Украинское измерение Февральской революции 1917 года в Российской империи

Демонстрация на Крещатике в Киеве. Конец февраля 1917 г.

Политический класс должен готовить общество к выживанию в сопротивлении информационно намного более сильному соседу, заполняя идеологические лакуны и формулируя зеркальные ответы. В этой области освободительная борьба 1917–1921 гг. приобретет должные очертания в нашем с вами воображении и выпестованных исторических ценностях.

В связи с чем опубликован указ президента, который Кабинет министров расписал по ведомствам-исполнителям, а областные администрации впоследствии будут бодро отчитываться о его выполнении. В администрации президента были свои первоначальные разработки. Украинский институт национальной памяти при посильном участии общественности разрабатывал перечень дат и персоналий, которых следует чествовать на национальном и региональном уровнях. Все это будет раскручиваться как колесо государственной административной машины, набирающей обороты. В школах и детсадах, начиная с этого года, а уже тем более через год-два, подозреваю, будут проводить соответствующие мероприятия. Для наших детей с трех лет самыми близкими друзьями станут Михаил Грушевский, Симон Петлюра и даже Павел Скоропадский. Не забудут, конечно, о Евгении Петрушевиче и Евгении Коновальце. Ежегодные акты Злуки и Дни героев Крут будут приобретать все большие масштабы...

И это хорошо. Публичное пространство украинского общества должно заполнить декоммунизированную целину «Великой октябрьской социалистической революции» собственным содержанием. Исходя не только из опыта последних ста лет, а прежде всего из опыта последних трех. Враг у ворот, и даже уже переступил его. Политические эксперты могут апеллировать к технологиям и непостоянным рефренам информационной войны, но ясно, что Украина удержалась пока что на уровне мировоззренческих рефлексов «свой-чужой», а между тем конфликт приобрел уже системный и продолжительный характер.

Политический класс должен готовить общество к выживанию в сопротивлении информационно намного более сильному соседу, заполняя идеологические лакуны и формулируя зеркальные ответы. В этой области освободительная борьба 1917–1921 гг. приобретет должные очертания в нашем с вами воображении и выпестованных исторических ценностях. Это, конечно, если политический класс вновь не потеряется на окольный путях очередных выборов, не выработав к тому времени перечня вопросов, по поводу которых не спорят.

Не спорят по поводу обретения независимости в результате Российской революции 1917 г. в Польше, Литве, Латвии, Эстонии, Финляндии. Для этих стран была просто «Российская революция» в виде одной, пусть и продолжительной, вьюги, которая, наконец, как атмосферное явление вдруг разогнала тучи над покоренными царизмом народами. Дала шанс, хотя и оставила угрозу. Кому-то больше шансов предоставила Февральская революция, кому-то — Октябрьская. Потом были еще коллизии российской гражданской войны, но независимость 1918-го является для этих государств фактом неопровержимым.

А мы отмечаем 1991-й, хотя на 1918-й год у нас был соответствующий правовой акт IV Универсала и даже его международное признание Брестским миром с Центральными державами. Вполне надлежащий правовой прецедент, тем более на фоне иногда совершенно абсурдных политико-военно-правовых коллизий, которые в то время случались с независимыми латышами и эстонцами.

Просто у нас не сформировалось доктринальное видение украинского участия в Российской революции, и это несмотря на то, что Украинская революция была! Но мы находились в более широком контексте. Мы рисуем отдельный сюжет, не очертив свою судьбу в чужом. А они пересекаются. Если это кого-то утешит, то у самих россиян еще меньше представления о том, что произошло тогда, в 1917-м. Между февралем и октябрем никто не успел даже на часы посмотреть, а тогда вызрели толчки тектонической интриги мировой истории ХХ века. У нас этот бурный год, наступивший после трудной зимы в разгар Первой мировой войны, остается как противопехотная мина в понимании всех дальнейших событий в целом.

Нам обычно трудно дается понимание широкого контекста украинской истории некоторых времен. Очень хочется, чтобы все зависело только от нас, однако проходило все в жанре неожиданного включения коллективов физкультуры в европейскую суперлигу. Одно дело, что «коллективы» иногда очень неплохо упражнялись, а всегда хочется, чтобы свои дела решали мы сами. Но так, к сожалению, не бывает. Мир большой. И ведущие команды также вдруг испытывают катастрофические поражения.

Итак, попробуем пройтись по следам тех событий. Что такого произошло в Российской империи 100 лет назад, и почему мы до сих пор не можем с этим справиться?


