Как Сталин Булгакова от украинцев защищал
---
12 февраля 1929 года состоялась встреча Генерального секретаря ЦК ВКП(б) с группой украинских писателей, прибывших на Неделю украинской литературы в Москве и настаивавших на неотложном свидании.
Сталин. Я думаю, смешивать тезис об уничтожении национального гнета и национального антагонизма с тезисом уничтожения национального различия никак нельзя. Это две вещи различные. Раньше путали Дагестан с Туркменистаном, теперь перестали. Путали Белоруссию с Украиной — теперь перестали.
Голос с места. Товарищ Сталин, как вопрос с Курской, Воронежской губерниями и Кубанью в той части, где есть украинцы? Они хотят присоединиться к Украине.
Сталин. Этот вопрос не касается судьбы русской или национальной культуры.
Голос с места. Он не касается, но он ускорит дальнейшее развитие культуры там, в этих местностях.
Сталин. Этот вопрос несколько раз обсуждался у нас, так как часто слишком меняем границы. (Смех.) Слишком часто меняем границы — это производит плохое впечатление и внутри страны и вне страны.Одно время Милюков даже писал за границей: что такое СССР, [если] нет никаких границ, любая республика может выйти из состава СССР, когда она захочет, есть ли это государство или нет? 140 миллионов населения сегодня, а завтра 100 миллионов населения. Внутри мы относимся осторожнее к этому вопросу, потому что у некоторых русских это вызывает большой отпор. С этим надо считаться, с точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы. Конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины и РСФСР. У нас каждый раз, когда такой вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и так далее. (Смех.) Это вопрос чисто практический. Он раза два у нас стоял. Мы его отложили — очень часто меняются границы. (...) Я не знаю, как население этих губерний, хочет присоединиться к Украине? (Голоса: Хочет.) А у нас есть сведения, что не хочет. (Голоса: Хочет, хочет.) Есть у нас одни сведения, что хочет, есть и другие сведения — что не хочет .
Но вернемся к основной теме.
Голос с места. Вы говорили о “Днях Турбиных”. Мы видели эту пьесу. Для меня лично и многих других товарищей [существует] некоторое иное освещение этого вопроса. Там есть одна часть, в этой пьесе. Там освещено восстание против гетмана. Это революционное восстание показано в ужасных тонах, под руководством Петлюры, в то время когда это было революционное восстание масс, проходившее не под руководством Петлюры, а под большевистским руководством. Вот такое историческое искажение революционного восстания, а с другой стороны — изображение крестьянского повстанческого [движения] как (пропуск в стенограмме) по-моему, со сцены Художественного театра не может быть допущено, и если положительным является, что большевики принудили интеллигенцию прийти к сменовеховству, то, но всяком случае, такое изображение революционного движения и украинских борющихся масс не может быть допущено.
Каганович. Единая неделимая выпирает. (Шум, разговоры.)
Десняк . Когда я смотрел “Дни Турбиных”, мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо.
Голос с места. Почему артисты говорят по-немецки чисто немецким языком и считают вполне допустимым коверкать украинский язык, издеваясь над этим языком? Это просто антихудожественно. (...)
Голос с места. (...) Дело не в этом. Но вот, кроме того впечатления от “Дней Турбиных”, о котором говорил товарищ Сталин, у зрителя остается еще другое впечатление. Эта пьеса как бы говорит: смотрите, вы, которые психологически нас поддерживаете, которые классово с нами спаяны,— мы проиграли сражение только потому, что не были как следует организованы, не имели организованной массы, и несмотря на то, что мы были благородными и честными людьми мы все-таки благодаря неорганизованности погибли. Кроме впечатления, указанного товарищем Сталиным, остается и это второе впечатление. И если эта пьеса производит некоторое позитивное впечатление, то она производит и обратное впечатление социально, классово враждебной нам силы.
Сталин. Насчет некоторых артистов, которые по-немецки говорят чисто, а по-украински коверкают. Действительно, имеется тенденция пренебрежительного отношения к украинскому языку. (...) Я могу назвать ряд резолюций ЦК нашей партии, где коммунисты обвиняются в великодержавном шовинизме.
Голос с места. Стало почти традицией в русском театре выводить украинцев какими-то дураками или бандитами. В “Шторме”, например, украинец выведен настоящим бандитом.
