Ситуация с вайнахами в Казахстане. 1953-1960 г.
---
В. А. Козлов: НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ЭТНИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ НА ЦЕЛИНЕ.
Основными районами насильственных этнических конфликтов и столкновений были в 1950-е гг. целина, новостройки и Северный Кавказ. Здесь произошло 20 из 24 известных открытых столкновений с этнической окраской. Вне обозначенной конфликтной зоны этническая напряженность находила себе иные, ненасильственные, формы выражения.
Как следует из докладной записки министра государственной безопасности Казахской ССР А. Бызова министру государственной безопасности В. С. Абакумову от 12 августа 1950 г., МГБ было предельно обеспокоено поведением высланных с Северного Кавказа народов, а чеченцев и ингушей объявила их "наиболее озлобленной частью".
За время ссылки тейповые связи укрепились, внутренняя жизнь сообщества по-прежнему шла по адату, которому подчинялись все - интеллигенция, молодежь и "даже коммунисты". Муллы культивируют религиозный фанатизм.
Усиливается враждебное отношение к русским, всех вступающих с ними в какие-либо бытовые отношения (от смешанных браков до совместных походов в кино) старики объявляют отступниками.
МГБ Казахской ССР отмечало что "неприязнь и мелкие стычки между выселенцами и местным населением принимали порой крайне острые формы и приводили к резким проявлениям национальной вражды, групповым дракам c убийствами и увечьями".
В июне-июле 1950 г. произошли кровавые столкновения чеченцев и местных жителей в Лениногорске, Усть-Каменогорске и на станции Кушмурун, сопровождавшиеся убийствами и тяжелыми ранениями. Особое беспокойство вызвали волнения в Лениногорске, которые могли "перерасти в восстание, если бы, как они (чеченцы) заявляют, чеченцы были бы более спаянными и имели связь с чеченцами других городов и районов".
Напряженной была ситуация в районах компактного расселения вайнахов - в Караганде (16 тысяч чеченцев и ингушей), в Лениногорске - 6500, в Алма-Ате и Акмолинске (по 4500 человек), в Павлодаре и Кзыл-Орде - по три тысячи.
В Усть-Каменогорске и Лениногорске поселения вайнахов, изолированные и живущие по своим внутренним законам, получили названия "чеченгородков". Посторонние туда старались не соваться, а комендатуры и местная власть, кажется, вполне осознанно, во внутренние дела опасных вайнахов не вмешивались.
Неудивительно, что МГБ Казахстана при приемке дел назвало одной из главных причин беспорядков и массовых драк в районах спецпоселений "попустительство со стороны комендантского состава".
В 1952 г. партийное руководство Казахстана уже рассматривало выселенцев как серьезный фактор, дестабилизирующий обстановку в городах и поселках республики. ЦК КП(б) Казахстана и Совет министров республики в совместном письме на имя Г. М. Маленкова писали:
"Подавляющая часть спецпоселенцев, проживающая в городах, на крупных ж/д станциях и в ряде районных центров, занята, главным образом, не в решающих отраслях народного хозяйства, на второстепенных работах (в артелях, промкомбинатах, подсобных хозяйствах, заготовительных, торгующих организациях, чайных, столовых, экспедиторами, сторожами, истопниками и в качестве разнорабочих).
В некоторых местах расселения часть спецпоселенцев ввиду отсутствия необходимой производственной базы или вовсе не обеспечена постоянной работой, или хотя и работает на разных работах (сезонно), но фактически ведет паразитический образ жизни, нередко занимаясь воровством и спекуляцией.
В это же самое время, из-за недостатка рабочих рук во многих колхозах и совхозах республики, особенно глубинных животноводческих районов, срываются важнейшие мероприятия по дальнейшему подъему сельского хозяйства и, прежде всего, его главной отрасли в республике - общественного животноводства".
Совет Министров и ЦК ВК(б) Казахстана предлагали "некоторое перемещение" спецконтингентов, осевших в городах, в глухие сельскохозяйственные районы республики, а некоторых и за ее пределы. Фактически же речь шла о своего рода малой депортации.
МГБ СССР, по всей вероятности, пришло в ужас от перспективы организации столь масштабной и трудоемкой массовой акции. Оно сообщило в Совет Министров СССР, что "считает нецелесообразным вторичное переселение в пределах Казахской ССР 36 827 семей с общим количеством 125 473 спецпоселенцев". Взамен было обещано "усилить работу по борьбе с уголовным преступным элементом среди ссыльных, высланных и спецпоселенцев".
Два наиболее характерных агентурных дела на чеченцев, заведенных в 1952 г. управлениями МГБ областей Казахской ССР, получили весьма красноречивые клички: "Упрямые" и "Фанатики". Оба дела проходили по окраске "мусульманское духовенство", и в обоих случаях речь шла о сохранявшемся влиянии религиозных авторитетов в чеченском сообществе. Им удалось сохранить тайную систему связи через мюридов, широко распространять пророчества о скором конце советской власти.
В то же время религиозные авторитеты были явно обеспокоены новыми веяниями среди молодежи. Они пытались воспрепятствовать смешанным бракам, прекратить общение молодых людей с русскими, запретить посещение кино и клубов. В ряде случаев муллы требовали, чтобы родители саботировали обучение детей в советских школах, нелегально обучали арабскому языку.
