Как жилось советским крестьянам между войнами. 1920-1940 г.
---
"В 1918 году летом в наше село пришли красные войска. Все они были к нам доброжелательны. Ненавидели богатеев и попов. В 7 км от села было поместье вдовы Садомчихи. Рассказывали, что имущество и продовольствие этой помещицы красные раздали бедноте. А ее вывезли в степь и расстреляли.
Землю стали делить поровну. Корм для коней для нужд армии брали только у богатых. А тех, у кого было не более 2 лошадей, не трогали. Вот только селянам страшно не нравилось, что они не верили в Бога. Появилась песня: "Ленин Троцкого спросил, чем ты бороду красил" и т.д.
Видел я на перроне станции Каяла отряд командира Маруси и саму Марусю. Все в кубанках, с нагайками. Хлопают себя по голенищам. Едут на подводах и бросают нам, пацанам, орехи. Заходят в дом, бросают на стол "штуку" материи и кричат, - давай самогон!
Для нас они были большевиками, у Маруси был отряд анархистов. Они помогали Красной армии, а, значит, думали мы, были против белоказаков. Позже, в 20-х годах я видел ту же Марусю на перроне станции Батайск с орденом Красного Знамени. Она выкрикивала: "руби налево, руби направо". Говорят, помешалась.
Видел эшелон солдат и с ними Сорокина. Когда я работал в Пятигорске, рассказывали, что Сорокин расстреливал видных коммунистов, в честь которых в городе были названы улицы - Крайнева, Кочуры и других. Сам Сорокин был расстрелян ревтрибуналом южного фронта красных во главе с Орджоникидзе.
Через наше село проходила основная северо-кавказская железная дорога, соединяющая Ростов с югом России. Какие только войска не проходили через наше село. В основном те, что шли со стороны Батайска на юг. Видел я и Троцкого. Его вагон отцепили у нас на станции. Второй вагон сопровождения был с собаками.
В 1918 году белые бомбили село, когда в нем были красные. Это были одиночные самолеты с подвешенными бомбами. Одна такая упала на нашем углу и ранила соседок, а наш деревянный забор был пробит осколками. В 1919 году в село ворвались белоказачьи отряды, которые грабили всех подряд.
Забирали лошадей у всех подчистую. А потом началась безжалостная расправа. За малейшие провинности, которые и провинностями то назвать было трудно, сгоняли толпами, секли плетьми. Многих загоняли в сараи и амбары и там держали взаперти, а потом вывозили за село и там рубили саблями. Жестокости не было предела.
Так погибли два наших соседа. Одного убили за то, что у него при обыске нашли пустую гильзу от патрона. А второй был мальчик с фамилией Молчанов. Однофамилец с двумя коммунистами, которые были с отрядом красных в нашем селе, но отступили. По деревне шел сплошной разгул пьяного казачья.
Это были дикари хуже войск Чингисхана. Полютовав, казаки ушли. На смену им пришли регулярные войска Деникина. Они смертельно ненавидели большевиков. Здесь всех хватало: и умных, и дурных.
Однажды на Крещение выпустили голубей и стали стрелять в них. В деревне такой обычай был. У нас в хате было 5 солдат. Демобилизованные крестьяне из России. Один солдат выстрелил из винтовки. Тогда во двор влетел офицер в бурке. Выстроил солдат и спросил, кто стрелял. Солдат сознался. Его избили. Посадили на гауптвахту и добавили еще 20 шомполов.
Однако такими зверствами, как казаки, они не занимались. Когда деникинцы уходили, у нас на полатях спрятались два солдата, которые потом перешли к красным. Белые ушли, снова пришли красные, но уже навсегда.
Но эта "армия" была в разорванных шинелях, голодная и полураздетая. У одного солдата я видел на одной ноге - лапоть, а на другой - ботинок. Но в нашем селе белых ненавидели все - от мала до велика. Но ненавидели также и тех, кто в Бога не верил. За надругательство над Богом могли разорвать.
Еще в 1920 году у нас было 2 лошади, жеребенок и корова, и мы по-настоящему занялись земледелием. Но чтобы вспахать и засеять землю, двух лошадей было мало, и мы объединились с соседями, у которых тоже было две лошади. Обработали два поля. Посеяли только одной пшеницы 6 га. Работали до поздней осени. Но с весны до осени 1921 года не было ни одного дождя и с 6 га мы собрали всего два пуда пшеницы.
