Восточная Пруссия. 1944 г.
---
"Пока мы дошли до Кенигсберга от полка осталось только 2 машины: штабная машина командира полка, и зам. командира полка по политчасти Остальные машины или сгорели, или были подбиты, или потонули в болоте. Тогда нас использовали как танковый десант.
Под Кенигсбергом нам дали участок для обстрела. Сам Кенигсберг был обнесен фактически рвом, защищался он 12 фортами как крепость. Нашей целью был 12-й форт. Помню он был сделан из красного кирпича, артиллерийские амбразуры были зарыты метра на два в землю. Сверху форты были бетонированы, над бетоном были слои песка и грунта, снарядам было эти все слои не пробить. Сверху на грунте были посажены деревья, что и не видно было где эти форты вообще. Перед фортами находились рвы заполненые водой. Промежутки между фортами простреливались.
При начале штурма артиллерия и авиация три дня били по этим укрепрайонам и только на четвёртый день пошла пехота. Первым брали 5-й форт. Ночью небольшая группа саперов переправилась на другую сторону и забралась во дворик форта в котором стояли миномёты.
Этих миномётчиков сапёры перестреляли, кое-где заложили взрывные заряды. Вообще эти форта взяли быстро, как будто их не было. Что мне непонятно до сих пор: в Кенигсберге был королевский замок, не очень высокое, красивое здание. Так нам по нему не велели стрелять. Куда хочешь туда и стреляй, а по нему - запрещено. А когда война уже кончилась, кажется при Хрущеве, этот замок разрушили и начали строить заново.
+++++++++++
Очень много нужно было копать. Как только займешь какой-нибудь рубеж, или переедешь, обязательно надо было закапывать машину. Командир машины постоянно находился при штабе, механика от работ освобождали совсем. Оставались наводчик, замковый и заряжающий. Вот эти 3 человека должны были самоходку каждый раз зарыть. Нормативов особых не было, но мы и сами понимали, что чем быстрее мы эту работу выполним, тем лучше это для нас. Тоже самое было и во время стрельбы. Если я плохо работаю, значит враг может поразить меня раньше чем я его.
У нас в экипаже были русские, украинцы и один узбек. Отношения были самые хорошие, дружественные. Каждый всегда приходил друг другу на выручку. Видишь, что кто-то не успевает что-то делать, значит помогаешь ему. Мне, допустим, помогали снаряды таскать, и загружать. По званиям выходило так: командир машины - лейтенант, механик-водитель - младший лейтенант, наводчик - старшина, замковый - старший сержант, и сержант - заряжающий. У нас рядовых не было, все были при звании.
Офицеры питались отдельно от нас, им давали спецпаек. А мы питались как придется, кухню обычно не ждали. В большинстве случаев кухни даже не было, питались трофеями. У нас в машине, допустим, стоял ящик галет, сверху прямо на машине валялся мешок сахарного песку. Утром встанешь, котелок сахарного песка с галетами рубанешь, и целый день есть не хочется.
Каждый месяц я получал 120 рублей. Дополнительно к этому нам платили за гвардейский знак 23 рубля, столько не платили ни за один орден. А вот за подбитые танки нам не платили.
Первое время в Восточной Пруссии мы абсолютно никого не видели. Когда мы вошли в Кенигсберг, начали появляться первые беженцы. Где-то впереди им перерезали дорогу и они возвращались назад. Ничего такого особенного не было, они к нам по-хорошему относились, и мы к ним также.
Но конфликты были. Я затрудняюсь сказать, кто этим делом занимался, но беженцев вырезали целыми семьями. Они думали, что это мы делаем, но наши такими делами не занимались. Как-то мы зашли в усадьбу, там была семья: мужчина, пожилая и молодая женщины и двое детей. Все они были убиты выстрелами. Кто это сделал трудно сказать.
+++++++++++++
Я с немцами лично не контактировал. Могу только сказать, один раз увидел немца молодого, убитого. Посмотрел и думаю, что ему нужно было. Жизнь только начинается, а он вот лежит мертвый. Ненависти к ним не было, но мы знали одно: если в бою мы его не убьём, то он убьёт нас.