Это упорное сопротивление само по себе свидетельствовало о том, что вайнахи все-таки поддавались закономерному процессу культурной ассимиляции. Только ассимиляция эта определялась не только и не столько полицейскими мерами властей, сколько неизбежными контактами с "большим миром", полным соблазнов и опасностей, теми новыми возможностями, которые этот "большой мир", российский социум, мог предложить молодым вайнахам.
То, что воспринималось родовыми и религиозными авторитетами как измена, было, в действительности, первыми шагами к новым формам жизни и выживания, попытками соединить в борьбе за существование преимущества традиционных форм этнической консолидации с возможностями большого мира.
В целом к концу сталинской эпохи, несмотря на милицейские усилия, тайные и явные, властям так и не удалось добиться положительной динамики ни во взаимоотношениях с вайнахами, ни в контроле над их поведением. Не помогли ни большой кнут, ни маленькие пряники.
Очередная патерналистская утопия власти ушла в область воспоминаний. Вайнахов не удалось ни осоветить ни заставить слушаться и хорошо себя вести.
Власти имели дело с этническим монолитом, обладавшим налаженной инфраструктурой выживания и сопротивления, закрытым для "чужих", умеющим держать удар, готовым к агрессивным солидарным действиям, защищенным ретроградной, но прочной оболочкой родовых связей, обычного права и шариата.
И лишь молодые представители этих народов, прищурившись и с оглядкой на старших, робко выглядывали в большой мир из-за спин МВД и МГБ.
В марте 1953-го в записке комиссии ЦК КПСС Г.М. Маленкову о трудовом и политическом устройстве спецпоселенцев появились предложения, несколько отличные от обычных: поручить группе работников изучить вопрос и представить ЦК предложения "о целесообразности дальнейшего сохранения во всей полноте" правовых ограничений в отношении спецпоселенцев.
Мотивировалось это тем, что: "С момента переселения прошло около 10 лет. Подавляющее большинство осело на новом месте жительства, трудоустроено, добросовестно трудится. Между тем остается неизменным первоначально установленный строгий режим в отношении передвижения спецпоселенцев в местах поселения.
Например, отлучка спецпоселенца без соответствующего разрешения за пределы района, обслуживаемого спецкомендатурой (иногда ограничиваемая территорией нескольких улиц в городе и сельсовета в сельских районах), рассматривается как побег и влечет за собой ответственность в уголовном порядке. Полагаем, что в настоящее время уже нет необходимости сохранять эти серьезные ограничения".
Сохранять "серьезные ограничения", может быть, и не следовало, однако аргумент о "добросовестном труде подавляющего большинства" спецпереселенцев и выселенцев носил явно демагогический характер и не соответствовал действительности, по крайней мере, в отношении чеченцев и ингушей.
Отдел административных и торгово-финансовых органов ЦК КПСС, и МВД СССР в июле 1953 г. предлагал значительно сократить количество спецпоселенцев. Однако, по оценке отдела, он "ставил вопрос значительно шире" - предлагал снять с учета спецпоселений дополнительно 560 710 человек, в том числе и чеченцев, ингушей, калмыков, крымских татар, курдов.
МВД же считало необходимым "указанные категории лиц временно оставить на спецпоселении" с тем, чтобы к рассмотрению этого вопроса вернуться в 1954 г.
В МВД сетовали: спецпоселенцы с Северного Кавказа "после объявления им нового правового положения стали вести себя более развязно, не реагируют на замечания работников спецкомендатур, не являются по вызову в спецкомендатуру, даже в том случае, когда они приглашаются для объявления им результатов по заявлению, а в отдельных случаях проявляют дерзкие поступки". Миграция на юг Казахстана и в крупные города республики усилилась.
Особенно привлекала Алма-Ата. Чеченцы и ингуши, которым удавалось здесь поселиться, прилагали все силы для того, чтобы перетянуть в этот благополучный город не только своих близких и дальних родственников, но даже односельчан и знакомых.
Каждый обосновавшийся здесь вайнах стремился вытащить в более комфортные места своих родственников, знакомых и односельчан. Показательно, что либерализация режима не только сопровождалась "концентрацией по родам (тейпам), но и возобновлением вражды между родами и даже массовыми беспорядками на почве кровной мести".
В 1953 г. подобные беспорядки имели место в городе Ленгере и поселке Майканы Павлодарской области. Складывалось впечатление, что ослабление "полицейского гнета" способствовало возвращению устойчивого к внешним воздействиям этноса в привычную родовую архаику.
Агентура МВД Казахстана сообщала, что "отдельные спецпоселенцы высказывают намерение использовать предоставленное право свободного передвижения в пределах республики для выезда к прежним местам жительства и, в частности, на Кавказ".
В вайнахском сообществе обсуждались и вырабатывались различные варианты использования новых возможностей как легальные (например, завалить правительство жалобами и просьбами, что и было впоследствии блестяще организовано закулисными чеченскими авторитетами), так и нелегальные.
"Регистрация спецпоселенцев будет проводиться один раз в год, - говорили между собой чеченцы, - поэтому можно будет поехать на Кавказ, где пожить несколько месяцев, а ко времени регистрации возвратиться к месту поселения, после чего выехать обратно. Таким образом, можно жить на Кавказе пока нас всех не освободят из спецпоселения. Теперь под предлогом выезда в пределах Казахстана мы можем побывать в Москве и на Кавказе, и об этом никто не узнает".