Поэтому к 1921 году все наше хозяйство пошло прахом, и мы остались нищими. С этого времени пошли работать у богатых. Работала вся семья, но сытости все равно не было. Мы постоянно испытывали нужду.
Особенно остро это сказалось в 1920-1921 годах. Когда из-за сильного неурожая в селе умирали от голода целыми семьями. Больше всего умирало детей. Я, моя мать, братья и сестры месяцами ели лебеду, спорыш или кочерыжки от кукурузы. Все, что придется.
Характерно то, что голод был не всеохватывающим, как это было в 1933 году, а постиг в основном бедноту. Середняки и зажиточные крестьяне не голодали. Более того многие из них хлеб продавали или меняли его на ценные вещи.
Чтобы произвести какое-либо распределение хлеба и в мыслях ни у кого не было. В том числе и у советской власти. А сам крестьянин, имевший хлеб, не мог поделиться с теми, кто нуждался. Ему не позволяла его единоличная психология. На базаре продавались все продукты, но купить их не было возможности, потому что не было денег.
Если в 1933 году были деньги, но не было продуктов, то в 1921 наоборот. Хлеб был, но денег не было. Советский рубль в то время имел цену золота. Но негде было этот рубль заработать. Богатые в большинстве своем ненавидели бедных, считая их жуликами, а бедные ненавидели богатых, считая их мироедами и хапугами.
Вот случай из жизни. Весной 1921 года молодой, истощенный парень взял у торговки пирожок и тут же его проглотил. Она подняла шум. Он хотел убежать. За ним погнались мужики. Парень заскочил в озеро возле станции. Его выгнали из воды камнями и стали жестоко избивать до тех пор, пока не убили.
И кто же бил? Один из мужиков имел паровую молотилку "Маршал" и обмолачивал хлеб за деньги и натуру. Второй, так называемый, "читака" - церковный староста. Еще несколько зажиточных мужиков, а с ними бедняк, что тот дворняжка. На кого натравят, того и кусает.
Милиция прибыла, когда уже было поздно. Никакого наказания убийцы не понесли, а разошлись с высоко поднятыми головами как победители над злом. И таких стычек было немало. На сторону богатых склонялись и середняки, мечтавшие выбиться в богатеев.
Такова примерно была реальная власть на селе. Даже после голодного года, примерно до 1927 года властвовала зажиточная часть деревни. Они вершили суд. Если ты, с ведома профсоюза, захотел наняться на работу, тебя никто не возьмет.
А при безработице, которая была тогда - хоть ложись и помирай. И это при том, что в селе присутствовали все атрибуты Советской власти: сельсовет, парторганизация, милиция, профсоюз. Но эта власть власти не имела.
К примеру, в 1924 году работник пришел к хозяину получить расчет. Два сына хозяина вывели его за калитку и закололи вилами. И никто даже не подумал их осудить. Случаев бесправия было много, и все их не перечислишь. В эти годы зажиточные мужики заявляли, что Ленин - это для вас, голодных, а нам он ни за грош не нужен.
Один из таких постелил у себя в доме деревянный пол. Когда я пришел к его ребятам, в комнате на полу было мелом написано - СССР. Он ходит, вроде, топчет советскую власть и тем доволен.
Однажды наш зажиточный сосед спросил меня, учусь ли я в семилетке? Я ответил, - да. Ага, - говорит он, - значит, ученым будешь. А вот я своему Ваньке уже дом отдельный построил, а как женю, дам двух лошадей. Будет он ездить на лошадях. Боюсь, как бы тебе с твоей ученостью, не пришлось снова крутить хвосты нашим коням. Учатся те, кому делать нечего. А что им остается, когда своего хозяйства нет?
Говорили, что кулак постепенно врос бы в социализм и стал фермером. Нет, наш богатей не врос бы. Уж слишком много у него было иждивенчества. Я - противник насильственной коллективизации. Ведь среди богатеев и крепких середняков было много и порядочных людей, пользовавшихся уважением простых селян.
Однако считаю, что стране, при советской власти, нужно было найти какой-то способ, чтобы поставить богатых и бедных в одинаковые правовые условия и наказывать всех тех, кто в открытую станет зарываться.
