Катаракта Моне, чума Чингисхана и встряхнутый Винни-Пух. Что такое ретродиагностика и для чего она нужна

Что было бы, если бы мы дали Раскольникову прозак? А Чингисхану — стрептомицин? Если бы у Ван Гога под рукой были анальгин и противоэпилептические препараты, нарисовал бы он «Звездную ночь» или нет? Научное любопытство добралось до здоровья исторических и вымышленных личностей — и появилась ретроспективная диагностика. Рассказываем, зачем ставить диагнозы мертвым и никогда не жившим.

Где-то в Чудесном лесу маленький мальчик Робин играет с плюшевым медведем. Кажется, идиллия? Под придирчивым взглядом ученых невинный мир Винни-Пуха становится повестью о Личностях с Серьезными Проблемами. Винни-Пух страдает синдромом дефицита внимания и гиперактивности, у Пятачка тревожное расстройство, Тигра то и дело демонстрирует рискованное поведение, а Иа-Иа — яркий пример хронической дистимии, то есть уныния.

«Начнем с Пуха, — писали ученые. — Наиболее яркой его патологией является синдром дефицита внимания и гиперактивности… его нарушения усугубляются навязчивой фиксацией на меде…Чрезмерность Пуха в еде и повторяющееся поведение подсчета указывают на возможность обсессивно-компульсивного расстройства… Пух четко описывается как обладатель Очень Маленького Мозга… Причину малого мозга можно найти в самой книге: „Винни-Пух спускался по лестнице вслед за своим другом Кристофером Робином, головой вниз, пересчитывая ступеньки собственным затылком: бум-бум-бум“. Могли ли его проблемы быть результатом Синдрома Встряхнутого Медведя?»

Поставив плюшевому медведю букет человеческих диагнозов и добавив аллюзию на синдром встряхнутого ребенка, ученые предлагают Винни закинуться таблетками.

Это пример ретроспективной, или постгумозной диагностики — проекции современных медицинских знаний на литературных героев и исторических личностей.

У половины ныне живущего населения Земли нет доступа к базовой медицине; но если вы почившая или никогда не существовавшая личность, шансы попасть на прием растут.

У Канта Альцгеймер. У короля Англии Георга III — порфирия. Екатерина Великая словила сифилис. Ван Гог собрал коллекцию психических расстройств. А Моцарта прикончил не Сальери, а золотистый стафилококк.

Ретроспективную диагностику критикуют по множеству причин: исследователям сложно оценить контекст заболевания (какими были пища, условия труда, образ жизни); выводы опираются на косвенные доказательства, зачастую лишь на те, что соответствуют гипотезе; довольно трудно провести осмотр умерших или выдуманных личностей, но еще сложнее получить их согласие на прилюдную диагностику.

И всё же правителей, гениев, литературных героев и незнакомцев с портретов продолжают рассматривать под микроскопом: «Что же с ними всё-таки было не так?» Так зачем нам запоздалые диагнозы?

Если-бы-история

«32-летний мужчина жаловался на лихорадку и боль в правом подреберье. Пациент чувствовал себя хорошо вплоть до ночи обильного употребления алкоголя (5,5 литра вина), после которой развилась слабость и болевой синдром… Пациент был уроженцем Северной Греции и к моменту заболевания проходил военную службу. Много путешествовал по Малой Азии и Ближнему Востоку, а также до границы с Индией. Был дважды женат, бисексуален», — начинается история болезни, запылившаяся с июня 323 года до Рождества Христова.

Пациент — Александр Македонский. Погубило его воспаление тонкого кишечника, вызванное сальмонеллой. Но, может, и малярия. По последней версии, это был острый панкреонекроз. То есть его поджелудочная железа пала смертью храбрых после ночи чревоугодия. Умирая, поджелудочная устроила сепсис и утащила царя из династии Аргеадов в мир иной.

