"ЕВРЕЙ СОСНУ ЛЮБИТ". Перечитывая Льва Рубинштейна
---
Телефонная культура не дала ярких образцов высокого авторского искусства, но породила богатый, специфически телефонный фольклор:
"-Алло! Николай Иванович дома? - Пока дома. В четыре выносить будем". Или: "-Елену Ивановну можно? -Я как сосед вам скажу: Елену Ивановну - очень даже МОЖНО".
Про прачечную и Министерство культуры, я полагаю, знают все. А кто не знает, пусть спросит у того кто знает.
А однажды в семь утра меня разбудил резкий звонок. "У вас сетки какие? - спросили меня безо всякого "здравствуйте". - А какие вам нужны? - МиллИметра три-четыре. - Ну, есть. - Ну, я еду? - Ну, давай". Куда еду? Какие сетки? Чушь какая-то. Нехорошо, конечно, я поступил. А будить в семь утра хорошо? А произносить слово "миллиметр" с ударением на втором слоге хорошо?
Кульминацией народной Ленинианы стал 1970 год, год столетия Ильича. Именно в этот год возникли в общественном сознании трёхспальная кровать "Ленин с нами", туалетное мыло "По Ленинским местам", бормотуха "Ленин в Разливе", презерватив "НадЕнька" (ударение на втором слоге) и великое слово "Остоюбилейно". Именно в этот год, как кажется, икона дала заметную трещину по всей своей поверхности.
Один маленький мальчик из интеллигентной еврейской семьи в своей неостановимой болтовне, которые взрослые из чувства самосохранения привыкли пропускать мимо ушей, с какого-то момента стал постоянно и настойчиво упоминать какого-то Лернера. "Какой ещё Лернер? - не выдержал отец. - У нас нету таких знакомых! Лернер какой-то! - "Да ты чего? - изумился мальчик. - Не знаешь что ли? Лернер, ну? Ну который около Кремля в ПЕСОЧНИЦЕ лежит".
Лернер, песочница.. Совсем не плохо.
В середине 70-х один мой приятель-филолог, занимаясь в архивах, обнаружил целый ворох народного творчества, присланного в своё время в редакцию журнала "Литературная учёба" то ли к первой, то ли ко второй годовщине смерти Ильича. Поживиться там, как легко догадаться, было чем. Мне запал в душу один маленький шедевр. В пришпиленном к нему редакционном отзыве было сказано вроде того, что "Уважаемый тов. такой-то. Ваше стихотворение безусловно искреннее и проникнуто тем-сем. Вместе с тем, литературный уровень его, к сожалению, невысок. Заметна НЕКОТОРАЯ несамостоятельность и слабоватое владение поэтической формой.. Пишите.. Старайтесь.. Читайте классиков.. Избегайте подражаний..Ищите свой голос.." Ну и так далее. И - "с приветом, литсотрудник Панюшкин".
А стихотворение было вот какое:
Спи, мой Ленин, спи, прекрасный.
Баюшки-баю.
Тихо светит месяц ясный
В Мавзолей твою.
Этот "чистый как детство", родной всем нам мотив, это сказочное превращение дедушки в дитя, а гроба - посредством волюнтаристской смены мужского рода слова Мавзолей на женский - колыбель ненасильственным, но радикальным образом переводят тональность всей темы из агрессивно-героической в интимно-домашнюю.
Роль автора на протяжении всей истории искусства постоянно и существенно менялась. Автор оказывался то внутри текста, то вне его. Сегодняшний автор как бы совпадает с рамкой текста. Автор сегодняшнего дня - называтель, читатель, слушатель.
Сильно потёртое сравнение текста с зеркалом обретает новую грань в недавно услышанном чудесном анекдоте:
Идёт чукча по улице. Видит: валяется на земле зеркальце. Он его поднимает, смотрится в него и радостно восклицает: "О! МОЁ!". Это ведь не что иное, как метафора перекодировки авторства, присвоения текста, его апроприации.
Примерно о том же ставшее классическим стихотворение Всеволода Некрасова:
Я помню чудное мгновенье / Невы державное теченье / Люблю тебя Петра творенье / Кто написал стихотворенье / Я написал стихотворенье.
Стихийным апроприатором был отец моей однокурсницы, большой любитель идиоматических оборотов. К любому из них он прибавлял: "Как я это называю". "А пальтишко у меня было, как я это называю, на рыбьем меху". Особым образом "присваивала" чужой текст бабушка одного моего приятеля. Щедро уснащая свою речь пословицами и поговорками, она преобразовывала их во что-то довольно странное, но безусловно высокохудожественное. Рассказ об ангельской доброте своего покойного мужа она подкрепляла тем сущесмтвенным обстоятельством, что он никогда даже "мухи не укусит". А безрезультатно уговаривая своего двадцатилетнего внука надеть дедушкин костюм, она говорила: "Ну ты хотя бы его примерь. Это же совсем новый костюм. Что же он будет висеть в шкафу, как собака на сене? Бабушка была родом из Одессы, хотя это к делу не относится.