Сталин. Возможно. Но, между прочим, это зависит и от вас. Недавно, полгода тому назад, здесь в Москве было празднество, и украинцы, как они выражались, созвали свою колонию в Большом театре. На празднестве были выступления артистов украинских. (Голос с места: Артистов из пивных набрали?) Были от вас певцы и бандуристы. Участвовала та группа, которую рекомендовали из Харькова. (...) Но вот произошел такой инцидент. Дирижер стоит в большом смущении — на каком ему языке говорить? На французском можно? Может быть, на немецком? Мы спрашиваем: а вы на украинском говорите? Говорю. Так на украинском и объявляйте, что вы будете исполнять. (...) На французском он может свободно говорить, на немецком тоже, а вот на украинском стесняется, боится, как бы ему не попало. Так что, товарищи, от вас тоже много зависит. Конечно, артисты не будут коверкать язык, если вы их как следует обругаете, если вы сами будете организовывать вот такие приезды, встречи и прочее. (...) Вы тоже виноваты. Насчет “Дней Турбиных” — я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш. (...) Но что же, несмотря на то, что это штука антисоветская, из этой штуки можно вынести?
Это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно. (Голос с места: С надеждой на перерождение.) Может быть, но вы должны признать, что и Турбин сам, и остатки его группы говорят: “Народ против нас, руководители наши продались. Ничего не остается, как покориться”. Нет другой силы. Это тоже нужно признать. Почему такие пьесы ставятся? Потому что своих настоящих .пьес мало или вовсе нет. Я против того, чтобы огульно отрицать все в “Днях Турбиных”, чтобы говорить об этой пьесе как о пьесе, дающей только отрицательные результаты. Я считаю, что она в основном все же плюсов дает больше, чем минусов. Вот что пишет товарищ Петренко: “Дни Турбиных”... (цитата не приведена). Вы чего хотите, собственно?
Петренко. Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы.
Голос с места. Это единодушное мнение.
Голос с места. А вместо этой пьесы пустить пьесу Киршона о бакинских комиссарах.
Сталин. Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорока-миллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — с нашей стороны, со стороны марксистов,— значит отвлекаться от действительности. Вопрос можно задать?
Голос с места. Пожалуйста.
Сталин. Вы как, за то, чтобы ставились пьесы вроде “Горячего сердца” Островского?
Голос с места. Она устарела. Дело в том, что мы ставим классические вещи.
Сталин. Слово “классический” вам не поможет. Рабочий не знает, классическая ли это вещь или не классическая, а смотрит то, что ему нравится.
Голос с места. Островского вещи вредны.
Сталин. Как вам сказать! А вот “Дядя Ваня” — вредная вещь?
Голос с места. Тоже вредная. (...)
Голос с места. Неверный подход, когда говорят, что все несовременное можно ставить.
Сталин. Так нельзя. А “Князь Игорь”? Можно его ставить? Как вы думаете? Снять, может быть, эту вещь?
Голос с места. Нет.
Сталин. Почему? Очень хорошо идет “Князь Игорь”?
Голос с места. Нет, но у нас оперный репертуар небогатый.
Сталин. Значит, вы считаетесь с тем, есть ли репертуар свой или нет?
Голос с места. Считаемся.
Сталин. Уверяю вас, что “Дядя Ваня” и “Князь Игорь”, “Дон Кихот” и все произведения Островского — они вредны. И полезны, и вредны, уверяю вас. Есть несколько абсолютно полезных вещей. Я могу назвать несколько штук: Билль-Белоцерковского две вещи, я “Шторма” не видел. Во всяком случае, “Голос недр” — хорошая штука, затем Киршона "Рельсы гудят", пожалуй, "Разлом", хотя надо вам сказать, что там не все в чистом виде. И затем “Бронепоезд”. (...) Неужели только и ставить эти четыре пьесы? (...) Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть. Конечно, если белогвардеец посмотрит “Дни Турбиных”, едва ли он будет доволен, не будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое — вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства, безусловно, это отрицательная сторона, безобразное изображение украинцев — это безобразная сторона, но есть и другая сторона.
Каганович. Между прочим, это Главрепертком мог бы исправить.
