ЦК–ка обкаканная: 85 коротких историй о политических поступках

Взорвать комсомольский билет, кричать с горшка «Не хочу Горбачева!», требовать солидарности с народом Чили или мешать оперуполномоченным искать в доме самиздат — твой первый политический поступок может быть очень неожиданным, но, во-первых, ты гарантированно запомнишь его надолго, а во-вторых, он точно окажется не последним: пойди сверни с этой скользкой дорожки, однажды на нее ступивши! Вот смешные и страшноватые история о первом опыте политического высказывания — и политического действия.

Восьмидесятый. Мне три года или чуть меньше, я сижу на горшке перед телевизором, из которого доносится на разные лады: «ЦК КПСС, ЦК КПСС». Мне это надоело. Встаю с горшка и громко возмущаюсь: «Цекака-цекака, цекака обкаканная!»
(Модест Осипов)

Моя мама, когда училась в техникуме, стащила из красного уголка шелковое алое знамя, чтобы сшить из него дивной красоты блузку. Потом эту блузку носила я, а еще позже моя старшая дочь. Сносу тому шелку не было, спасибо партии за это.
(Анна Рабина)

Восьмидесятый. Мне три года или чуть меньше, я сижу на горшке перед телевизором, из которого доносится на разные лады: «ЦК КПСС, ЦК КПСС». Мне это надоело. Встаю с горшка и громко возмущаюсь: «Цекака–цекака, цекака обкаканная!
(Модест Осипов)

В 1986 году в возрасте 14 лет создали с другом партию (названия уже не помню), основной целью которой была борьба с пионерией, комсомолией и прочим коммунизмом в школе (у друга был партийный билет № 1, у меня — № 2). Потом, когда наша партия несколько расширилась, № 3 сдал нас с потрохами в пионерскую комнату.
(Константин Вершинин)

1979 год. Я украла поролоновую гвоздику на палке с демонстрации 1 мая. Родители были в истерике, но отнять у пятилетнего ребенка не посмели. Пару недель я выражала солидарность с трудящимися всех стран в дворовой песочнице, пока меня не повязал дворник. Сейчас думаю — тоже гвоздику хотел».
(Наталья Окулова)

В 97–98 году в одном якутском городе были выборы не помню уже куда (то ли городские, то ли республиканские). Я (18 лет) была в избирательной комиссии. Было адски скучно, но у меня был магнитофон и кассета с Цоем, поэтому на моем участке (а это был, на минуточку, вуз) выборы проходили под „Перемен“ и „Мама анархия, папа стакан портвейна“. До сих пор не понимаю, как меня оттуда не выгнали к чертям.
(Елена Рюмина)

В 89-м году вчетвером примотали свои комсомольские билеты к взрывпакету, подожгли, и их не стало. Сегодня один из нас полковник, двое умерли, а у меня все хорошо.
(Саша Колпаков)

1985 год, мне пять с половиной лет, умер Черненко, по телевизору гоняют трагическую музыку с трагическим же закадровым голосом. На портрете Черненко похож на доброго дедушку, мне грустно и его жалко. Тем временем говорят, что генеральным секретарем стал Михаил Горбачев, он идет к трибуне, молодой, энергичный и оттого неприятный, я как-то привыкла к генсекам-старичкам, и поэтому громко кричу: «Не хочу Горбачева, хочу Черненко!» До сих пор помню перекошенное белое лицо пережившего тридцатые дедушки, который бежит через комнату с ладонью наготове, чтобы зажать мне рот.
(Татьяна Иофина)

В 1977 году мы с подружкой написали листовки на тему солидарности с народом Чили, а то я очень переживала за чилийцев и мне казалось, что они всем до лампочки (собственно, так и было). У подружки получились большие и красивые листовки, но мало, мы их расклеили. У меня невзрачные, но много (ксероксов в те времена у советского народа не было) — мы их бросили из трамвайного окна. Вообще меня очень огорчал политический пофигизм окружающих, хотелось уехать в Никарагуа и обламывать когти кровавому империализму (сорри, 13 лет).
(Елена Зеличёнок)



На уроке литературы сказала, что я бы голосовала против сохранения Советского Союза и за пост президента России. К директору вызывали. А она еще та сволочь-сталинистка была. Ну и где теперь их Союз! Вывод: ничего не бойтесь. Говорите то, что думаете.
(Татьяна Коростышевская)

В начале 80-х к нам пришли с обыском. Пока папе зачитывали постановление, я быстро покидала тот самиздат, что был у меня в комнате, в портфель и пошла в школу. По дороге все спрятала и вернулась со словами: «Я не могу учиться в то время, когда вы в моих вещах роетесь».
(Ирина Лащивер)

Меня не приняли в октябрята из-за распада организации. А я уже прочла и про «Тимура и его команду», и про пионеров-героев. И знала, что вот-вот стану октябренком, а потом буду настоящей пионеркой! Сильной, доброй, справедливой, несгибаемой — как лучшие из них! Как я рыдала, боже, до сих пор помню.
(Анастасия Тихонова)

В старших классах вызвалась отвечать за политинформацию. Раз в неделю мы приходили в школу не к 8, а к 7:40, и я зачитывала одноклассникам актуальные статьи из газет. А это было в конце 80-х-начале 90-х, чего только в газетах не печатали. Помню, как зачитывала заметку про Джона Леннона, а классную руководительницу перекашивало от когнитивного диссонанса. Но из газеты же!
(Татьяна Скворцова)

В 83-м году, во время прохождения службы в рядах Советской армии, задался я в курилке вопросом: «Послушайте, может мне кто-нибудь объяснить, какого *** (мужского срамного детородного уда. — Прим. ред) мы забыли в Афганистане?» Однополчане сначала подвисли от неожиданности, но быстро спохватились и с криками: «Ах ты, гад! Там наши пацаны кровь проливают!» — применили ко мне меры физического воздействия.
(Игорь Лайнер)

Волевым решением перешла на украинский язык в 16 лет в русскоязычном Запорожье, учась в последнем классе русского лицея.
(Miriam Feyga Bunimovich)

На втором, кажется, курсе нам семестр читали политологию. Семинары вел глубокий старик, ярый сталинист. «Сталин, батюшка, — наше все». А еще он был расистом и сексистом и любил нас «учить жизни», чем и достал. Полагалось делать доклады. Я дождалась тем и взяла одну, точно не помню, там было много про ВОВ. И огласила все самые жуткие цифры, какие нашла, все сталинские зверства по теме перечислила. Единственная из всей группы не получила экзамен автоматом, третьего января пришлось идти сдавать.
(Вася Южная)

В пятом классе (1969 год) мы с другом написали антисталинское стихотворение, напечатали листовки и разбрасывали их в разных местах по Москве, включая Детский Мир (там очень удобно бросать с балкона). Почему-то не попались. Деятельность прекратилась, когда о ней узнали родители.
(Gregory Idelson)

Написал на доске «Долой Марью Ивановну». Нас учили, что настоящие герои писали на стенах «Долой самодержавие», ну я и решил потренироваться.
(Валерий Шубинский)

В районе 87-го года нас, младшеклассников, водили в Мавзолей. На следующий день перед уроком мы затеяли жаркий спор — какой же дедушка Ленин внутри, восковой или ватный. Класс разделился на два лагеря, дошло чуть ли не до драки, но тут появился учитель, и, как в дзэнском коане, быстро объяснил нам всю тщету и неуместность вопроса.
(Georgy Totev)

В семь лет, в 82-м году, напуганный и возмущенный какой-то очередной советской телепередачей про козни воинствующих империалистов, написал очень гневное и требовательное письмо «товарищу Рэйгэну». Для пущего эффекта — красной гуашью через трафарет. Слава богу, на почту не успел отнести. Родители пафос не поддержали, а, наоборот, очень потешались.
(Тимур Коваль)

На уроке истории слушали пластинку с речью Брежнева на каком-то из съездов. Проигрывалась она на скорости 33, кто помнит. Переключила на 78, Брежнев заговорил, как будто гелием надышался. Все хохотали, учительница истории была очень недовольна. (Galina Konanykhina)

Моя мама, когда училась в техникуме, стащила из красного уголка шелковое алое знамя, чтобы сшить из него дивной красоты блузку. Потом эту блузку носила я, а еще позже моя старшая дочь. Сносу тому шелку не было, спасибо партии за это.
(Анна Рабина)

В первый раз политическую активность проявил в подготовительной группе детского сада (1973 г.): с другом Алешей Маруевым, который врал (?), что у него папка — летчик, решили изготовить бомбу из спичечных головок и ацетона, ночью полететь в Чили и сбросить на Пиночета. Сорвалось, но я не успокоился и в первом классе раздавал у продуктового магазина листовки собственного изготовления с текстом «Звери, отпустите Луиса Корвалана!» Противная старшая сестра с хохотом принесла одну домой. (Олег Лекманов)

Я работала на канале «Россия-Спб», была редактором на мимимишной программе. По просьбе редактора газеты — кажется, АиФ, но могу ошибаться — рассказала о самой необычной встрече Нового года. Там была фраза «не помню, кто тогда был президентом». За это меня уволили с канала. Огромное спасибо за это Марине Фокиной, тогдашнему директору, если бы не она — так бы сейчас и занималась хрен знает чем хрен знает для кого.
(Марианна Факторович)

