "Санитар!" Но санитаров нигде не было. Один солдат, раненый в ногу, сидел на стволе дерева. Чувствуя, что силы покидают меня, я присел рядом.
Солдат рассказал, что Фоллендорф превратился в военный госпиталь и буквально весь забит ранеными. Русские, не обращая внимания на Красные кресты, превратили деревню 25 марта в кучу пепла, сбросив бомбы и обстреляв тяжёлыми снарядами. Мне всё же удалось переправиться на косу с одним из ночных паромов." - гауптфельдфебель Фриц Новак, 21-я пехотная дивизия вермахта.
Прямо возле залива, примерно на половине пути из Розенберга в Фоллендорф, находится крутой склон, от которого в южном направлении тянется полоса холмистой местности. Недалеко от склона, вся площадь которого представляла собой систему блиндажей и окопов, закрепилась 21-я пехотная дивизия, приготовившись к заключительному этапу сражения.
Разграничительные линии полос обороны отдельных дивизий, которые в реальности едва обладали численным составом роты, существовали лишь в передовых траншеях. За ближайшей же возвышенностью начинались дебри, состоявшие из различных подразделений и их штабов.
В редких случаях этим подразделениям ставились боевые задачи, но многие из них понесли большие потери и уже не были боеспособными. Они лишь ожидали спасительного приказа о погрузке на суда для отправки в Пиллау или малейшей возможности осуществить это.
Поэтому, в качестве подготовительных мер к возможному отступлению через залив, с удивительной быстротой, под постоянным артобстрелом, возводились пирсы. Они выдавались далеко в залив, поскольку возле берега было слишком мелко.
Пирсы были похожи на систему бун и являлись своего рода якорем надежды на спасение. Эти же пирсы порождали множество всевозможных слухов, например о том, что целый дивизион торпедных катеров находится в полной готовности к погрузке людей и что с моря эту операцию будет прикрывать линкор, посылая врагу свои "гостинцы".
Но всё это были слухи. По своему прямому назначению пирсы не использовались. 25 марта вражеская артиллерия молчала. Зато целый день наши позиции атоковали соединения бомбардировщиков, превращая маленький клочок земли, который мы занимали, в лунный ландшафт.
К вечеру какие-либо организованные оборонительные действия прекратились. Больше не было отдельных подразделений, речь шла только о выживших. Они пытались найти какой-нибудь окоп на склоне или, на худой конец, вырыть его.
С наступлением темноты в небе появились ночные самолёты - "совы", как их называли солдаты на своём жаргоне, и забросали склон бомбами. Остаток ночи прошёл довольно спокойно, за исключением нескольких артобстрелов, которые, впрочем, были безрезультатными.
Когда на следующее утро, после короткого тяжёлого сна я выбрался из своего окопа с намерением идти в сторону Розенберга и найти кого-нибудь из своей дивизии, на склон обрушилась целая лавина снарядов, превратив его в гору, изрыгающую пламя.
Раздирающие нервы треск, шум и грохот сотрясли землю с такой силой, словно это было землетрясение. Густой чёрный дым, в котором на пару секунд можно было различить шатающиеся фигуры людей, накрыл, словно саван,весь холм, ставший местом жестокой и бессмысленной мясорубки.
Дым поднимался всё выше, закрывая собой солнце. Одна из теней, мечущихся в этом аду, подбежала ко мне. Я быстро поднялся и рванул на себя, увлекая беднягу в укрытие. Это был капитан медицинской службы. Он смотрел на меня совершенно пустыми глазами, бормотал что-то невнятное и, вскочив быстрее, чем я смог ему помешать, побежал в сторону Розенберга. Несчастный не выдержал нервного напряжения...
Склон, прицельно, словно на полигоне, обстреливаемый русскими батареями, превратился в братскую могилу. Командный пункт одного из корпусов, находившийся на внешней строне холма, обращённой к Розенбергу, не был засыпан взрывом, но к берёзовым стойкам входа в него прилипла кровавая пена и куски человеческой плоти.
На узкой прибрежной полоске песка лежали трупы солдат, к которым теперь прибавились новые жертвы. Они были похожи на камни, и никто не задумывался о достойном погребении.
Первых переживших этот ад я встретил на стороне холма, обращённой к Фоллендорфу. Склон укрыл их от обстрела. Люди говорили о якобы отданном приказе "Спасайся, кто может."
Небольшие группы солдат были заняты тем, что строили из шин, балок, досок и бочек плоты для переправки на косу Фрише. Всё это происходило спонтанно, без какого-либо руководства. Командиров, казалось, больше не существовало.
Сам я присоединился к одной из таких групп, помогая искать материал для плота. С наступлением вечера мы отчалили от берега, но приблизительно через сто метров плот перевернулся, и все мы оказались в ледяной воде залива.
На счастье, залив в этом месте был неглубоким, и нам, насквозь промокшим и дрожавшим от холода, удалось добраться до берега. Другим солдатам, плывшим на плотах, поначалу повезло больше, но лишь немногие причалили на косе.
Унтер-офицер и два солдата из моего подразделения рассказали, что большая часть "пловцов" была расстреляна русскими истребителями. Я принял решение, под покровом темноты пробиваться к Бальге.
Моему намерению благоприятствовал тот факт, что русские, по непонятным причинам, через короткие промежутки времени пускали в небо осветительные ракеты. Поэтому местность передо мной довольно хорошо освещалась, что позволяло мне неплохо ориентироваться.
По пути я постоянно натыкался на окопы. Во время очередного обстрела я прыгнул в один из таких окопов и через некоторое время понял, что лежу между шестерых мёртвых товарищей. Другие окопы также были ничем иным, как открытыми могилами.
Здесь, на побережье, огонь русских пушек и миномётов бушевал намного сильнее, чем в других частях котла. Уровень грунтовых вод тут был высок, что не позволяло хорошо окопаться. Фоллендорф является одним из самых ужасных воспоминаний о войне.
Ещё до того как я увидел догорающие дома деревни, ветер донёс удушливый, отвратительный запах горелого человеческого мяса. На восточной окраине Фоллендорфа я наткнулся на тяжелораненых солдат, беспомощно лежавших на холодной земле.
Заметив меня, они застонали и закричали: "Санитар!" Но санитаров нигде не было. Один солдат, раненый в ногу, сидел на стволе дерева. Чувствуя, что силы покидают меня, я присел рядом.
Солдат рассказал, что Фоллендорф превратился в военный госпиталь и буквально весь забит ранеными. Русские, не обращая внимания на Красные кресты, превратили деревню 25 марта в кучу пепла, сбросив бомбы и обстреляв тяжёлыми снарядами. Мне всё же удалось переправиться на косу с одним из ночных паромов." - гауптфельдфебель Фриц Новак, 21-я пехотная дивизия вермахта.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]