Сталин. Я не считаю Главрепертком центром художественного творчества. Он часто ошибается. (...) Вы хотите, чтобы он (Булгаков.— Лет.) настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом — этого нельзя требовать. Нет пьес. Возьмите репертуар Художественного театра. Что там ставят? “У врат царства”, “Горячее сердце”, “Дядя Ваня”, “Женитьба Фигаро”. (Голос с места: А это хорошая вещь?) Чем? Это пустяковая, бессодержательная вещь. Шутки дармоедов и их прислужников. (...) Вы, может быть, будете защищать воинство Петлюры? (Голос с места: Нет, зачем?) Вы не можете сказать, что с Петлюрой пролетарии шли. (Голос с места: В этом восстании большевики участвовали против гетмана. Это восстание против гетмана.) Штаб петлюровский если взять, что он, плохо изображен? (Голос с места: Мы не обижаемся за Петлюру.) Там есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше.
Каганович. Товарищи, все-таки, я думаю, давайте с “Днями Турбиных” кончим.
Голос с места. Вы несколько разговорились по вопросу о том, что целый ряд обид в области культурной и иной жизни, которые имеются в отношении Украины, что тут виноваты сами украинцы, которые недостаточно выдвигают этот вопрос. (Сталин: И украинцы.) У нас такое впечатление и убеждение, что формула XII съезда о том, что основная опасность — это великодержавный шовинизм и что с этой опасностью нужно бороться,— эта формула прекрасно усвоена у нас на Украине, усвоено и то, что одновременно нужно бороться и с местным шовинизмом. Но эта формула плохо усвоена в руководящих органах, даже в Москве. (...) На Украине мы имели такую конкретную форму — шумскизм — и вели с ним борьбу. А в практике московской работы и работы в РСФСР этого нет, хотя фактов шовинизма в отношении Украины можно найти много. [...]
Сталин. У вас получается нечто вроде декларации. Я несколько раз беседовал с товарищами Петровским, Чубарем и Кагановичем [36], когда он работал на Украине. Они высказывали недовольство тем, что в наркоматских аппаратах проявляют полное пренебрежение к хозяйственным и культурным нуждам Украины. Эти товарищи могут подтвердить это. Я каждый раз ставил вопрос — назовите хоть одно лицо, чтобы его можно было высечь на глазах у всех. (...) Назовите хоть одного человека, который пренебрежительно [относится] к интересам Украины.
Голос с места. Я могу рассказать, как конфисковали украинскую литературу в Москве (...).
Сталин. Я спрашивал товарищей Чубаря, Кагановича и Петровского, и ни разу они не попытались назвать хоть кого-нибудь. Они всякий раз сговаривались и ни разу не назвали никого. (...) У нас имеются по этому вопросу постановления и решения партии и Советской власти. (...) Мало принять решения, надо их усвоить, мало усвоить, надо их переварить. Некоторые не усваивают вообще, не подчиняются, не хотят. (...) Назовите таких людей, таких шовинистов, которые бы проводили великодержавную политику. Вы назвали Свидерского. Может быть, напишете?
Голоса. Мы пришлем заявление.
Сталин. Я думаю, что он не главный, Свидерский, и это не главное, что вас беспокоит.
Голос с места. Есть стенограмма партийного совещания. Если вы поинтересуетесь фактами, то я думаю, что эта стенограмма даст вам кое-что. (...)
Голос с места. Трудно поймать великодержавного шовиниста за хвост.
Сталин. Извините, очень легко, если он только отмахивается декларациями. Вот, собственно, все вопросы.
Каганович. Итак, беседа с товарищем Сталиным сводится к тому, что надо, чтобы вы и все украинцы подошли к вопросам союзного строительства, к своим претензиям не с точки зрения критики, а с точки зрения органического внедрения и предъявления определенных требований. Это абсолютно правильно, и то, что вы приехали к нам в Москву, я убежден, свидетельствует о том, что мы продвигаемся вперед. Но нельзя отрицать того факта, что среди украинских писателей были известные настроения.
Сталин. Они чувствуют себя как гости, в то время когда они должны чувствовать себя хозяевами.
Каганович. Надо приезжать не только в гости, а надо органически взяться за дело, добиться переводов и так далее (...). Я думаю, что ваш приезд сюда во многом поможет, во многом сблизит нас. Вы видите, что политика партии и центральных советских учреждений совершенно определенная. Национальная политика в ЦК совершенно определенна, вы это знаете прекрасно. И что ясно видно из выступления товарища Сталина — общая линия, которую мы проводили на Украине и которую проводим.
