Смута. Из дневника Зинаиды Гиппиус
---
<1917>
7 ноября, вторник (поздно)
Да, черная, черная тяжесть. Обезумевшие диктаторы Троцкий и Ленин сказали, что если они даже двое останутся, то и вдвоем, опираясь на «массы», отлично справятся. Готовят декреты о реквизиции всех типографий, всей бумаги и вообще всего у «буржуев», вплоть до хлеба.
Госуд<арственный> Банк, вероятно, уже взломали: днем прошла туда красная их гвардия, с музыкой и стрельбой.
Приход всяких войск с фронта или даже с юга — легенды. Они естественно родятся в душе завоеванного варварами населения. Но это именно легенды. Фронт — без единого вождя, и сам полуразвалившийся. Казакам — только до себя. Сидят на Дону и о России мало помышляют. Пока не большевики, но... какие же «большевики» и эти, с фронта дерущие, пензенские и тамбовские мужики? Просто зараженные. И зараза на кого угодно может перекинуться. И казаки пальцем не пошевелят для вас, бедные россияне, взятые, по команде немцев, в полон собственной чернью.
Знаменитая статья Горького оказалась просто жалким лепетом. Весь Горький жалок, но и жалеть его — преступление.
10 ноября, пятница
Длится. Сместил Ленин верховного главнокомандующего Духонина. Назначил прапорщика Крыленко (тов. Абрама). Неизвестно, сместился ли Духонин.
Объявлено самовольное «перемирие». Германия и в ус не дует, однако.
Далее: захватили в Москве всю золотую валюту. Что еще? «Народн<ых> соц<иалистов>» запретили. За агитацию любых списков, кроме ихнего, бьют и убивают. Хорошенькое Учредительное Собрание! Да еще открыто обещают «разогнать» его, если, мол, оно не будет «нашим».
17 ноября
С каждым днем большевицкое «правительство», состоявшее из просто уголовной рвани (исключая главарей-мерзавцев и оглашенных), все больше втягивает в себя и рвань охранническую. Погромщик Орлов-киевский — уж комиссар.
Газеты сегодня опять все закрыли.
В Интимном Театре, на благотворительном концерте, исполнялся романс Рахманинова на (старые) слова Мережковского «Христос Воскрес». Матросу из публики не понравился смысл слов (Христос зарыдал бы, увидев землю в крови и ненависти наших дней). Ну, матрос и пальнул в певца, в упор. Задел волосы, чуть не убил.
Сутки на улицах стрельба пачками. «Комиссары» решили уничтожать винные склады. Это выродилось в их громление. Половину разобьют и выльют — половину разграбят: частью на месте перепиваются, частью с собой несут. Посылают отряд — вокруг него тотчас пьяная, зверская толпа гарнизы, и кто в кого палит — уж не разобрать. Около 6-ти часов, когда мы возвращались домой, громили на Знаменской: стрельба непрерывная...
1 декабря, пятница
Винные грабежи продолжаются. Улица отвратительна. На некоторых углах центральных улиц стоит, не двигаясь, кабацкая вонь. Опять было несколько «утонутий» в погребах, когда выбили днища из бочек. Массу растащили, хватит на долгий перепой.
Наш еврей-домовладелец, чтобы спасти себя, отдал свою квартиру в распоряжение Луначарского «для просветительных целей». Там поселился фактор большевиков Гржебин (прохвост), реквизировал себе два автомобиля, налепил на дверь карточку «Музей Минерва» — и зажил припеваючи. Сегодня к нему от Манухина пошел обедать Горький. Этот страдальческий кретин тоже малограмотен: тоже поверил «Правде»: нашли кадетский заговор! Ив. Ив. даже ужаснулся: «Ну, идите к Гржебину есть мародерские пироги!»
2 декабря, суббота
Продолжается громленье винных лавок и стрельба. Ни малейшего, конечно, Учредительного Собрания. Зато слухи о «мирном» занятии немцами Петербурга — все осязательнее. Говорят, будто город уже разделен на участки (слухи, даже вздорные, часто показательны).
Глубокая тайна покрывает большевицкие и германские переговоры.