В 1929 году я по путевке райкома комсомола был направлен на учебу в Таганрогский сельскохозяйственный техникум, который через год был реорганизован в институт механизации сельского хозяйства. Жил я в общежитии. Был секретарём комсомольской организации факультета.
Стипендия выдавалась в зависимости от успеваемости. Я получал повышенную - 40 руб. Но ее не хватало. Летом приходилось подрабатывать. Студенческий коллектив был неоднороден. Были среди нас молодых парней и 25-тысячники, пришедшие с заводов. Мы получали по 300 г. хлеба, а они по 800.
В 1932 году меня приняли кандидатом в члены ВКП(б). Страшно тяжелым для нас стал 1933 год. Весной нас отправили в село на посевную. В одном из сел таганрогского района, где мы работали, люди умирали целыми семьями от голода. Страшно было смотреть.
А районный уполномоченный ходил по хатам с обыском и отбирал у колхозников даже узелки с семенами, которые хранились для посева. При этом еще и орал, что вы не о колхозе думаете, а о собственной шкуре.
Однажды я пришел в правление колхоза, а там в кабинете председателя стоит старик и говорит: "Дай хлеба, а не дашь, сейчас умру". Председатель ответил: "А где я тебе его возьму?". Бедный старик вышел и тут же на лавке помер. Вот так тогда жили люди.
Кончился 1933 год, а с ним ушел в предание и голод. Снова жизнь пошла своим чередом. Но за это время мы все-таки не досчитались нескольких наших товарищей, которые умерли от голода еще зимой.
Прошла сплошная коллективизация, а в городе стали подниматься новые фабрики и заводы. Таганрог уже был высокоиндустриальным городом. Здесь работали металлургический завод, новотрубный завод "Красный котельщик", авиационный и два кожевенных завода.
В 30-х годах жителей Полтавской станицы обвинили в саботаже. Они якобы не сдавали хлеб и нехотя шли в колхоз. Туда направили воинскую дивизию. Командовал ею Колабин, комиссаром был - Климкин. Операцию возглавлял Каганович.
Дивизия прибыла в Красноармейскую и за одну ночь всех жителей, 30 тыс. человек, вывезли куда-то на Север. А дивизию расформировали, и весь ее состав поселили в станице. Командир Колабин стал директором МТС. А комиссар Климкин - начальником политотдела МТС (это то же НКВ, на месте, ближе к производству).
Когда в 1935 политотделы при МТС ликвидировали, Климкина поставили секретарем Красноармейского райкома партии. Вместо политотделов ввели должность зам директора, и им стал Мальцев.
В 1936 году секретарь райкома комсомола Софронов собрал группу комсомольцев-передовиков и после уборочной все они поехали на велосипедах в Москву к Кагановичу доложить о том, как процветает станица после выселения саботажников. Но их арестовали как врагов народа, которые хотели устроить покушение на Кагановича, и расстреляли. Кругом народ пичкали врагами. "Враг не дремлет, враг не спит, там, где раззявы, там работает враг, будь осторожен, говори тихо, враг подслушивает". Да, действительно говорить то, что думаешь, надо было про себя, не вслух.
Секретарь райкома партии Климкин, приезжая в МТС, говорил, что мы ротозеи, не видим врагов, а враг захлестнул всю страну, он вокруг нас и вместе с нами, а вы не можете или не хотите его разоблачить. Все ходили, как пришибленные.
Этот Климкин говорил трактористам: "Чувствуешь несправедливость - ложись поперек трактора и не двигайся". Осенью 1937 года он поехал в Ростов на пленум Азово-Черноморского крайкома партии. Вышел на трибуну и стал докладывать о процветании станицы Красноармейской, но, видимо, перестарался. НКВдисты стащили его с трибуны и больше его никто не видел.
Летом 1938 года директора МТС и замполита исключили из партии, а в августе и меня. Я тут же уехал в Ростов и нашел преподавательскую работу в Кавказском отделении "Трансэнергокадры".
Помог случай. Когда я пришел устраиваться, секретарь парткома Мальцева была за управляющего. Она оформила меня и послала на работу, на периферию, на фабрику шерстомойку, которая находилась за станцией Невинномысской в 12 км от Ростова, преподавать автодело. Это недалеко от Пятигорска.