Мифология дороги всегда была лакома для сочинителя.
Драгоценные образцы специфически транспортных диалогов так и просятся в самоучители русского языка:
- Молодой человек, вы бы встали поудобнее.
- А мне и так удобо.
- Но мне не удобно.
- Так вы и встаньте поудобнее.
Остановка (близкая родственница Очереди) есть место порождения и развития особой поэтики - поэтики ожидания. Остановка - это и метафора, и кафедра, и сцена.
Однажды я стоял на одной из безнадёжных автобусных остановок в обществе терпеливо-понурой публики. Среди публики обнаруживается в меру пьяноватый и не в меру общительный мужичок. После тщетных попыток завести доверительный разговор то с одним, то с другим ожидающим он принялся вещать всем сразу или никому, что одно и то же.
- Да, - декламировал он мечтательно, как по радио, - весна... - Грачи прилетели, - продолжал он, указывая рукой в направлении безнадёжно пустующих небес. И, видимо, начисто исчерпав весь свой лирический потенциал, он вдруг совершенно буднично произнёс: "Да они и не улетали ни х..я". Тут пришёл автобус.
В дороге можно читать, можно дремать. А можно - смотреть, а главное слушать. Иногда из неоформленного гула голосов вдруг донесётся что-нибудь вырванное из контекста, а потому особенно художественное. Что-то вроде: "Тут нерва у меня расшаталася, давления поднялася - ну я её веником-то и отхерачила". Или:
- А знаешь, кстати, почему у НИХ дачи всегда по Казанской дороге? Кратово, Удельная, Малаховка?
- Ну? ("Ну?" - напрягся и я.)
- А дело в том, что ЕВРЕЙ СОСНУ ЛЮБИТ.
Во как! Сразу вспоминаются то ли заметки фенолога - "боровик любит прятаться под дубовым листком, как будто дразня грибника", то ли записи в повареной книге - "рак любит, чтобы его варили живым"...
Оригинал взят у
nekta_ja в Читаю Льва Рубинштейна, ну не могу не поделиться :-)
"-Алло! Николай Иванович дома? - Пока дома. В четыре выносить будем". Или: "-Елену Ивановну можно? -Я как сосед вам скажу: Елену Ивановну - очень даже МОЖНО".
Про прачечную и Министерство культуры, я полагаю, знают все. А кто не знает, пусть спросит у того кто знает.
А однажды в семь утра меня разбудил резкий звонок. "У вас сетки какие? - спросили меня безо всякого "здравствуйте". - А какие вам нужны? - МиллИметра три-четыре. - Ну, есть. - Ну, я еду? - Ну, давай". Куда еду? Какие сетки? Чушь какая-то. Нехорошо, конечно, я поступил. А будить в семь утра хорошо? А произносить слово "миллиметр" с ударением на втором слоге хорошо?
Кульминацией народной Ленинианы стал 1970 год, год столетия Ильича. Именно в этот год возникли в общественном сознании трёхспальная кровать "Ленин с нами", туалетное мыло "По Ленинским местам", бормотуха "Ленин в Разливе", презерватив "НадЕнька" (ударение на втором слоге) и великое слово "Остоюбилейно". Именно в этот год, как кажется, икона дала заметную трещину по всей своей поверхности.
Один маленький мальчик из интеллигентной еврейской семьи в своей неостановимой болтовне, которые взрослые из чувства самосохранения привыкли пропускать мимо ушей, с какого-то момента стал постоянно и настойчиво упоминать какого-то Лернера. "Какой ещё Лернер? - не выдержал отец. - У нас нету таких знакомых! Лернер какой-то! - "Да ты чего? - изумился мальчик. - Не знаешь что ли? Лернер, ну? Ну который около Кремля в ПЕСОЧНИЦЕ лежит".
Лернер, песочница.. Совсем не плохо.
В середине 70-х один мой приятель-филолог, занимаясь в архивах, обнаружил целый ворох народного творчества, присланного в своё время в редакцию журнала "Литературная учёба" то ли к первой, то ли ко второй годовщине смерти Ильича. Поживиться там, как легко догадаться, было чем. Мне запал в душу один маленький шедевр. В пришпиленном к нему редакционном отзыве было сказано вроде того, что "Уважаемый тов. такой-то. Ваше стихотворение безусловно искреннее и проникнуто тем-сем. Вместе с тем, литературный уровень его, к сожалению, невысок. Заметна НЕКОТОРАЯ несамостоятельность и слабоватое владение поэтической формой.. Пишите.. Старайтесь.. Читайте классиков.. Избегайте подражаний..Ищите свой голос.." Ну и так далее. И - "с приветом, литсотрудник Панюшкин".
