05.06.2018 310 0 0 vakin

Вера Мухина: взлететь над Эйфелевой башней

---

В закладки

Вера Мухина: взлететь над Эйфелевой башней Мухина, Мухиной, только, Игнатьевна, Алексей, Замков, Работа, Замкова, павильона, Париже, Андреевич, после, потом, Шадра, колхозница», скульптуру, «Рабочий, именно, чтобы, очень

Свежий парижский ветер врывался сквозь приоткрытый рот стальной гигантши. Отсюда, из полой головы скульптуры, Вера смотрела на красивейший в мире город, которому никогда нет дела ни до чего, кроме самого себя. И всё-таки ей удалось его удивить! На Всемирной парижской выставке 1937 года ее «Рабочий и колхозница» стали главной сенсацией…

Павильон СССР и Германии на Всемирной Парижской выставке 1937 года

Тончайшие, всего в полмиллиметра, стальные листы несколько недель сходили с конвейера завода ЦНИИМАШ. Тем временем вырубали деревянные шаблоны, каждый размером с хорошую лодку: изнанка серпа, молота, башмаков, рук, лиц… Эти шаблоны устилались стальными листами — их выколачивали, получая нужную форму. Листы сваривали и укрепляли каркасом. Потом, осторожно расколов форму, получали готовые детали гигантской скульптуры. На то, чтобы собрать их воедино, понадобилось ещё две недели. Труднее всего было приладить десятиметровый кусок шарфа — пять с половиной тонн, висевших в воздухе без подпорки. На заводе шарф прозвали «зловредной загогулиной». С ногами колхозницы тоже пришлось помучиться: Мухина с самого начала ошиблась в расчетах, и одна голень оказалась существенно короче другой. Наращивали, наращивали, и все равно разница в 2 метра осталась… Вера Игнатьевна проводила на заводе по 18 часов в сутки, руководила, объясняла, ругалась, перекрикивая страшный грохот. В итоге сорвала голос и два месяца потом говорила только шепотом…

«Рабочий и колхозница». Вариант Шадра

Когда работа шла к концу, директор завода написал донос: «В очертаниях складок юбки прочитывается профиль врага народа Троцкого». Сталин лично приезжал на завод, ходил вокруг скульптуры, пристально вглядываясь в каждую линию, но черт ненавистного соперника не усмотрел. К великому счастью для Веры Мухиной и Бориса Иофана, автора проекта павильона Советского Союза для парижской выставки.

«Рабочий и колхозница». Вариант Шадра

Собственно, именно ему, Иофану, принадлежала идея водрузить на крышу павильона парную статую рабочего и колхозницы, словно парящих над миром. Объявили конкурс среди скульпторов, и, казалось, у Мухиной не было шансов его выиграть. Было заранее известно: Иофан всем участникам предпочитает Ивана Шадра, признанного и очень талантливого. Но увлекающийся Шадр придумал нечто такое, что технически невозможно было осуществить. Проект же Веры Мухиной оказался чуть проще.

Вообще в то время только в Америке имелась металлическая скульптура, сопоставимая по размеру с тем, что замыслила Мухина, — статуя Свободы. Но знаменитая женщина с факелом проста по очертаниям: конус и конус. А тут сложнейшая форма, к тому же небывалый для скульптуры материал — сталь. Учитывая фамилию главы государства, получалось символично, но пластических свойств стали никто не знал. Словом, риск был велик, и все-таки Иофан решил попробовать. Единственное, что он попросил изменить, — это одеть фигуры. Вера Игнатьевна — большая поклонница античности — собиралась изваять рабочего и колхозницу обнаженными, и шарф в изначальном варианте служил необходимой драпировкой. Два года шла работа. И вот, наконец, готовое изделие разрезали на 65 кусков, погрузили в 28 вагонов и повезли в Париж.