В ноябре 1954 года появились первые сообщения о том, некоторые спецпоселенцы, "под предлогом временного выезда в одну из областей Казахской ССР, возвращаются к прежним местам жительства, откуда они выселены".
Судьба чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе какое-то время висела на волоске. Во всяком случае новый министр внутренних дел Дудоров, позволил себе весьма скептически отозваться о перспективах чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе.
Будучи человеком пришедшим в "органы" извне, но зато близким к новому руководству страны, Дудоров, очевидно, почувствовал колебания в ЦК КПСС. Может быть, поэтому он и стал доказывать нецелесообразность восстановления чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе.
"Учитывая, что территория, где проживали до выселения чеченцы и ингуши, - писал Дудоров в июне 1956 г., в настоящее время в основном заселена, возможность восстановления автономии для чеченцев и ингушей в пределах прежней территории является делом трудным и вряд ли осуществимым, так как возвращение чеченцев и ингушей в прежние места жительства неизбежно вызовет целый ряд нежелательных последствий".
Взамен предлагалось чисто бюрократическое решение создать автономную область (даже не республику) для чеченцев и ингушей на территории Казахстана или Киргизии. В конце концов, проект новичка-министра не понравился Хрущеву.
Это и неудивительно. Даже с чисто утилитарной точки зрения оставлять чеченцев и ингушей в Казахстане, в районах массового освоения целинных и залежных земель, а только там были свободные территории для организации автономии, было не менее опасно, чем возвращать их на родину.
"Не занятые общественно-полезным трудом, - писал по этому поводу Дудоров, - лица чеченской и ингушской национальностей ведут себя вызывающе, совершают дерзкие уголовные преступления и нарушают общественный порядок, что вызывает справедливое возмущение трудящихся". Но к подобным явлениям в целинных городах и поселках давно привыкли.
На Северном Кавказе складывалась напряженная ситуация - массовое и стихийное возвращение вайнахов к родным очагам застало власти врасплох. Центр этнических конфликтов начал перемещаться в чеченские районы, где все чаще вспыхивали конфликты между вайнахами и переселенцами, занявшими после 1944 г. их дома и земли.
В результате принятых мер дорожными отделами милиции при помощи территориальных учреждений внутренних дел к утру 8 апреля неорганизованное передвижение чеченцев и ингушей по железным дорогам было прекращено.
За 5, 6 и 7 апреля на Казанской, Куйбышевской, Уфимской, ЮжноУральской, Оренбургской, Ташкентской, Ашхабадской и некоторых других дорогах в поездах было выявлено и задержано 2139 человек.
Вместе с тем министр внутренних дел Казахской ССР доложил, что в областных центрах республики уже скопилось большое количество чеченцев и ингушей, "которые уволились с работы, продали свое имущество и настойчиво добиваются выезда к прежнему месту жительства".
По плану переселения, принятому Советом Министров РСФСР в 1957 г. в Чечню и Ингушетию должны были вернуться около 17 000 семей - 70 тысяч человек. Возвращение в Северо-Осетинскую и Дагестанскую АССР вообще не планировалось.
Но, когда в середине года (1 июля 1957 г.) подсчитали, сколько на самом деле чеченцев и ингушей прибыло на родину, оказалось, что уже вернулось в два раза больше, чем было запланировано: - 33 227 семей (132 034 чел.) в ЧИАССР, 739 семьи (3501 чел.) - в Северо-Осетинскую АССР, 753 семьи (3236 чел.) в Дагестанскую АССР.
В результате первой массовой волны репатриации на родину в 1957 г. возвратилось свыше 200 тысяч чеченцев и ингушей - против запланированных 70 тысяч!
К весне 1959 г. большинство вайнахов уехало. Оставшиеся, а их в сентябре 1960 г. было еще около 120 тысяч человек, должны были вернуться на родину не позднее 1963 г.. В их числе оказались будущие жертвы жестокого ингушского погрома и массовых беспорядков в городе Джетыгара Кустанайской области Казахской ССР.
Ингушская семья Сагадаевых (фамилия изменена) была традиционной по своему составу - многодетная (14 детей), объединявшая под одной крышей три поколения. Главе семейства, пенсионеру, было 58 лет. Двое сыновей имели "хлебные" профессии зубного техника. Один работал в больнице, другой практиковал на дому.
Два других сына были шоферами - работа, которая в провинции всегда считалась источником надежного дохода и "левых" заработков. Достаток, и немалый, в доме был. Семья купила две новых автомашины "Победа" - и одной было бы достаточно, чтобы прослыть на всю жизнь богачами.
В доме хранилось много дорогостоящих тканей, большое количество пшеницы и другие нужные и дефицитные в то время вещи, например, 138 листов кровельного железа. Все это в то время нельзя было просто купить, нужно было еще и "достать", "уметь жить", что в народном сознании ассоциируется обычно с хитростью и изворотливость, а также с некоторой "неподсудной" нечестностью.
Сыновья, если верить сообщениям милиции, держали себя как "хозяева жизни", "вели себя по отношению к гражданам вызывающе, были случаи хулиганских проявлений с их стороны".