Явился М. И. Туган-Барановский. Смеется, толстое дитя, рассказывает, как был в Украинской Раде министром финансов. И как это хорошо — Рада. Почему же ушел? — Да так. Сюда в университет приехал. Ведь он же профессор! А лекций-то нету. — А еще почему? — Да они уже там стали такое делать, что я и не согласен. В Госуд<арственный> Банк полезли, а я министр финансов. Четыре губернии, не спросясь, аннексировали. Ну, это уж что ж... А так — хорошо!
5 декабря, понедельник
Ничего особенного. Погромы и стрельба во всех частях города (сегодня 8-ой день). Пулеметы так и трещат. К ним, к оргиям погромным, уже перекидывающимся на дома и лавки, — привыкли. Раненых и убитых в день не так много: человек по 10 убитых и 50 раненых.
Забастовали дворники и швейцары, требуя каких-то тысяч у домовладельцев, хотя большевики объявили дома в своем владении. Парадный ход везде наглухо закрыт, а ворота — настежь всю ночь. Так требуют дворники.
Офицеры уже без погон. С погонами только немцы, медленно и верно прибывающие.
В Крестах более 800 офицеров сейчас. «Правда» объявила: это «офицеры, кадеты и буржуи расставили винные погреба для контрреволюционного превращения народа в идиотов».
Как выпьешь — так оно и ясно. Кончил с погребом — иди громить буржуя. Сам виноват, зачем «контрреволюционно расставлял погреба».
1918
1—2 января
Ничего не изменивший, условный Новый год. Т. е. изменивший к худшему, как всякий новый день. Часто гасят электричество: первого зажгли всего на час, от 5 — 6. Остальное время — черный мрак везде, и на улице: там, при 20° мороза, стоит еще черный туман.
Хлеба, даже с палками и соломой, почти нет.
4 января, четверг
Свет еще не погас, но спички и огарок у меня под рукой.
Идиотское «покушение» на Ленина (в глубоком тумане, будто бы, стреляли в его автомобиль, если не шина лопнула), заставило «Правду» изрыгать угрозы уже нечеловеческие. Обещают «снести сотни голов» и объявляют, что «не остановятся перед ЗВЕРСТВОМ».
Для памяти хочу записать «за упокой» интеллигентов-перебежчиков, т. е. тех бывших людей, которых все мы более или менее знали и которые уже оказываются в связях с сегодняшними преступниками. Не сомневаюсь, что просиди большевики год (?!), почти вся наша хлипкая, особенно литературная, интеллигенция, так или иначе, поползет к ним. И даже не всех было бы можно в этом случае осуждать. Много просто бедноты. Но что гадать в разные стороны. Важны сегодняшние, первенькие, пошедшие, побежавшие сразу за колесницей победителей. Ринувшиеся туда... не по убеждениям (какие убеждения!), а ради выгоды, ради моды, в лучшем случае «так себе», в худшем — даже не скажу Вот этих первеньких, тепленьких, мы и запишем.
Запишу их за чертой, как бы в примечании, а не в тексте, и не по алфавиту, а как они там, на той ли другой службе у большевиков, выяснялись.
__________
1. Вот они.
1. Иероним Ясинский, — старик, писатель, беллетрист средней руки.
2. Александр Блок — поэт, «потерянное дитя», внеобщественник, скорее примыкал, сочувствием, к правым (во время царя), убежденнейший антисемит. Теперь с большевиками через лево-эсеров.
3.Евгений Лундберг — захудалый писатель, ученик Шестова.
4. Рюрик Ивнев — ничтожный, неврастенический поэтик.
5. — — — Князев — мелкий поэт.
6. Анд<рей> Белый (Б. Бугаев) — замечательный человек, но тоже «потерянное дитя», тоже через лев<ых> эсеров, не на «службе» лишь потому, что благодаря своей гениальности не способен вообще быть на службе.
7. Серафимович
всякая беллетристическая и другая мелкота из неважных, 2 первые больше писали, имеют книги, бездарные
8. Окунев
9. Оксенов
10. Рославлев
11. Пим. Карпов
12. Ник. Клюев
Два поэта «из народа», 1-й старше, друг Блока, какой-то сектант. 2-й молодой парень, глупый, оба не без дарования.