На Всемирной выставке было лишь два серьезных претендента на лидерство: СССР и Третий рейх. Соревновались в грандиозности и красоте павильонов. Наш оказался ниже немецкого, но когда на крышах смонтировали скульптурные навершия, стало очевидно: победили русские. У немцев это был очень простой орел со свастикой, снизу смотревшийся маленьким и жалким, у нас — грандиозные 25-метровые «Рабочий и колхозница». Немцы с отчаяния подослали диверсанта — подпилить трос монтажного крана с тем расчетом, чтобы рухнувшая стойка испортила скульптуру. К счастью, это вовремя заметили, и на крыше советского павильона французские власти установили круглосуточное дежурство.

Имя Мухиной не сходило со страниц парижских газет. Писали, что горизонталь летящего шарфа перечеркнула и затмила красотой вертикаль Эйфелевой башни! А ведь когда-то именно здесь, в Париже, Мухину уговаривали бросить занятие скульптурой за неимением таланта…

Всемирная выставка в париже, 1937 г.
Ракурс от скульптурной группы павильона Германии

Не было бы счастья

1913 год, Париж. «Бессмысленно пытаться размером творения компенсировать недостатки мастерства! — насмешливо прищурившись на трехметрового глиняного великана, бил наотмашь учитель, Эмиль-Антуан Бурдель. — И почему у вас ноги всегда разной длины? А торс? Знаете, вам следует без устали изучать и изучать строение мужского тела». Приземистая, ширококостая, слишком серьезная Верочка залилась мучительным румянцем. Она не ходила у Бурделя в любимых ученицах. Он вообще советовал ей оставить монументальный жанр и заняться прикладным искусством, к примеру, проектированием стеклянной посуды, куда более подходящим для женщины.

Вера в мастерской Бурделя

Любимым учеником Бурделя был другой русский студент — Александр Вертепов, презанимательная личность. Сначала он был революционером-террористом, одним из группы, застрелившей в Кисловодске генерал-губернатора Одессы Карангозова. Потом бежал за границу, в Брюсселе изучал естествознание, в Париже — искусство… Вера была в него тайно влюблена.

Сама она вела свой род из очень богатой купеческой семьи, ее дед торговал с Голландией и Англией пенькой, льном и зерном, имел несколько поместий. Отец, впрочем, быстро растратил дедово наследство. Он был чудаком и мечтателем, вечно изобретал какие-то машины и рано умер, оставив двух дочерей — Марию и Веру — круглыми сиротами (матери не стало, когда Вере едва минуло два года). Хорошо еще, что богатые дядья взяли барышень к себе, в Курск, и лишений Вера с Марией не знали: собственный выезд, горничные, уроки верховой езды, летом поездки на курорты в Тироль и Дрезден, зимой балы в Купеческом и Дворянском собраниях… «Курский свет много потерял с отъездом барышень Мухиных», — вздыхали потом. За Веру сватался гвардейский офицер. «Самый красивый из всей гвардии!», — всю жизнь потом гордилась Мухина. Но увы, на этом список его достоинств исчерпывался. По умственным способностям ей в женихи он решительно не годился.

Сёстры Мухины Вера и Мария. 1908 г.

Вере был 21 год, когда опекуны позволили ей и сестре переехать в Москву — там и портнихи получше, и балы пошумнее, и женихов побольше. Но, оказавшись в Москве, Вера словно потеряла голову: часы напролет простаивала в толпе восторженных барышень у дверей поэтических салонов. Смотрела, как подлетают к подъезду, обгоняя друг друга, холеные кони Морозова, Рябушинского, Третьякова. Как, страстно жестикулируя, Андрей Белый доказывает что-то торжественному, величавому Валерию Брюсову. Как флиртует с очередной спутницей веселый Бальмонт. Все окликали друг друга, все были знакомы. И Вере страстно хотелось тоже стать своей в этом блестящем кругу. Словом, вместо женихов да нарядов она увлеклась искусством и стала усердно посещать известную живописную студию Юона и Дудина.