В обвинительном заключении специально подчеркивалось, "одной из причин массового беспорядка и самосуда над лицами ингушской национальности явилось то, что пострадавшие вели подозрительный (преступный) образ жизни".
31 июля 1960 года демобилизованные матросы выпили по случаю Дня военно-морского флота и пьяные бродили по городу. Около 3 часов дня трое моряков оказались в центре города, у плотины. Там возле грузовой машины стояли Сагадаев и его друг-татарин, тоже пьяные.
Все участники конфликта, вспомнив прежние обиды, повели себя агрессивно и вызывающе. Один из моряков ударил татарина, в ответ ему до крови разбили нос. Разгореться драке помешали трое прохожих (судя по фамилиям ингуши или татары). Они разняли драчунов.
Сагадаев с товарищем уехали. А оставшиеся моряки затеяли драку с новыми противниками. На место событий прибыла милиция. Пострадавшего с разбитым носом отправили в больницу. О драке узнали его товарищи (15-20 человек) и кинулись разыскивать злополучную троицу обидчиков.
Поиски закончились неудачей. Но моряки не унимались, искали дом Сагадаевых. Милиция, предвидя недоброе, попыталась ликвидировать конфликт и задержать Сагадаева и его друга "для выяснения", но опоздала. У Сагадаевых милиционеры оказались почти одновременно с группой решительно настроенных моряков.
Когда милиция выводила Сагадаевых со двора, к ним подбежала большая группа бывших матросов и стала избивать задержанных. Те с помощью милиции вырвались и скрылись в доме. К этому времени у усадьбы уже собралась большая толпа местных жителей (от 500 до 1000 человек). Раздались призывы расправится с Сагадаевыми. Некоторые призывали к неповиновению милиции. Возбужденная толпа начала штурм дома, в окна посыпались камни и палки.
Семья готовилась к самообороне. В доме оказалось две мелкокалиберные винтовки и три охотничьих ружья, на которые у Сагадаевых имелось разрешение от милиции - очевидно будущие жертвы чувствовали себя неуютно в городе и заранее готовились защищать себя и свое добро.
В конце концов на агрессию толпы шестеро оказавшихся в доме мужчин ответили стрельбой. Кажется, стрельба велась прицельно - по морякам, которые выделялись из толпы своей формой. Одна пуля случайно задела милиционера.
По данным служебного расследование, он прибыл на место происшествия в разгар событий, увидел нескольких человек, раненых Сагадаевыми, получил легкое ранение в лицо и "открыл стрельбу из имевшегося у него служебного пистолета по дому".
Ожесточение нарастало по мере того, как выстрелами из оборонявшегося дома были ранены около 15 человек местных жителей и демобилизованных матросов (один человек впоследствии умер в больнице). Оружие оказалось и в руках нападавших. Началась ответная стрельба. К дому подъехал самосвал, под защитой его поднятого металлического кузова атакующим удалось приблизиться к забору.
В это время толпа жестоко добивала оказавшегося в беспомощном состоянии старшего Сагадаева - в отместку за раненых и убитого при штурме моряка. Оставшиеся в живых участники обороны дома готовились вырваться из окружения на машине.
Пока большая часть толпы уничтожала жилище и имущество Сагадаевых ингуши, вырвавшие из дома на машине, выехали за город и попытались скрыться. Началась погоня.
Группа матросов и местных жителей на трех грузовиках стали преследовать убегавших. И снова возникла непонятная для всех участников событий ситуация. В том же направлении на двух автомашинах ГАЗ-69 выехали и работники милиции во главе с начальником районного отделения милиции и дружинники.
Ингуши, увидев, что их преследуют, возвратились в город и попытались укрыться в здании милиции. Они ворвались в открытый кабинет начальника. Быстро собравшаяся около милиции толпа (400–500 человек) принялась бить окна, ломать двери и требовать выдачи Сагадаевых.
Те, в свою очередь, снова опять открыли стрельбу. Выстрелы, как казалось очевидцам, раздавались непрерывно. Несколько человек получили ранения. Попытки милиционеров защитить ингушей от самосуда немедленно сделали их самих объектом агрессии.
Часть толпы в служебное помещение. Была обрезана телефонная связь, обезоружен постовой милиционер, охранявший камеру предварительного заключения, избит ответственный дежурный. Участники нападения под угрозой насилия заставили начальника районного отделения милиции открыть КПЗ и другие служебные помещения.
В здании милиции и вокруг него царила полная неразбериха. Кто-то безуспешно пытался успокоить толпу, другие набросились на начальника отделения и пытались его обезоружить - собирались стрелять в ингушей, третьи останавливали нападавших.
Большинство искало ингушей. Их нашли в кабинете начальника милиции и жестоко убили. Толпа забрасывала свои жертвы камнями, топтала ногами, подкладывала под колеса автомашины и т. п.
Беспорядки в Джетыгаре, больше походили не на "обычные" целинно-новостроечные волнения, а на дореволюционный еврейский погром. Однако под оболочкой этнического конфликта скрывалась скорее уродливая эгалитаристская реакция послесталинского массового сознания на новое социальное явление - на рубеже 1950-60-х гг. его назовут "дачным капитализмом".
В послевоенном советском обществе, вылезавшем из военной разрухи и послевоенных голодовок, презрение, а иногда и беспредельная ненависть и жестокость "честных" по отношению к "умеющим жить" стали своего рода "превращенной формой" культивировавшего режимом "классового чувства".
