"Пройшов я трошки, дывлюсь - лежит убитый наш связной". Как воевали ВДВ в 1941-42 г.
---
"Мы, средние командиры, добросовестно выполняли то, что нужно было сделать в данный отрезок времени на данном участке фронта - овладеть высотой, очистить от противника рощу, оборонять шоссе. На такие маленькие, частные задачи и делились главные, которые ставились высшим командованием.
Как штабиста командиры рот пока не считали меня ни своим товарищем, ни своим начальником. В их отношении сквозило некое пренебрежение. Себя они считали заправскими десантниками, хотя я был уверен, что большинство из них и понятия не имели, как прыгают с парашютом.
Подбадривало только одно - внимание комбата. Иван Иванович Прошо участвовал в боях на Халхин-Голе и в Финляндии, многому научился, в том числе и бережному отношению к людям. Я могу с уверенностью сказать, что он оставил меня в штабе батальона преднамеренно: хотел, чтобы я обстрелялся, привык к боевой обстановке. Ведь до того я испытал только бомбежки.
Так же заботливо относился капитан Прошо и к другим молодым командирам, щадил их и на первых порах, если позволяла обстановка, никогда не посылал в самое пекло: "Пусть пообвыкнут". Сам же вместе с начальником штаба лейтенантом Андриановым всегда находился на наиболее опасном участке.
Бои на реке Сейм продолжались всю первую половину сентября. Мы были окружены. Соединения и части 40-й армии, в том числе и 3-го воздушнодесантного корпуса, вели бои, дававшие возможность основным силам отойти на новые рубежи. Схватки с противником продолжались и ночами.
Нашему батальону довелось прикрывать бригаду и даже корпус. Я понял, что отходить можно по-разному: бежать, спасая собственную шкуру, или же организованно, как делали это на нашем участке, предпринимая вылазки против гитлеровцев и нанося им чувствительные удары.
Две роты - стрелковая и пулеметная, - заняв оборону на окраине села Хижки, окапывались. Я тоже взял лопату и вырыл, как мне казалось, отличный окоп. Показал его командиру пулеметной роты лейтенанту Василию Цуладзе. Потом перешел к нему, взял бинокль. Неприятельские машины с солдатами неслись прямо па нас. Откуда-то ударили вражеские минометы. Одна мина угодила в мой окоп.
Немцы попрыгали на землю и развернулись в цепь. Пулеметчики лейтенанта Цуладзе подпустили их метров на триста - триста пятьдесят, затем внезапно открыли шквальный огонь. К пулеметчикам присоединились минометчики и стрелки. Понеся потери, немцы отошли.
Мы тщательно готовились к прорыву. Из старшего комсостава вместе с нами оказался майор Труханов, заместитель командира бригады по тылу. Искать путь пошли сержант Иван Подкопай, ефрейтор Анатолий Мазилкин и несколько бойцов. Остальные окопались в лесозащитной полосе вдоль железной дороги, определили по азимуту направление, по которому намеревались пробиться к своим войскам, и ждали наступления темноты. Всех беспокоила участь раненых. Никакого транспорта мы не имели.
Надо было как-то выходить из положения. Возвратившиеся разведчики доложили, что в ближайшем селе фашистов нет, колхозники пообещали спрятать у себя раненых. Дальние населенные пункты заняты противником. Но их можно обойти стороной.
Вечером мы переправили раненых в соседнее село, а сами под непрекращавшимся мелким дождем двинулись в направлении местечка Терны. Чтобы обеспечить отход, майор Труханов и комиссар назначили в прикрытие 1-й и 2-й взводы. Дождь. Черная сентябрьская ночь. Громко чавкала под сапогами грязь. Мы шли через свекловичное поле. Но вот путь преградило какое-то болото.
Понимаем, что его надо преодолеть, но не в силах сделать это. Остановились отдохнуть. Чувствую: еще мгновение - и провалюсь в небытие. И вдруг кто-то отчетливо произнес: - Немцы!