А если бы Александр не умер? Если бы его лечили иначе, чем окунанием в холодные ванные да вызыванием рвоты? Если бы у врачей Вавилона были противомалярийные препараты, развитая хирургия, антибиотики? Оправившись от болезни, Александр осуществил бы морскую экспедицию в Египет, вдоволь навоевался бы в Средиземноморье, примирился бы с финикийцами…

«Мы можем рассматривать болезнь как одну из случайных карт, порой выпадающих в истории и меняющих весь расклад. Как непредвиденный фактор, способный за несколько недель или даже дней свести на нет завоевательный импульс и позволить избежать того, что казалось неизбежным», — писал историк Роберт Коули в книге «А что, если бы».

Запоздалые диагнозы нужны нам, так как они позволяют вдоволь поупражняться в сослагательном наклонении истории. Если бы мор не опустошил Афины, были бы они захвачены в 404 году до н. э.? Если бы в армии Наполеона не возникла вспышка тифа и дизентерии, постигла бы ее такая катастрофа в России? Если бы Петру III дали антипсихотики? А если бы Чингисхана не скосила бубонная чума?

Фантазии о прошлом восходят к глубокой древности, когда греческий историк Геродот рассуждал над исходами Персидской и Пелопоннесской войн. В Средние века летописцы представляли себе альтернативные исходы крестовых походов. Французские писатели XIX века воображали неслучившиеся последствия революции и наполеоновских войн. В последние десятилетия «аллоисторические» повествования переживают расцвет в романах, фильмах, сериалах, комиксах, исторических монографиях и эссе. Просто включите телевизор или откройте ноутбук: сериал от BBC — SS-GB — рассказывает о жизни в оккупированной нацистами Великобритании; перелистните канал — и наткнетесь на инсценировку романа «Заговор против Америки» о фашистских Соединенных Штатах при президенте Чарльзе Линдберге. Книга «Исра-Исл» Навы Семель описывает, что было бы, если бы еврейское государство основали в штате Нью-Йорк, а не на Ближнем Востоке.

Аллоисторию скрепя сердце признали даже самые враждебные ее критики — историки. Некогда нежеланного бастарда истории пытаются узаконить с помощью сборников очерков и научных анализов.

Ведь вопреки запрету на сослагательность использовать конструкцию «если бы» полезно: аллоисторические повествования, утопии и антиутопии, фантазии и кошмары рассказывают нам о бушующих в обществе сомнениях — прошлых и настоящих.

Кошмары и фантазии

Альтернативная история нужна не для изучения прошлого, а в качестве инструмента изучения настоящего. Ведь сказки меняют жанр в зависимости от надежд и страхов сочинителей. «Кошмары» изображают альтернативный ход событий как что-то похуже, чем реальность. Их сочиняют, чтобы оправдать или возвысить настоящее. Фантазии, напротив, изображают альтернативу, превосходящую реальность. Они — симптом недовольства настоящим.

В пример можно привести один из самых популярных сценариев альтернативной истории — победу нацистов во Второй мировой войне. В США с начала войны и по настоящее время писатели размышляли о перспективе победы фашизма, однако повествования резко расходились в жанрах. В первые десятилетия послевоенной эпохи, вплоть до начала 1970-х годов, большинство аллоисторий изображали победу фашизма как ад на Земле. Сценарии-антиутопии восхваляли решение США вмешаться в войну против нацистской Германии. Но в 1970–1980-х США переживали глубокий экономический кризис, войну во Вьетнаме и холодную войну. Самовосхваление сменилось критикой, а «кошмары» — «фантазиями»: в свете гонки вооружений и антивоенного движения сценарий невмешательства США во Вторую мировую войну описывался словно бы как относительно терпимое событие. В 1980-х вернулась национальная уверенность в себе, особенно после окончания холодной войны, — вслед за ней вернулась и функция самовосхваления с помощью альтернативной истории, а рассказы о возможной победе фашизма снова стали «кошмарами».

Жирные точки дивергенции истории, вроде исхода войны, часто держатся на болезни и смерти полководцев, правителей, советников. Когда мы ставим диагнозы в прошлом, мы открываем дорогу «если-бы-историям», а они становятся зеркалом страхов, сомнений и желаний настоящего. Ретродиагностика не поможет излечить болезни почивших, но через альтернативную историю обозначит «боль» нашего общества.