Основными районами насильственных этнических конфликтов и столкновений были в 1950-е гг. целина, новостройки и Северный Кавказ. Здесь произошло 20 из 24 известных открытых столкновений с этнической окраской. Вне обозначенной конфликтной зоны этническая напряженность находила себе иные, ненасильственные, формы выражения.
Как следует из докладной записки министра государственной безопасности Казахской ССР А. Бызова министру государственной безопасности В. С. Абакумову от 12 августа 1950 г., МГБ было предельно обеспокоено поведением высланных с Северного Кавказа народов, а чеченцев и ингушей объявила их "наиболее озлобленной частью".
За время ссылки тейповые связи укрепились, внутренняя жизнь сообщества по-прежнему шла по адату, которому подчинялись все - интеллигенция, молодежь и "даже коммунисты". Муллы культивируют религиозный фанатизм.
Усиливается враждебное отношение к русским, всех вступающих с ними в какие-либо бытовые отношения (от смешанных браков до совместных походов в кино) старики объявляют отступниками.
МГБ Казахской ССР отмечало что "неприязнь и мелкие стычки между выселенцами и местным населением принимали порой крайне острые формы и приводили к резким проявлениям национальной вражды, групповым дракам c убийствами и увечьями".
В июне-июле 1950 г. произошли кровавые столкновения чеченцев и местных жителей в Лениногорске, Усть-Каменогорске и на станции Кушмурун, сопровождавшиеся убийствами и тяжелыми ранениями. Особое беспокойство вызвали волнения в Лениногорске, которые могли "перерасти в восстание, если бы, как они (чеченцы) заявляют, чеченцы были бы более спаянными и имели связь с чеченцами других городов и районов".
Напряженной была ситуация в районах компактного расселения вайнахов - в Караганде (16 тысяч чеченцев и ингушей), в Лениногорске - 6500, в Алма-Ате и Акмолинске (по 4500 человек), в Павлодаре и Кзыл-Орде - по три тысячи.
В Усть-Каменогорске и Лениногорске поселения вайнахов, изолированные и живущие по своим внутренним законам, получили названия "чеченгородков". Посторонние туда старались не соваться, а комендатуры и местная власть, кажется, вполне осознанно, во внутренние дела опасных вайнахов не вмешивались.
Неудивительно, что МГБ Казахстана при приемке дел назвало одной из главных причин беспорядков и массовых драк в районах спецпоселений "попустительство со стороны комендантского состава".
В 1952 г. партийное руководство Казахстана уже рассматривало выселенцев как серьезный фактор, дестабилизирующий обстановку в городах и поселках республики. ЦК КП(б) Казахстана и Совет министров республики в совместном письме на имя Г. М. Маленкова писали:
"Подавляющая часть спецпоселенцев, проживающая в городах, на крупных ж/д станциях и в ряде районных центров, занята, главным образом, не в решающих отраслях народного хозяйства, на второстепенных работах (в артелях, промкомбинатах, подсобных хозяйствах, заготовительных, торгующих организациях, чайных, столовых, экспедиторами, сторожами, истопниками и в качестве разнорабочих).
В некоторых местах расселения часть спецпоселенцев ввиду отсутствия необходимой производственной базы или вовсе не обеспечена постоянной работой, или хотя и работает на разных работах (сезонно), но фактически ведет паразитический образ жизни, нередко занимаясь воровством и спекуляцией.
В это же самое время, из-за недостатка рабочих рук во многих колхозах и совхозах республики, особенно глубинных животноводческих районов, срываются важнейшие мероприятия по дальнейшему подъему сельского хозяйства и, прежде всего, его главной отрасли в республике - общественного животноводства".
Совет Министров и ЦК ВК(б) Казахстана предлагали "некоторое перемещение" спецконтингентов, осевших в городах, в глухие сельскохозяйственные районы республики, а некоторых и за ее пределы. Фактически же речь шла о своего рода малой депортации.
МГБ СССР, по всей вероятности, пришло в ужас от перспективы организации столь масштабной и трудоемкой массовой акции. Оно сообщило в Совет Министров СССР, что "считает нецелесообразным вторичное переселение в пределах Казахской ССР 36 827 семей с общим количеством 125 473 спецпоселенцев". Взамен было обещано "усилить работу по борьбе с уголовным преступным элементом среди ссыльных, высланных и спецпоселенцев".
Два наиболее характерных агентурных дела на чеченцев, заведенных в 1952 г. управлениями МГБ областей Казахской ССР, получили весьма красноречивые клички: "Упрямые" и "Фанатики". Оба дела проходили по окраске "мусульманское духовенство", и в обоих случаях речь шла о сохранявшемся влиянии религиозных авторитетов в чеченском сообществе. Им удалось сохранить тайную систему связи через мюридов, широко распространять пророчества о скором конце советской власти.
В то же время религиозные авторитеты были явно обеспокоены новыми веяниями среди молодежи. Они пытались воспрепятствовать смешанным бракам, прекратить общение молодых людей с русскими, запретить посещение кино и клубов. В ряде случаев муллы требовали, чтобы родители саботировали обучение детей в советских школах, нелегально обучали арабскому языку.
Это упорное сопротивление само по себе свидетельствовало о том, что вайнахи все-таки поддавались закономерному процессу культурной ассимиляции. Только ассимиляция эта определялась не только и не столько полицейскими мерами властей, сколько неизбежными контактами с "большим миром", полным соблазнов и опасностей, теми новыми возможностями, которые этот "большой мир", российский социум, мог предложить молодым вайнахам.
То, что воспринималось родовыми и религиозными авторитетами как измена, было, в действительности, первыми шагами к новым формам жизни и выживания, попытками соединить в борьбе за существование преимущества традиционных форм этнической консолидации с возможностями большого мира.
В целом к концу сталинской эпохи, несмотря на милицейские усилия, тайные и явные, властям так и не удалось добиться положительной динамики ни во взаимоотношениях с вайнахами, ни в контроле над их поведением. Не помогли ни большой кнут, ни маленькие пряники.
Очередная патерналистская утопия власти ушла в область воспоминаний. Вайнахов не удалось ни осоветить ни заставить слушаться и хорошо себя вести.
Власти имели дело с этническим монолитом, обладавшим налаженной инфраструктурой выживания и сопротивления, закрытым для "чужих", умеющим держать удар, готовым к агрессивным солидарным действиям, защищенным ретроградной, но прочной оболочкой родовых связей, обычного права и шариата.
И лишь молодые представители этих народов, прищурившись и с оглядкой на старших, робко выглядывали в большой мир из-за спин МВД и МГБ.
В марте 1953-го в записке комиссии ЦК КПСС Г.М. Маленкову о трудовом и политическом устройстве спецпоселенцев появились предложения, несколько отличные от обычных: поручить группе работников изучить вопрос и представить ЦК предложения "о целесообразности дальнейшего сохранения во всей полноте" правовых ограничений в отношении спецпоселенцев.
Мотивировалось это тем, что: "С момента переселения прошло около 10 лет. Подавляющее большинство осело на новом месте жительства, трудоустроено, добросовестно трудится. Между тем остается неизменным первоначально установленный строгий режим в отношении передвижения спецпоселенцев в местах поселения.
Например, отлучка спецпоселенца без соответствующего разрешения за пределы района, обслуживаемого спецкомендатурой (иногда ограничиваемая территорией нескольких улиц в городе и сельсовета в сельских районах), рассматривается как побег и влечет за собой ответственность в уголовном порядке. Полагаем, что в настоящее время уже нет необходимости сохранять эти серьезные ограничения".
Сохранять "серьезные ограничения", может быть, и не следовало, однако аргумент о "добросовестном труде подавляющего большинства" спецпереселенцев и выселенцев носил явно демагогический характер и не соответствовал действительности, по крайней мере, в отношении чеченцев и ингушей.
Отдел административных и торгово-финансовых органов ЦК КПСС, и МВД СССР в июле 1953 г. предлагал значительно сократить количество спецпоселенцев. Однако, по оценке отдела, он "ставил вопрос значительно шире" - предлагал снять с учета спецпоселений дополнительно 560 710 человек, в том числе и чеченцев, ингушей, калмыков, крымских татар, курдов.
МВД же считало необходимым "указанные категории лиц временно оставить на спецпоселении" с тем, чтобы к рассмотрению этого вопроса вернуться в 1954 г.
В МВД сетовали: спецпоселенцы с Северного Кавказа "после объявления им нового правового положения стали вести себя более развязно, не реагируют на замечания работников спецкомендатур, не являются по вызову в спецкомендатуру, даже в том случае, когда они приглашаются для объявления им результатов по заявлению, а в отдельных случаях проявляют дерзкие поступки". Миграция на юг Казахстана и в крупные города республики усилилась.
Особенно привлекала Алма-Ата. Чеченцы и ингуши, которым удавалось здесь поселиться, прилагали все силы для того, чтобы перетянуть в этот благополучный город не только своих близких и дальних родственников, но даже односельчан и знакомых.
Каждый обосновавшийся здесь вайнах стремился вытащить в более комфортные места своих родственников, знакомых и односельчан. Показательно, что либерализация режима не только сопровождалась "концентрацией по родам (тейпам), но и возобновлением вражды между родами и даже массовыми беспорядками на почве кровной мести".
В 1953 г. подобные беспорядки имели место в городе Ленгере и поселке Майканы Павлодарской области. Складывалось впечатление, что ослабление "полицейского гнета" способствовало возвращению устойчивого к внешним воздействиям этноса в привычную родовую архаику.
Агентура МВД Казахстана сообщала, что "отдельные спецпоселенцы высказывают намерение использовать предоставленное право свободного передвижения в пределах республики для выезда к прежним местам жительства и, в частности, на Кавказ".
В вайнахском сообществе обсуждались и вырабатывались различные варианты использования новых возможностей как легальные (например, завалить правительство жалобами и просьбами, что и было впоследствии блестяще организовано закулисными чеченскими авторитетами), так и нелегальные.
"Регистрация спецпоселенцев будет проводиться один раз в год, - говорили между собой чеченцы, - поэтому можно будет поехать на Кавказ, где пожить несколько месяцев, а ко времени регистрации возвратиться к месту поселения, после чего выехать обратно. Таким образом, можно жить на Кавказе пока нас всех не освободят из спецпоселения. Теперь под предлогом выезда в пределах Казахстана мы можем побывать в Москве и на Кавказе, и об этом никто не узнает".
В ноябре 1954 года появились первые сообщения о том, некоторые спецпоселенцы, "под предлогом временного выезда в одну из областей Казахской ССР, возвращаются к прежним местам жительства, откуда они выселены".
Судьба чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе какое-то время висела на волоске. Во всяком случае новый министр внутренних дел Дудоров, позволил себе весьма скептически отозваться о перспективах чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе.
Будучи человеком пришедшим в "органы" извне, но зато близким к новому руководству страны, Дудоров, очевидно, почувствовал колебания в ЦК КПСС. Может быть, поэтому он и стал доказывать нецелесообразность восстановления чечено-ингушской автономии на Северном Кавказе.
"Учитывая, что территория, где проживали до выселения чеченцы и ингуши, - писал Дудоров в июне 1956 г., в настоящее время в основном заселена, возможность восстановления автономии для чеченцев и ингушей в пределах прежней территории является делом трудным и вряд ли осуществимым, так как возвращение чеченцев и ингушей в прежние места жительства неизбежно вызовет целый ряд нежелательных последствий".
Взамен предлагалось чисто бюрократическое решение создать автономную область (даже не республику) для чеченцев и ингушей на территории Казахстана или Киргизии. В конце концов, проект новичка-министра не понравился Хрущеву.
Это и неудивительно. Даже с чисто утилитарной точки зрения оставлять чеченцев и ингушей в Казахстане, в районах массового освоения целинных и залежных земель, а только там были свободные территории для организации автономии, было не менее опасно, чем возвращать их на родину.
"Не занятые общественно-полезным трудом, - писал по этому поводу Дудоров, - лица чеченской и ингушской национальностей ведут себя вызывающе, совершают дерзкие уголовные преступления и нарушают общественный порядок, что вызывает справедливое возмущение трудящихся". Но к подобным явлениям в целинных городах и поселках давно привыкли.
На Северном Кавказе складывалась напряженная ситуация - массовое и стихийное возвращение вайнахов к родным очагам застало власти врасплох. Центр этнических конфликтов начал перемещаться в чеченские районы, где все чаще вспыхивали конфликты между вайнахами и переселенцами, занявшими после 1944 г. их дома и земли.
В результате принятых мер дорожными отделами милиции при помощи территориальных учреждений внутренних дел к утру 8 апреля неорганизованное передвижение чеченцев и ингушей по железным дорогам было прекращено.
За 5, 6 и 7 апреля на Казанской, Куйбышевской, Уфимской, ЮжноУральской, Оренбургской, Ташкентской, Ашхабадской и некоторых других дорогах в поездах было выявлено и задержано 2139 человек.
Вместе с тем министр внутренних дел Казахской ССР доложил, что в областных центрах республики уже скопилось большое количество чеченцев и ингушей, "которые уволились с работы, продали свое имущество и настойчиво добиваются выезда к прежнему месту жительства".
По плану переселения, принятому Советом Министров РСФСР в 1957 г. в Чечню и Ингушетию должны были вернуться около 17 000 семей - 70 тысяч человек. Возвращение в Северо-Осетинскую и Дагестанскую АССР вообще не планировалось.
Но, когда в середине года (1 июля 1957 г.) подсчитали, сколько на самом деле чеченцев и ингушей прибыло на родину, оказалось, что уже вернулось в два раза больше, чем было запланировано: - 33 227 семей (132 034 чел.) в ЧИАССР, 739 семьи (3501 чел.) - в Северо-Осетинскую АССР, 753 семьи (3236 чел.) в Дагестанскую АССР.
В результате первой массовой волны репатриации на родину в 1957 г. возвратилось свыше 200 тысяч чеченцев и ингушей - против запланированных 70 тысяч!
К весне 1959 г. большинство вайнахов уехало. Оставшиеся, а их в сентябре 1960 г. было еще около 120 тысяч человек, должны были вернуться на родину не позднее 1963 г.. В их числе оказались будущие жертвы жестокого ингушского погрома и массовых беспорядков в городе Джетыгара Кустанайской области Казахской ССР.
Ингушская семья Сагадаевых (фамилия изменена) была традиционной по своему составу - многодетная (14 детей), объединявшая под одной крышей три поколения. Главе семейства, пенсионеру, было 58 лет. Двое сыновей имели "хлебные" профессии зубного техника. Один работал в больнице, другой практиковал на дому.
Два других сына были шоферами - работа, которая в провинции всегда считалась источником надежного дохода и "левых" заработков. Достаток, и немалый, в доме был. Семья купила две новых автомашины "Победа" - и одной было бы достаточно, чтобы прослыть на всю жизнь богачами.
В доме хранилось много дорогостоящих тканей, большое количество пшеницы и другие нужные и дефицитные в то время вещи, например, 138 листов кровельного железа. Все это в то время нельзя было просто купить, нужно было еще и "достать", "уметь жить", что в народном сознании ассоциируется обычно с хитростью и изворотливость, а также с некоторой "неподсудной" нечестностью.
Сыновья, если верить сообщениям милиции, держали себя как "хозяева жизни", "вели себя по отношению к гражданам вызывающе, были случаи хулиганских проявлений с их стороны".
В обвинительном заключении специально подчеркивалось, "одной из причин массового беспорядка и самосуда над лицами ингушской национальности явилось то, что пострадавшие вели подозрительный (преступный) образ жизни".