Поступить в студию было легко: «Просто приносите бумагу, резинку, карандаши и будете заниматься», — сказал Юон. А вот учиться оказалось трудно. Но у Верочки Мухиной были и способности, и упорство. А вскоре она почувствовала, что живописи ей мало. «Скульптура — чудо. Все совершается, как в Библии. Сначала было слово. Замысел. Потом — глина. Из нее вылеплен Адам», — восторгалась она. Стала проситься у опекунов учиться в Париж, но те решительно воспротивились. И так, дескать, барышня совсем сбилась с толку, все бегает со своим мольбертом, а ведь давно пора подумать о замужестве, годы-то немалые, да и не сказать, что писаная красавица…

Как это нередко случается в жизни, Мухину выручило несчастье. На Рождество 1912 года всей семьей катались с гор на санях, Вера налетела на дерево, искалечила лицо. Ей сделали 9 пластических операций, после чего долго не давали зеркала, опасаясь самоубийства. Она разглядывала свои шрамы, ловя отражение в ножницах. И ничуть не думала из-за этого умирать. Что она теряет, любовь гвардейских офицеров? В этом, что ли, весь смысл?

Через полгода ей разрешили ехать в Париж — опекуны сочли, что теперь о её замужестве можно забыть.

100 тысяч по лотерейному билету

Работа Мухиной: портрет Вертепова. 1914 г.

В 1914 году на Рождество она отправилась в Россию, рассчитывая вскоре вернуться во Францию, а тут война… Вера поступила сестрой милосердия в госпиталь. Ей приходилось ассистировать на операциях, промывать гнойные раны, бинтовать, изводить вшей… Изредка Мухина получала письма от Вертепова — он пошёл добровольцем во французскую армию. Эти письма Вера Игнатьевна хранила и перечитывала всю свою жизнь. «Если вернусь живым, значит, увижу Вас…» Он не вернулся: снаряд пробил крышу траншеи. В те дни Мухина изваяла глиняную «Пиету»: женщина в косынке сестры милосердия оплакивает павшего воина. Только вот сохранить скульптуру не удалось: Мухина, пропадавшая сутки напролет в госпитале, поручила родственнику поливать глину водой, чтобы не рассохлась, а тот по неопытности переусердствовал.

А через год Вера, к великой для себя самой неожиданности, полюбила другого. Алексей Андреевич Замков, замечательный врач. Казалось, они очень разные люди: сдержанная, суховатая, замкнутая Вера и открытый, шумный Алексей. «За что полюбила? В нем сильное творческое начало. И одновременно много от мужика. Внешняя грубость при большой душевной тонкости. Кроме того, он был очень красив и похож на Наполеона, — говорила Мухина. И прибавляла: — Я выиграла Алексея, как 100 тысяч рублей по лотерейному билету».

Они поженились в 1918 году, в те дни, когда рушился привычный и понятный мир. Сестра звала Веру бежать в Ригу к богатым родственникам, но решено было остаться в Москве: «Проживем как-нибудь». На свадебном пиру гостей угощали котлетами из ржи, лепешками из картофельных очисток, воблой и морковным чаем. Чай был горячий, и это – главное, потому что в квартире стоял адский холод. Зато Замков, уважаемый новой властью, сделался главным хирургом в госпитале и ещё следил за доставкой хлеба в Москву. Дни напролет Алексей Андреевич проводил в операционной, по ночам объезжал вокзалы, а в редкие выходные ездил в родную деревню Борисово, лечил крестьян, и те расплачивались картошкой и молоком. Вера же, родив в 1920 году сына Всеволода, сидела дома, шила на продажу дамские шляпки и пояса из рогожки.