- Где? - вырвалось сразу у нескольких бойцов. Мы замерли. Шелестел камыш, шумел дождь. - Я уже на суше. Болото небольшое, - послышался с противоположного берега спокойный голос майора Труханова.
Мы быстро преодолели речушку с болотистой поймой и прямо перед собой увидели овчарню. В ней оказалось сено. Выставив часового, легли спать. Но комиссар вскоре поднял нас: пока темно, надо идти. Промокшие, облепленные комьями грязи, проголодавшиеся, мы снова поплелись полем. На ходу собирали свеклу, перезревшие огурцы, горох.
Добрались до местечка Терны, повернули на Сумы, полностью оторвашись от неприятеля. Через некоторое время к нам присоединились прикрывавшие наш отход взводы.
Мы с комиссаром на повозке поехали в Сумы, чтобы разузнать там что-либо о своей бригаде. Вскоре сверху послышался гул. Летел "юнкерес". - В кювет, что ли, товарищ комиссар?
Навстречу ехала телега, запряженная парой лошадей, рядом шли, пригнувшись, два мальчика-подростка. Не успел я договорить, как раздался пронзительный свист. Мы спрыгнули с повозки и побежали прочь от дороги. Хотелось лечь в кювет - как-никак укрытие, но ноги сами несли дальше. Недалеко от дерева я упал. Прозвучали взрывы - один, другой, третий. И тишина.
Уперся руками в землю, огляделся. Рядом - воронка, а я присыпан землей. Нам повезло: бомба попала в мягкий грунт и глубоко ушла в землю. Комиссар стрелял из пистолета в валявшихся на дороге изувеченных лошадей, а я не слышал выстрелов, видел только, как дергался в его руке пистолет.
Подошел ближе. Павлычев что-то говорил, а я не слышал его голоса. Наш конь лежал с перебитыми ногами и развороченным животом. За кюветом хрипел мальчик. На губах у него пузырилась кровь. Комиссар разорвал на нем рубашку - в боку зияла дыра. Помощь уже не требовалась. Второго подростка не обнаружили. Нашли только лоскуты от его одежды.
29 октября 1941 года части корпуса вышли в район города Тим, Курской области. Этому неприметному городку, суждено было стать ареной ожесточенных сражений, потому что он оказался на пути южного крыла немецкой группы армий "Центр", нацелившейся на Москву.
За Москву, так или иначе, дрались все советские воины. Одни - непосредственно на подступах к городу, другие - под Тулой, третьи - под Ростовом, четвертые - под Тихвином, а наш 3-й воздушнодесантный корпус - под Тимом. Тут, как в свое время под Киевом и на Сейме, десантники действовали на главном направлении: острие стрелы, нанесенной гитлеровскими генералами на картах, упиралось в позиции нашего корпуса.
6-ю бригаду, в том числе и 1-й батальон, выдвинули далеко вперед - в район Беседино - с задачей занять и прочно оборонять рубеж Мещерские Дворы - Зорино. Хотя роты батальона располагались на широком фронте, оборону мы подготовили крепкую. Окопы вырыли полного профиля, построили землянки, утеплив их матами, сплетенными из соломы. Организовали систему огня.
Будь у нас в то время артиллерия и соседи, с которыми могли бы взаимодействовать, наверняка надолго бы задержали противника на этом рубеже. Однако средств усиления в батальоне не имелось.
15 ноября разведчики ефрейтор Мазилкин и сержант Подкопай захватили в селе Еремино пленного. Что именно он показал, не знаю, одно нам стало известно: на Тим двигались крупные силы фашистов.
Первый бой с ними завязался 18 ноября. Он был упорный. Гитлеровцы понесли большие потери, но вперед не продвинулись. На следующее утро, после перегруппировки и двухчасовой артиллерийской подготовки, они снова пошли в атаку. Однако и она была отбита.
Неприятелю все же удалось нащупать у нас слабое место - открытые фланги. Он стал обходить нас слева и справа. Создалась угроза полного окружения 6-й бригады. Мы получили приказ перейти на новый рубеж.