Потом я переехал г. Каменск под Пятигорском, а из Каменска в г. Шахты, директором автошколы." - из воспоминаний капитана - артиллериста (в 1945-м) А.Примаченко.
Землю стали делить поровну. Корм для коней для нужд армии брали только у богатых. А тех, у кого было не более 2 лошадей, не трогали. Вот только селянам страшно не нравилось, что они не верили в Бога. Появилась песня: "Ленин Троцкого спросил, чем ты бороду красил" и т.д.
Видел я на перроне станции Каяла отряд командира Маруси и саму Марусю. Все в кубанках, с нагайками. Хлопают себя по голенищам. Едут на подводах и бросают нам, пацанам, орехи. Заходят в дом, бросают на стол "штуку" материи и кричат, - давай самогон!
Для нас они были большевиками, у Маруси был отряд анархистов. Они помогали Красной армии, а, значит, думали мы, были против белоказаков. Позже, в 20-х годах я видел ту же Марусю на перроне станции Батайск с орденом Красного Знамени. Она выкрикивала: "руби налево, руби направо". Говорят, помешалась.
Видел эшелон солдат и с ними Сорокина. Когда я работал в Пятигорске, рассказывали, что Сорокин расстреливал видных коммунистов, в честь которых в городе были названы улицы - Крайнева, Кочуры и других. Сам Сорокин был расстрелян ревтрибуналом южного фронта красных во главе с Орджоникидзе.
Через наше село проходила основная северо-кавказская железная дорога, соединяющая Ростов с югом России. Какие только войска не проходили через наше село. В основном те, что шли со стороны Батайска на юг. Видел я и Троцкого. Его вагон отцепили у нас на станции. Второй вагон сопровождения был с собаками.
В 1918 году белые бомбили село, когда в нем были красные. Это были одиночные самолеты с подвешенными бомбами. Одна такая упала на нашем углу и ранила соседок, а наш деревянный забор был пробит осколками. В 1919 году в село ворвались белоказачьи отряды, которые грабили всех подряд.
Забирали лошадей у всех подчистую. А потом началась безжалостная расправа. За малейшие провинности, которые и провинностями то назвать было трудно, сгоняли толпами, секли плетьми. Многих загоняли в сараи и амбары и там держали взаперти, а потом вывозили за село и там рубили саблями. Жестокости не было предела.
Так погибли два наших соседа. Одного убили за то, что у него при обыске нашли пустую гильзу от патрона. А второй был мальчик с фамилией Молчанов. Однофамилец с двумя коммунистами, которые были с отрядом красных в нашем селе, но отступили. По деревне шел сплошной разгул пьяного казачья.
Это были дикари хуже войск Чингисхана. Полютовав, казаки ушли. На смену им пришли регулярные войска Деникина. Они смертельно ненавидели большевиков. Здесь всех хватало: и умных, и дурных.
Однажды на Крещение выпустили голубей и стали стрелять в них. В деревне такой обычай был. У нас в хате было 5 солдат. Демобилизованные крестьяне из России. Один солдат выстрелил из винтовки. Тогда во двор влетел офицер в бурке. Выстроил солдат и спросил, кто стрелял. Солдат сознался. Его избили. Посадили на гауптвахту и добавили еще 20 шомполов.
Однако такими зверствами, как казаки, они не занимались. Когда деникинцы уходили, у нас на полатях спрятались два солдата, которые потом перешли к красным. Белые ушли, снова пришли красные, но уже навсегда.
Но эта "армия" была в разорванных шинелях, голодная и полураздетая. У одного солдата я видел на одной ноге - лапоть, а на другой - ботинок. Но в нашем селе белых ненавидели все - от мала до велика. Но ненавидели также и тех, кто в Бога не верил. За надругательство над Богом могли разорвать.
Еще в 1920 году у нас было 2 лошади, жеребенок и корова, и мы по-настоящему занялись земледелием. Но чтобы вспахать и засеять землю, двух лошадей было мало, и мы объединились с соседями, у которых тоже было две лошади. Обработали два поля. Посеяли только одной пшеницы 6 га. Работали до поздней осени. Но с весны до осени 1921 года не было ни одного дождя и с 6 га мы собрали всего два пуда пшеницы.
Поэтому к 1921 году все наше хозяйство пошло прахом, и мы остались нищими. С этого времени пошли работать у богатых. Работала вся семья, но сытости все равно не было. Мы постоянно испытывали нужду.
Особенно остро это сказалось в 1920-1921 годах. Когда из-за сильного неурожая в селе умирали от голода целыми семьями. Больше всего умирало детей. Я, моя мать, братья и сестры месяцами ели лебеду, спорыш или кочерыжки от кукурузы. Все, что придется.
Характерно то, что голод был не всеохватывающим, как это было в 1933 году, а постиг в основном бедноту. Середняки и зажиточные крестьяне не голодали. Более того многие из них хлеб продавали или меняли его на ценные вещи.
Чтобы произвести какое-либо распределение хлеба и в мыслях ни у кого не было. В том числе и у советской власти. А сам крестьянин, имевший хлеб, не мог поделиться с теми, кто нуждался. Ему не позволяла его единоличная психология. На базаре продавались все продукты, но купить их не было возможности, потому что не было денег.
Если в 1933 году были деньги, но не было продуктов, то в 1921 наоборот. Хлеб был, но денег не было. Советский рубль в то время имел цену золота. Но негде было этот рубль заработать. Богатые в большинстве своем ненавидели бедных, считая их жуликами, а бедные ненавидели богатых, считая их мироедами и хапугами.
Вот случай из жизни. Весной 1921 года молодой, истощенный парень взял у торговки пирожок и тут же его проглотил. Она подняла шум. Он хотел убежать. За ним погнались мужики. Парень заскочил в озеро возле станции. Его выгнали из воды камнями и стали жестоко избивать до тех пор, пока не убили.
И кто же бил? Один из мужиков имел паровую молотилку "Маршал" и обмолачивал хлеб за деньги и натуру. Второй, так называемый, "читака" - церковный староста. Еще несколько зажиточных мужиков, а с ними бедняк, что тот дворняжка. На кого натравят, того и кусает.
Милиция прибыла, когда уже было поздно. Никакого наказания убийцы не понесли, а разошлись с высоко поднятыми головами как победители над злом. И таких стычек было немало. На сторону богатых склонялись и середняки, мечтавшие выбиться в богатеев.
Такова примерно была реальная власть на селе. Даже после голодного года, примерно до 1927 года властвовала зажиточная часть деревни. Они вершили суд. Если ты, с ведома профсоюза, захотел наняться на работу, тебя никто не возьмет.
А при безработице, которая была тогда - хоть ложись и помирай. И это при том, что в селе присутствовали все атрибуты Советской власти: сельсовет, парторганизация, милиция, профсоюз. Но эта власть власти не имела.
К примеру, в 1924 году работник пришел к хозяину получить расчет. Два сына хозяина вывели его за калитку и закололи вилами. И никто даже не подумал их осудить. Случаев бесправия было много, и все их не перечислишь. В эти годы зажиточные мужики заявляли, что Ленин - это для вас, голодных, а нам он ни за грош не нужен.
Один из таких постелил у себя в доме деревянный пол. Когда я пришел к его ребятам, в комнате на полу было мелом написано - СССР. Он ходит, вроде, топчет советскую власть и тем доволен.
Однажды наш зажиточный сосед спросил меня, учусь ли я в семилетке? Я ответил, - да. Ага, - говорит он, - значит, ученым будешь. А вот я своему Ваньке уже дом отдельный построил, а как женю, дам двух лошадей. Будет он ездить на лошадях. Боюсь, как бы тебе с твоей ученостью, не пришлось снова крутить хвосты нашим коням. Учатся те, кому делать нечего. А что им остается, когда своего хозяйства нет?
Говорили, что кулак постепенно врос бы в социализм и стал фермером. Нет, наш богатей не врос бы. Уж слишком много у него было иждивенчества. Я - противник насильственной коллективизации. Ведь среди богатеев и крепких середняков было много и порядочных людей, пользовавшихся уважением простых селян.
Однако считаю, что стране, при советской власти, нужно было найти какой-то способ, чтобы поставить богатых и бедных в одинаковые правовые условия и наказывать всех тех, кто в открытую станет зарываться.
В 1929 году я по путевке райкома комсомола был направлен на учебу в Таганрогский сельскохозяйственный техникум, который через год был реорганизован в институт механизации сельского хозяйства. Жил я в общежитии. Был секретарём комсомольской организации факультета.
Стипендия выдавалась в зависимости от успеваемости. Я получал повышенную - 40 руб. Но ее не хватало. Летом приходилось подрабатывать. Студенческий коллектив был неоднороден. Были среди нас молодых парней и 25-тысячники, пришедшие с заводов. Мы получали по 300 г. хлеба, а они по 800.
В 1932 году меня приняли кандидатом в члены ВКП(б). Страшно тяжелым для нас стал 1933 год. Весной нас отправили в село на посевную. В одном из сел таганрогского района, где мы работали, люди умирали целыми семьями от голода. Страшно было смотреть.
А районный уполномоченный ходил по хатам с обыском и отбирал у колхозников даже узелки с семенами, которые хранились для посева. При этом еще и орал, что вы не о колхозе думаете, а о собственной шкуре.
Однажды я пришел в правление колхоза, а там в кабинете председателя стоит старик и говорит: "Дай хлеба, а не дашь, сейчас умру". Председатель ответил: "А где я тебе его возьму?". Бедный старик вышел и тут же на лавке помер. Вот так тогда жили люди.
Кончился 1933 год, а с ним ушел в предание и голод. Снова жизнь пошла своим чередом. Но за это время мы все-таки не досчитались нескольких наших товарищей, которые умерли от голода еще зимой.
Прошла сплошная коллективизация, а в городе стали подниматься новые фабрики и заводы. Таганрог уже был высокоиндустриальным городом. Здесь работали металлургический завод, новотрубный завод "Красный котельщик", авиационный и два кожевенных завода.
В 30-х годах жителей Полтавской станицы обвинили в саботаже. Они якобы не сдавали хлеб и нехотя шли в колхоз. Туда направили воинскую дивизию. Командовал ею Колабин, комиссаром был - Климкин. Операцию возглавлял Каганович.
Дивизия прибыла в Красноармейскую и за одну ночь всех жителей, 30 тыс. человек, вывезли куда-то на Север. А дивизию расформировали, и весь ее состав поселили в станице. Командир Колабин стал директором МТС. А комиссар Климкин - начальником политотдела МТС (это то же НКВ, на месте, ближе к производству).
Когда в 1935 политотделы при МТС ликвидировали, Климкина поставили секретарем Красноармейского райкома партии. Вместо политотделов ввели должность зам директора, и им стал Мальцев.
В 1936 году секретарь райкома комсомола Софронов собрал группу комсомольцев-передовиков и после уборочной все они поехали на велосипедах в Москву к Кагановичу доложить о том, как процветает станица после выселения саботажников. Но их арестовали как врагов народа, которые хотели устроить покушение на Кагановича, и расстреляли. Кругом народ пичкали врагами. "Враг не дремлет, враг не спит, там, где раззявы, там работает враг, будь осторожен, говори тихо, враг подслушивает". Да, действительно говорить то, что думаешь, надо было про себя, не вслух.
Секретарь райкома партии Климкин, приезжая в МТС, говорил, что мы ротозеи, не видим врагов, а враг захлестнул всю страну, он вокруг нас и вместе с нами, а вы не можете или не хотите его разоблачить. Все ходили, как пришибленные.
Этот Климкин говорил трактористам: "Чувствуешь несправедливость - ложись поперек трактора и не двигайся". Осенью 1937 года он поехал в Ростов на пленум Азово-Черноморского крайкома партии. Вышел на трибуну и стал докладывать о процветании станицы Красноармейской, но, видимо, перестарался. НКВдисты стащили его с трибуны и больше его никто не видел.
Летом 1938 года директора МТС и замполита исключили из партии, а в августе и меня. Я тут же уехал в Ростов и нашел преподавательскую работу в Кавказском отделении "Трансэнергокадры".
Помог случай. Когда я пришел устраиваться, секретарь парткома Мальцева была за управляющего. Она оформила меня и послала на работу, на периферию, на фабрику шерстомойку, которая находилась за станцией Невинномысской в 12 км от Ростова, преподавать автодело. Это недалеко от Пятигорска.
Потом я переехал г. Каменск под Пятигорском, а из Каменска в г. Шахты, директором автошколы." - из воспоминаний капитана - артиллериста (в 1945-м) А.Примаченко.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]