На лето она с сыном перебиралась в Борисово, в построенную Алексеем Андреевичем времянку. Замков наезжал к ним, привозя с собой толпы гостей. Шумно веселились, варили брагу, рыбачили. Вера от гостей утомлялась и уходила в дом, лепить. Её любимой моделью был муж. Даже в скульптуре «Крестьянка» знакомые узнавали характерные черты Замкова. С мужа Мухина лепила и эскиз к памятнику Свердлова — заказ был весьма перспективен, но Вера упустила его, слишком своеобразно, в античной манере, решив образ. Даром Замков часами простаивал, накинув на себя тогу-простыню и сжимая в вытянутой руке факел! Не вышло из него Свердлова…

С мужем Алексеем Андреевичем Замковым

Таких нереализованных проектов у Мухиной потом еще было множество. Самые грандиозные из них, пожалуй, памятник спасению челюскинцев и «Эпроновец» (ЭПРОН — Экспедиция подводных работ особого назначения). Первый предполагался в виде гигантской обнаженной фигуры бога северного ветра Борея на прозрачном кристалле, символизирующем глыбу льда (Вера хотела воздвигнуть все это на стрелке Москвы-реки, примерно там, где теперь стоит Петр Первый). Второй должен был представлять собой сорокаметрового водолаза, стоящего над морем и посылающего спасительные лучи кораблям, — в шлеме Мухина планировала разместить маяк.

Даже склонному к гигантомании советскому руководству всё это казалось как-то слишком… И Вере, мечтавшей о реализации монументальных проектов, годами приходилось зарабатывать на жизнь, придумывая платья для Московского дома моделей одежды. Она ловко украшала бязь и солдатское сукно — все, что было тогда в распоряжении московских портних, — оторочками, вышивками да каймой. Однажды ее платья, расшитые золотыми и серебряными петухами, попались на глаза владельцу модного магазина в Голландии, и тот сделал заказ аж на две тысячи штук.

…В 1924 году случилось несчастье: четырехлетний Сева упал с железнодорожной насыпи, да так неудачно, что дело кончилось туберкулезным воспалением. Консилиум признал малыша неоперабельным, со дня на день ждали смерти. Тогда Замков сам взялся оперировать сына, дома, на обеденном столе, а Вера подавала инструменты. Им оставалось надеяться только на чудо, и это чудо свершилось! Сева выжил и медленно пошел на поправку: полтора года в гипсе, потом костыли… На лето Вера Игнатьевна возила его в Крым. Часами ходила по алупкинскому парку, толкая перед собой инвалидную коляску, изможденная, почерневшая, худая, — в ней трудно было узнать прежнюю розовощекую толстушку. Только в 1928 году сын встал на ноги. А еще через два года на семью обрушились новые бедствия…

«И я тоже»

С Борисом Иофаном

С некоторых пор Алексей работал в Институте экспериментальной биологии: там занимались самыми разными проблемами, начиная с омоложения и борьбы со старостью и кончая диагностикой ранней беременности. Замков обнаружил, что моча беременных женщин содержит множество гормонов и ферментов, и придумал на ее основе препарат урогравидан, оказывающий на организм удивительное оздоравливающее действие. Что только не лечилось урогравиданом! Заживлялись раны, налаживался сон, стимулировалась сердечная деятельность… В Москве пошли разговоры о чуде, о панацее. И вот однажды Алексей Андреевич заметил странную окраску препарата в двух пробирках — оказалось, туда добавили серной кислоты. На следующий день подохли птицы, на которых Замков проводил эксперименты на дозировку, — кто-то открыл вентиль газового баллона. Тут уж зачастили комиссии из Наркомздрава, изводя бесконечными проверками. Наконец, 9 марта 1930 года, в день рождения Алексея Андреевича, в «Известиях» появилось коллективное письмо медиков: мол, врач Замков спекулирует научным авторитетом института, занимаясь знахарством.