Итак, если бы Чингисхана не скосила бубонная чума? Нужны всего лишь антибиотики стрептомицинового ряда.

«Можно представить, что он покорил Китай, перенял оттуда весь научно-технический опыт, тогда его армия была бы непобедима. Он бы покорил Европу и, скорее всего, повлиял бы на культуру, разрушил христианский распорядок… Все стали бы есть сырую печенку, почитали бы своих матерей и молились бы Тэнгри — бескрайнему синему небу», — воображает студентка Клава.

Кошмар? Или фантазия? Ответ на этот вопрос может многое рассказать о настоящем.

Когда искусству нездоровится

До МРТ, рентгена и анализов были кисти, краски и холсты, а главный инструмент врача мало чем отличался от главного инструмента художника — для обоих это была наблюдательность. Опытный взгляд врача, зацепившись за детали внешности, ставил диагноз, а художник переносил наблюдения на холст, и потому картины иногда отражают болезни.



Скажем, «Три грации» Рубенса — это (слева направо) плоскостопие, сколиоз и лордоз. Аглая, Ефросина и Талия не просто так кривые и сутулые, а страдают от наследственного заболевания — синдрома гипермобильности.

Это вполне вероятно, ведь моделями Рубенса были родственницы: вторая жена художника Элен Фурмент и две ее сестры. Мы также знаем, что до 1630 года, когда Рубенс женился на Элен, у героев его картин не было ни намека на синдром гипермобильности. А значит, мы видим не особый стиль живописи, а диагноз.

«Диагностируя холст», врачи раздают болезни и самим художникам, которые не смущались позировать для портретов или рисовать «себяшечку» образца XVI–XIX веков — автопортрет.

Портреты Микеланджело, выполненные, когда ему было 60–65 лет, изображают его левую руку вялой и деформированной. Это симптом остеоартрита, заболевания разрушающихся суставов. Дополнительные доказательства болезни обнаружились в личной переписке. «Моя рука отказывалась писать», — жаловался мастер на невыносимую боль. А с автопортрета Рембрандта на зрителя глазеет человек, на коже которого заметны признаки старения. Но опытный медицинский взгляд связывает текстурированную кожу, ожирение и ряд других физических симптомов с гормональным заболеванием.

Я так вижу

Рембрандт без прикрас изображает себя еще и косоглазым: один глаз смотрит прямо на зрителя, а другой в сторону. Два невролога измерили косоглазость Рембрандта на нескольких десятках автопортретов и пришли к выводу, что художнику, скорее всего, не хватало стереовидения — то есть ему было трудно увидеть объемность, глубину окружающего мира (поочередно закройте левый и правый глаз, и вы заметите, что каждый глаз имеет немного разную перспективу; почувствуйте себя Рембрандтом).



Косоглазым был и да Винчи. Если взять шесть его работ (две скульптуры, две картины маслом и два рисунка), которые, как считается, изображают самого художника, то можно убедиться, что Леонардо косит на 10,3°. Если у художников действительно было косоглазие, это могло бы быть «довольно удобно, поскольку наблюдение за миром одним глазом позволяет проводить прямое сравнение с плоским изображением картины», писал автор исследования.

С особенностями зрения связано и творчество Моне. Его картины рассказывают о катаракте. Пруд, написанный Моне в 1899 году, — зеленый, с изумрудными отблесками кувшинок и четко очерченным контуром японского мостика. Через 20 лет тот же пруд на картине утопает в желто-алом мраке.

«Цвета перестали быть одинаково интенсивными для меня… Я почти всё вижу в желто-красном цвете и в целом мои картины стали темнее», — писал Моне.

То, что видел художник, — ксантопсия: из-за помутнения хрусталика коротким синим и фиолетовым волнам не удается добраться до сетчатки, и всё становится желтоватым и красным.

