"И эти русские оборванцы нас победили ?!" Париж 1814 г.
---
"Мы жили в Несвиже довольно весело и не думали о французах ; немногие из наших офицеров между службой занимались политикой. По газетам доходили и до нас кой-какие новости; но мы в шуме своей беззаботности скоро о них забывали.
Один только N, наш нестроевой офицер,как человек грамотный, занимающийся чтением Святого Писания и Московских ведомостей, более всех ужасался Наполеона.
Терзаемый призраками своего воображения, он стал и нам проповедовать, что это Антихрист, сиречь Апполион, собрал великие, нечистые силы около Варшавы, не для чего иного, как для того чтобы разгромить матушку-Россию, что при помощи Сатаны Везельвулла, невидимо ему содействующего, враг непременно полонит Москву, покорит весь русский народ, а затем вскоре последует светопредставление и страшный суд.
Мы смеялись таким нелепостям к досаде N который называл нас безбожниками; он не шутя, был внутренне убежден в своем пророчестве и, беспрестанно нюхая табак, уговаривал нас верить ему по совести.
Причем ссылался на девятую главу Апокалипсиса, где именно сказано о Наполеоне, как о предводителе страшного воинства со львиными зубами, в железных латах и с хвостами, подобно скорпионовым.
Разум несчастного грамотея столь сильно поколебался, что когда командировали его по делам службы в Москву, он на пути всем и каждому предсказывал об Антихристе Наполеоне....
Мы сами после удивлялись событию, когда французы действительно вторглись в Россию и заняли Москву, господин N, выпущенный из заточения (куда его отправили за его действия и слова) в день их вторжения, явился в наш лагерь при Красной-Пахре.
Страдания изменили черты его лица; бледность, впалые помутневшие глаза и страсть к тавлиновочному табаку показывали человека совершенно в уме расстроенного. Прощаясь, он стращал нас скорым светопредставлением.
Может быть не один N наш находился тогда в подобном помрачении ума; все читатели Апокалипсиса подвергались той же участи: одним грезились предвещательные сны, другим мерещился Антихрист наяву.
Такие феномены редки, хотя не представляют ничего особенного, кроме последствий от сильного потрясения в мозге" - из записок И.Т. Радожицкого, в 1812 г. поручика артиллерийской бригады.
"Бесполезную атаку, в которую Государь бросился (при Фершемпенуазе) уже после компании, чрезвычайно льстецы прославляли, но не один из них не написал правды.
Может быть потому, что в нынешнем веке действительно нельзя сказать правды, а тем более написать, при том же всех почти льстецов весьма щедро награждают, а за правду отсылают в Сибирь, в вечную работу и в другие места, где только можно притесьнить человечество, и гораздо строже поступают, нежели с преступниками Государя.
А так, перед моими глазами было так: Государь, видя два каре неприятельской пехоты и 100 человек французских кирассир, остановившихся на месте и колеблющихся...приказал своему конвою, из 100 черноморских и 100 гвардейских донских казаков, атаковать каре.
Казаки бросились, и находящиеся при Государе более сотни разных офицеров, смотря на казаков тоже поскакали вперед, в числе офицеров, и Государь поскакал вперед, скача самым маленьким галопом почти на месте, и, осматриваясь назад, чтобы кто ни есть удержал его от сей храбрости.
Один шбаб-офицер, ехавший немного сзади его нашелся и удержал его сказав "Государь,твоя жизнь дорога и нужна". Государь поворотился и скорее отьехал за пушки. Вот вся храбрость которую прославляют...
Потеря у меня была при моих пушках только две лошади, а люди все остались целы. Во всей же нашей армии потери были не малые. С нами была кавалерия: русская, прусская, австрийская, вюртемберская и баварская.
19-го марта стали наши войска вступать в Париж, и сам Государь со своей свитой въехал во всем параде, мы же стали за городом...Во время войны мы довольствавались более частью от фуражировки и забирали овес, сено, хлеб и разные продукты, где только нашли. Не особо заботясь о жителях.
Следовательно войны нельзя довести до токого состояния, чтобы жители могли быть спокойны, и не теряли своей собственности. В древние времена война была пагуба и истребление людей, селений и всего достояния.
Ныне другое: жители остаются живы и не берут их в полон, они только лишаются почти совершенно своего имущества и часто бывают истребляемы огнем их селения, через что множество погибает от голода...
Следовательно война по честолюбию, может быть, двух Государей истребляет миллион мирных жителей, которые не заслужили такой жестокости. Всякий знает, что война сабой не есть добро, однако и без нея часто не обойтись, а пой сей причине терпит народ и войско все ея ужасы.
Во время нашей стоянки за Парижем, так как война кончилась, следовательно и фуражировка запретилась, а потому явился у нас в корпусе во всем недостаток во всем. Вот тут мы и узнали тяжесть войны.
Главное же начальство собралось все в Париже, пировало от радости вместе с Государем, а войско терпело во всем недостаток, и никто не думал, ни один генерал ни полковой командир не находился на своем месте.
Все пресмыкались в Пале Рояле и, к счастию, что стояли на бивуаках до апреля месяца, ежели Наполеон знал наше положение и такую беспечность, то мог бы воспользоваться и не лишился бы трона. Его несчастие было еще и то, что маршал Мармон перешел на нашу сторону прежде, нежели Наполеон взял свои меры...
Надо заметить, когда мы проходили с бивака через Версаль со всем парадом, как только могли чище оделись. Войдя в Версаль на улицы, то народ французский с удивлением говорил, видя нашу негодную одежду на солдатах, а некоторые и босы шли, и разного звета крестьянского сукна мундиры и ранцы: говороли "И эти оборванцы нас побили?"...
За парижскае сражение получил я чин поручика. Во время кантонир квартир выдали нам на солдат из взятой во Франции контрибуции сукно на мундиры и в течении стоянки люди наши сделались одетыми все хорошо. А питание улучшилось и солдаты от нее стали хороши.
В первых числах мая получили повеление выступить в Россию. Но уже с первой стоянки на пути в Отечество у нас сбежало лучших солдат 12 человек, со второй еще более.
Так, что в три похода из роты ушло 50 человек и очень много осталось из всех полков, почему для собрания и их поимки весь корпус выслал офицеров, многих привели, а некоторые остались в Европе навсегда неотыскаными.
Вот так рады были солдаты идти в свое Отечество, в котором знали, что по приходе найдут всевозможное притеснение. Вступили мы наконец в свою границу в город Ковно, тут увидели, что уже отошло наше хорошее, заграничное содержание и даже квартир порядочных не отводят.
Между нашими солдатами не было за границей вовсе пьянства как и воровства. Даже тамошний народ удивлялся и хвалил русских нравственность. Напротив, когда вступили в свои границы, то открылось между солдатами и пьянство и драки с мужиками и воровство, о чем за границей и вовсе не слыхали.
Все от того, что на войне и за границей содержали солдата лучше, чем на родине..." - из записок артиллерийского полковника Карпова, в 1814 г. поручика легкой артиллерийской роты.
Один только N, наш нестроевой офицер,как человек грамотный, занимающийся чтением Святого Писания и Московских ведомостей, более всех ужасался Наполеона.
Терзаемый призраками своего воображения, он стал и нам проповедовать, что это Антихрист, сиречь Апполион, собрал великие, нечистые силы около Варшавы, не для чего иного, как для того чтобы разгромить матушку-Россию, что при помощи Сатаны Везельвулла, невидимо ему содействующего, враг непременно полонит Москву, покорит весь русский народ, а затем вскоре последует светопредставление и страшный суд.
Мы смеялись таким нелепостям к досаде N который называл нас безбожниками; он не шутя, был внутренне убежден в своем пророчестве и, беспрестанно нюхая табак, уговаривал нас верить ему по совести.
Причем ссылался на девятую главу Апокалипсиса, где именно сказано о Наполеоне, как о предводителе страшного воинства со львиными зубами, в железных латах и с хвостами, подобно скорпионовым.
Разум несчастного грамотея столь сильно поколебался, что когда командировали его по делам службы в Москву, он на пути всем и каждому предсказывал об Антихристе Наполеоне....
Мы сами после удивлялись событию, когда французы действительно вторглись в Россию и заняли Москву, господин N, выпущенный из заточения (куда его отправили за его действия и слова) в день их вторжения, явился в наш лагерь при Красной-Пахре.
Страдания изменили черты его лица; бледность, впалые помутневшие глаза и страсть к тавлиновочному табаку показывали человека совершенно в уме расстроенного. Прощаясь, он стращал нас скорым светопредставлением.
Может быть не один N наш находился тогда в подобном помрачении ума; все читатели Апокалипсиса подвергались той же участи: одним грезились предвещательные сны, другим мерещился Антихрист наяву.
Такие феномены редки, хотя не представляют ничего особенного, кроме последствий от сильного потрясения в мозге" - из записок И.Т. Радожицкого, в 1812 г. поручика артиллерийской бригады.
"Бесполезную атаку, в которую Государь бросился (при Фершемпенуазе) уже после компании, чрезвычайно льстецы прославляли, но не один из них не написал правды.
Может быть потому, что в нынешнем веке действительно нельзя сказать правды, а тем более написать, при том же всех почти льстецов весьма щедро награждают, а за правду отсылают в Сибирь, в вечную работу и в другие места, где только можно притесьнить человечество, и гораздо строже поступают, нежели с преступниками Государя.
А так, перед моими глазами было так: Государь, видя два каре неприятельской пехоты и 100 человек французских кирассир, остановившихся на месте и колеблющихся...приказал своему конвою, из 100 черноморских и 100 гвардейских донских казаков, атаковать каре.
Казаки бросились, и находящиеся при Государе более сотни разных офицеров, смотря на казаков тоже поскакали вперед, в числе офицеров, и Государь поскакал вперед, скача самым маленьким галопом почти на месте, и, осматриваясь назад, чтобы кто ни есть удержал его от сей храбрости.
Один шбаб-офицер, ехавший немного сзади его нашелся и удержал его сказав "Государь,твоя жизнь дорога и нужна". Государь поворотился и скорее отьехал за пушки. Вот вся храбрость которую прославляют...
Потеря у меня была при моих пушках только две лошади, а люди все остались целы. Во всей же нашей армии потери были не малые. С нами была кавалерия: русская, прусская, австрийская, вюртемберская и баварская.
19-го марта стали наши войска вступать в Париж, и сам Государь со своей свитой въехал во всем параде, мы же стали за городом...Во время войны мы довольствавались более частью от фуражировки и забирали овес, сено, хлеб и разные продукты, где только нашли. Не особо заботясь о жителях.
Следовательно войны нельзя довести до токого состояния, чтобы жители могли быть спокойны, и не теряли своей собственности. В древние времена война была пагуба и истребление людей, селений и всего достояния.
Ныне другое: жители остаются живы и не берут их в полон, они только лишаются почти совершенно своего имущества и часто бывают истребляемы огнем их селения, через что множество погибает от голода...
Следовательно война по честолюбию, может быть, двух Государей истребляет миллион мирных жителей, которые не заслужили такой жестокости. Всякий знает, что война сабой не есть добро, однако и без нея часто не обойтись, а пой сей причине терпит народ и войско все ея ужасы.
Во время нашей стоянки за Парижем, так как война кончилась, следовательно и фуражировка запретилась, а потому явился у нас в корпусе во всем недостаток во всем. Вот тут мы и узнали тяжесть войны.
Главное же начальство собралось все в Париже, пировало от радости вместе с Государем, а войско терпело во всем недостаток, и никто не думал, ни один генерал ни полковой командир не находился на своем месте.
Все пресмыкались в Пале Рояле и, к счастию, что стояли на бивуаках до апреля месяца, ежели Наполеон знал наше положение и такую беспечность, то мог бы воспользоваться и не лишился бы трона. Его несчастие было еще и то, что маршал Мармон перешел на нашу сторону прежде, нежели Наполеон взял свои меры...
Надо заметить, когда мы проходили с бивака через Версаль со всем парадом, как только могли чище оделись. Войдя в Версаль на улицы, то народ французский с удивлением говорил, видя нашу негодную одежду на солдатах, а некоторые и босы шли, и разного звета крестьянского сукна мундиры и ранцы: говороли "И эти оборванцы нас побили?"...
За парижскае сражение получил я чин поручика. Во время кантонир квартир выдали нам на солдат из взятой во Франции контрибуции сукно на мундиры и в течении стоянки люди наши сделались одетыми все хорошо. А питание улучшилось и солдаты от нее стали хороши.
В первых числах мая получили повеление выступить в Россию. Но уже с первой стоянки на пути в Отечество у нас сбежало лучших солдат 12 человек, со второй еще более.
Так, что в три похода из роты ушло 50 человек и очень много осталось из всех полков, почему для собрания и их поимки весь корпус выслал офицеров, многих привели, а некоторые остались в Европе навсегда неотыскаными.
Вот так рады были солдаты идти в свое Отечество, в котором знали, что по приходе найдут всевозможное притеснение. Вступили мы наконец в свою границу в город Ковно, тут увидели, что уже отошло наше хорошее, заграничное содержание и даже квартир порядочных не отводят.
Между нашими солдатами не было за границей вовсе пьянства как и воровства. Даже тамошний народ удивлялся и хвалил русских нравственность. Напротив, когда вступили в свои границы, то открылось между солдатами и пьянство и драки с мужиками и воровство, о чем за границей и вовсе не слыхали.
Все от того, что на войне и за границей содержали солдата лучше, чем на родине..." - из записок артиллерийского полковника Карпова, в 1814 г. поручика легкой артиллерийской роты.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]