13. Серг. Есенин
14. Чуковский, Корней — литер<атурный> критик, довольно даровитый, но не серьезный, вечно невзрослый, он не «пот<ерянное> дитя», скорее из породы «милых, но погибших созданий», в сущности невинный, никаких убеждений органически иметь не может.
15. Иванов-Разумник — литер<атурный> критик очень среднего дарования и вкуса, тип не Чуковского, иной. Лев<ый> эсер, в сущности без влияния. Озлобленный.
16. Мстиславский-Маслов<ский> — офицер гл<авного> штаба, журналист, писал при царе и в лев<ых> журналах, и в официозе. Был в об. оп., заподозрен в 15 г. в провокации. Деятельный лев<ый> эсер, на службе у большевиков, ездил даже в Брест.
17. Алекс<андр> Бенуа — изв<естный> художник, из необщественников. С момента революции стал писать подозрительные статьи, пятнающие его, водится с Луначарским, при царе выпросил себе орден.
18. Петров-Водкин — художник, дурак.
19. Доливо-Добровольский — невидный дипломат-черносотенник; на службе у б<ольшевиков>.
20. Проф. Рейснер — подозрительная личность, при царе писал доносы; на службе у большевиков.
21. Лариса Рейснер — его дочь, поэтизирующая с претензиями, слабо; на службе.
22. Вс. Мейерхольд — режиссер-«новатор». Служил в Императорских Театрах, у Суворина. Во время войны работал в лазаретах. После революции (по слухам) записался в анархисты. Потом, в августе, опять бывал у нас, собирался работать в газете Савинкова. Совсем недавно в союзе писателей, громче всех кричал против большевиков. Теперь председательствует на заседаниях театральных с большевиками. Надрывается от усердия к большевикам. Этот, кажется, особенная дрянь.
Пока — букет не особенно пышный. Больше всех мне жаль Блока. Он какой-то совсем «невинный», un innocent. Ему «там» отпустится... но не здесь. Мы не имеем права.
15 января, вторник
Девятого января я писала, что Троцкие вернулись из Бреста с откровенно-похабными германскими условиями мира. И я указывала дальше (слишком ясно было!): «сейчас, значит, им надо лгать. Будут лгать. Извернутся. Примут».
Эти извороты и происходят, причем все делается быстрее быстрого, ибо на этом III Съезде самоодобрение у них развито до последних степеней. Всякую фразу, независимо от ее смысла, покрывают, даже прерывают, аплодисментами (напр.: «убит солдат и двое рабочих»... аплодисменты!) и перманентно поют «Интернационал». Вчера «одобряли» подготовление Троцкого к уже решенному миру, который и Троцкий назвал «не честным миром, а миром-несчастьем»... И вновь в Брест уехал. Таким образом, мы уже имеем все, кроме чести, совести, хлеба, свободы и родины. «Вир хабен похабен мир».
Размахнулись в ликовании, и Коллонтайка послала захватить Александро-Невскую Лавру. Пошла склока, в одного священника пальнули, умер. Толпа баб и всяких православных потекли туда. Бонч завертелся как-нибудь уладить посередке — «преждевременно»! А патриарх новый предал анафеме всех «извергов-большевиков» и отлучил их от церкви (что им!).
22 января, понедельник
Всю ночь длились пьяные погромы. Опять! Пулеметы, броневики. Убили человек 120. Убитых тут же бросали в канал.
Сегодня Ив. Ив. пришел к нам хромой и расшибленный. Оказывается, выходя из «Комитета безопасности» (о, ирония!), что на Фонтанке, в 3 часа дня (и день — светлый), он увидел женщину, которую тут же грабили трое в серых шинелях. Не раздумывая, действуя как настоящий человек, он бросился защищать рыдавшую женщину, что-то крича, схватил серый рукав... Один из орангутангов изо всей силы хляснул Ив. Ив., так что он упал на решетку канала, а в Фонтанку полетело его pince-nez и шапка. Однако, в ту же минуту обезьяны кинулись наутек, забыв про свои револьверы... Да, наполовину «заячья падаль», наполовину орангутангьё.