Один из пациентов уговорил Замкова, пока не поздно, с женой и сыном бежать в Персию, где можно наладить лечение урогравиданом. Всех троих арестовали в поезде. Мухину с 10-летним Всеволодом, впрочем, быстро выпустили, а вот Алексей Андреевич несколько месяцев просидел в Бутырской тюрьме, ожидая самого худшего. К счастью, за него заступился Горький, который сам незадолго до того прошел курс гравиданотерапии. Дело кончилось ссылкой в Воронеж. Мухина поехала за мужем, оставив сына в Москве у Собиновых (двоюродная сестра Веры была замужем за великим тенором). Работать в Воронеже ей было негде, но, как писала Вера Игнатьевна: «Дела Замкова были больше моей жизнью, чем скульптура».

Тираноборцы, V век до н.э.

Это могло затянуться на десятилетия, но в дело снова вмешался Горький. В 1932 году он добился, чтобы Замкова вернули в Москву и учредили для него научно-исследовательский институт. С этой мочой никогда не знаешь, чего ждать… Теперь как из рога изобилия на семью посыпались милости: им дали огромную квартиру у Красных Ворот, в особняке, некогда принадлежавшем издателю Липскерову. Тогда же Веру позвали на стекольный завод «Красный гигант» — проектировать посуду. Сервиз «Кремлевский» для правительственных приемов придуман именно ею. И еще граненая пивная кружка. «Красота должна войти в быт. Я утверждаю, что обед из красивой тарелки и чай из красивой чашки вкуснее и потому полезнее». Чем только Мухина не занималась! Рисовала эскизы украшений, бутылочных пробок… Она, казалось, совершенно смирилась с дорогой, когда-то указанной ей учителем Бурделем: прикладное искусство. И тут-то Мухину позвали поучаствовать в конкурсе к Всемирной выставке в Париже. Вот уж где пригодилась её давняя «гигантомания»! Да и любовь к античности.

Идея процитировать в «Рабочем и колхознице» античную бронзовую скульптуру «Тираноборцы», впрочем, не её – Иофановская. «Тираноборцы» узнавались и в его изначальном наброске, и во всех конкурсных вариантах: Шадра, Манизера, Андреева. Но у Мухиной, пожалуй, цитата получилась самой узнаваемой. Интересно, что и в павильоне Германии тоже были некоторым образом представлены «Тираноборцы». Скульптурная группа у подножия павильона из двух обнаженных и держащихся за руки мужчин и почему-то выглядывающей из-за их спин женщины тоже порождала подобные аллюзии. Что, если знать историю тираноборцев Гармодия и Аристогитона, несколько даже удивляет. Эти двое афинян были любовниками, и с братьями-тиранами Гиппием и Гиппархом решили бороться после того, как Гиппарх стал домогаться любви Гармодия, а, не возымев успеха, с досады оскорбил его сестру. Гармодий мстил за сестру, Аристогитон же действовал из ревности. В итоге они убили Гиппарха и сами были убиты, и в Древних Афинах почитались не только в качестве примера гражданской доблести, но и как участники красивой романтической истории. Кой чёрт понес на эти галеры СССР и Германию – те самые страны, где жестко преследовали за гомосексуализм – решительно непонятно. Это можно объяснить разве что подсознанием…

Слева набросок Иофана. Справа проект Мухиной

Проекты Андреева и Манизера

Впрочем, все подробности личной жизни Гармодия и Аристогитона — для знатоков античности. А чтобы оценить дерзновенность, вдохновенный порыв и красоту «Рабочего и колхозницы», лишних знаний не требовалось – достаточно было иметь глаза. Эта скульптура просто обречена была стать знаковой в СССР. Хотя по возвращении из Франции её чуть было не переплавили. Никто просто не думал, что ненадежную стальную конструкцию, сделанную лишь для парижского «показа мод», можно сохранить на сколько-нибудь долгое время. И при обратной транспортировке со стальными гигантами не церемонились — многие фрагменты были серьезно повреждены. Но Сталин лично распорядился установить мухинское творение перед входом на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку (позже ВДНХ, а сейчас — ВВЦ). Пришлось заново сделать чуть ли не половину работы! И всё же Мухина долгие годы жалела, что «Рабочего и колхозницу» не уничтожили. Ведь на постаменте, в три раза меньшем, чем в Париже, ее творение смотрелось нелепо…

