"Злые русские".
---
Командир 41-го танкового корпуса вермахта генерал Райнгарт:
"Храбрость - это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся"
Вспоминает унтер-офицер Г.Колаковски:
"Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: "Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом". Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией?
Я все время вспоминал то выпуск "Дойче вохеншау", который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз".
"Можно сказать, мы были огорошены услышанным, - признавался Л.Фромм, офицер-корректировщик. - Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному".
Слова Б.Цайзера, тогда еще учившегося на военного водителя, отражают общие настроения: "Все это кончится через каких-нибудь три недели, нам было сказано, другие были осторожнее в прогнозах - они считали, что через 2-3 месяца. Нашелся один, кто считал, что это продлится целый год, но мы его на смех подняли: "А сколько потребовалось, чтобы разделаться с поляками? А с Францией? Ты что, забыл?"
Э.Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты.
"Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. "Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон", - не скрывал он пессимизма... Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии".
Артиллерист противотанкового орудия И.Данцер вспоминает:
"В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы".
45-я пехотная дивизия штурмовала Брестскую крепость:
"Вскоре, где-то между 5.30 и 7.30 утра, стало окончательно ясно, что русские отчаянно сражаются в тылу наших передовых частей. Их пехота при поддержке 35-40 танков и бронемашин, оказавшихся на территории крепости, образовала несколько очагов обороны. Вражеские снайперы вели прицельный огонь из-за деревьев, с крыш и подвалов, что вызвало большие потери среди офицеров и младших командиров".
"Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли".
Сводка Верховного командования вермахта (ОКВ) за 22 июня сообщала: "Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление".
"21 офицер и 290 унтер-офицеров, не считая солдат, погибли в ее первый же день. За первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все шесть недель французской кампании."
Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии:
"Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись.
Опыт польской и западной кампаний подсказывал, что успех стратегии блицкрига заключается в получении преимуществ более искусным маневрированием. Даже если оставить за скобками ресурсы, боевой дух и воля к сопротивлению противника неизбежно будут сломлены под напором громадных и бессмысленных потерь.
Отсюда логически вытекает массовая сдача в плен оказавшихся в окружении деморализованных солдат. В России же эти "азбучные" истины оказались поставлены с ног на голову отчаянным, доходившим порой до фанатизма сопротивлением русских в, казалось, безнадежнейших ситуациях. Вот поэтому половина наступательного потенциала немцев и ушла не на продвижение к поставленной цели, а на закрепление уже имевшихся успехов".
Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал Федор фон Бок:
"Весьма значимый успех для получившего такой сокрушительный удар противника! Кольцо окружения не было сплошным. До сих пор не удалось заделать брешь на восточном участке Смоленского котла".
Об уровне немецких потерь свидетельствует сообщение штаба 7-й танковой дивизии, что "в строю осталось всего 118 танков. 166 машин было подбито (хотя 96 подлежат ремонту)".
Один из солдат группы армий "Центр" 20 августа сетовал:
"Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции. Моя рота, начиная с 23 июля, участвовала в боях за танковую автостраду № 1. Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы, и так далее. Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!"
"Россия, отсюда приходят только дурные вести, и мы до сих пор ничего не знаем о тебе. А ты тем временем поглощаешь нас, растворяя в своих неприветливых вязких просторах".
Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе через 9 дней после начала войны писал в своем дневнике:
"Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям. Советские пилоты - фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле комиссарами".
Лейтенант Г. Ритген из 6-й танковой дивизии признавался, что в столкновении с новыми и неизвестными танками русских:
"...в корне изменилось само понятие ведения танковой войны, машины КВ ознаменовали совершенно иной уровень вооружений, бронезащиты и веса танков. Немецкие танки вмиг перешли в разряд исключительно противопехотного оружия…"
Танкист 12-й танковой дивизии Г.Беккер:
"На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть".
Артиллерист противотанкового орудия вспоминает о том, какое неизгладимое впечатление на него и его товарищей произвело отчаянное сопротивление русских в первые часы войны:
"Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!"
"Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить..."
После успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий "Центр", насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат.
"Я не ожидал ничего подобного, - признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. - Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов".
В середине ноября 1941-го года один пехотный офицер 7-й танковой дивизии, когда его подразделение ворвалось на обороняемые русскими позиции в деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев.
"В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов".
В немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка "Лучше три французских кампании, чем одна русская". "Здесь нам недоставало удобных французских кроватей и поражало однообразие местности. Перспективы оказаться в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах".