Сталин. Я думаю, смешивать тезис об уничтожении национального гнета и национального антагонизма с тезисом уничтожения национального различия никак нельзя. Это две вещи различные. Раньше путали Дагестан с Туркменистаном, теперь перестали. Путали Белоруссию с Украиной — теперь перестали.
Голос с места. Товарищ Сталин, как вопрос с Курской, Воронежской губерниями и Кубанью в той части, где есть украинцы? Они хотят присоединиться к Украине.
Сталин. Этот вопрос не касается судьбы русской или национальной культуры.
Голос с места. Он не касается, но он ускорит дальнейшее развитие культуры там, в этих местностях.
Сталин. Этот вопрос несколько раз обсуждался у нас, так как часто слишком меняем границы. (Смех.) Слишком часто меняем границы — это производит плохое впечатление и внутри страны и вне страны.Одно время Милюков даже писал за границей: что такое СССР, [если] нет никаких границ, любая республика может выйти из состава СССР, когда она захочет, есть ли это государство или нет? 140 миллионов населения сегодня, а завтра 100 миллионов населения. Внутри мы относимся осторожнее к этому вопросу, потому что у некоторых русских это вызывает большой отпор. С этим надо считаться, с точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы. Конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины и РСФСР. У нас каждый раз, когда такой вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и так далее. (Смех.) Это вопрос чисто практический. Он раза два у нас стоял. Мы его отложили — очень часто меняются границы. (...) Я не знаю, как население этих губерний, хочет присоединиться к Украине? (Голоса: Хочет.) А у нас есть сведения, что не хочет. (Голоса: Хочет, хочет.) Есть у нас одни сведения, что хочет, есть и другие сведения — что не хочет .
Но вернемся к основной теме.
Голос с места. Вы говорили о “Днях Турбиных”. Мы видели эту пьесу. Для меня лично и многих других товарищей [существует] некоторое иное освещение этого вопроса. Там есть одна часть, в этой пьесе. Там освещено восстание против гетмана. Это революционное восстание показано в ужасных тонах, под руководством Петлюры, в то время когда это было революционное восстание масс, проходившее не под руководством Петлюры, а под большевистским руководством. Вот такое историческое искажение революционного восстания, а с другой стороны — изображение крестьянского повстанческого [движения] как (пропуск в стенограмме) по-моему, со сцены Художественного театра не может быть допущено, и если положительным является, что большевики принудили интеллигенцию прийти к сменовеховству, то, но всяком случае, такое изображение революционного движения и украинских борющихся масс не может быть допущено.
Каганович. Единая неделимая выпирает. (Шум, разговоры.)
Десняк . Когда я смотрел “Дни Турбиных”, мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо.
Голос с места. Почему артисты говорят по-немецки чисто немецким языком и считают вполне допустимым коверкать украинский язык, издеваясь над этим языком? Это просто антихудожественно. (...)
Голос с места. (...) Дело не в этом. Но вот, кроме того впечатления от “Дней Турбиных”, о котором говорил товарищ Сталин, у зрителя остается еще другое впечатление. Эта пьеса как бы говорит: смотрите, вы, которые психологически нас поддерживаете, которые классово с нами спаяны,— мы проиграли сражение только потому, что не были как следует организованы, не имели организованной массы, и несмотря на то, что мы были благородными и честными людьми мы все-таки благодаря неорганизованности погибли. Кроме впечатления, указанного товарищем Сталиным, остается и это второе впечатление. И если эта пьеса производит некоторое позитивное впечатление, то она производит и обратное впечатление социально, классово враждебной нам силы.
Сталин. Насчет некоторых артистов, которые по-немецки говорят чисто, а по-украински коверкают. Действительно, имеется тенденция пренебрежительного отношения к украинскому языку. (...) Я могу назвать ряд резолюций ЦК нашей партии, где коммунисты обвиняются в великодержавном шовинизме.
Голос с места. Стало почти традицией в русском театре выводить украинцев какими-то дураками или бандитами. В “Шторме”, например, украинец выведен настоящим бандитом.