Отбитую женщину Ив. Ив. усадил в трамвай, сам поехал, расшибленный, домой.
Опять воздерживаюсь от комментарий. Перебежчиков делается все больше. Худых людей во всякой стране много, но такой «нелюди», такого варварства — нигде, конечно, нет.
«Мешаются, сливаются»... и маленькие писателишки, и более талантливые. А такие внесознательные, тонкостебельные, бездонно-женские женщины, как поэтесса Анна Ахматова — (очень талантливая) — разве это люди?
Вчера же были грандиозные крестные ходы. «Анафему» читали у Казанского собора.
У нас, поблизости, два проезжающие матроса стрельнули-таки в крестный ход.
Большевики не верят, что серость всколыхнулась серьезно (черт знает, может, они правы, может быть, и тут серость быстро «сдаст»). Сегодня хватили декрет о мгновенном лишении церкви всех прав, даже юридических, обычных.
Церкви, вероятно, закроются. Вот путь для Тихона сделаться новым Гермогеном.
Но ничего не будет. О, нет людей! Это самое важное, самое страшное.
А «народ»... Я подожду с выводами.
24 января, среда
Погромы, убийства и грабежи, сегодня особенно на Вознесенском, продолжаются без перерыва. Убитых скидывают в Мойку, в канал, или складывают (винных утопленников), как поленницы дров.
Батюшкова ограбили, стреляли в него, оставили на льду без сознания. Артистку Вольф-Израэль ни с того ни с сего проходящий солдат хватил в глаз; упала, обливаясь кровью.
А торжествующие грабители хотят переехать в Таврический Дворец. По соседству.
Тюрьмы так переполнены политическими, что решили выпустить уголовных. Убийц Шингарева комендант Павлов лелеет, сделал их старостами. «Им место во дворце, а не в тюрьме», — ответил на чей-то протест.
Ну вот, и увидим их в Таврическом Дворце.
Я еще не достигла созерцательной объективности летописца. Достигну ли?
Стреляют все время.
7 ноября, вторник (поздно)
Да, черная, черная тяжесть. Обезумевшие диктаторы Троцкий и Ленин сказали, что если они даже двое останутся, то и вдвоем, опираясь на «массы», отлично справятся. Готовят декреты о реквизиции всех типографий, всей бумаги и вообще всего у «буржуев», вплоть до хлеба.
Госуд<арственный> Банк, вероятно, уже взломали: днем прошла туда красная их гвардия, с музыкой и стрельбой.
Приход всяких войск с фронта или даже с юга — легенды. Они естественно родятся в душе завоеванного варварами населения. Но это именно легенды. Фронт — без единого вождя, и сам полуразвалившийся. Казакам — только до себя. Сидят на Дону и о России мало помышляют. Пока не большевики, но... какие же «большевики» и эти, с фронта дерущие, пензенские и тамбовские мужики? Просто зараженные. И зараза на кого угодно может перекинуться. И казаки пальцем не пошевелят для вас, бедные россияне, взятые, по команде немцев, в полон собственной чернью.
Знаменитая статья Горького оказалась просто жалким лепетом. Весь Горький жалок, но и жалеть его — преступление.
10 ноября, пятница
Длится. Сместил Ленин верховного главнокомандующего Духонина. Назначил прапорщика Крыленко (тов. Абрама). Неизвестно, сместился ли Духонин.
Объявлено самовольное «перемирие». Германия и в ус не дует, однако.
Далее: захватили в Москве всю золотую валюту. Что еще? «Народн<ых> соц<иалистов>» запретили. За агитацию любых списков, кроме ихнего, бьют и убивают. Хорошенькое Учредительное Собрание! Да еще открыто обещают «разогнать» его, если, мол, оно не будет «нашим».
17 ноября
С каждым днем большевицкое «правительство», состоявшее из просто уголовной рвани (исключая главарей-мерзавцев и оглашенных), все больше втягивает в себя и рвань охранническую. Погромщик Орлов-киевский — уж комиссар.
Газеты сегодня опять все закрыли.