В пять лет в детском саду меня спросили, кто такой Ленин. Я встала и громко сказала, что Ленин был немецким шпионом. 1985 год. Маму с папой вызвали к заведующей. А я просто умела читать и читала все, что под руку попадалось. Поэтому в голове у меня фамилии и персонажи путались. В результате у меня отобрали все книжки и выдали тонну литературы про Владимира нашего Ильича. В школу я пошла через год — очень, очень подкованной в плане детства вождя. (Мария Хайретдинова)

В 2013-14 в Киеве копала снег на баррикады, носила бутеры и бинты, и вот там было это чувство — ты стал гражданином, и от тебя что-то зависит по-настоящему. (Вера Голубева)

Папа несет меня маленькую на избирательный участок на плечах, объясняя попутно концепцию выборов. Я, громко и весело, желая употребить только что выученное новое слово: «Па, а за кого мы голосовать будем?» Папа, тихонько: «За Горбачева. Он тут только один в списке». Я, посередине участка, очень громко: «Только один? Значит, это не настоящие выборы, а понарошку?» Очередь медленно поворачивается к нам, немая сцена.
(Оля Ко)

В 11 лет отказалась ходить на пионерские собрания (погубив карьеру председателя совета отряда, а там, глядишь, и дружины), потому что родился брат. «Ребенок важнее!» — сказала я в школе. (Alena Limanova)

1991 год, Белый дом. Чувство было невероятное: как будто держишь сердце своей страны в своих руках. Я хочу дожить до этого опять. (Катя Борашева)

Сделал идеальную заначку из книги «Малая земля» в ленинской комнате. Кроме меня, её никто даже в руки не брал, а зря — она была полая, а внутри много интересного. Потом и «Целину» освоил.
(Simon Leyfer)

Я отказался вступать в пионеры. Это был 1986 год и я чувствовал себя *** (адски. — Прим. ред.) великим. Папа мне объяснил, что пионеры — это фальшивка, и что если я хочу делать добрые дела, я должен начать с того, чтобы больше помогать бабушке, а не гордиться куском красной тряпки. Все это я гордо транслировал на классном часе, включая «кусок красной тряпки». Ночь не спал! Ждал репрессий! Даже представлял себе, что меня будут пытать, как пионера-героя (заметим иронию). Классная наша, немолодая женщина, посмотрела на меня грустно и сказала: «Варенцов, ну ты зануда». Как в душу плюнула.
(VarVas)

Рассказал воспитательнице в детском саду очень понравившийся мне стишок про одного американца. Был немедленно репрессирован.
(Yuri Albert)

Митинг 2011 года, где я себе только что яйца не отморозил за Родину. Мне было 17 лет, и я шел в одной колонне, а мои родители — в другой, и это было очень важно. В той колонне, где шли мои родители, шла моя будущая девушка, но я этого еще не знал. Мы разошлись с ней через год на политической почве.
(Кирилл ТТ)

Летом после 8 класса новый друг Бендерский просвещал меня по поводу товарища Сталина и агитировал расклеивать анти, соответственно, сталинские листовки. Он их собственноручно изготовил под копирку в количестве, кажется, трех экз. Листовки состояли из переписанных печатными буквами оттепельных стихов Евтушенко. Помню, клеили мы их в каких-то проходных дворах между зоопарком и планетарием. На дворе был год 1970-71.
(Eugene Steiner)

Когда мне было три года, мы с родителями жили в деревне Сростки, родине Шукшина, куда их направили по распределению. Родители снимали комнаты у местного фельдшера, четверть века отработавшего в ГУЛАГе. Он был большой сталинист и развесил по стенам соответствующие фото. Еще он за мной присматривал, когда родители были на работе. Если я шалила, он показывал на один из портретов и говорил: «При Иосифе Виссарионовиче тебя бы расстреляли». Мне так это надоело, что в один прекрасный день, будучи без присмотра, я сняла все фото, до которых могла дотянуться, и утопила их в дворовом сортире.
(Нелли Шульман)

В 97-98 году в одном якутском городе были выборы не помню уже куда (то ли городские, то ли республиканские). Я (18 лет) была в избирательной комиссии. Было адски скучно, но у меня был магнитофон и кассета с Цоем, поэтому на моем участке (а это был, на минуточку, вуз) выборы проходили под «Перемен» и «Мама анархия, папа стакан портвейна». До сих пор не понимаю, как меня оттуда не выгнали к чертям.
(Елена Рюмина)