Всемирная выставка в Париже 1937 г.
Что-то вроде «Тираноборцев» у павильона Германии

К несчастью, у Веры Игнатьевны скоро появились другие поводы для переживаний. В 1938 году — через год после её парижского триумфа — институт Замкова закрыли, а урогравидан снова запретили. Просто Горького уже не было в живых, и заступаться за «знахаря» стало некому. Через два дня у Замкова случился тяжелый инфаркт. Он пролежал больше года. Второй инфаркт настиг его через четыре года после первого. В тот день Алексей Андреевич сказал жене, что у него болит сердце, и она вызвала врача. Приехала какая-то юная особа, недавняя выпускница мединститута. Не зная, с кем имеет дело, посоветовала не принимать «шарлатанский препарат Замкова». Это оказалось последней каплей. Алексей Андреевич закричал: «Вон!» — и упал замертво.

Мухина заперлась в мастерской, в очередной раз воплощая свою скорбь в глине. Сюжет такой: к ногам женщины прижался безногий калека. Говорят, «Возвращение» было лучшим её творением. Вот только увидеть его довелось немногим: Вера Игнатьевна, закончив работу, взяла молоток и разбила скульптуру вдребезги. Как объяснила сыну: «Это было слишком страшно».

…Напоследок она создала еще три прославленные скульптуры: «Девушку» (поставлена у высотки МГУ), и два памятника: Чайковскому у Московской консерватории и благодетелю их семьи Горькому. Эта история, впрочем, началась еще до войны. Конкурс на памятник Горькому выиграл тот же Шадр и приступил к работе. Но не успел закончить задуманное и, умирая, взял с Мухиной обещание, что она доведет дело до конца. Вера Игнатьевна старалась следовать проекту Шадра, где Горький — физически немощный, но сильный духом старик. Да вот только высокое начальство воспротивилось, велев кардинально переделать образ. В итоге памятник резко «помолодел» и прибавил в бодрости… Недавно этот монумент вернули на площадь Белорусского вокзала, для которой он и был задуман. Ведь именно на Белорусском вокзале он в 1928 году впервые шагнул на русскую землю после 7 лет за границей, и именно здесь ему устроили триумфальную встречу.

Триумф художника… Как правило, он относителен и затрагивает только самую поверхность жизни, а там, в глубине, всё гораздо сложнее и драматичнее. Вера Мухина умерла в октябре 1953 года, в Кремлевской больнице, признанная, заслуженная, обласканная, но вот насколько она уже верила во все эти взлёты после падений? На семейном надгробном памятнике на Новодевичьем рядом с надписью под фамилией Замкова «Я сделал для людей всё, что мог» (зная контекст, это читается как: «всё, что мне позволили»), в октябре 1953-го появилась вторая: «И я тоже».

Что же касается главного творения Веры Игнатьевны — «Рабочего и колхозницы», со временем оно стало разрушаться. Сплав каркаса, вступив в реакцию со сталью, окислился, спасти скульптуру можно было, только заменив каркас, а на алюминий нанеся титановое напыление. Заодно уж решили построить новый постамент — 35-метровый, как тогда в Париже. И хотя обновлённые «Рабочий и колхозница» утратили часть своей конструктивной вдохновенности, высотой Мухина, наверное, осталась бы довольна. Не знаю уж, как исполнением постамента, кроме всего прочего и сильно обрезанного сзади. А ведь этот «хвост» создавал ощущение стремительного полёта. Получается, кроме парижан, никто таким, как надо, Мухинский шедевр и не видел…