Доставалось нам от них кстати крепко. Я помню один момент наступления перед И́нстербургом (Черняховском). К закату мы подъехали к этой деревне, но в неё не вошли, машины зарыли на околице. Ночевали мы даже зимой обычно на улице, прямо под машинами - натащим сена, свеху укроем плащ-палатками.
Вот и в этот раз командир машины мне и замковому говорит: сходите в сарай, принесите сено. Сарай был метров 50 длиной, с сеном, соломой. Пошли мы туда, только взяли сено, тут всё и началось. Откуда они взялись эти немцы, непонятно, повсюду стрельба. Все бегут, одни сюда, другие туда, не поймешь ничего.
Мы быстрее взяли сено в охапку и пошли туда, где наши машины. Окопались мы там капитально, кругом рвы. Ночь просидели. Утром смотрим, а наших никого нет. Мы тут одни стоим, только по рации говорят: такое-то орудие, стрелять по такой-то цели, огонь.
Потом наши пошли вперёд, и мы остались уже у нас в тылу. В месте прорыва немцы здорово укрепились. В минном поле саперы делали проход, шириной что как раз машина проходила. Первая самоходка прошла, вторая прошла, а мы на полтрака влево взяли и нарвались на мины. В борту дыра такая, что я пролезть мог. Командиру машины задницу как топором отрубило, наводчику ноги оторвало. Механика-водителя насмерть, а я со стороны взрыва был, взрывная волна пошла не прямо, а на механика водителя.
Я сидел с левой стороны а мина взорвалвсь под стеллажом. Первое время после взрыва я ничего не слышал, ощущение такое, как будто весь в огне. Из уха текёт кровь, левая половина вся в земле, гари и копоти. Первая мысль была: ну всё, отвоевался. Минут через 10-15 начал немножко приходить в себя, стал слышать на одно ухо. Привели меня в санчать, оказалось у меня лопнули барабанные перепонки." - из воспоминаний сержанта Гвардейского 43-го Днепровского орденов Кутузова и Суворова, Кантемировского тяжелосамоходного артиллерийскомго полка Д.Т. Кирячека.
Под Кенигсбергом нам дали участок для обстрела. Сам Кенигсберг был обнесен фактически рвом, защищался он 12 фортами как крепость. Нашей целью был 12-й форт. Помню он был сделан из красного кирпича, артиллерийские амбразуры были зарыты метра на два в землю. Сверху форты были бетонированы, над бетоном были слои песка и грунта, снарядам было эти все слои не пробить. Сверху на грунте были посажены деревья, что и не видно было где эти форты вообще. Перед фортами находились рвы заполненые водой. Промежутки между фортами простреливались.
При начале штурма артиллерия и авиация три дня били по этим укрепрайонам и только на четвёртый день пошла пехота. Первым брали 5-й форт. Ночью небольшая группа саперов переправилась на другую сторону и забралась во дворик форта в котором стояли миномёты.
Этих миномётчиков сапёры перестреляли, кое-где заложили взрывные заряды. Вообще эти форта взяли быстро, как будто их не было. Что мне непонятно до сих пор: в Кенигсберге был королевский замок, не очень высокое, красивое здание. Так нам по нему не велели стрелять. Куда хочешь туда и стреляй, а по нему - запрещено. А когда война уже кончилась, кажется при Хрущеве, этот замок разрушили и начали строить заново.
+++++++++++
Очень много нужно было копать. Как только займешь какой-нибудь рубеж, или переедешь, обязательно надо было закапывать машину. Командир машины постоянно находился при штабе, механика от работ освобождали совсем. Оставались наводчик, замковый и заряжающий. Вот эти 3 человека должны были самоходку каждый раз зарыть. Нормативов особых не было, но мы и сами понимали, что чем быстрее мы эту работу выполним, тем лучше это для нас. Тоже самое было и во время стрельбы. Если я плохо работаю, значит враг может поразить меня раньше чем я его.