1979 год. Я украла поролоновую гвоздику на палке с демонстрации 1 мая. Родители были в истерике, но отнять у пятилетнего ребенка не посмели. Пару недель я выражала солидарность с трудящимися всех стран в дворовой песочнице, пока меня не повязал дворник. Сейчас думаю — тоже гвоздику хотел.
(Наталья Окулова)

В 1986 году в возрасте 14 лет создали с другом партию (названия уже не помню), основной целью которой была борьба с пионерией, комсомолией и прочим коммунизмом в школе (у друга был партийный билет №1, у меня – №2). Потом, когда наша партия несколько расширилась, №3 сдал нас с потрохами в пионерскую комнату.
(Константин Вершинин)

Конец 70-х, мне что-то лет 6-7, ехали в троллейбусе с родителями по праздничной майской Москве, за окном периодически проплывали здоровенные парадные портреты дорогого Леонида Ильича. Завидев очередной, я очень громко и пафосно воскликнула: «Брежнев, Брежнев, вечно этот Брежнев! Надоел уже, ну сколько можно?!»
(Yolka Greengold)

Году в 1988, кажется, я утопила свой пионерский галстук в школьном сортире. Я к этому моменту прочла «Архипелаг ГУЛАГ», который родителям дали на несколько ночей, и еще начала увлекаться религиозной философией. Надо сказать, галстук я утопила без акционизма, то есть просто пошла и спустила его в грязный унитаз. Когда ты ребенок, ты, пожалуй, не очень хорошо понимаешь, почему плохо ходить в ногу в пилотке, а потом уж можно и сообразить. В детстве, наверно, все хотят ходить в ногу, даже если в этом не признаются. Хорошо, что детство заканчивается кое у кого.
(Volftsun Olga)

1980-й. Предки везут меня на мультики в кинотеатр «Россия». Попутно комментируют то, что за окном. Это Пушкин, великий поэт, он уже умер. Это Маркс, идеолог марксизма, он уже умер. Это Достоевский, великий писатель. Он тоже умер.
Я: «И Пушкин умер, и Ленин умер, один Брежнев остался».
(Наталья Окулова)

Дело было давно, кого выбирали — не помню. Ну, то есть, по одному списку выбрали Ельцина (после второго тура с Зюгановым), а второй был то ли мэр Москвы, то ли еще кто-то на местном уровне. Там были какие-то Браков и Ашин. Кто такие – не помню напрочь. Но почему-то Ашин был мне симпатичен, а Браков был его основным соперником (но выиграл, кажется, кто-то третий). В общем, я ходила по всем остановкам, где висела агитация за Бракова, и писала на ней «Браков-трепач».
(Светлана Орлова)

В классе устроили комсомольское собрание. Разбирали одноклассника, по-моему, за покупку одежды у иностранца или что-то подобное. Я была единственная, кто воздержался. Тогда это ощущалось как поступок.
(Alisa Nagrotskaya)

Мой первый политический поступок свершился случайно. Нашу параллель принимали в октябрята, и мне всучили классное знамя. Жутко устала держать эту бандуру. Как только церемония закончилась, сиганула в класс и поставила знамя в ближайший угол. А в нем уже стояло мусорное ведро. Отчитали за это перед всем классом. (Наталья Анискова)

1987-й. Отказалась вступить в ряды комсомольцев. Это была моя принципиальная позиция, не видела смысла в комсомольском движении. Сначала было классное собрание с представителями комсомольской дружины. Тщетно. Потом общее комсомольское собрание. Та же фигня. А на третий раз меня сломали. Пригрозили, что не допустят к городским соревнованиям по легкой атлетике. Пришлось вступить, правда, недолго музыка играла.
(Tanya Grinchuk)

Саботировала прием в пионеры как могла — то забуду время сборов, то заболею. Полтора года была в классе единственной, кого еще туда не приняли. Потом меня насильно присоединили к младшей группе, мы поехали на шефский завод нашей школы. И там, в красном уголке, это все-таки случилось. Клятву я цедила сквозь зубы шепотом, глотая слова, и — внимание, политический поступок! — держала сзади пальцы крестиком. Галстук потом носила в портфеле, а когда мне сделали выволочку — прожгла его насквозь утюгом, да так и пришла. И от меня отстали. Кровавые коммуняки! Ненавижу страстно и до сих пор.
(Maria Ter Avest)

В первом классе пытался организовать забастовку, чтобы нам вернули любимую учительницу. Уже взрослым понял, что она сама от нас ушла.
(Yuri Albert)

У нас в семье журналист правозащитником погоняет, поэтому мы с сестрой жгли лет с трех. Шокировали воспитательницу, распевая: «Эх, огурчики да помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике». Не особенно понимали смысл, но знали, что это невероятная фронда.
(Женя Беркович)

На уроке истории классе в третьем (1991 год?) я толкнул речь про то, какой Ленин был кровавый. Молодая и прогрессивная учительница поставила пятерку. Зато на перемене подошел одноклассник, иронически посмотрел и сказал: «Ты чо, совсем дурак?! Кого Ленин убивал-то?» Ухмыльнулся, покрутил пальцем у виска и легкой походкой пошел по коридору прочь. Сейчас мы друзья на фейсбуке, и когда он комментирует мои «политические» посты, каждый раз мне кажется, что та история повторяется.
(Илья Симановский)

В первом классе отказалась вынуть золотые сережки из ушей. Была вызвана к доске и подвергнута публичному порицанию. После чего ушла в открытую оппозицию: отказывалась ходить «на хор» (добровольно-принудительное мероприятие, куда загоняли завуч и дежурный педагог после уроков), жаловалась директору на физручку, которая щипала первоклашек за задницы, стимулируя лазание по канату. В пятом классе демонстративно перестала носить форму и запустила цепную реакцию. С тех пор не боюсь вообще никого и директоров в частности.
(Людмила Кнеллер)

Когда училась в начальных классах, умер кто-то из лидеров (не помню, то ли Черненко, то ли Андропов), и папа сказал: «Слава богу! Туда ему и дорога!» Я повторила это в школе. Ох и влетело же мне тогда и в школе, и дома!
(Людмила Гийерм)

Я в пятом классе писала письмо Саддаму Хуссейну, чтобы закончить войну в Ираке, все эти «Бури в пустыне», потому что страшно боялась, что это начало Третьей Мировой. Письмо осталось неотправленным, дело застопорилось в процессе сбора денег на марки.
(Ирина Селезнева)

Я не вступил в комсомол. Я был на полторы головы выше одноклассников, и на меня не продавали форму. Это был примерно 1986-87 год. Приходилось ходить в джинсах, которые у меня были, старом свитере или футболке. Ну а где джинсы и свитер, там длинные волосы и рок-н-ролл — старшие ребята в школе взяли барабанщиком, научив кое-как держать ритм. До комсомола так и не дошло. Не могу сказать, что это был сознательный политический шаг, всё как-то времени не было вступить — репетиции, тусовки… Так один на всю школу и ходил без значка.
(Павел Аксенов)

Когда в 2004 на Майдане в Киеве стояли палатки, я работала в мобильном операторе, и наши делали вечерние рейды — дать позвонить домой революционерам. У сотрудников компании безлимит был по всей Украине. Помню это чувство: мне 27, я свежеиспеченная мать, а там 18-летние пацаны прячутся в палатках с моим телефоном, потому что — «мама, ну со мной все в порядке, ну прекрати плакать». И я наконец понимаю не столько их, сколько мам.
(Вера Голубева)

У нас в школе был историк, по образованию физрук. Он все время сыпал лозунгами и украдкой почесывал себе яички концом указки. Мерзкий тип. Меня ненавидел за «дерзкий взгляд». Всегда ругал и стыдил на уроках при всех. Как-то сказал: «Я бы с тобой, Гуманова, в разведку не пошел!» А ему в ответ: «А я с тобой. И вообще мне в разведку не надо!»
Для начала восьмидесятых это был очень крутой протест.
(Юлия Гуманова-Морескетти)

Мы классе в седьмом отказались ехать после уроков в колхоз — на следующий день была контрольная по математике, не оставалось времени подготовиться. Инициатором была одна отличница, остальные поддержали. Нас потом по одному вызывали на коврик к директору, где трое взрослых морально пытались задавить ребенка. Звонили родителям.
Закончилось тем, что и другие классы отказались ездить в колхоз. Директор остался без денег — как потом выяснилось, он присваивал вознаграждение, которое колхозы платили детям.
(Yaroslava Zheyko)

Я году в 85-м обернул учебник газетой с портретами членов Политбюро ЦК КПСС. Классная руководительница сказала, что вот из таких, как я, потом вырастают предатели Родины.
(Николай Винник)

Меня в комсомол не приняли. Раздали нам Уставы ВЛКСМ, по одному на двоих. Мы с подружкой решили устав раздербанить — она учит одну часть, я вторую, потом меняемся. Разодрали его по центру. Потом склеили скотчем. Нас кто-то сдал. Пришли с ней на вступление. Нас спрашивают: скажите, сколько стоит устав? Мы книжечку перевернули, на ней стоит цена — 5 копеек. Говорим: пять копеек. Нам отвечают: неправильно, устав бесценный. А вы недостойны… Ну недостойны и недостойны, пошли домой. 1989 год был. Маму чуть удар не хватил, что меня в институт не возьмут.
(Оксана Зелинская)