Сталин. Возможно. Но, между прочим, это зависит и от вас. Недавно, полгода тому назад, здесь в Москве было празднество, и украинцы, как они выражались, созвали свою колонию в Большом театре. На празднестве были выступления артистов украинских. (Голос с места: Артистов из пивных набрали?) Были от вас певцы и бандуристы. Участвовала та группа, которую рекомендовали из Харькова. (...) Но вот произошел такой инцидент. Дирижер стоит в большом смущении — на каком ему языке говорить? На французском можно? Может быть, на немецком? Мы спрашиваем: а вы на украинском говорите? Говорю. Так на украинском и объявляйте, что вы будете исполнять. (...) На французском он может свободно говорить, на немецком тоже, а вот на украинском стесняется, боится, как бы ему не попало. Так что, товарищи, от вас тоже много зависит. Конечно, артисты не будут коверкать язык, если вы их как следует обругаете, если вы сами будете организовывать вот такие приезды, встречи и прочее. (...) Вы тоже виноваты. Насчет “Дней Турбиных” — я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш. (...) Но что же, несмотря на то, что это штука антисоветская, из этой штуки можно вынести?
Это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно. (Голос с места: С надеждой на перерождение.) Может быть, но вы должны признать, что и Турбин сам, и остатки его группы говорят: “Народ против нас, руководители наши продались. Ничего не остается, как покориться”. Нет другой силы. Это тоже нужно признать. Почему такие пьесы ставятся? Потому что своих настоящих .пьес мало или вовсе нет. Я против того, чтобы огульно отрицать все в “Днях Турбиных”, чтобы говорить об этой пьесе как о пьесе, дающей только отрицательные результаты. Я считаю, что она в основном все же плюсов дает больше, чем минусов. Вот что пишет товарищ Петренко: “Дни Турбиных”... (цитата не приведена). Вы чего хотите, собственно?
Петренко. Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы.
Голос с места. Это единодушное мнение.
Голос с места. А вместо этой пьесы пустить пьесу Киршона о бакинских комиссарах.
Сталин. Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорока-миллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — с нашей стороны, со стороны марксистов,— значит отвлекаться от действительности. Вопрос можно задать?
Голос с места. Пожалуйста.
Сталин. Вы как, за то, чтобы ставились пьесы вроде “Горячего сердца” Островского?
Голос с места. Она устарела. Дело в том, что мы ставим классические вещи.
Сталин. Слово “классический” вам не поможет. Рабочий не знает, классическая ли это вещь или не классическая, а смотрит то, что ему нравится.
Голос с места. Островского вещи вредны.
Сталин. Как вам сказать! А вот “Дядя Ваня” — вредная вещь?
Голос с места. Тоже вредная. (...)
Голос с места. Неверный подход, когда говорят, что все несовременное можно ставить.
Сталин. Так нельзя. А “Князь Игорь”? Можно его ставить? Как вы думаете? Снять, может быть, эту вещь?
Голос с места. Нет.
Сталин. Почему? Очень хорошо идет “Князь Игорь”?
Голос с места. Нет, но у нас оперный репертуар небогатый.
Сталин. Значит, вы считаетесь с тем, есть ли репертуар свой или нет?
Голос с места. Считаемся.
Сталин. Уверяю вас, что “Дядя Ваня” и “Князь Игорь”, “Дон Кихот” и все произведения Островского — они вредны. И полезны, и вредны, уверяю вас. Есть несколько абсолютно полезных вещей. Я могу назвать несколько штук: Билль-Белоцерковского две вещи, я “Шторма” не видел. Во всяком случае, “Голос недр” — хорошая штука, затем Киршона "Рельсы гудят", пожалуй, "Разлом", хотя надо вам сказать, что там не все в чистом виде. И затем “Бронепоезд”. (...) Неужели только и ставить эти четыре пьесы? (...) Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть. Конечно, если белогвардеец посмотрит “Дни Турбиных”, едва ли он будет доволен, не будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое — вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства, безусловно, это отрицательная сторона, безобразное изображение украинцев — это безобразная сторона, но есть и другая сторона.
Каганович. Между прочим, это Главрепертком мог бы исправить.
Сталин. Я не считаю Главрепертком центром художественного творчества. Он часто ошибается. (...) Вы хотите, чтобы он (Булгаков.— Лет.) настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом — этого нельзя требовать. Нет пьес. Возьмите репертуар Художественного театра. Что там ставят? “У врат царства”, “Горячее сердце”, “Дядя Ваня”, “Женитьба Фигаро”. (Голос с места: А это хорошая вещь?) Чем? Это пустяковая, бессодержательная вещь. Шутки дармоедов и их прислужников. (...) Вы, может быть, будете защищать воинство Петлюры? (Голос с места: Нет, зачем?) Вы не можете сказать, что с Петлюрой пролетарии шли. (Голос с места: В этом восстании большевики участвовали против гетмана. Это восстание против гетмана.) Штаб петлюровский если взять, что он, плохо изображен? (Голос с места: Мы не обижаемся за Петлюру.) Там есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше.
Каганович. Товарищи, все-таки, я думаю, давайте с “Днями Турбиных” кончим.
Голос с места. Вы несколько разговорились по вопросу о том, что целый ряд обид в области культурной и иной жизни, которые имеются в отношении Украины, что тут виноваты сами украинцы, которые недостаточно выдвигают этот вопрос. (Сталин: И украинцы.) У нас такое впечатление и убеждение, что формула XII съезда о том, что основная опасность — это великодержавный шовинизм и что с этой опасностью нужно бороться,— эта формула прекрасно усвоена у нас на Украине, усвоено и то, что одновременно нужно бороться и с местным шовинизмом. Но эта формула плохо усвоена в руководящих органах, даже в Москве. (...) На Украине мы имели такую конкретную форму — шумскизм — и вели с ним борьбу. А в практике московской работы и работы в РСФСР этого нет, хотя фактов шовинизма в отношении Украины можно найти много. [...]
Сталин. У вас получается нечто вроде декларации. Я несколько раз беседовал с товарищами Петровским, Чубарем и Кагановичем [36], когда он работал на Украине. Они высказывали недовольство тем, что в наркоматских аппаратах проявляют полное пренебрежение к хозяйственным и культурным нуждам Украины. Эти товарищи могут подтвердить это. Я каждый раз ставил вопрос — назовите хоть одно лицо, чтобы его можно было высечь на глазах у всех. (...) Назовите хоть одного человека, который пренебрежительно [относится] к интересам Украины.
Голос с места. Я могу рассказать, как конфисковали украинскую литературу в Москве (...).
Сталин. Я спрашивал товарищей Чубаря, Кагановича и Петровского, и ни разу они не попытались назвать хоть кого-нибудь. Они всякий раз сговаривались и ни разу не назвали никого. (...) У нас имеются по этому вопросу постановления и решения партии и Советской власти. (...) Мало принять решения, надо их усвоить, мало усвоить, надо их переварить. Некоторые не усваивают вообще, не подчиняются, не хотят. (...) Назовите таких людей, таких шовинистов, которые бы проводили великодержавную политику. Вы назвали Свидерского. Может быть, напишете?
Голоса. Мы пришлем заявление.
Сталин. Я думаю, что он не главный, Свидерский, и это не главное, что вас беспокоит.
Голос с места. Есть стенограмма партийного совещания. Если вы поинтересуетесь фактами, то я думаю, что эта стенограмма даст вам кое-что. (...)
Голос с места. Трудно поймать великодержавного шовиниста за хвост.
Сталин. Извините, очень легко, если он только отмахивается декларациями. Вот, собственно, все вопросы.
Каганович. Итак, беседа с товарищем Сталиным сводится к тому, что надо, чтобы вы и все украинцы подошли к вопросам союзного строительства, к своим претензиям не с точки зрения критики, а с точки зрения органического внедрения и предъявления определенных требований. Это абсолютно правильно, и то, что вы приехали к нам в Москву, я убежден, свидетельствует о том, что мы продвигаемся вперед. Но нельзя отрицать того факта, что среди украинских писателей были известные настроения.
Сталин. Они чувствуют себя как гости, в то время когда они должны чувствовать себя хозяевами.
Каганович. Надо приезжать не только в гости, а надо органически взяться за дело, добиться переводов и так далее (...). Я думаю, что ваш приезд сюда во многом поможет, во многом сблизит нас. Вы видите, что политика партии и центральных советских учреждений совершенно определенная. Национальная политика в ЦК совершенно определенна, вы это знаете прекрасно. И что ясно видно из выступления товарища Сталина — общая линия, которую мы проводили на Украине и которую проводим.
Взято: skif-tag.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]