У нас в экипаже были русские, украинцы и один узбек. Отношения были самые хорошие, дружественные. Каждый всегда приходил друг другу на выручку. Видишь, что кто-то не успевает что-то делать, значит помогаешь ему. Мне, допустим, помогали снаряды таскать, и загружать. По званиям выходило так: командир машины - лейтенант, механик-водитель - младший лейтенант, наводчик - старшина, замковый - старший сержант, и сержант - заряжающий. У нас рядовых не было, все были при звании.
Офицеры питались отдельно от нас, им давали спецпаек. А мы питались как придется, кухню обычно не ждали. В большинстве случаев кухни даже не было, питались трофеями. У нас в машине, допустим, стоял ящик галет, сверху прямо на машине валялся мешок сахарного песку. Утром встанешь, котелок сахарного песка с галетами рубанешь, и целый день есть не хочется.
Каждый месяц я получал 120 рублей. Дополнительно к этому нам платили за гвардейский знак 23 рубля, столько не платили ни за один орден. А вот за подбитые танки нам не платили.
Первое время в Восточной Пруссии мы абсолютно никого не видели. Когда мы вошли в Кенигсберг, начали появляться первые беженцы. Где-то впереди им перерезали дорогу и они возвращались назад. Ничего такого особенного не было, они к нам по-хорошему относились, и мы к ним также.
Но конфликты были. Я затрудняюсь сказать, кто этим делом занимался, но беженцев вырезали целыми семьями. Они думали, что это мы делаем, но наши такими делами не занимались. Как-то мы зашли в усадьбу, там была семья: мужчина, пожилая и молодая женщины и двое детей. Все они были убиты выстрелами. Кто это сделал трудно сказать.
+++++++++++++
Я с немцами лично не контактировал. Могу только сказать, один раз увидел немца молодого, убитого. Посмотрел и думаю, что ему нужно было. Жизнь только начинается, а он вот лежит мертвый. Ненависти к ним не было, но мы знали одно: если в бою мы его не убьём, то он убьёт нас.
Доставалось нам от них кстати крепко. Я помню один момент наступления перед И́нстербургом (Черняховском). К закату мы подъехали к этой деревне, но в неё не вошли, машины зарыли на околице. Ночевали мы даже зимой обычно на улице, прямо под машинами - натащим сена, свеху укроем плащ-палатками.
Вот и в этот раз командир машины мне и замковому говорит: сходите в сарай, принесите сено. Сарай был метров 50 длиной, с сеном, соломой. Пошли мы туда, только взяли сено, тут всё и началось. Откуда они взялись эти немцы, непонятно, повсюду стрельба. Все бегут, одни сюда, другие туда, не поймешь ничего.
Мы быстрее взяли сено в охапку и пошли туда, где наши машины. Окопались мы там капитально, кругом рвы. Ночь просидели. Утром смотрим, а наших никого нет. Мы тут одни стоим, только по рации говорят: такое-то орудие, стрелять по такой-то цели, огонь.
Потом наши пошли вперёд, и мы остались уже у нас в тылу. В месте прорыва немцы здорово укрепились. В минном поле саперы делали проход, шириной что как раз машина проходила. Первая самоходка прошла, вторая прошла, а мы на полтрака влево взяли и нарвались на мины. В борту дыра такая, что я пролезть мог. Командиру машины задницу как топором отрубило, наводчику ноги оторвало. Механика-водителя насмерть, а я со стороны взрыва был, взрывная волна пошла не прямо, а на механика водителя.
Я сидел с левой стороны а мина взорвалвсь под стеллажом. Первое время после взрыва я ничего не слышал, ощущение такое, как будто весь в огне. Из уха текёт кровь, левая половина вся в земле, гари и копоти. Первая мысль была: ну всё, отвоевался. Минут через 10-15 начал немножко приходить в себя, стал слышать на одно ухо. Привели меня в санчать, оказалось у меня лопнули барабанные перепонки." - из воспоминаний сержанта Гвардейского 43-го Днепровского орденов Кутузова и Суворова, Кантемировского тяжелосамоходного артиллерийскомго полка Д.Т. Кирячека.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]