Я выступил на отчетно-выборном собрании пионердружины (то есть всей школы), раскритиковав все к чертям (но позитивно, типа надо меняться, а то пропадете). И меня выбрали председателем. Было мне двенадцать лет.
(Ilya Arosov)

Это был год, наверное, 89-й, мне 11 лет, жили мы в Харькове. Дома говорили много о политике, понимала я мало что, но запоминала хорошо. Были выборы, всесоюзные еще, и мы с одноклассниками ходили агитировать, раздавали прохожим от руки написанные бумажки «Голосуйте за Коротича и Евтушенко». Не уверена, что знала, кто они такие.
(Marina Altshuller-Rudich)

Я просто выливала на голову правоверной коммунистки-классной все, что уже знала, а знала я к 1988 году много. Но правоверная коммунистка в 1988 году в Вильнюсе и так уже была анахронизмом, борьба за независимость шла вовсю. Зато в 13 с половиной лет мне удалось впервые опубликовать стихотворение в местной газете, и было оно на вечную политическую тему — про антисемитизм. Вот это уже было что-то, потому что антисемитизм никуда не девается.
(Sivan Beskin)

Осенью 93-го года папа, который с нами не жил, повел меня в зоопарк. На улице происходило что-то странное. Все волновались. Кажется, зоопарк оказался закрыт, и по этому случаю я выпросил «Твикс», который никогда до этого не ел, только облизывался на рекламу. Мы шли, я ел «Твикс», а вокруг становилось всё горячее, все что-то бегали и глазами сверкали. Папа испугался, и мы побежали к его другу, который жил напротив Белого дома. Оказалось, что «Твикс» был паленый. Или, может, советское детство так сопротивлялось новой жизни. Пока танки стреляли по Белому дому, мой первый политический поступок состоял в том, что всю революцию меня рвало в туалете.
(Иван Митин)

Рассказала в школе следующий стишок: «Прошла зима, настало лето — спасибо партии за это!» Меня выдворили из класса, велев подумать о содержании. Я просто диссидент — на дворе был 1978 год.
(Алена Боровик)

Сказал родителям, что не буду «косить» от армии, потому что стыдно.
(Тимур Деветьяров)

Я ненавидела октябрят. Я ненавидела пионеров. В первом классе на первом уроке спросила учительницу: «Почему я должна носить значок с изображением мальчика, которого я не знаю? А он будет такой значок с моим профилем носить?» В итоге заработала ненависть классной, но не прогнулась — носила значок в портфеле.
(Maria Ter Avest)

Я политическую организацию создавал, «Детский фронт» называлась. Лет 14 мне было, наверное.
(Алексей Кияница)

Во втором классе (1975 г.), наслушавшись разговоров дома, в продуктовом магазине кричал: «Брежнев — дурак!» Соседка (свидетельница моей смелости) настучала родителям, и мама мягко объяснила, что дома можно, а на улице лучше не стоит.
(Олег Лекманов)

Мой первый осознанный политический поступок был в детстве, когда я переключил телевизор с новостей на мультфильмы.
(Дима Веснин)

Пошла на митинг в поддержку Ельцина в Лужники. Это было сразу после истории с саперными лопатками в Тбилиси. Место митинга было огорожено, рядом стояли грузовики с солдатами. Было очень страшно.
(Екатерина Гущина)

Я году в 89-м пошел на демонстрацию 7 ноября или 1 мая (точно не помню) с надутыми презервативами вместо шариков.
(Максим Шаров)

В 12 лет с подружкой повязали пионерские галстуки на своих дворняжек. Был 1991 год. Так они и бегали по деревне пионерами, пока галстуки не истрепались.
(Елена Круглова)

В детском саду нарисовала картину «Ленин и дети». Мне и маме долго читали мораль, что Ленина рисовать нельзя, только по особому разрешению. Рисовала я не очень, года 4 мне было. Помню искреннее свое удивление, ведь получилось хорошо, что для меня было редкостью.
(Angelique Nedayhleb)

Когда я была в садике, воспитательница спросила нас, какие мы знаем песенки про облака. Конец 1970-х, Новосибирский Академгородок… ну, в общем, я и спела, что неоднократно слышала: «Облака плывут в Абакан, в милый край плывут, в Колыму». Воспитательница потом вежливо сказала родителям, что, по ее мнению, лучше бы подбирать репертуар с учетом возраста ребенка. А могла бы и настучать. Но нет. Спасибо ей за это.
(Tanda Lugovskaya)