Отходили с ожесточенными боями. Наш батальон, как и вся бригада, не смог выйти в указанный район города Тим - немцы оказались там раньше нас. Поэтому из села Становое мы направились к хутору Черниковы Дворы. Другие же бригады продолжали вести тяжелые бои в Тиме, не прекращавшиеся ни днем, ни ночью.
Немецкое командование бросало туда резервы и части, снятые с второстепенных участков. Десять дней бились там десантники, то отражая атаки, то сами атакуя.
1-му батальону, в котором осталось всего пятьдесят - шестьдесят активных бойцов, была поставлена задача - ночной атакой уничтожить противостоящего противника и ворваться в город.
Летом можно быстро выкопать окоп, укрыться, и танки не так страшны. А зимой в промерзшей земле даже небольшое углубление не скоро выдолбишь. Единственная надежда на захваченные дома, из-за которых можно бросать гранаты и бутылки, да на окопы, оставленные противником.
Дрались наши бойцы самоотверженно. Десантники не щадили себя. Один из них (жаль, не помню его фамилии), подпустив вражеский танк, бросил в него бутылку - жидкость не воспламенилась, бросил вторую - тоже безрезультатно. Танк прошел через окоп, в котором находился смельчак. Тогда он выскочил, сзади вспрыгнул на танк, разбил о броню третью бутылку - машина загорелась.
Потряс меня своим прямо-таки сверхчеловеческим самообладанием и минометчик ефрейтор Колесников. Тяжело раненный, он продолжал вести огонь, и только когда атака была отбита, девушка санитарка оттащила его в укрытие.
У Колесникова оказалась перебитой выше щиколотки нога, причем не просто перебита, а вырван кусок кости, и стопа висела на коже. Ему было страшно больно, он потерял много крови, девушка пыталась наложить шину, а он попросил: - Отрежь лапу, чтобы не мешалась.
Санитарка замахала на него руками и полезла в сумку за бинтом, а он, воспользовавшись тем, что она на минуту отвернулась, ножом отхватил себе стопу.
Десантники подожгли три танка. Пытаясь сбить пламя, они вертелись, бросались из стороны в сторону, потом помчались в тыл. По пути два из них сгорели.
Цуладзе свою задачу выполнил: вражеская пехота не смогла подняться. Незаметно наступил рассвет. Осмотрелись, подсчитали свои силы: они поубавились. Мы понимали: днем удержаться будет труднее, а если не удержимся, то в чистом поле не уцелеет никто. За день удалось отразить две контратаки. К вечеру противник, получив подкрепление, снова пошел на нас.
Удерживать занимаемый рубеж уже не было сил: осталось немногим более двух десятков человек. Невольно думалось, что это последний наш бой.
И вот в самый критический момент в расположении врага забухали частые, словно барабанная дробь, разрывы, сопровождавшиеся сильными вспышками. Казалось, кто-то невидимый поджег всю местность. Позиции противника были объяты дымом и огнем. Смотреть на это было жутко и в то же время радостно.
Мы не знали, какое именно это оружие, но видели, что это страшное оружие, и оно - наше. Ночная атака фашистов не состоялась: атаковать было некому.
Ночью нас сменили подразделения вновь прибывшего свежего стрелкового полка. Мы были выведены в резерв. И только там услышали, что смертоносное оружие, поразившее наше воображение, носит ласковое имя "катюша". А что это реактивные минометы, мы узнали значительно позже.
За мужество и храбрость, проявленные в десятидневных кровопролитных боях за Тим, многие бойцы и командиры были удостоены правительственных наград. И не только за это.
Активные действия 3-го воздушнодесантного корпуса, а также других соединений в ноябре - декабре 1941 года сорвали планы немецкого командования и не дали ему возможности снять с этого участка фронта хотя бы часть войск для переброски под Москву. На протяжении шести-семи месяцев, вплоть до летнего наступления фашистов в 1942 году, враг не смог преодолеть сопротивления наших войск на этих рубежах.
К Северному Донцу мы подошли в начале марта 1942 года. Была вторая половина дня. Впереди, совсем недалеко, слышался бой. Лед на реке стал уже рыхлым, ноздреватым. Выдержит ли он людей и повозки, запряженные лошадьми? Переправились благополучно.
На исходные позиции выдвигались перед рассветом. Батальон вытянули в колонну, в голове ее шли комбат Денисов, комиссар Ракчеев, несколько связистов, командир взвода связи, командир батареи артиллерийского полка и я.
Все время приходилось убеждать Денисова выслать вперед хотя бы на небольшое расстояние разведку, так как мы точно не знали, где именно находился противник. Однако Денисов считал, что это излишне. Мне удалось уговорить его остановиться и дождаться сведений от обогнавших нас полковых разведчиков под командованием Ивана Подкопая.
Прошло несколько минут, и из рощи, в которую углубились разведчики, вдруг послышались взрывы гранат и ответные выстрелы. "Напоролись-таки на противника", - с тревогой подумал я. Между тем немцы с дальних высот открыли и пулеметно-миномётный огонь.
Денисов, ойкнув, схватился за руку и присел. Его отправили в санитарную роту. Нам тоже едва не пришлось поплатиться за его неосмотрительность. Головная рота вышла на простреливаемое пространство.
Во взаимодействии со 2-м и 3-м батальонами мы продолжали ожесточенно драться с противником, тщетно пытавшимся столкнуть нас в реку. На третий день боев нарушилась связь со 2-й ротой. А мне требовалось немедленно переговорить с ее командиром. Из ячейки послали двух связных, но ни один не вернулся.
Вызвал третьего. Передо мной стоял боец лет сорока - сорока пяти, с винтовкой в руках, в шлеме с шишаком. Под алой звездочкой виднелась еще и синяя пятиконечная звезда. Стрелок доложил: - Товарищ старший лейтенант, красноармеец Муха по вашему приказанию...
Я объяснил, в чем заключается его задача. Написал распоряжение командиру 2-й роты. Рассказал, как туда попасть. Предупредил, чтобы он был сугубо осторожен, так как непонятно, почему не вернулись посланные ранее товарищи. Долго пришлось ждать, и мы уже начали терять надежду на то, что Муха добрался до роты. Но он вернулся, точно выполнив приказание.
Из-за отворота шлема достал записку. Прочитав ее, я убедился: командир 2-й роты понял, что с наступлением темноты ему необходимо развернуть подразделение влево, где образовался разрыв с левым соседом. Нас разделял широкий овраг, который фашисты могли использовать для проникновения в наш тыл.
Мы с комиссаром поинтересовались, как же Муха сумел пробраться к роте. Боец стал неторопливо рассказывать, перемежая русские и украинские слова: - Пройшов я трошки, дывлюсь - лежит убитый наш связной...
Когда Муха пошел дальше, щелкнул выстрел. Муха упал в снег и пополз, разгребая его перед собой, словно прорывал канаву. Так и дополз куда надо. Там оказался и второй связной, которому вражеский снайпер прострелил ногу.
Муха обстоятельно рассказывал, а я внимательно наблюдал за ним: он старался доложить все точно, ничего не забыл; его неторопливость, находчивость как бы подсказали мне, что жизненный опыт на войне играет очень важную роль: недостаточно ненависти к врагу и отваги, нужны еще осторожность, терпение, смекалка.
Этот пожилой красноармеец оказался замечательным человеком. он прошел со мной дорогами войны столько же, сколько и я. Нет, он не был отчаянно храбр. Но все, что ему поручалось, выполнял беспрекословно. Я оставил его у себя связным. Потом мне стало известно, что в молодости он служил на пограничной заставе. Когда я взял Андрея Григорьевича Муху к себе в ординарцы, то в дополнение к усам он отрастил и бороду.
Бои за улучшение позиций на Северо-Донецком плацдарме длились суток пятнадцать - двадцать, затем был получен приказ перейти к обороне." - из воспоминаний ст.лейтенанта 1-го б-на 6-й бригады 3-го АДК И.Исакова.
Как штабиста командиры рот пока не считали меня ни своим товарищем, ни своим начальником. В их отношении сквозило некое пренебрежение. Себя они считали заправскими десантниками, хотя я был уверен, что большинство из них и понятия не имели, как прыгают с парашютом.
Подбадривало только одно - внимание комбата. Иван Иванович Прошо участвовал в боях на Халхин-Голе и в Финляндии, многому научился, в том числе и бережному отношению к людям. Я могу с уверенностью сказать, что он оставил меня в штабе батальона преднамеренно: хотел, чтобы я обстрелялся, привык к боевой обстановке. Ведь до того я испытал только бомбежки.
Так же заботливо относился капитан Прошо и к другим молодым командирам, щадил их и на первых порах, если позволяла обстановка, никогда не посылал в самое пекло: "Пусть пообвыкнут". Сам же вместе с начальником штаба лейтенантом Андриановым всегда находился на наиболее опасном участке.
Бои на реке Сейм продолжались всю первую половину сентября. Мы были окружены. Соединения и части 40-й армии, в том числе и 3-го воздушнодесантного корпуса, вели бои, дававшие возможность основным силам отойти на новые рубежи. Схватки с противником продолжались и ночами.
Нашему батальону довелось прикрывать бригаду и даже корпус. Я понял, что отходить можно по-разному: бежать, спасая собственную шкуру, или же организованно, как делали это на нашем участке, предпринимая вылазки против гитлеровцев и нанося им чувствительные удары.
Две роты - стрелковая и пулеметная, - заняв оборону на окраине села Хижки, окапывались. Я тоже взял лопату и вырыл, как мне казалось, отличный окоп. Показал его командиру пулеметной роты лейтенанту Василию Цуладзе. Потом перешел к нему, взял бинокль. Неприятельские машины с солдатами неслись прямо па нас. Откуда-то ударили вражеские минометы. Одна мина угодила в мой окоп.
Немцы попрыгали на землю и развернулись в цепь. Пулеметчики лейтенанта Цуладзе подпустили их метров на триста - триста пятьдесят, затем внезапно открыли шквальный огонь. К пулеметчикам присоединились минометчики и стрелки. Понеся потери, немцы отошли.
Мы тщательно готовились к прорыву. Из старшего комсостава вместе с нами оказался майор Труханов, заместитель командира бригады по тылу. Искать путь пошли сержант Иван Подкопай, ефрейтор Анатолий Мазилкин и несколько бойцов. Остальные окопались в лесозащитной полосе вдоль железной дороги, определили по азимуту направление, по которому намеревались пробиться к своим войскам, и ждали наступления темноты. Всех беспокоила участь раненых. Никакого транспорта мы не имели.
Надо было как-то выходить из положения. Возвратившиеся разведчики доложили, что в ближайшем селе фашистов нет, колхозники пообещали спрятать у себя раненых. Дальние населенные пункты заняты противником. Но их можно обойти стороной.
Вечером мы переправили раненых в соседнее село, а сами под непрекращавшимся мелким дождем двинулись в направлении местечка Терны. Чтобы обеспечить отход, майор Труханов и комиссар назначили в прикрытие 1-й и 2-й взводы. Дождь. Черная сентябрьская ночь. Громко чавкала под сапогами грязь. Мы шли через свекловичное поле. Но вот путь преградило какое-то болото.
Понимаем, что его надо преодолеть, но не в силах сделать это. Остановились отдохнуть. Чувствую: еще мгновение - и провалюсь в небытие. И вдруг кто-то отчетливо произнес: - Немцы!
- Где? - вырвалось сразу у нескольких бойцов. Мы замерли. Шелестел камыш, шумел дождь. - Я уже на суше. Болото небольшое, - послышался с противоположного берега спокойный голос майора Труханова.
Мы быстро преодолели речушку с болотистой поймой и прямо перед собой увидели овчарню. В ней оказалось сено. Выставив часового, легли спать. Но комиссар вскоре поднял нас: пока темно, надо идти. Промокшие, облепленные комьями грязи, проголодавшиеся, мы снова поплелись полем. На ходу собирали свеклу, перезревшие огурцы, горох.
Добрались до местечка Терны, повернули на Сумы, полностью оторвашись от неприятеля. Через некоторое время к нам присоединились прикрывавшие наш отход взводы.
Мы с комиссаром на повозке поехали в Сумы, чтобы разузнать там что-либо о своей бригаде. Вскоре сверху послышался гул. Летел "юнкерес". - В кювет, что ли, товарищ комиссар?
Навстречу ехала телега, запряженная парой лошадей, рядом шли, пригнувшись, два мальчика-подростка. Не успел я договорить, как раздался пронзительный свист. Мы спрыгнули с повозки и побежали прочь от дороги. Хотелось лечь в кювет - как-никак укрытие, но ноги сами несли дальше. Недалеко от дерева я упал. Прозвучали взрывы - один, другой, третий. И тишина.
Уперся руками в землю, огляделся. Рядом - воронка, а я присыпан землей. Нам повезло: бомба попала в мягкий грунт и глубоко ушла в землю. Комиссар стрелял из пистолета в валявшихся на дороге изувеченных лошадей, а я не слышал выстрелов, видел только, как дергался в его руке пистолет.
Подошел ближе. Павлычев что-то говорил, а я не слышал его голоса. Наш конь лежал с перебитыми ногами и развороченным животом. За кюветом хрипел мальчик. На губах у него пузырилась кровь. Комиссар разорвал на нем рубашку - в боку зияла дыра. Помощь уже не требовалась. Второго подростка не обнаружили. Нашли только лоскуты от его одежды.
29 октября 1941 года части корпуса вышли в район города Тим, Курской области. Этому неприметному городку, суждено было стать ареной ожесточенных сражений, потому что он оказался на пути южного крыла немецкой группы армий "Центр", нацелившейся на Москву.
За Москву, так или иначе, дрались все советские воины. Одни - непосредственно на подступах к городу, другие - под Тулой, третьи - под Ростовом, четвертые - под Тихвином, а наш 3-й воздушнодесантный корпус - под Тимом. Тут, как в свое время под Киевом и на Сейме, десантники действовали на главном направлении: острие стрелы, нанесенной гитлеровскими генералами на картах, упиралось в позиции нашего корпуса.
6-ю бригаду, в том числе и 1-й батальон, выдвинули далеко вперед - в район Беседино - с задачей занять и прочно оборонять рубеж Мещерские Дворы - Зорино. Хотя роты батальона располагались на широком фронте, оборону мы подготовили крепкую. Окопы вырыли полного профиля, построили землянки, утеплив их матами, сплетенными из соломы. Организовали систему огня.
Будь у нас в то время артиллерия и соседи, с которыми могли бы взаимодействовать, наверняка надолго бы задержали противника на этом рубеже. Однако средств усиления в батальоне не имелось.
15 ноября разведчики ефрейтор Мазилкин и сержант Подкопай захватили в селе Еремино пленного. Что именно он показал, не знаю, одно нам стало известно: на Тим двигались крупные силы фашистов.
Первый бой с ними завязался 18 ноября. Он был упорный. Гитлеровцы понесли большие потери, но вперед не продвинулись. На следующее утро, после перегруппировки и двухчасовой артиллерийской подготовки, они снова пошли в атаку. Однако и она была отбита.
Неприятелю все же удалось нащупать у нас слабое место - открытые фланги. Он стал обходить нас слева и справа. Создалась угроза полного окружения 6-й бригады. Мы получили приказ перейти на новый рубеж.
Отходили с ожесточенными боями. Наш батальон, как и вся бригада, не смог выйти в указанный район города Тим - немцы оказались там раньше нас. Поэтому из села Становое мы направились к хутору Черниковы Дворы. Другие же бригады продолжали вести тяжелые бои в Тиме, не прекращавшиеся ни днем, ни ночью.
Немецкое командование бросало туда резервы и части, снятые с второстепенных участков. Десять дней бились там десантники, то отражая атаки, то сами атакуя.
1-му батальону, в котором осталось всего пятьдесят - шестьдесят активных бойцов, была поставлена задача - ночной атакой уничтожить противостоящего противника и ворваться в город.
Летом можно быстро выкопать окоп, укрыться, и танки не так страшны. А зимой в промерзшей земле даже небольшое углубление не скоро выдолбишь. Единственная надежда на захваченные дома, из-за которых можно бросать гранаты и бутылки, да на окопы, оставленные противником.
Дрались наши бойцы самоотверженно. Десантники не щадили себя. Один из них (жаль, не помню его фамилии), подпустив вражеский танк, бросил в него бутылку - жидкость не воспламенилась, бросил вторую - тоже безрезультатно. Танк прошел через окоп, в котором находился смельчак. Тогда он выскочил, сзади вспрыгнул на танк, разбил о броню третью бутылку - машина загорелась.
Потряс меня своим прямо-таки сверхчеловеческим самообладанием и минометчик ефрейтор Колесников. Тяжело раненный, он продолжал вести огонь, и только когда атака была отбита, девушка санитарка оттащила его в укрытие.
У Колесникова оказалась перебитой выше щиколотки нога, причем не просто перебита, а вырван кусок кости, и стопа висела на коже. Ему было страшно больно, он потерял много крови, девушка пыталась наложить шину, а он попросил: - Отрежь лапу, чтобы не мешалась.
Санитарка замахала на него руками и полезла в сумку за бинтом, а он, воспользовавшись тем, что она на минуту отвернулась, ножом отхватил себе стопу.
Десантники подожгли три танка. Пытаясь сбить пламя, они вертелись, бросались из стороны в сторону, потом помчались в тыл. По пути два из них сгорели.
Цуладзе свою задачу выполнил: вражеская пехота не смогла подняться. Незаметно наступил рассвет. Осмотрелись, подсчитали свои силы: они поубавились. Мы понимали: днем удержаться будет труднее, а если не удержимся, то в чистом поле не уцелеет никто. За день удалось отразить две контратаки. К вечеру противник, получив подкрепление, снова пошел на нас.
Удерживать занимаемый рубеж уже не было сил: осталось немногим более двух десятков человек. Невольно думалось, что это последний наш бой.
И вот в самый критический момент в расположении врага забухали частые, словно барабанная дробь, разрывы, сопровождавшиеся сильными вспышками. Казалось, кто-то невидимый поджег всю местность. Позиции противника были объяты дымом и огнем. Смотреть на это было жутко и в то же время радостно.
Мы не знали, какое именно это оружие, но видели, что это страшное оружие, и оно - наше. Ночная атака фашистов не состоялась: атаковать было некому.
Ночью нас сменили подразделения вновь прибывшего свежего стрелкового полка. Мы были выведены в резерв. И только там услышали, что смертоносное оружие, поразившее наше воображение, носит ласковое имя "катюша". А что это реактивные минометы, мы узнали значительно позже.
За мужество и храбрость, проявленные в десятидневных кровопролитных боях за Тим, многие бойцы и командиры были удостоены правительственных наград. И не только за это.
Активные действия 3-го воздушнодесантного корпуса, а также других соединений в ноябре - декабре 1941 года сорвали планы немецкого командования и не дали ему возможности снять с этого участка фронта хотя бы часть войск для переброски под Москву. На протяжении шести-семи месяцев, вплоть до летнего наступления фашистов в 1942 году, враг не смог преодолеть сопротивления наших войск на этих рубежах.
К Северному Донцу мы подошли в начале марта 1942 года. Была вторая половина дня. Впереди, совсем недалеко, слышался бой. Лед на реке стал уже рыхлым, ноздреватым. Выдержит ли он людей и повозки, запряженные лошадьми? Переправились благополучно.
На исходные позиции выдвигались перед рассветом. Батальон вытянули в колонну, в голове ее шли комбат Денисов, комиссар Ракчеев, несколько связистов, командир взвода связи, командир батареи артиллерийского полка и я.
Все время приходилось убеждать Денисова выслать вперед хотя бы на небольшое расстояние разведку, так как мы точно не знали, где именно находился противник. Однако Денисов считал, что это излишне. Мне удалось уговорить его остановиться и дождаться сведений от обогнавших нас полковых разведчиков под командованием Ивана Подкопая.
Прошло несколько минут, и из рощи, в которую углубились разведчики, вдруг послышались взрывы гранат и ответные выстрелы. "Напоролись-таки на противника", - с тревогой подумал я. Между тем немцы с дальних высот открыли и пулеметно-миномётный огонь.
Денисов, ойкнув, схватился за руку и присел. Его отправили в санитарную роту. Нам тоже едва не пришлось поплатиться за его неосмотрительность. Головная рота вышла на простреливаемое пространство.
Во взаимодействии со 2-м и 3-м батальонами мы продолжали ожесточенно драться с противником, тщетно пытавшимся столкнуть нас в реку. На третий день боев нарушилась связь со 2-й ротой. А мне требовалось немедленно переговорить с ее командиром. Из ячейки послали двух связных, но ни один не вернулся.
Вызвал третьего. Передо мной стоял боец лет сорока - сорока пяти, с винтовкой в руках, в шлеме с шишаком. Под алой звездочкой виднелась еще и синяя пятиконечная звезда. Стрелок доложил: - Товарищ старший лейтенант, красноармеец Муха по вашему приказанию...
Я объяснил, в чем заключается его задача. Написал распоряжение командиру 2-й роты. Рассказал, как туда попасть. Предупредил, чтобы он был сугубо осторожен, так как непонятно, почему не вернулись посланные ранее товарищи. Долго пришлось ждать, и мы уже начали терять надежду на то, что Муха добрался до роты. Но он вернулся, точно выполнив приказание.
Из-за отворота шлема достал записку. Прочитав ее, я убедился: командир 2-й роты понял, что с наступлением темноты ему необходимо развернуть подразделение влево, где образовался разрыв с левым соседом. Нас разделял широкий овраг, который фашисты могли использовать для проникновения в наш тыл.
Мы с комиссаром поинтересовались, как же Муха сумел пробраться к роте. Боец стал неторопливо рассказывать, перемежая русские и украинские слова: - Пройшов я трошки, дывлюсь - лежит убитый наш связной...
Когда Муха пошел дальше, щелкнул выстрел. Муха упал в снег и пополз, разгребая его перед собой, словно прорывал канаву. Так и дополз куда надо. Там оказался и второй связной, которому вражеский снайпер прострелил ногу.
Муха обстоятельно рассказывал, а я внимательно наблюдал за ним: он старался доложить все точно, ничего не забыл; его неторопливость, находчивость как бы подсказали мне, что жизненный опыт на войне играет очень важную роль: недостаточно ненависти к врагу и отваги, нужны еще осторожность, терпение, смекалка.
Этот пожилой красноармеец оказался замечательным человеком. он прошел со мной дорогами войны столько же, сколько и я. Нет, он не был отчаянно храбр. Но все, что ему поручалось, выполнял беспрекословно. Я оставил его у себя связным. Потом мне стало известно, что в молодости он служил на пограничной заставе. Когда я взял Андрея Григорьевича Муху к себе в ординарцы, то в дополнение к усам он отрастил и бороду.
Бои за улучшение позиций на Северо-Донецком плацдарме длились суток пятнадцать - двадцать, затем был получен приказ перейти к обороне." - из воспоминаний ст.лейтенанта 1-го б-на 6-й бригады 3-го АДК И.Исакова.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]