Друг Клода Моне убедил его сделать операцию. Художнику удалили хрусталик с правой стороны, после этого, не встречая преграды, короткие волны мощным потоком падали на сетчатку. Развилось афактичное зрение — зрение без хрусталика, — которое показывало Моне неоновый сине-фиолетовый мир. Изображения на сетчатке справа (синее) и слева (желто-красное) были слишком различны, возникало двоение и размытость, которая перекочевала на картины Моне.



Еще один диагноз притаился на картине «Звездная ночь» Ван Гога: луна, звезды и Венера крупными шарами нависли над ночным Провансом, справа — альпийское предгорье, слева — кипарис. Художнику, который поссорился с Гогеном, рубанул мочку уха и отправил ее проститутке «на надежное хранение», ставят множество диагнозов: от эпилепсии до биполярного расстройства. Но «Звездная ночь» — наглядное медицинское пособие по мигрени, а точнее, мигрени с аурой. Это головная боль, возникающая одновременно с нарушениями восприятия, которые называются аурой. Аура может выглядеть как вспышки света, зигзагообразные линии, звезды и мерцающие пятна — мерцательные скотомы. Некоторые исследователи считают, что звезды «Ночи» Ван Гога — не что иное, как мерцательные скотомы. А значит, у Ван Гога жутко болела голова.

Другой вариант ауры мигрени — иллюзорное расщепление, при котором объекты или люди словно бы раскалываются на части одной или несколькими ломаными линиями. В расколотой на куски «Плачущей женщине» или «Женщине в шляпе» Пабло Пикассо ученые усмотрели именно такую ауру. Исследователи потом сравнивали картины Пикассо с рисунками пациентов с мигренью.

В результате в ходе опросов около 3000 врачей, ученых и журналистов немногим участникам удалось отличить картину Пикассо от картины пациента.

Кто бы знал, что фраза «я художник, я так вижу» может обозначать косоглазие, катаракту и мигрень.



Художника обидеть может каждый?

Скульптура «Давид», потолок Сикстинской капеллы, фреска «Сотворение Адама» — гений Микеланджело Буонаротти историк Вазари объяснял астрологически благоприятным моментом его рождения: когда «соединились Меркурий и Венера в доме Юпитера». Но астрология нынче не в чести, поэтому в 2004 году Микеланджело поставили диагноз, не связанный с Юпитером, — высокофункциональный аутизм, синдром Аспергера. Не обидно ли, что особый стиль и увлеченность художников ретродиагностика объясняет не одаренностью, а болезнью: аутизмом, катарактой, косоглазием, мигренью? Словно бы оправдывая скупость природы на таланты: «Да, гений… но ведь немного и больной».

«Я всегда поддерживаю такие пересечения искусства, медицины и науки. Обидны или не обидны диагнозы? Я встречалась с этим, например, в случае Врубеля. Могут попросить не акцентировать внимание на его диагнозе — сифилисе. Конечно, мы не можем объяснить всё его творчество болезнью, но всё же к моменту, когда Врубель обратился к врачу, у него был третичный сифилис. В эту стадию болезни происходит довольно сильное влияние на нервную систему, что влияет на творчество, а как же иначе?! Мало того, у Врубеля есть целый „болезненный“ период творчества. Точно так же диагноз (катаракта) и три неудачных операции важны для понимания творчества Моне, как и в каких цветах он рисовал. Диагнозы важны для понимания Моцарта, и Бетховена, и огромного числа других личностей. На самом деле, совмещение науки и искусства идет во благо им обоим. Мы можем проследить болезнь на примере кого-то великого, а затем помочь людям, которые сейчас страдают от той же напасти», — говорит Анастасия Четверикова, автор подкаста и книги «Искусство для пацанчиков».

Диагностические выпады в адрес художников и правда следует считать не оскорблением, но возможностью посмертно стать учебным пособием для медиков. В отличие от художников врачи утрачивают навык наблюдения. Точно так же, как страдают отношения между людьми, которые собирают друзей в соцсетях вместо того, чтобы встречаться лично, пострадали отношения между пациентом и врачом. Со всеми доступными в наши дни исследованиями необходимость в наблюдении уменьшилась, и поэтому навык исчезает.



