Японец думал "соскочить", но не свезло. 1945 г.
---
"Я как переводчик принимал участие в следствии над группой японцев, руководящих чинов полиции провинции Канто и Маньчжурии. При дислоцировании 25-й армии из Маньчжурии в Корею, в Пхеньян, всю группу перевезли туда, где и состоялся над ними суд.
Группа состояла из 13 человек. Четверо из числа высоких областных чиновников, четверо - районных, пять являлись начальниками поселковых отделений полиции.
Прямого преступления против СССР не совершил ни один, однако по своему положению некоторые (теоретически) могли стать ответственными за организацию сопротивления Красной Армии.
Старший следователь Владимир Бутский, в паре с которым я работал, с облегчением приступил к завершению всех этих дел. Ему следовало по каждому написать обвинительное заключение и передать на утверждение начальнику отделения капитану Игнашенко.
Бутский уже оформил 12 и в задумчивости смотрел на последнюю папку - самого молодого подследственного Кавахара, который всю свою недолгую службу в Маньчжу-Го пробыл в должности начальника глухого таежного участка "лесной полиции", не имеющей к политике никакого отношения. Я видел, что Володю одолевают сомнения.
- Знаешь, мне кажется, этот Кавахара вообще ни при чем. Думаю, его надо из общего числа выделить. Дело закрыть, а самого отправить в лагерь перемещенных лиц для отправки в Японию, —скоро этот вопрос будет решен...И он отложил тринадцатую папку в сторону.
В этот момент дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился сам капитан Игнашенко. Бледный, темные волосы всклокочены, под глазами синие круги. Сел за стол, схватился за голову.
- Черт, нужно же, так перебрал вчера - аж башка трещит! Да-а, лишку приняли... - Мы, как положено, выразили начальству сочувствие, а Владимир указал на папки.
- Вот, товарищ капитан, закончил по двенадцати, написал заключительное обвинение на каждого. А этот, тринадцатый, Кавахара, мне кажется, ни в чем не виноват. Думаю, его следует исключить. Вот, посмотрите.
- Нет, говоришь, компрометирующего материала? Да ну его к черту! Давай все до кучи. Сообрази что-нибудь. Если не виновен, трибунал разберется...трибуналу решать.
Старший лейтенант Бутский послушно кивнул и начал "соображать". Трудно ему это далось, он был порядочный, интеллигентный офицер и юрист. Не в пример многим. Его напарник, лейтенант Подгорный, однажды, явившись на допрос пьяным, пытался потушить окурок сигареты на лбу застывшего от изумления и страха японца.
Я не удержался, крикнул: - Не смей! Позор, ты же офицер Красной Армии! Он отдернул руку, оставив на лбу несчастного черное пятно. Но Подгорный пришел в ярость: - Как ты смеешь на меня кричать?! Я тебе припомню.
Наконец, в декабре 45-го над группой тринадцати состоялся суд. В большом зале, за покрытым красным сукном столом, заседала тройка. С одной стороны за маленьким столом - секретарь, с другой, за покрытым зеленой скатертью - мы, переводчики, я и полуяпонец Тоизуми.
Подсудимые на скамейках. На первой - четверо главных, областных чинов; на второй - тоже четверо, районных; а на третьей - пятеро "шантрапы" и среди них злополучный, худой и желтый, как сушеная каракатица, Кавахара.
Все сидят не шелохнувшись, смотрят, как загипнотизированная лягушка на змею, на тех, что за красным столом. Жду и я, и в душе надеюсь, что сейчас суд разберется, правда восторжествует, никчемушного тринадцатого освободят из-под стражи, направят в лагерь гражданских лиц.
Какого-либо разбирательства дел по сути и не было. Председатель трибунала ознакомил с предварительным заключением и торжественно огласил странный стандартный приговор: всем четверым, кто сидел на первой скамейке - по 20; тем, кто за второй - по 15, а на третьей - всем ровнехонько по десять лет исправительно-трудовых лагерей.