Подполковник Грампе из штаба 1-й танковой дивизии докладывал о том, что его танки вследствие низких температур (минус 35 градусов) оказались небоеготовы. "Даже башни заклинило, оптические приборы покрываются инеем, а пулеметы способны лишь на стрельбу одиночными патронами...."
Йозеф Дек из 71-го артиллерийского полка вспоминает:
"Буханки хлеба приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал, оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов".
Ефрейтор Ф. Зигель в своем письме домой от 6 декабря писал:
"Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть".
Абрамов Н.Я. с группой однополчан, вышедших из окружения 1 ноября 1941 г.
"Храбрость - это мужество, вдохновленное духовностью. Упорство же, с которым большевики защищались в своих дотах в Севастополе, сродни некоему животному инстинкту, и было бы глубокой ошибкой считать его результатом большевистских убеждений или воспитания. Русские были такими всегда и, скорее всего, всегда такими останутся"
Вспоминает унтер-офицер Г.Колаковски:
"Поздним вечером наш взвод собрали в сараях и объявили: "Завтра нам предстоит вступить в битву с мировым большевизмом". Лично я был просто поражен, это было как снег на голову, а как же пакт о ненападении между Германией и Россией?
Я все время вспоминал то выпуск "Дойче вохеншау", который видел дома и в котором сообщалось о заключенном договоре. Я не мог и представить, как это мы пойдем войной на Советский Союз".
"Можно сказать, мы были огорошены услышанным, - признавался Л.Фромм, офицер-корректировщик. - Мы все, я подчеркиваю это, были изумлены и никак не готовы к подобному".
Слова Б.Цайзера, тогда еще учившегося на военного водителя, отражают общие настроения: "Все это кончится через каких-нибудь три недели, нам было сказано, другие были осторожнее в прогнозах - они считали, что через 2-3 месяца. Нашелся один, кто считал, что это продлится целый год, но мы его на смех подняли: "А сколько потребовалось, чтобы разделаться с поляками? А с Францией? Ты что, забыл?"
Э.Менде, обер-лейтенант из 8-й силезской пехотной дивизии, вспоминает разговор со своим начальником, состоявшийся в эти последние мирные минуты.
"Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году, когда он был в звании лейтенанта. "Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон", - не скрывал он пессимизма... Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии".
Артиллерист противотанкового орудия И.Данцер вспоминает:
"В самый первый день, едва только мы пошли в атаку, как один из наших застрелился из своего же оружия. Зажав винтовку между колен, он вставил ствол в рот и надавил на спуск. Так для него окончилась война и все связанные с ней ужасы".
45-я пехотная дивизия штурмовала Брестскую крепость:
"Вскоре, где-то между 5.30 и 7.30 утра, стало окончательно ясно, что русские отчаянно сражаются в тылу наших передовых частей. Их пехота при поддержке 35-40 танков и бронемашин, оказавшихся на территории крепости, образовала несколько очагов обороны. Вражеские снайперы вели прицельный огонь из-за деревьев, с крыш и подвалов, что вызвало большие потери среди офицеров и младших командиров".
"Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли".
Сводка Верховного командования вермахта (ОКВ) за 22 июня сообщала: "Создается впечатление, что противник после первоначального замешательства начинает оказывать все более упорное сопротивление".
"21 офицер и 290 унтер-офицеров, не считая солдат, погибли в ее первый же день. За первые сутки боев в России дивизия потеряла почти столько же солдат и офицеров, сколько за все шесть недель французской кампании."
Генерал Гюнтер Блюментритт, начальник штаба 4-й армии:
"Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись.
Опыт польской и западной кампаний подсказывал, что успех стратегии блицкрига заключается в получении преимуществ более искусным маневрированием. Даже если оставить за скобками ресурсы, боевой дух и воля к сопротивлению противника неизбежно будут сломлены под напором громадных и бессмысленных потерь.
Отсюда логически вытекает массовая сдача в плен оказавшихся в окружении деморализованных солдат. В России же эти "азбучные" истины оказались поставлены с ног на голову отчаянным, доходившим порой до фанатизма сопротивлением русских в, казалось, безнадежнейших ситуациях. Вот поэтому половина наступательного потенциала немцев и ушла не на продвижение к поставленной цели, а на закрепление уже имевшихся успехов".
Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал Федор фон Бок:
"Весьма значимый успех для получившего такой сокрушительный удар противника! Кольцо окружения не было сплошным. До сих пор не удалось заделать брешь на восточном участке Смоленского котла".
Об уровне немецких потерь свидетельствует сообщение штаба 7-й танковой дивизии, что "в строю осталось всего 118 танков. 166 машин было подбито (хотя 96 подлежат ремонту)".
Один из солдат группы армий "Центр" 20 августа сетовал:
"Потери жуткие, не сравнить с теми, что были во Франции. Моя рота, начиная с 23 июля, участвовала в боях за танковую автостраду № 1. Сегодня дорога наша, завтра ее забирают русские, потом снова мы, и так далее. Никого еще не видел злее этих русских. Настоящие цепные псы! Никогда не знаешь, что от них ожидать. И откуда у них только берутся танки и все остальное?!"
"Россия, отсюда приходят только дурные вести, и мы до сих пор ничего не знаем о тебе. А ты тем временем поглощаешь нас, растворяя в своих неприветливых вязких просторах".
Генерал-майор Гофман фон Вальдау, начальник штаба командования люфтваффе через 9 дней после начала войны писал в своем дневнике:
"Качественный уровень советских летчиков куда выше ожидаемого… Ожесточенное сопротивление, его массовый характер не соответствуют нашим первоначальным предположениям. Советские пилоты - фаталисты, они сражаются до конца без какой-либо надежды на победу и даже на выживание, ведомые либо собственным фанатизмом, либо страхом перед дожидающимися их на земле комиссарами".
Лейтенант Г. Ритген из 6-й танковой дивизии признавался, что в столкновении с новыми и неизвестными танками русских:
"...в корне изменилось само понятие ведения танковой войны, машины КВ ознаменовали совершенно иной уровень вооружений, бронезащиты и веса танков. Немецкие танки вмиг перешли в разряд исключительно противопехотного оружия…"
Танкист 12-й танковой дивизии Г.Беккер:
"На Восточном фронте мне повстречались люди, которых можно назвать особой расой. Уже первая атака обернулась сражением не на жизнь, а на смерть".
Артиллерист противотанкового орудия вспоминает о том, какое неизгладимое впечатление на него и его товарищей произвело отчаянное сопротивление русских в первые часы войны:
"Во время атаки мы наткнулись на легкий русский танк Т-26, мы тут же его щелкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл по нам стрельбу из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И, невзирая на это, он палил по нам из пистолета!"
"Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить..."
После успешного прорыва приграничной обороны, 3-й батальон 18-го пехотного полка группы армий "Центр", насчитывавший 800 человек, был обстрелян подразделением из 5 солдат.
"Я не ожидал ничего подобного, - признавался командир батальона майор Нойхоф своему батальонному врачу. - Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятеркой бойцов".
В середине ноября 1941-го года один пехотный офицер 7-й танковой дивизии, когда его подразделение ворвалось на обороняемые русскими позиции в деревне у реки Лама, описывал сопротивление красноармейцев.
"В такое просто не поверишь, пока своими глазами не увидишь. Солдаты Красной Армии, даже заживо сгорая, продолжали стрелять из полыхавших домов".
В немецких войсках быстро вошла в обиход поговорка "Лучше три французских кампании, чем одна русская". "Здесь нам недоставало удобных французских кроватей и поражало однообразие местности. Перспективы оказаться в Ленинграде обернулись бесконечным сидением в пронумерованных окопах".
Подполковник Грампе из штаба 1-й танковой дивизии докладывал о том, что его танки вследствие низких температур (минус 35 градусов) оказались небоеготовы. "Даже башни заклинило, оптические приборы покрываются инеем, а пулеметы способны лишь на стрельбу одиночными патронами...."
Йозеф Дек из 71-го артиллерийского полка вспоминает:
"Буханки хлеба приходилось рубить топором. Пакеты первой помощи окаменели, бензин замерзал, оптика выходила из строя, и руки прилипали к металлу. На морозе раненые погибали уже несколько минут спустя. Нескольким счастливчикам удалось обзавестись русским обмундированием, снятым с отогретых ими трупов".
Ефрейтор Ф. Зигель в своем письме домой от 6 декабря писал:
"Боже мой, что же эти русские задумали сделать с нами? Хорошо бы, если бы там наверху хотя бы прислушались к нам, иначе всем нам здесь придется подохнуть".
Абрамов Н.Я. с группой однополчан, вышедших из окружения 1 ноября 1941 г.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]