А стихотворение было вот какое:
Спи, мой Ленин, спи, прекрасный.
Баюшки-баю.
Тихо светит месяц ясный
В Мавзолей твою.
Этот "чистый как детство", родной всем нам мотив, это сказочное превращение дедушки в дитя, а гроба - посредством волюнтаристской смены мужского рода слова Мавзолей на женский - колыбель ненасильственным, но радикальным образом переводят тональность всей темы из агрессивно-героической в интимно-домашнюю.
Роль автора на протяжении всей истории искусства постоянно и существенно менялась. Автор оказывался то внутри текста, то вне его. Сегодняшний автор как бы совпадает с рамкой текста. Автор сегодняшнего дня - называтель, читатель, слушатель.
Сильно потёртое сравнение текста с зеркалом обретает новую грань в недавно услышанном чудесном анекдоте:
Идёт чукча по улице. Видит: валяется на земле зеркальце. Он его поднимает, смотрится в него и радостно восклицает: "О! МОЁ!". Это ведь не что иное, как метафора перекодировки авторства, присвоения текста, его апроприации.
Примерно о том же ставшее классическим стихотворение Всеволода Некрасова:
Я помню чудное мгновенье / Невы державное теченье / Люблю тебя Петра творенье / Кто написал стихотворенье / Я написал стихотворенье.
Стихийным апроприатором был отец моей однокурсницы, большой любитель идиоматических оборотов. К любому из них он прибавлял: "Как я это называю". "А пальтишко у меня было, как я это называю, на рыбьем меху". Особым образом "присваивала" чужой текст бабушка одного моего приятеля. Щедро уснащая свою речь пословицами и поговорками, она преобразовывала их во что-то довольно странное, но безусловно высокохудожественное. Рассказ об ангельской доброте своего покойного мужа она подкрепляла тем сущесмтвенным обстоятельством, что он никогда даже "мухи не укусит". А безрезультатно уговаривая своего двадцатилетнего внука надеть дедушкин костюм, она говорила: "Ну ты хотя бы его примерь. Это же совсем новый костюм. Что же он будет висеть в шкафу, как собака на сене? Бабушка была родом из Одессы, хотя это к делу не относится.
Мифология дороги всегда была лакома для сочинителя.
Драгоценные образцы специфически транспортных диалогов так и просятся в самоучители русского языка:
- Молодой человек, вы бы встали поудобнее.
- А мне и так удобо.
- Но мне не удобно.
- Так вы и встаньте поудобнее.
Остановка (близкая родственница Очереди) есть место порождения и развития особой поэтики - поэтики ожидания. Остановка - это и метафора, и кафедра, и сцена.
Однажды я стоял на одной из безнадёжных автобусных остановок в обществе терпеливо-понурой публики. Среди публики обнаруживается в меру пьяноватый и не в меру общительный мужичок. После тщетных попыток завести доверительный разговор то с одним, то с другим ожидающим он принялся вещать всем сразу или никому, что одно и то же.
- Да, - декламировал он мечтательно, как по радио, - весна... - Грачи прилетели, - продолжал он, указывая рукой в направлении безнадёжно пустующих небес. И, видимо, начисто исчерпав весь свой лирический потенциал, он вдруг совершенно буднично произнёс: "Да они и не улетали ни х..я". Тут пришёл автобус.
В дороге можно читать, можно дремать. А можно - смотреть, а главное слушать. Иногда из неоформленного гула голосов вдруг донесётся что-нибудь вырванное из контекста, а потому особенно художественное. Что-то вроде: "Тут нерва у меня расшаталася, давления поднялася - ну я её веником-то и отхерачила". Или:
- А знаешь, кстати, почему у НИХ дачи всегда по Казанской дороге? Кратово, Удельная, Малаховка?
- Ну? ("Ну?" - напрягся и я.)
- А дело в том, что ЕВРЕЙ СОСНУ ЛЮБИТ.
Во как! Сразу вспоминаются то ли заметки фенолога - "боровик любит прятаться под дубовым листком, как будто дразня грибника", то ли записи в повареной книге - "рак любит, чтобы его варили живым"...
Оригинал взят у
nekta_ja в Читаю Льва Рубинштейна, ну не могу не поделиться :-)Взято: kibernetika.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]