На свое первое голосование в 18 лет шла гордая-гордая! Тем более что подруга сказала, что на участке тем, кто, как она и я, пришел голосовать впервые, выдают буклетик и шариковую ручку. Когда пришла, выяснилось, что ручки уже закончились. «То есть организаторы выборов не смогли подсчитать, сколько человек должны впервые проголосовать на этом участке? — подумала я. — И как они будут голоса считать?» Развернулась, и с тех пор только пару раз ходила, когда точно знала, за кого надо пытаться хоть какие-то голоса изобразить.
(Евгения Савельева)

В шестом, что ли, классе меня выбрали председателем совета отряда. К тому времени я уже поняла, что дальше болтовни и никому не нужных отчетов дело не идет, и я тупо трачу время, вместо того, чтобы, например, читать (я была записана в 4 библиотеки). Однажды меня взяли на заседание так называемого городского пионерского актива. С уроков сняли. Мы, конечно, при полном параде приехали в городской Дворец пионеров, где торчала целая толпа таких же страдальцев. Не помню точно, но вроде речь шла о плане отрядной работы на учебный год (бред собачий, прости господи). И целых 4 (!) часа решали вопрос, когда же нам всем снова собраться, чтобы этот план утвердить. Я была искренне возмущена, что мое время так бездарно *** (протратили. — Прим. ред.) и очень громко сокрушалась. И даже, кажется, сказала, что лучше сидеть на ненавистной алгебре, чем вот это всё. Вожатая, видимо, все это учла, и меня больше туда не приглашали, а в следующем году переизбрали. Я была счастлива. Дома высказалась на тему «болтология и бессмысленная говорильня», и мама мне тихонько сказала: «Только не в школе, пожалуйста!»
(Татьяна Бронникова)

Отказался петь «Эх, хорошо в стране советской жить», мотивировал тем, что это ложь и все это каждый день видят, указал учителю, что он не имеет права меня заставлять лгать и петь эту песню. Дальше эмоциональная дискуссия про Сталина и его роль в истории СССР. Репрессии, война, индустриализация, учителя сорвало. Пришла директор, провела воспитательную беседу, сказала, надо извиниться. Я согласился, но попросил уточнить, за что. Не договорились, год без музыки, с пользой провел время.
(Roman Ivanov)

Мне было лет пять, то есть на дворе были поздние 70-е. Проходя с мамой мимо здания Штаба военного округа, я увидела большой портрет и спросила, указывая на него: «Мамочка, а что это за солдат?» Мы часто проходили мимо штаба, я знала: этот большой дом — для солдат. Ну и раз большой портрет повесили тут — значит, это солдат! Голос у меня был громкий,а проходили мы мимо автобусной остановки, где стояли люди. С интересом на меня посмотревшие. На портрете во всю стену Штаба, высотой в 2 этажа, был изображен, конечно, Ленин. Это было в конце октября, город уже начали украшать к ноябрьским праздникам. В лицо я Ленина не знала, потому что в детский сад не ходила, а дома у нас лениных не водилось. Мама как-то вышла из ситуации, хотя я долго и громко расспрашивала ее, почему же, если он не солдат и не военный, его портрет тут повесили? Ответ «он был руководителем нашей страны» меня не устраивал. Никакой логики тут я не видела.
(Nadia Shakhova-Mkheidze)

Во время кризиса 2008 года не согласилась на предложение из Ольгино.
(Nina Milman)

Меня, как отличника-гуманитария, физичка попросила сделать доклад на тему
«Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». На что я, недолго думая, выпалил звонким от дерзости голосом, что я эту партию ни умом, ни совестью не считаю, и доклад сделать не могу. Дружки вокруг (кончился урок, все толпой выходили из класса, меня она поймала в дверях) стали гоготать. Физичка оторопело сказала: «Ладно, Женя, мы еще кому-нибудь поручим». Последствий не было. Год был 71 или 72.
(Eugene Steiner)

Родители сказали, что если я вступлю в ряды пионеров, то они организуют в школе кружок, куда будут брать всех, кроме пионеров, например, клуб друзей Диснея. Диснея я очень любила и в пионеры не пошла, как и еще трое из класса. Дальше две истории. Первая: всех пионеров угощали сладким пирогом, всем им раздали, а нам нет, и потом нам одна свежая пионерка предлагала откусить за 5 копеек. Вторая: моя мама реально организовала этот клуб, и туда, конечно, напросились и пионеры тоже. Нам устроили вечеринку в доме пионеров, и мы там сперва смотрели Диснея с видеомагнитофона, но потом все узнали, что есть «Полицейская академия», и потребовали поставить ее. Обе истории про то, как я поняла, что пионеры — отстой, и гордилась, что я в другой партии. А на следующий год пионеров отменили, и галстуки в нашем классе больше никто не носил.
(Neanna Neruss)

В наши с сестрой лет пять бабушка судилась с мерзким фашистом-антисемитом Романенко, и мы взяли глиняную фигурку мужика, сидящего на пне, и торжественно обозвали ее «Романенко на горшке». Внесли вклад в семейное дело, как могли. В этот же период сестра чуть не довела бабушку до инфаркта, перепутав все слова и сообщив ей: «Звонили из общества “Память”, сказали, скоро зайдут». Пока взрослые догадались, что речь шла про «Мемориал», прошло много тревожных минут.
(Женя Беркович)

В детском саду всегда исполнял свое любимое стихотворение про Таню и не утонет в речке мяч. Однажды воспитательница сказала, что пора уже, как и всем остальным детям, выучить про Ленина. Ну, типа, повторяй за мной: это Ленин на портрете в рамке зелени густой… А размер-то тот же. Это меня жутко развеселило, и я немедленно продолжил про Таню, которая громко плачет. Потом стоял в углу и страдал. Ибо время выхода на площадь наступило только через три или четыре года.
(Ilya Zholdakov)

Письмо Горбачеву. С протестом против отказа разрешить деятельность медицинских и еще каких-то кооперативов. Год 1987 примерно. Потом к нам в село приезжали два работника райкома партии и пытались провести среди меня разъяснительную работу. Уехали неудовлетворенными, поскольку к консенсусу мы не пришли. Потом перепуганная мама долго убеждала меня, что Горбачеву виднее, но тоже не достигла успеха.
(Николай Винник)

Один раз меня выбрали знаменосцем в пионерском лагере, а знамя отряда стояло в ленинской комнате на другом конце корпуса. С утра бежать за ним было лениво, и я его просто прятал под кроватью. Среди ботинок и сандалий. Заметили, был скандал, выгнали из знаменосцев. Флаг постирали — он грязный был — ну и передали кому-то другому.
(Павел Аксенов)

В октябре 93-го, на первом курсе, стояла у Моссовета по призыву Гайдара — защищала демократию, блин. Потом мы с такими же юными и глупыми защитниками двинулись в сторону Белого дома. В какой-то момент вокруг нас стали реально стрелять. Я до сих пор помню свист пули около уха, тонкий такой и резкий. Уходили по пластунски.
(Татьяна Скворцова)

Написал центон в 1983 году и читал всем подряд (мне было 6 лет): «Затянуло бурой тиной / Стены древнего Кремля, / Были все как Буратины, / Вся советская земля».
(Danila Davydov)

Я всегда в редколлегии была, стенгазеты клепала. И была у меня книга «В мире мудрых мыслей», я оттуда обычно эпиграфы для сочинений тырила. Ну и вот очередная стенгазета, что-то я там написала, нарисовала и взяла из книжки цитату Хрущева. Среди урока вдруг прибегает завуч и шепчет училке что-то страшное. Меня выводят в коридор и говорят — цитата хорошая, но имя автора надо замазать. Ну я сказала, мол, могу замазать всю цитату. Но если цитата ок, то как можно имя автора вымарывать? Отказалась. Замазали сами.
(Вика Рябова)

В начале 90-х я заканчивала музучилище. На госэкзамене по дирижированию, помимо основной программы, которую готовили и репетировали с хором в течение года, нужно было разучить и исполнить какое-нибудь новое несложное произведение, чтобы госкомиссия могла оценить работу с хором. Моя учительница предложила — почему бы не взять что-нибудь национальное? (Слово «еврейское» она ещё не могла произнести). Я задумалась, что же у меня есть «национального». Тогда все уезжали и вовсю действовал Сохнут. С какого-то сохнутовского мероприятия у меня нашлась открытка с Атиквой, израильским гимном. Там была мелодия и транскрипция ивритского текста, подписанная под нотами, а в качестве перевода на русский было написано:
«Пока не угаснет в сердце огонь
Нашей еврейской мятежной души,
Будем идти мы к Востоку вперед,
Взор устремив на Сион».
Мы с моим другом и однокурсником быстренько сделали хоровую аранжировочку и написали партии с транскрипцией ивритского текста. На экзамене я позиционировала эту песню как «популярное произведение современной израильской музыки». После десятиминутной работы с хором следовало исполнение только что выученной миниатюры. И тут мой друг, сидевший в теноровой партии, поднялся и сделал какой-то дирижерский жест рукой, после чего встала вся теноровая партия, а вслед за ней и весь хор. Короче, «Атикву» в Днепропетровском музучилище мы исполняли для госкомиссии стоя.
(Лана Айзенштадт)

Источники - postpost.media и d3.ru

Взято: vakin.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle