"Наливаем спирту, пьем и немчурочек е…м!" Американец - барон Мюнхгаузен. :)
---
Однако по наградным документам он был не танкистом-разведчиком а военфельдшером при этой танковой части. Тем не менее Медаль "За Отвагу" и Орден Отечественной Войны 2-й степени заслужил. Есть наградные.
"В ваших руках удивительное свидетельство о Великой Отечественной войне - воспоминания американского гражданина Никласа Бурлака, волею судьбы с семьей оказавшегося в 1930-х годах в Советском Союзе и разделившего горькую судьбу нашей страны в 1940-х. Автор несколько раз был тяжело ранен, дважды терял в бою экипаж своей тридцатьчетверки.
Вам предстоит встреча с человеком интересной и невероятно сложной судьбы, который трижды оказывался на краю могилы. Приятели и друзья зовут его просто Никлас, а литературный псевдоним его - М. Дж. Никлас.
Он родился в городе Бетлехеме, в графстве Нортхемптон штата Пенсильвания, в Соединенных Штатах Америки. Там он прослыл "истребителем крыс": из снайперской пневматической винтовки научился бить крысу в глаз, как охотники в Сибири добывают белок.
А на Бродвее, в Нью-Йорке, его стали называть художником-моменталистом. На Украине, в Донбассе, он стал ворошиловским стрелком. В Актюбинске Казахской ССР он работал художником-оформителем областного кинотеатра "Культ-Фронт".
В Москве же он был курсантом военной спецшколы № 3 Центрального штаба партизанского движения. В июле - августе 1943 года Никлас стал участником величайшей танковой битвы на Курской дуге. Он был тяжело ранен, с полной потерей сознания.
Похоронная команда сочла его убитым. С него, как положено, сняли жетон. Его матери отправили похоронку: "Пал смертью храбрых". Однако Никласу не суждено было оказаться зарытым в землю. Его спасла "принцесса Оксана", медсестра - первая фронтовая любовь Никласа.
Осматривая со своей санитарной группой поле боя, она обнаружила будущего автора этой книги на краю братской могилы, прильнула к его груди - и почувствовала едва заметное биение сердца...
В июле 1944 года Никлас участвовал в освобождении заключенных из немецко-фашистского концлагеря смерти Майданек. В конце февраля 1945 года в Померании он освобождал из лагеря военнопленных несколько тысяч американских и британских летчиков.
В начале марта 1945 года между городами Альтдамом и Штутгартом Никлас со своим танковым экипажем спас американского летчика-истребителя из штата Массачусетс капитана Ричарда О'Брайна, сбитого "Мессершмиттами".
Участвуя 862 дня в сражениях против немецко-фашистских агрессоров, он был четырежды ранен и дважды контужен, но каждый раз снова и снова возвращался на передовую.
Его не призывали на военную службу. В Красной армии он был американским добровольцем, так как агрессоры покушались не только на страны Западной и Восточной Европы, но и на его родину - Соединенные Штаты Америки.
2 мая 1945 года на одной из колонн Рейхстага среди автографов, оставленных советскими солдатами и офицерами на русском, белорусском, украинском, казахском, армянском, грузинском и других языках СССР, появилась надпись и на английском, выцарапанная осколком снаряда. Это был автограф армейского разведчика М. Дж. Никласа.
Вся его послевоенная жизнь в СССР была связана со сценическим искусством и международным культурным обменом со многими странами мира. В Кремлевском дворце съездов и на сценических площадках столичных городов союзных республик в постановке Никласа шли театрализованные представления и спектакли: "Мелодиас де Верано", "Золотая осень", "Вам улыбаются звезды", "Подмосковные вечера", "Приключения Николки-космонавта" и др.
Вернувшись на родину, в Штаты, он пишет и представляет в Бостоне на английском языке свою устную трилогию The Death of a Giant и пьесу Wish You All a Happy New Year!
В настоящее время Никлас работает над продолжением книги LOVE WAR и пишет серию непридуманных новелл под общим названием: "Янки в стране большевиков, или Сага о Бурлаках". Эту серию новелл Никлас называет своей "лебединой песней".
В книге автор описывает как попал на фронт в танковую часть И потом лихо воевал в танковой разведроте 95-й танковой бригады 9-го танкового корпуса генерала Богданова,
Читать занимательно:
"В 3.30, перед рассветом, прозвучал сигнал боевой тревоги. Более ста танков и самоходных установок нашей бригады и разведроты ринулись в контратаку. В 4.30, оказавшись примерно в километре от передовой, мы увидели сотни вражеских танков и бронетранспортеров, движущихся нам навстречу.
В небе пронеслись около сотни наших штурмовиков и истребителей-"яков", стреляя по врагу 37-миллиметровыми ракетами. Впереди нас поднялась стена пыли, дыма и огня. Наши танки на полной скорости, скрываясь в этой пелене, пошли левее, чтобы зайти немецким танкам во фланг.
Вокруг стоял оглушительный грохот стреляющих пушек, рвущихся снарядов, падающих на землю самолетов, смешанный с ревом танковых двигателей и воплями умирающих. Даже вдали от нас пастбища и луга пылали.
Перед нами раненый водитель сознательно направил свою машину на таран "Тигра", оба танка вспыхнули. Тяжелый удушливый дым висел в воздухе, закрывая солнце. Остался позади первый ряд горящих немецких танков и бронетранспортеров.
У "Тигров" и "Пантер" были гораздо более мощные пушки, чем у нас, они могли поражать цели с большего расстояния. Правда, в ближнем бою преимущество было на нашей стороне, Т-34 оказывался гораздо быстрее и маневренней, чем немецкие тяжелые танки.
При сближении с вражеским "Тигром" Орлов уходил в сторону, заходил сбоку, а Филиппов в это время стрелял бронебойными, пробивая боковую броню и выводя из строя гусеницы. Кирпо стрелял из пулемета по всему, что двигалось справа от нас.
Мы знали, что наш танковый корпус был последним резервом у Рокоссовского. Поэтому выбора не было: либо мы уничтожим противника, либо он нас. Честно говоря, ни я, ни мой экипаж не рассчитывали выйти из этого боя живыми и невредимыми.
Мы не считали, сколько выпущенных нами снарядов попало в цель, сколько вражеских машин мы вывели из строя. Не считали мы также немецких солдат, которых ранили или убили. Вражеские снаряды попадали в наш танк, но мы не знали, сколько раз и куда именно попадали.
Как сумасшедшие, мы носились вперед-назад по полю боя, стреляя и сокрушая гусеницами все, что было перед нами. Я командовал танком, высунувшись из верхнего люка.
Примерно в полдень неподалеку от железной дороги, шедшей через станцию Поныри, в облаках дыма я заметил окопавшегося красноармейца-пулеметчика, который строчил как бешеный. Мы промчались мимо, я обернулся и увидел, что у него нет головы. Кровь фонтаном била из шеи, но пулемет еще строчил. Видно, пальцы убитого все еще давили на гашетку...
В поисках немецких танков мы пересекли железнодорожные пути. К вечеру, когда бой стал затихать, я рассказал экипажу о пулеметчике. Но они мне не поверили, подумали, что мне это показалось. Орлов сказал, что это фокусы моего буйного воображения, разыгравшегося от увиденного во время жестокого боя.
- Ладно, - сказал я и предложил: - Давайте вернемся к тому месту. Это недалеко. Повернули назад. Темнело. Однако пулеметчик без головы оказался на месте. Он во время боя убрал со своего пулемета бронещит, пытаясь повысить маневренность и добиться меньшей заметности, но именно это стоило ему головы.
Орлов, Филиппов и Кирпо смотрели на изуродованного пулеметчика ошалелыми глазами. Его туловище склонилось на кожух пулемета. А рука осталась на спусковом рычаге. Гимнастерка была покрыта слоем запекшейся крови. Мы расстегнули карман гимнастерки, нашли красноармейскую книжку и фотокарточку, сильно измазанные кровью.
С фотографии на нас смотрело лицо красивой молодой женщины. На обратной стороне сквозь пятна крови с трудом прочли два слова "...тебе с любовью". Ни имени, ни фамилии мы прочесть не смогли. Любовь и война, подумалось мне, никак не совмещаются.
Мы с трудом высвободили руку пулеметчика от спускового рычага и похоронили бойца в его окопе. Голову так и не обнаружили - ее, скорее всего, разнесло вдребезги. В могильный холмик мы воткнули найденную невдалеке от окопа гильзу от 76-миллиметрового снаряда, внутрь которой вложили окровавленную красноармейскую книжку и фотокарточку женщины.
Я обратился к своему экипажу: - Знаете, друзья... Может быть, после войны кто-то найдет эти красноармейскую книжку и фотокарточку. Может быть, какая-нибудь газета напечатает эту фотографию, и тогда женщина узнает себя. Может быть, когда-нибудь она узнает, как погиб ее любимый...
- Понял, старлей, понял! "Наливаем спирту, пьем и немчурочек е...м!" - пропел пьяным голосом Леха и, подав мне спирт в немецкой пивной кружке, сказал: - Ногу копченого кабана видишь? Режь сколько твоей душе угодно и загрызай.
- Питок! - вскрикнул старлей. - Молодец! - добавил он. - Мы тебя за это пропускаем без очереди к бывшей немецкой целке. Мы уже по кругу прошли. Теперь ты, а после тебя пойдем по второму кругу.
Дверь, в которую стучал Леха, наконец раскрылась. Из совершенно темной комнаты вышел старшина в гимнастерке без пояса, с широко расстегнутой ширинкой. Он обвел комнату осоловелыми глазами и направился к канистре со спиртом. Была бы у меня толовая шашка с запалом, подложил бы ее под весь этот дом. А потом мелькнула мысль: "Жива ли там эта немецкая девчонка?"
- Ну что же ты, разведчик? Иди! Иди! - подзадоривала меня пьяная компания. И я вошел в темную комнату. Закрыл за собой дверь. Окно в комнате было не зашторено, слабый свет пробивался в окно. Воздух в комнате был спертым, вонючим. Я попробовал приоткрыть окно, сдвинул два шпингалета вверху и внизу рамы. Окно открылось. Можно было вдохнуть чистого воздуха.
Подошел к кровати, где лежала девчонка в высоко задранной ночной рубашке. Ноги ее были широко раскинуты. Видно, у девчонки уже не было сил свернуться калачиком или повернуться на бок и укрыться одеялом. Я сел на край кровати и спросил ее тихо по-немецки:
- Ты меня слышишь?
- Да, - ответила она, с трудом шевеля губами.
- Встать с кровати сможешь?
- Не знаю.... - Голос ее был очень слабым.
- Попробуй! - сказал я и помог ей встать.
Она встала. На пол откуда-то упал какой-то тяжелый предмет. Я его поднял. Оказалось, это обоюдоострый кортик… Подумал: немка хотела или себе горло перерезать, или одному из своих насильников.
У меня мгновенно созрело решение. И я ей велел приказным тоном:
Я подвел ее к окошку, распахнул его настежь и сказал:
- Не бойся! Спрыгнешь и побежишь к ближайшему дому. Они за тобой не погонятся, я задержу их. Поняла?
Немка затравленно кивнула.
Я подсадил девчонку на подоконник и еще раз спросил:
- Все поняла?
Я ее легонько подтолкнул в спину, и она упала в снег под окном. Я испугался, подумал: что-то сломала себе. Но через минуту она поднялась, обернулась одеялом и, босая, побежала прочь от дома. Я вынул пистолет и выстрелил в окно. Тут же влетели старлей Игорь, Леха, Федул и двое картежников.
- Что? Что? Что случилось, разведчик?
- Она хотела ударить вот этим кортиком в спину. Но удара не получилось, она выпрыгнула в окно. Я выстрелил в нее. Где-то там лежит…
Сволочная компания загоготала отвратительными пьяными голосами. Я подумал: наверно, так именно гоготали эсэсовские палачи, когда в Малом Тростинце насиловали и сразу после этого расстреливали свои жертвы… Но ведь то эсэсовцы, а это - советские воины!..
- П-предлагаю.... предлагаю выпить за упокой ее души! - воскликнул старлей, и все вернулись в большую комнату.
На этот раз я выпил не один, а несколько глотков немецкого спирта. Упал в кресло и, чуть поворочавшись, изобразил, будто уснул. А на самом деле мучительно обдумывал: смогу ли я рассказать все о войне своей маме - правоверной католичке? Что я расскажу своей дорогой сестре Энн в Бостоне, когда вернусь на родину, в мою Америку?"
Автор.
"В ваших руках удивительное свидетельство о Великой Отечественной войне - воспоминания американского гражданина Никласа Бурлака, волею судьбы с семьей оказавшегося в 1930-х годах в Советском Союзе и разделившего горькую судьбу нашей страны в 1940-х. Автор несколько раз был тяжело ранен, дважды терял в бою экипаж своей тридцатьчетверки.
Вам предстоит встреча с человеком интересной и невероятно сложной судьбы, который трижды оказывался на краю могилы. Приятели и друзья зовут его просто Никлас, а литературный псевдоним его - М. Дж. Никлас.
Он родился в городе Бетлехеме, в графстве Нортхемптон штата Пенсильвания, в Соединенных Штатах Америки. Там он прослыл "истребителем крыс": из снайперской пневматической винтовки научился бить крысу в глаз, как охотники в Сибири добывают белок.
А на Бродвее, в Нью-Йорке, его стали называть художником-моменталистом. На Украине, в Донбассе, он стал ворошиловским стрелком. В Актюбинске Казахской ССР он работал художником-оформителем областного кинотеатра "Культ-Фронт".
В Москве же он был курсантом военной спецшколы № 3 Центрального штаба партизанского движения. В июле - августе 1943 года Никлас стал участником величайшей танковой битвы на Курской дуге. Он был тяжело ранен, с полной потерей сознания.
Похоронная команда сочла его убитым. С него, как положено, сняли жетон. Его матери отправили похоронку: "Пал смертью храбрых". Однако Никласу не суждено было оказаться зарытым в землю. Его спасла "принцесса Оксана", медсестра - первая фронтовая любовь Никласа.
Осматривая со своей санитарной группой поле боя, она обнаружила будущего автора этой книги на краю братской могилы, прильнула к его груди - и почувствовала едва заметное биение сердца...
В июле 1944 года Никлас участвовал в освобождении заключенных из немецко-фашистского концлагеря смерти Майданек. В конце февраля 1945 года в Померании он освобождал из лагеря военнопленных несколько тысяч американских и британских летчиков.
В начале марта 1945 года между городами Альтдамом и Штутгартом Никлас со своим танковым экипажем спас американского летчика-истребителя из штата Массачусетс капитана Ричарда О'Брайна, сбитого "Мессершмиттами".
Участвуя 862 дня в сражениях против немецко-фашистских агрессоров, он был четырежды ранен и дважды контужен, но каждый раз снова и снова возвращался на передовую.
Его не призывали на военную службу. В Красной армии он был американским добровольцем, так как агрессоры покушались не только на страны Западной и Восточной Европы, но и на его родину - Соединенные Штаты Америки.
2 мая 1945 года на одной из колонн Рейхстага среди автографов, оставленных советскими солдатами и офицерами на русском, белорусском, украинском, казахском, армянском, грузинском и других языках СССР, появилась надпись и на английском, выцарапанная осколком снаряда. Это был автограф армейского разведчика М. Дж. Никласа.
Вся его послевоенная жизнь в СССР была связана со сценическим искусством и международным культурным обменом со многими странами мира. В Кремлевском дворце съездов и на сценических площадках столичных городов союзных республик в постановке Никласа шли театрализованные представления и спектакли: "Мелодиас де Верано", "Золотая осень", "Вам улыбаются звезды", "Подмосковные вечера", "Приключения Николки-космонавта" и др.
Вернувшись на родину, в Штаты, он пишет и представляет в Бостоне на английском языке свою устную трилогию The Death of a Giant и пьесу Wish You All a Happy New Year!
В настоящее время Никлас работает над продолжением книги LOVE WAR и пишет серию непридуманных новелл под общим названием: "Янки в стране большевиков, или Сага о Бурлаках". Эту серию новелл Никлас называет своей "лебединой песней".
В книге автор описывает как попал на фронт в танковую часть И потом лихо воевал в танковой разведроте 95-й танковой бригады 9-го танкового корпуса генерала Богданова,
Читать занимательно:
"В 3.30, перед рассветом, прозвучал сигнал боевой тревоги. Более ста танков и самоходных установок нашей бригады и разведроты ринулись в контратаку. В 4.30, оказавшись примерно в километре от передовой, мы увидели сотни вражеских танков и бронетранспортеров, движущихся нам навстречу.
В небе пронеслись около сотни наших штурмовиков и истребителей-"яков", стреляя по врагу 37-миллиметровыми ракетами. Впереди нас поднялась стена пыли, дыма и огня. Наши танки на полной скорости, скрываясь в этой пелене, пошли левее, чтобы зайти немецким танкам во фланг.
Вокруг стоял оглушительный грохот стреляющих пушек, рвущихся снарядов, падающих на землю самолетов, смешанный с ревом танковых двигателей и воплями умирающих. Даже вдали от нас пастбища и луга пылали.
Перед нами раненый водитель сознательно направил свою машину на таран "Тигра", оба танка вспыхнули. Тяжелый удушливый дым висел в воздухе, закрывая солнце. Остался позади первый ряд горящих немецких танков и бронетранспортеров.
У "Тигров" и "Пантер" были гораздо более мощные пушки, чем у нас, они могли поражать цели с большего расстояния. Правда, в ближнем бою преимущество было на нашей стороне, Т-34 оказывался гораздо быстрее и маневренней, чем немецкие тяжелые танки.
При сближении с вражеским "Тигром" Орлов уходил в сторону, заходил сбоку, а Филиппов в это время стрелял бронебойными, пробивая боковую броню и выводя из строя гусеницы. Кирпо стрелял из пулемета по всему, что двигалось справа от нас.
Мы знали, что наш танковый корпус был последним резервом у Рокоссовского. Поэтому выбора не было: либо мы уничтожим противника, либо он нас. Честно говоря, ни я, ни мой экипаж не рассчитывали выйти из этого боя живыми и невредимыми.
Мы не считали, сколько выпущенных нами снарядов попало в цель, сколько вражеских машин мы вывели из строя. Не считали мы также немецких солдат, которых ранили или убили. Вражеские снаряды попадали в наш танк, но мы не знали, сколько раз и куда именно попадали.
Как сумасшедшие, мы носились вперед-назад по полю боя, стреляя и сокрушая гусеницами все, что было перед нами. Я командовал танком, высунувшись из верхнего люка.
Примерно в полдень неподалеку от железной дороги, шедшей через станцию Поныри, в облаках дыма я заметил окопавшегося красноармейца-пулеметчика, который строчил как бешеный. Мы промчались мимо, я обернулся и увидел, что у него нет головы. Кровь фонтаном била из шеи, но пулемет еще строчил. Видно, пальцы убитого все еще давили на гашетку...
В поисках немецких танков мы пересекли железнодорожные пути. К вечеру, когда бой стал затихать, я рассказал экипажу о пулеметчике. Но они мне не поверили, подумали, что мне это показалось. Орлов сказал, что это фокусы моего буйного воображения, разыгравшегося от увиденного во время жестокого боя.
- Ладно, - сказал я и предложил: - Давайте вернемся к тому месту. Это недалеко. Повернули назад. Темнело. Однако пулеметчик без головы оказался на месте. Он во время боя убрал со своего пулемета бронещит, пытаясь повысить маневренность и добиться меньшей заметности, но именно это стоило ему головы.
Орлов, Филиппов и Кирпо смотрели на изуродованного пулеметчика ошалелыми глазами. Его туловище склонилось на кожух пулемета. А рука осталась на спусковом рычаге. Гимнастерка была покрыта слоем запекшейся крови. Мы расстегнули карман гимнастерки, нашли красноармейскую книжку и фотокарточку, сильно измазанные кровью.
С фотографии на нас смотрело лицо красивой молодой женщины. На обратной стороне сквозь пятна крови с трудом прочли два слова "...тебе с любовью". Ни имени, ни фамилии мы прочесть не смогли. Любовь и война, подумалось мне, никак не совмещаются.
Мы с трудом высвободили руку пулеметчика от спускового рычага и похоронили бойца в его окопе. Голову так и не обнаружили - ее, скорее всего, разнесло вдребезги. В могильный холмик мы воткнули найденную невдалеке от окопа гильзу от 76-миллиметрового снаряда, внутрь которой вложили окровавленную красноармейскую книжку и фотокарточку женщины.
Я обратился к своему экипажу: - Знаете, друзья... Может быть, после войны кто-то найдет эти красноармейскую книжку и фотокарточку. Может быть, какая-нибудь газета напечатает эту фотографию, и тогда женщина узнает себя. Может быть, когда-нибудь она узнает, как погиб ее любимый...
- Понял, старлей, понял! "Наливаем спирту, пьем и немчурочек е...м!" - пропел пьяным голосом Леха и, подав мне спирт в немецкой пивной кружке, сказал: - Ногу копченого кабана видишь? Режь сколько твоей душе угодно и загрызай.
- Питок! - вскрикнул старлей. - Молодец! - добавил он. - Мы тебя за это пропускаем без очереди к бывшей немецкой целке. Мы уже по кругу прошли. Теперь ты, а после тебя пойдем по второму кругу.
Дверь, в которую стучал Леха, наконец раскрылась. Из совершенно темной комнаты вышел старшина в гимнастерке без пояса, с широко расстегнутой ширинкой. Он обвел комнату осоловелыми глазами и направился к канистре со спиртом. Была бы у меня толовая шашка с запалом, подложил бы ее под весь этот дом. А потом мелькнула мысль: "Жива ли там эта немецкая девчонка?"
- Ну что же ты, разведчик? Иди! Иди! - подзадоривала меня пьяная компания. И я вошел в темную комнату. Закрыл за собой дверь. Окно в комнате было не зашторено, слабый свет пробивался в окно. Воздух в комнате был спертым, вонючим. Я попробовал приоткрыть окно, сдвинул два шпингалета вверху и внизу рамы. Окно открылось. Можно было вдохнуть чистого воздуха.
Подошел к кровати, где лежала девчонка в высоко задранной ночной рубашке. Ноги ее были широко раскинуты. Видно, у девчонки уже не было сил свернуться калачиком или повернуться на бок и укрыться одеялом. Я сел на край кровати и спросил ее тихо по-немецки:
- Ты меня слышишь?
- Да, - ответила она, с трудом шевеля губами.
- Встать с кровати сможешь?
- Не знаю.... - Голос ее был очень слабым.
- Попробуй! - сказал я и помог ей встать.
Она встала. На пол откуда-то упал какой-то тяжелый предмет. Я его поднял. Оказалось, это обоюдоострый кортик… Подумал: немка хотела или себе горло перерезать, или одному из своих насильников.
У меня мгновенно созрело решение. И я ей велел приказным тоном:
Я подвел ее к окошку, распахнул его настежь и сказал:
- Не бойся! Спрыгнешь и побежишь к ближайшему дому. Они за тобой не погонятся, я задержу их. Поняла?
Немка затравленно кивнула.
Я подсадил девчонку на подоконник и еще раз спросил:
- Все поняла?
Я ее легонько подтолкнул в спину, и она упала в снег под окном. Я испугался, подумал: что-то сломала себе. Но через минуту она поднялась, обернулась одеялом и, босая, побежала прочь от дома. Я вынул пистолет и выстрелил в окно. Тут же влетели старлей Игорь, Леха, Федул и двое картежников.
- Что? Что? Что случилось, разведчик?
- Она хотела ударить вот этим кортиком в спину. Но удара не получилось, она выпрыгнула в окно. Я выстрелил в нее. Где-то там лежит…
Сволочная компания загоготала отвратительными пьяными голосами. Я подумал: наверно, так именно гоготали эсэсовские палачи, когда в Малом Тростинце насиловали и сразу после этого расстреливали свои жертвы… Но ведь то эсэсовцы, а это - советские воины!..
- П-предлагаю.... предлагаю выпить за упокой ее души! - воскликнул старлей, и все вернулись в большую комнату.
На этот раз я выпил не один, а несколько глотков немецкого спирта. Упал в кресло и, чуть поворочавшись, изобразил, будто уснул. А на самом деле мучительно обдумывал: смогу ли я рассказать все о войне своей маме - правоверной католичке? Что я расскажу своей дорогой сестре Энн в Бостоне, когда вернусь на родину, в мою Америку?"
Автор.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]