31 июля 1960 года демобилизованные матросы выпили по случаю Дня военно-морского флота и пьяные бродили по городу. Около 3 часов дня трое моряков оказались в центре города, у плотины. Там возле грузовой машины стояли Сагадаев и его друг-татарин, тоже пьяные.
Все участники конфликта, вспомнив прежние обиды, повели себя агрессивно и вызывающе. Один из моряков ударил татарина, в ответ ему до крови разбили нос. Разгореться драке помешали трое прохожих (судя по фамилиям ингуши или татары). Они разняли драчунов.
Сагадаев с товарищем уехали. А оставшиеся моряки затеяли драку с новыми противниками. На место событий прибыла милиция. Пострадавшего с разбитым носом отправили в больницу. О драке узнали его товарищи (15-20 человек) и кинулись разыскивать злополучную троицу обидчиков.
Поиски закончились неудачей. Но моряки не унимались, искали дом Сагадаевых. Милиция, предвидя недоброе, попыталась ликвидировать конфликт и задержать Сагадаева и его друга "для выяснения", но опоздала. У Сагадаевых милиционеры оказались почти одновременно с группой решительно настроенных моряков.
Когда милиция выводила Сагадаевых со двора, к ним подбежала большая группа бывших матросов и стала избивать задержанных. Те с помощью милиции вырвались и скрылись в доме. К этому времени у усадьбы уже собралась большая толпа местных жителей (от 500 до 1000 человек). Раздались призывы расправится с Сагадаевыми. Некоторые призывали к неповиновению милиции. Возбужденная толпа начала штурм дома, в окна посыпались камни и палки.
Семья готовилась к самообороне. В доме оказалось две мелкокалиберные винтовки и три охотничьих ружья, на которые у Сагадаевых имелось разрешение от милиции - очевидно будущие жертвы чувствовали себя неуютно в городе и заранее готовились защищать себя и свое добро.
В конце концов на агрессию толпы шестеро оказавшихся в доме мужчин ответили стрельбой. Кажется, стрельба велась прицельно - по морякам, которые выделялись из толпы своей формой. Одна пуля случайно задела милиционера.
По данным служебного расследование, он прибыл на место происшествия в разгар событий, увидел нескольких человек, раненых Сагадаевыми, получил легкое ранение в лицо и "открыл стрельбу из имевшегося у него служебного пистолета по дому".
Ожесточение нарастало по мере того, как выстрелами из оборонявшегося дома были ранены около 15 человек местных жителей и демобилизованных матросов (один человек впоследствии умер в больнице). Оружие оказалось и в руках нападавших. Началась ответная стрельба. К дому подъехал самосвал, под защитой его поднятого металлического кузова атакующим удалось приблизиться к забору.
В это время толпа жестоко добивала оказавшегося в беспомощном состоянии старшего Сагадаева - в отместку за раненых и убитого при штурме моряка. Оставшиеся в живых участники обороны дома готовились вырваться из окружения на машине.
Пока большая часть толпы уничтожала жилище и имущество Сагадаевых ингуши, вырвавшие из дома на машине, выехали за город и попытались скрыться. Началась погоня.
Группа матросов и местных жителей на трех грузовиках стали преследовать убегавших. И снова возникла непонятная для всех участников событий ситуация. В том же направлении на двух автомашинах ГАЗ-69 выехали и работники милиции во главе с начальником районного отделения милиции и дружинники.
Ингуши, увидев, что их преследуют, возвратились в город и попытались укрыться в здании милиции. Они ворвались в открытый кабинет начальника. Быстро собравшаяся около милиции толпа (400–500 человек) принялась бить окна, ломать двери и требовать выдачи Сагадаевых.
Те, в свою очередь, снова опять открыли стрельбу. Выстрелы, как казалось очевидцам, раздавались непрерывно. Несколько человек получили ранения. Попытки милиционеров защитить ингушей от самосуда немедленно сделали их самих объектом агрессии.
Часть толпы в служебное помещение. Была обрезана телефонная связь, обезоружен постовой милиционер, охранявший камеру предварительного заключения, избит ответственный дежурный. Участники нападения под угрозой насилия заставили начальника районного отделения милиции открыть КПЗ и другие служебные помещения.
В здании милиции и вокруг него царила полная неразбериха. Кто-то безуспешно пытался успокоить толпу, другие набросились на начальника отделения и пытались его обезоружить - собирались стрелять в ингушей, третьи останавливали нападавших.
Большинство искало ингушей. Их нашли в кабинете начальника милиции и жестоко убили. Толпа забрасывала свои жертвы камнями, топтала ногами, подкладывала под колеса автомашины и т. п.
Беспорядки в Джетыгаре, больше походили не на "обычные" целинно-новостроечные волнения, а на дореволюционный еврейский погром. Однако под оболочкой этнического конфликта скрывалась скорее уродливая эгалитаристская реакция послесталинского массового сознания на новое социальное явление - на рубеже 1950-60-х гг. его назовут "дачным капитализмом".
В послевоенном советском обществе, вылезавшем из военной разрухи и послевоенных голодовок, презрение, а иногда и беспредельная ненависть и жестокость "честных" по отношению к "умеющим жить" стали своего рода "превращенной формой" культивировавшего режимом "классового чувства".
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]