Ретродиагностика в силах это исправить.

Сегодня примерно 70 медицинских школ, включая престижные Йель и Корнелл, добавили в учебные программы «диагностику по холсту». Студенты несколько минут рассматривают картину, а затем обобщают группой свои наблюдения и предлагают диагнозы. Они учатся смотреть, видеть и — замечать.

«Весь процесс оценки искусства заключается в том, чтобы научиться замечать вещи, которые иначе вы бы не заметили. Когда я вхожу в отделение скорой помощи, еще до того, как мы с пациентом обменяемся парой слов, я вижу, что мышцы шеи сокращаются каждый раз, когда пациент делает вдох, а ноздри раздуваются. Это говорит мне о том, что у пациента проблемы с дыханием… Вам нужна наблюдательность, чтобы обнаружить это», — говорил Брайан Голдман, врач скорой помощи из Торонто.

Занятия ретродиагностикой улучшают наблюдательность студентов-медиков, помогают им эмоционально настраиваться на своих пациентов и лучше осознавать свои предубеждения при осмотре. Встретив пациента с синдромом гипермобильности, врач вспомнит «Граций» Рубенса. А если услышит про мигрень и пятна перед глазами, у него в голове засияют звезды-шары Ван Гога.

Так что нужный мостик между наукой и искусством уже перекинут, самое время по нему пройтись.

Дайте Раскольникову прозак

Медицине уже не спасти Чингисхана; его диагноз лишь открывает дорогу «если-бы-истории» и рефлексии над ее кошмарами и фантазиями. Не спасем мы и Ван Гога, пусть и поможем похожим на него пациентам. Зато литературные персонажи в некотором смысле бессмертны — и помощь уже в пути.

Учитывая роль болезни и смерти в сюжетах, область литературной ретродиагностики огромна.

Статья в медицинском журнале «Ланцет» рассматривает случай синдрома Алисы в Стране чудес, при котором у пациентов с мигренью было искажено восприятие размеров собственного тела. Может, у Алисы (или Льюиса Кэрролла) просто разболелась голова? В пьесе Шекспира «Всё хорошо, что хорошо кончается» важный элемент сюжета — лечение напасти короля, фистулы. В журнале «Болезни толстой и прямой кишки» убедительно уточнили местонахождение судьбоносной фистулы, лечение которой позволило простолюдинке выйти замуж за дворянина.



А Раскольников оказывается на кушетке психоанализа. Видите ли, Пульхерия Александровна Раскольникова из-за собственного нарциссизма не в состоянии допустить сепарацию сына Родиона. В результате эмоциональные нужды и личные границы Родиона Романовича игнорируются, что способствует развитию агрессии. Неспособный отделить себя от матери, Раскольников развивает чувство ненависти к себе, депрессию и суицидальные наклонности.

Невыносимая ярость на «плохую мать», от которой Раскольников узнал концепцию «плохого я», и ненависть к себе проецируются на старушку-процентщицу. Ее убийство — символическое самоубийство.

Постгумозная диагностика показывает нам, что многие из самых известных сюжетов литературы не пережили бы столкновения с современной фармакологией. Дама с камелиями Дюма, добрая половина героев Достоевского, Чехова и Ремарка остались бы в живых после противотуберкулезного курса из изониазида, рифампицина, этамбутола и пиразинамида. От скарлатины Бет из «Маленьких женщин» спас бы пенициллин. Дайте Раскольникову антипсихотик прозак — и получите скучный хеппи-энд с живой старушкой.

И может быть, ставя диагнозы существующим литературным героям, мы нащупываем пока еще неизлечимые болезни и спасаем сюжеты? Неслучайно современные герои страдают от диагнозов, от которых нет лекарств или они плохо работают: рак, Альцгеймер, болезнь Паркинсона.

Но даже если ретродиагностика обнаружит все литературные болезни, а медицина найдет лекарства, надежда останется на самую неизлечимую — любовь.

Источник: polonsil.ru

уникальные шаблоны и модули для dle