В Интимном Театре, на благотворительном концерте, исполнялся романс Рахманинова на (старые) слова Мережковского «Христос Воскрес». Матросу из публики не понравился смысл слов (Христос зарыдал бы, увидев землю в крови и ненависти наших дней). Ну, матрос и пальнул в певца, в упор. Задел волосы, чуть не убил.
Сутки на улицах стрельба пачками. «Комиссары» решили уничтожать винные склады. Это выродилось в их громление. Половину разобьют и выльют — половину разграбят: частью на месте перепиваются, частью с собой несут. Посылают отряд — вокруг него тотчас пьяная, зверская толпа гарнизы, и кто в кого палит — уж не разобрать. Около 6-ти часов, когда мы возвращались домой, громили на Знаменской: стрельба непрерывная...
1 декабря, пятница
Винные грабежи продолжаются. Улица отвратительна. На некоторых углах центральных улиц стоит, не двигаясь, кабацкая вонь. Опять было несколько «утонутий» в погребах, когда выбили днища из бочек. Массу растащили, хватит на долгий перепой.
Наш еврей-домовладелец, чтобы спасти себя, отдал свою квартиру в распоряжение Луначарского «для просветительных целей». Там поселился фактор большевиков Гржебин (прохвост), реквизировал себе два автомобиля, налепил на дверь карточку «Музей Минерва» — и зажил припеваючи. Сегодня к нему от Манухина пошел обедать Горький. Этот страдальческий кретин тоже малограмотен: тоже поверил «Правде»: нашли кадетский заговор! Ив. Ив. даже ужаснулся: «Ну, идите к Гржебину есть мародерские пироги!»
2 декабря, суббота
Продолжается громленье винных лавок и стрельба. Ни малейшего, конечно, Учредительного Собрания. Зато слухи о «мирном» занятии немцами Петербурга — все осязательнее. Говорят, будто город уже разделен на участки (слухи, даже вздорные, часто показательны).
Глубокая тайна покрывает большевицкие и германские переговоры.
Явился М. И. Туган-Барановский. Смеется, толстое дитя, рассказывает, как был в Украинской Раде министром финансов. И как это хорошо — Рада. Почему же ушел? — Да так. Сюда в университет приехал. Ведь он же профессор! А лекций-то нету. — А еще почему? — Да они уже там стали такое делать, что я и не согласен. В Госуд<арственный> Банк полезли, а я министр финансов. Четыре губернии, не спросясь, аннексировали. Ну, это уж что ж... А так — хорошо!
5 декабря, понедельник
Ничего особенного. Погромы и стрельба во всех частях города (сегодня 8-ой день). Пулеметы так и трещат. К ним, к оргиям погромным, уже перекидывающимся на дома и лавки, — привыкли. Раненых и убитых в день не так много: человек по 10 убитых и 50 раненых.
Забастовали дворники и швейцары, требуя каких-то тысяч у домовладельцев, хотя большевики объявили дома в своем владении. Парадный ход везде наглухо закрыт, а ворота — настежь всю ночь. Так требуют дворники.
Офицеры уже без погон. С погонами только немцы, медленно и верно прибывающие.
В Крестах более 800 офицеров сейчас. «Правда» объявила: это «офицеры, кадеты и буржуи расставили винные погреба для контрреволюционного превращения народа в идиотов».
Как выпьешь — так оно и ясно. Кончил с погребом — иди громить буржуя. Сам виноват, зачем «контрреволюционно расставлял погреба».
1918
1—2 января
Ничего не изменивший, условный Новый год. Т. е. изменивший к худшему, как всякий новый день. Часто гасят электричество: первого зажгли всего на час, от 5 — 6. Остальное время — черный мрак везде, и на улице: там, при 20° мороза, стоит еще черный туман.
Хлеба, даже с палками и соломой, почти нет.
4 января, четверг
Свет еще не погас, но спички и огарок у меня под рукой.
Идиотское «покушение» на Ленина (в глубоком тумане, будто бы, стреляли в его автомобиль, если не шина лопнула), заставило «Правду» изрыгать угрозы уже нечеловеческие. Обещают «снести сотни голов» и объявляют, что «не остановятся перед ЗВЕРСТВОМ».
Для памяти хочу записать «за упокой» интеллигентов-перебежчиков, т. е. тех бывших людей, которых все мы более или менее знали и которые уже оказываются в связях с сегодняшними преступниками. Не сомневаюсь, что просиди большевики год (?!), почти вся наша хлипкая, особенно литературная, интеллигенция, так или иначе, поползет к ним. И даже не всех было бы можно в этом случае осуждать. Много просто бедноты. Но что гадать в разные стороны. Важны сегодняшние, первенькие, пошедшие, побежавшие сразу за колесницей победителей. Ринувшиеся туда... не по убеждениям (какие убеждения!), а ради выгоды, ради моды, в лучшем случае «так себе», в худшем — даже не скажу Вот этих первеньких, тепленьких, мы и запишем.
Запишу их за чертой, как бы в примечании, а не в тексте, и не по алфавиту, а как они там, на той ли другой службе у большевиков, выяснялись.
__________
1. Вот они.
1. Иероним Ясинский, — старик, писатель, беллетрист средней руки.
2. Александр Блок — поэт, «потерянное дитя», внеобщественник, скорее примыкал, сочувствием, к правым (во время царя), убежденнейший антисемит. Теперь с большевиками через лево-эсеров.
3.Евгений Лундберг — захудалый писатель, ученик Шестова.
4. Рюрик Ивнев — ничтожный, неврастенический поэтик.
5. — — — Князев — мелкий поэт.
6. Анд<рей> Белый (Б. Бугаев) — замечательный человек, но тоже «потерянное дитя», тоже через лев<ых> эсеров, не на «службе» лишь потому, что благодаря своей гениальности не способен вообще быть на службе.
7. Серафимович
всякая беллетристическая и другая мелкота из неважных, 2 первые больше писали, имеют книги, бездарные
8. Окунев
9. Оксенов
10. Рославлев
11. Пим. Карпов
12. Ник. Клюев
Два поэта «из народа», 1-й старше, друг Блока, какой-то сектант. 2-й молодой парень, глупый, оба не без дарования.
13. Серг. Есенин
14. Чуковский, Корней — литер<атурный> критик, довольно даровитый, но не серьезный, вечно невзрослый, он не «пот<ерянное> дитя», скорее из породы «милых, но погибших созданий», в сущности невинный, никаких убеждений органически иметь не может.
15. Иванов-Разумник — литер<атурный> критик очень среднего дарования и вкуса, тип не Чуковского, иной. Лев<ый> эсер, в сущности без влияния. Озлобленный.
16. Мстиславский-Маслов<ский> — офицер гл<авного> штаба, журналист, писал при царе и в лев<ых> журналах, и в официозе. Был в об. оп., заподозрен в 15 г. в провокации. Деятельный лев<ый> эсер, на службе у большевиков, ездил даже в Брест.
17. Алекс<андр> Бенуа — изв<естный> художник, из необщественников. С момента революции стал писать подозрительные статьи, пятнающие его, водится с Луначарским, при царе выпросил себе орден.
18. Петров-Водкин — художник, дурак.
19. Доливо-Добровольский — невидный дипломат-черносотенник; на службе у б<ольшевиков>.
20. Проф. Рейснер — подозрительная личность, при царе писал доносы; на службе у большевиков.
21. Лариса Рейснер — его дочь, поэтизирующая с претензиями, слабо; на службе.
22. Вс. Мейерхольд — режиссер-«новатор». Служил в Императорских Театрах, у Суворина. Во время войны работал в лазаретах. После революции (по слухам) записался в анархисты. Потом, в августе, опять бывал у нас, собирался работать в газете Савинкова. Совсем недавно в союзе писателей, громче всех кричал против большевиков. Теперь председательствует на заседаниях театральных с большевиками. Надрывается от усердия к большевикам. Этот, кажется, особенная дрянь.
Пока — букет не особенно пышный. Больше всех мне жаль Блока. Он какой-то совсем «невинный», un innocent. Ему «там» отпустится... но не здесь. Мы не имеем права.
15 января, вторник
Девятого января я писала, что Троцкие вернулись из Бреста с откровенно-похабными германскими условиями мира. И я указывала дальше (слишком ясно было!): «сейчас, значит, им надо лгать. Будут лгать. Извернутся. Примут».
Эти извороты и происходят, причем все делается быстрее быстрого, ибо на этом III Съезде самоодобрение у них развито до последних степеней. Всякую фразу, независимо от ее смысла, покрывают, даже прерывают, аплодисментами (напр.: «убит солдат и двое рабочих»... аплодисменты!) и перманентно поют «Интернационал». Вчера «одобряли» подготовление Троцкого к уже решенному миру, который и Троцкий назвал «не честным миром, а миром-несчастьем»... И вновь в Брест уехал. Таким образом, мы уже имеем все, кроме чести, совести, хлеба, свободы и родины. «Вир хабен похабен мир».
Размахнулись в ликовании, и Коллонтайка послала захватить Александро-Невскую Лавру. Пошла склока, в одного священника пальнули, умер. Толпа баб и всяких православных потекли туда. Бонч завертелся как-нибудь уладить посередке — «преждевременно»! А патриарх новый предал анафеме всех «извергов-большевиков» и отлучил их от церкви (что им!).
22 января, понедельник
Всю ночь длились пьяные погромы. Опять! Пулеметы, броневики. Убили человек 120. Убитых тут же бросали в канал.
Сегодня Ив. Ив. пришел к нам хромой и расшибленный. Оказывается, выходя из «Комитета безопасности» (о, ирония!), что на Фонтанке, в 3 часа дня (и день — светлый), он увидел женщину, которую тут же грабили трое в серых шинелях. Не раздумывая, действуя как настоящий человек, он бросился защищать рыдавшую женщину, что-то крича, схватил серый рукав... Один из орангутангов изо всей силы хляснул Ив. Ив., так что он упал на решетку канала, а в Фонтанку полетело его pince-nez и шапка. Однако, в ту же минуту обезьяны кинулись наутек, забыв про свои револьверы... Да, наполовину «заячья падаль», наполовину орангутангьё.
Отбитую женщину Ив. Ив. усадил в трамвай, сам поехал, расшибленный, домой.
Опять воздерживаюсь от комментарий. Перебежчиков делается все больше. Худых людей во всякой стране много, но такой «нелюди», такого варварства — нигде, конечно, нет.
«Мешаются, сливаются»... и маленькие писателишки, и более талантливые. А такие внесознательные, тонкостебельные, бездонно-женские женщины, как поэтесса Анна Ахматова — (очень талантливая) — разве это люди?
Вчера же были грандиозные крестные ходы. «Анафему» читали у Казанского собора.
У нас, поблизости, два проезжающие матроса стрельнули-таки в крестный ход.
Большевики не верят, что серость всколыхнулась серьезно (черт знает, может, они правы, может быть, и тут серость быстро «сдаст»). Сегодня хватили декрет о мгновенном лишении церкви всех прав, даже юридических, обычных.
Церкви, вероятно, закроются. Вот путь для Тихона сделаться новым Гермогеном.
Но ничего не будет. О, нет людей! Это самое важное, самое страшное.
А «народ»... Я подожду с выводами.
24 января, среда
Погромы, убийства и грабежи, сегодня особенно на Вознесенском, продолжаются без перерыва. Убитых скидывают в Мойку, в канал, или складывают (винных утопленников), как поленницы дров.
Батюшкова ограбили, стреляли в него, оставили на льду без сознания. Артистку Вольф-Израэль ни с того ни с сего проходящий солдат хватил в глаз; упала, обливаясь кровью.
А торжествующие грабители хотят переехать в Таврический Дворец. По соседству.
Тюрьмы так переполнены политическими, что решили выпустить уголовных. Убийц Шингарева комендант Павлов лелеет, сделал их старостами. «Им место во дворце, а не в тюрьме», — ответил на чей-то протест.
Ну вот, и увидим их в Таврическом Дворце.
Я еще не достигла созерцательной объективности летописца. Достигну ли?
Стреляют все время.
Взято: skif-tag.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]