В том числе и Кавахаре...Не исключаю, если бы у капитана Игнашенко после пьянки не раскалывалась голова, Кавахаоа мог избежать таежного лесоповала." - из воспоминаний переводчика 25-й армии В. Яновского.
Группа состояла из 13 человек. Четверо из числа высоких областных чиновников, четверо - районных, пять являлись начальниками поселковых отделений полиции.
Прямого преступления против СССР не совершил ни один, однако по своему положению некоторые (теоретически) могли стать ответственными за организацию сопротивления Красной Армии.
Старший следователь Владимир Бутский, в паре с которым я работал, с облегчением приступил к завершению всех этих дел. Ему следовало по каждому написать обвинительное заключение и передать на утверждение начальнику отделения капитану Игнашенко.
Бутский уже оформил 12 и в задумчивости смотрел на последнюю папку - самого молодого подследственного Кавахара, который всю свою недолгую службу в Маньчжу-Го пробыл в должности начальника глухого таежного участка "лесной полиции", не имеющей к политике никакого отношения. Я видел, что Володю одолевают сомнения.
- Знаешь, мне кажется, этот Кавахара вообще ни при чем. Думаю, его надо из общего числа выделить. Дело закрыть, а самого отправить в лагерь перемещенных лиц для отправки в Японию, —скоро этот вопрос будет решен...И он отложил тринадцатую папку в сторону.
В этот момент дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился сам капитан Игнашенко. Бледный, темные волосы всклокочены, под глазами синие круги. Сел за стол, схватился за голову.
- Черт, нужно же, так перебрал вчера - аж башка трещит! Да-а, лишку приняли... - Мы, как положено, выразили начальству сочувствие, а Владимир указал на папки.
- Вот, товарищ капитан, закончил по двенадцати, написал заключительное обвинение на каждого. А этот, тринадцатый, Кавахара, мне кажется, ни в чем не виноват. Думаю, его следует исключить. Вот, посмотрите.
- Нет, говоришь, компрометирующего материала? Да ну его к черту! Давай все до кучи. Сообрази что-нибудь. Если не виновен, трибунал разберется...трибуналу решать.
Старший лейтенант Бутский послушно кивнул и начал "соображать". Трудно ему это далось, он был порядочный, интеллигентный офицер и юрист. Не в пример многим. Его напарник, лейтенант Подгорный, однажды, явившись на допрос пьяным, пытался потушить окурок сигареты на лбу застывшего от изумления и страха японца.
Я не удержался, крикнул: - Не смей! Позор, ты же офицер Красной Армии! Он отдернул руку, оставив на лбу несчастного черное пятно. Но Подгорный пришел в ярость: - Как ты смеешь на меня кричать?! Я тебе припомню.
Наконец, в декабре 45-го над группой тринадцати состоялся суд. В большом зале, за покрытым красным сукном столом, заседала тройка. С одной стороны за маленьким столом - секретарь, с другой, за покрытым зеленой скатертью - мы, переводчики, я и полуяпонец Тоизуми.
Подсудимые на скамейках. На первой - четверо главных, областных чинов; на второй - тоже четверо, районных; а на третьей - пятеро "шантрапы" и среди них злополучный, худой и желтый, как сушеная каракатица, Кавахара.
Все сидят не шелохнувшись, смотрят, как загипнотизированная лягушка на змею, на тех, что за красным столом. Жду и я, и в душе надеюсь, что сейчас суд разберется, правда восторжествует, никчемушного тринадцатого освободят из-под стражи, направят в лагерь гражданских лиц.
Какого-либо разбирательства дел по сути и не было. Председатель трибунала ознакомил с предварительным заключением и торжественно огласил странный стандартный приговор: всем четверым, кто сидел на первой скамейке - по 20; тем, кто за второй - по 15, а на третьей - всем ровнехонько по десять лет исправительно-трудовых лагерей.
В том числе и Кавахаре...Не исключаю, если бы у капитана Игнашенко после пьянки не раскалывалась голова, Кавахаоа мог избежать таежного лесоповала." - из воспоминаний переводчика 25-й армии В. Яновского.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]