Первые дни Февральской революции в Петрограде

Конец самодержавия

«В зиму 1916–1917 гг. Россия входила изнуренной морально. Брусиловское наступление окончательно подорвало веру в возможность решительного разгрома противника российской армией. Экономические трудности, вызванные поголовной мобилизацией всех трудоспособных, особенно на селе, и плохой организацией военных усилий, все больше давили на психику населения. В такой ситуации авторитет Николая II, непосредственно ответственного за поражения и человеческие потери как Верховного главнокомандующего, падал все ниже. Круги общества, близкие к правительственным, особенно были раздражены влиянием на царскую семью шамана и авантюриста Распутина. Убийство Распутина группой монархистов было крайне опасным симптомом развала власти...» (Мирослав Попович. «Красное столетие»).

Действительно, власть в тогдашней России впервые за долгое время так масштабно потеряла авторитет. Но самым угрожающим было то, что извечную харизму потеряла монархия — древний традиционный институт, воплощавший в себе национальные и цивилизационные особенности российского народа.

Издавна спорят: Николай І был детронизирован потому, что что-то делал не так, или потому, что ничего не делал? Вопрос этот, как понимаем, бессмысленный, поскольку общественных факторов и актеров было много, и карьеры даже более ловких политиканов в то время стремительно рушились. Просто речь идет о масштабе цены поражения проекта «российская самодержавная монархия».

Как традиционный институт она должна была бы стоять над событиями, а не пытаться вести их. Конечно, что-то можно возглавлять, однако брать на себя полную ответственность за то, что происходит с огромным государством в самой большой войне, — шаг достойный, но... Такую роль надо подкреплять успехами, а неудачи оставлять другим. Понятно, что так размышлять мог бы каждый внимательный наблюдатель, но тут еще имели значение недоверие к окружению царя, Распутину, немке-царице, слухи об измене в верхах, «пока мы здесь кровь проливаем».

И, разумеется, бедность и проблемы в обществе. Убийство Распутина не улучшило уже бесповоротно утраченный имидж Романовых, и отношения в верхах стали терять для общества логику и понимание. А когда общество меняется мощно и быстро, когда формируются огромные социальные ресурсы, у которых меняется мировоззрение (что и происходило с тогдашней Россией), легче всего пожертвовать традиционным институтом, который как громоотвод взял на себя весь общественный негатив и протестные настроения. Обществу психологически проще начать «новый проект», чем на ходу чинить старый, в котором оно разочаровалось.

В чем можно упрекнуть Николая ІІ именно в этот момент? Прежде всего в недооценке положения населения и гарнизона столицы или в том, что он отсутствовал в Петрограде и не смог лично что-то исправить? Но для этого у него были соответствующие чиновники, военные, телеграфная связь, железнодорожное сообщение. Вряд ли Николай ІІ был намерен выйти к народу — не был он к такому склонен. Поэтому вопрос, где именно он был во время февральских событий, второстепенный. Просто на протяжении недели сама система проходила проверку и не прошла ее. И, как всегда происходит в таких случаях, — держится 300 лет, а рушится за несколько дней.

В феврале 1917-го из-за снежных заносов прекращается подвоз продовольствия в Петроград. На заводах начинаются волнения, в городе происходят митинги и погромы хлебных магазинов. 25 февраля командующий войсками Петроградского гарнизона, военный министр и министр внутренних дел прислали Николаю ІІ, находившемуся в ставке в Могилеве, телеграмму о том, что не могут справиться с ситуацией.

Еще одну демонстрацию разгоняют уже с помощью войск, но в некоторых подразделениях возникают волнения. В такой ситуации должен был что-то сказать парламент, но на предложение создать новое правительство Дума получила указ царя сделать перерыв в работе. Таким образом, поиск компромисса и парламентский путь улаживания ситуации сделала невозможными верховная власть. 27 февраля отказываются подчиняться приказам солдаты запасных батальонов гвардейских полков — Волынского, Павловского и др. Они захватывают государственные учреждения. Образуется революционный орган — Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.

Высшее чиновничество просило царя ввести какие-то административные меры, но монарх требовал лишь прекратить волнения. А тем временем за день ситуация изменилась так, что Петроград требовал уже не смены правительства, а отречения царя. Пока Николай ІІ пытался доехать либо в столицу, либо в Псков, обязанности верховного главнокомандующего были возложены на начальника ставки генерала Алексеева, а командующие всех фронтов соглашаются с тем, что государь должен отречься в пользу цесаревича. 2 марта Николай ІІ подписывает отречение, задним числом издавая указы о назначении князя Львова председателем Совета министров, а великого князя Николая Николаевича — главнокомандующим. То есть сделал то, что могло бы изменить ситуацию несколько дней назад, но уже не теперь. Другие члены дома Романовых, имевшие право на престолонаследование, подписали отказ от претензий на трон.


Солдатская демонстрация, март 1917 г.

Куда же делась демократия? Исторический опыт трех украинских революций

Основные претензии, или пожелания, украинских историков к российским коллегам относительно интерпретации тогдашних событий в России заключаются вот в чем. Дескать, уже обработано столько источников, прошло так много времени, а какого-то «нового понимания» со времен мантры о «перерастании буржуазной революции в социалистическую» не чувствуется.

И как бы мы ни интерпретировали украинскую политическую историю новейшего времени, я бы обратил внимание на тот факт, что у нас были, по крайней мере, три условные «революционные ситуации»: 1990–1991, 2004 и 2013–2014 гг. Были в каком смысле?

Здесь не идет речь о научном анализе, речь идет об экзистенциальном опыте. О пережитом. Эти события происходили у нас на глазах, многие из нас либо участвовали в них, либо переживали. Находились в этом непредсказуемом процессе. Каждое из тех растянутых во времени событий имело свой ход, и его ощущал каждый небезразличный, и тем более постигал аналитический ум историка, который набрасывает на свою повседневность несколько исторических схем и сравнивает ее с традиционными концепциями и периодизациями голландской, двух английских, нескольких французских и трех российских революций.

Когда-то меня поразил трехтомник «Исторический опыт трех российских революций». А еще было такое шаблонное выражение: «Ленинград — родина трех революций». Но теперь я бы предложил книгу «Опыт трех украинских революций». Или четырех, если брать 1917–1921 гг. Или пяти — если вспомнить Хмельнитчину, синхронную времени Кромвеля. Сейчас мы эксклюзивны в смысле ощущения революционных процессов. Но в смысле ли их аналитического осмысления?

Если бы такую книгу написать, она поразила бы не только научные круги, но и широкую украинскую общественность. Однако я вел к тому, что наши исследователи имеют непосредственный опыт переживания и течения революционных ситуаций. В конце 2013-го я вдохновлял своих студентов-социологов: «Люди, в народ! То, что мы поймаем сейчас, является неординарной научной информацией!». Поэтому будничная цитата из 1917-го для украинского историка имеет верификацию через себя: и со мной было то же самое, по крайней мере один раз! Например, именно мои украинские коллеги весной 2014-го стали задавать вполне уместный вопрос: а какие средства коммуникации использовались 100 лет назад? Как люди узнавали, когда и куда идти, где собираться и где устраивать массовые мероприятия, революцию или переворот? Как создавались «революционные массы»? Ведь Фейсбука, телевидения и мобильной связи не было.

В тему: Падение 400-летней монархии Романовых: чему не учит история
Российский специалист по тому периоду, конечно, знает, какие были «средства», но он не очень задумается об их роли, поскольку не участвовал непосредственного в «революции». Он знает, что, согласно фактам, тогда-то и там-то было столько-то человек. А термин того времени «переагитировать» представляется интересным, но не настолько щекотливым, как для тех, кто в 2004-м агитировал милицию за идею «милиция с народом». Но все это происходило...

Конечно, мы можем прочитать об атмосфере, которая была в Петрограде тогда, в тяжелую зиму 1916–1917 гг., об эскалации насилия, отсутствии культуры компромисса и налаживания диалога, стремлении все решить сразу — насильственным способом. Это весьма выразительно описано в интервью российского историка Бориса Колотницкого: «В итоге на протяжении десятилетий перед Февральской революцией к жесткому противостоянию шла подготовка с одной и с другой стороны. Я сейчас очень много думаю о культуре конфликта. Как разные страны преодолевали кризис. Не только же в России было сложное положение во время Первой мировой войны». Но при этом он отмечает, что «Россия была полицейским государством с недостаточным количеством полиции».

То есть практика решения публичных политических споров путем насилия упиралась в конечном итоге в один фактор: у кого более мощный вооруженный ресурс. При этом роль парламента (который имел за собой лишь 12 лет работы) была минимальной — скорее, как наблюдателя социального конфликта, где одни радикалы (легитимные) выступали против других (нелегитимных). Российское общество было крайне сегментировано, и насилие решало ситуацию и до февраля 1917-го, и после.

Очень интересен вопрос ресурсов информационной гражданской войны, которая, собственно, началась вследствие Февральской революции.

Наличие немецких средств у Ленина для того, чтобы каждая рота российской армии в радиусе 200 км от Петрограда летом-осенью 1917 г. читала исключительно большевистскую «Правду» и больше ничего, — не это ли является фактором будущей победы большевиков? Мы же знаем, что в информационной войне между Россией и Украиной воюют не только люди, но и два телевизора. А представьте, если у одной стороны нет своего телевизора? Роковое увеличение численности партии большевиков в 1917-м было ярким воплощением радикализма революционного времени, но при том сама численность не является показателем дальнейшей успешности. Успехи других партий на выборах в Учредительное собрание никак не повлияли на печальную судьбу этого собрания, которое разогнал матрос Железняк. Так же, как через три месяца после этого разогнал Центральную Раду немецкий лейтенант в Киеве.

Показателем успеха в революции является овладение властно-силовыми структурами через имеющуюся тогда непостоянную демократическую процедуру. Но с намерением эту структуру рано или поздно отменить. Демократия всегда уязвима.

А фактор личности? До приезда лидера большевиков в Петроград только что выпущенные из мест не столь отдаленных, и не очень, ведущие большевики скатились на умеренные позиции, и только общеизвестные «Апрельские тезисы» Ленина вывели их на путь свержения диктатуры только что добытых демократических реалий России с целью достичь полной свободы и коммунистического будущего.

И почему никого не удивили некоторые противоречия цели и средств? Мы должны задуматься над различными форматами манипулирования социальным активом общества и сугубо социологическими аспектами рекрутирования большевистской партии, психологическими аспектами доминирования мнения Ленина: через кого, в каких словах, через какую институционализацию намерений и мобилизацию масс на их реализацию? И о внутренних отношениях в руководстве партии до того, как она получила доступ к миллионам, а перед этим была просто объединением профессиональных (но иногда неплохо обеспеченных) маргиналов в пределах политического формата даже конституционной российской монархии.

Впрочем, все эти пожелания-соображения совершенно не оригинальны, они больше для украинского читателя или коллеги. Их основательно изложил, например, Станислав Кульчицкий в первой части трехтомника «Красный вызов» еще в 2013-м. Мы оказались в витке революционных ощущений, и нас интересуют конкретные вещи, которые могли бы нам помочь, по крайней мере, историческим опытом. Поэтому я не предлагаю начинать теоретическую дискуссию о том, что произошло у нас три года назад или происходит сейчас в контексте политологии или «теории революции». Нет. Нам нужен именно исторический опыт.

Нужен ли российский контекст для Украинской революции?

В 1917 г. Февральская революция, которую называют то буржуазно-демократической, то просто демократической (последнее мне больше по душе), отменила царские запреты демократических свобод. Пьянящий дух свободы распространился из Петрограда по нитям телеграфных проводов по всем окраинам империи. Манифестации, транспаранты, пылкие речи, красные банты, неистовое ускорение жизни, нашествие бесконечных событий, эйфория... Внезапное ощущение новых перспектив, конец продолжительных депрессий и пессимизма, вера в будущее и обязательно — в светлое будущее.

Похожие события происходили и в Петрограде, и в Киеве. И там и там формировались новые органы власти, представительства, новые учреждения и службы. Новые люди занимали начальственные кабинеты и военные должности. Параллельно происходило развитие новой, как представлялось, демократической России и новой, безусловно демократической и, возможно, автономной Украины. В Киеве работала Центральная Рада, взрыв национальных чувств, развевающиеся сине-желтые флаги... Сколько времени эти два процесса могли не мешать (или способствовать) друг другу? Недолго.

Потому что когда убирают старые исторические декорации самодержавия, которое было общим врагом всех прогрессивных людей, на передний край выходят другие, более стойкие. А национальный вопрос в России был для российских либералов иногда не менее мучительным, чем для шовинистов-черносотенцев. Уже летом бурного 1917 г. украинская и российская демократии начинают ссориться в рамках демократического процесса, а события осени-зимы всем известны: российская демократия закончилась, а украинская оказалась на грани — из-за кучки экстремистов, которым демократические условия дали возможность реализовать совершенно утопические идеи. Именно они решили на много десятилетий судьбу Украины. Поэтому я призываю в ближайшие три года, когда мы будем отмечать 100 лет Нашей революции, не забывать о внешних контекстах и факторах, которые тогда погубили украинскую демократию и вообще украинское государство. Мир большой и не всегда ласков.

Автор Кирилл Галушко
Источник - Зеркало недели. Украина

Взято: vakin.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle