"О сдаче не могло быть и речи". Английский Сэр, выпив коньяка, сдается в плен.
---
"В тот жаркий день 23 мая 1940 года я сидел под каштаном напротив мэрии. Могли ли люди создать этот кошмарный беспорядок или перед нашим взором приоткрылся уголок настоящего ада?
Выстрел из миномета едва не оказался смертельным. Мина взорвалась на крыше мэрии, и мне под ноги посыпались куски черепицы и щепки от каштана. Последовало еще несколько выстрелов,и мины разорвались в толпе беженцев.
Кучки сьежившихся людей жались к стенам, стараясь укрыться от огня, а в небе счастливым жаворонком парил легкий "Шторьх". Я открыл по нему беспорядочный огонь из винтовки, но он спокойно улетел и скрылся из виду за попавшим в ловушку санитарным поездом, которым уже занялись вражеские минометчики.
Рядом со мной на тротуаре лежало тело моего связного, которого взрывом отбросило от машины на другую сторону дороги. Я забрал его документы и взглянул на него еще раз. Он был веселым человеком. Даже взрыв мины не смог стереть улыбку с его лица.
Ближе к вечеру мы получили приказ оставить деревню. Над узкими улицами висели обрывки телеграфных проводов. И пока мы спешили в Кале, над облаком дыма, скрывавшим наше отступление, виднелся лишь церковный шпиль.
Стрелковая бригада, 60-й стрелковый и Стрелки королевы Виктории начали высадку, но стоило им ступить на французскую землю, как противник начал обстреливать порт. Были спешно оборудованы позиции. Вновь прибывшие так и сыпали информацией.
По их словам, силы противника целиком состояли из мотоциклистов. Когда я сказал, что эти самые мотоциклисты в щепки разнесли Кулонь, какой-то майор окинул меня взглядом не менее свирепым, чем был у бригадира в тот давний летний день.
Нам было приказано ждать противника в песчаных дюнах на западной окраине города. Над моей головой свистели снаряды. В Кале наступила тишина, стемнело, и только из порта доносились звуки разрывов.А потом в гнетущей тишине раздался звон гитары. Заплакал ребенок...
Атака началась на следующее утро и поначалу была нерешительной, и лишь ближе к полудню 24-го мая танки пошли на прорыв. Меня отправили на восточную окраину города. Раскаленный тротуар жег подошвы ног, а винтовка стала скорее обузой, чем оружием.
Неопытные солдаты, одни напуганные, другие усталые и ожидающие эвакуации, двигались по бульвару Гамбетты. Пули стучали по мостовой и отскакивали от стен, со звуком, похожим на щелчок хлыста.
То тут, то там из зарешеченых подвальных окошек выглядывали бледные лица. Покойницкая команда, пригибаясь от пуль, тащила через бульвар труп старухи. В этот жаркий полдень, когда Кейтель находясь в спокойном Берлине, передовал по телефону на запад приказы своего фюрера, старый "Крусейдер" выпустил пару снарядов вдоль бульвара. Когда он начал осторожно отходить, я ощутил сильный удар в бок. Я отполз на несколько метров. Я чувствовал, как кровь сочится через одежду и струится по животу.
- С вами все впорядке, сэр? - донесся хриплый голос.
- Принесите мне побыстрее коньяка из кафе...
Я поднялся на ноги и оперся на стену. Словно ниаткуда передо мной возник очкарик санитар. Он покосился на рану и осклабился: - Вам повезло, сэр. На пол дюйма от сердца. Всего лишь царапина.
Перевязанный, я в полуобморочном состоянии добрался до госпиталя рядом с портом. Весь следующий день "Штуки" прилетали и улетали, когда им было угодно. Но о сдаче не могло быть и речи. Раненые лежали вплотную друг к другу в темном подвале госпиталя, и сквозь раздававшийся сверху грохот бомбежки до меня доносились странные обрывки разговоров.
Мы с капралом могли ходить. Возможно, нам бы удалось организовать эвакуацию легкораненых. Мы вылезли через разбитые двери госпиталя, которые никак не желали открываться, на укутанную дымом и пламенем улицу. Из переполненного подвала появилась рука, которая передала нам бутылку вина, и тут капрал исчез в ослепительной вспышке и облаке пыли.
Было слишком поздно. На перронах Морского вокзала, откуда еще несколько месяцев тому назад счастливые путешественники отправлялись в Париж, среди спасительных вагонов и песчаных дюн был организован последний рубеж обороны.
В арке, под которой распологался полковой перевязочный пункт, кто-то застрелился. Рядом со мной плакал молодой солдат. Крича и размахивая пистолетом возникла серая фигура.
Потом огромный человек в немецкой форме и с повязкой красного креста на рукаве аккуратно уложил меня на носилки. Я попал в плен..." - из воспоминаний лейтенанта-артиллериста британской Стрелковой бригады Эйри Нива.
Выстрел из миномета едва не оказался смертельным. Мина взорвалась на крыше мэрии, и мне под ноги посыпались куски черепицы и щепки от каштана. Последовало еще несколько выстрелов,и мины разорвались в толпе беженцев.
Кучки сьежившихся людей жались к стенам, стараясь укрыться от огня, а в небе счастливым жаворонком парил легкий "Шторьх". Я открыл по нему беспорядочный огонь из винтовки, но он спокойно улетел и скрылся из виду за попавшим в ловушку санитарным поездом, которым уже занялись вражеские минометчики.
Рядом со мной на тротуаре лежало тело моего связного, которого взрывом отбросило от машины на другую сторону дороги. Я забрал его документы и взглянул на него еще раз. Он был веселым человеком. Даже взрыв мины не смог стереть улыбку с его лица.
Ближе к вечеру мы получили приказ оставить деревню. Над узкими улицами висели обрывки телеграфных проводов. И пока мы спешили в Кале, над облаком дыма, скрывавшим наше отступление, виднелся лишь церковный шпиль.
Стрелковая бригада, 60-й стрелковый и Стрелки королевы Виктории начали высадку, но стоило им ступить на французскую землю, как противник начал обстреливать порт. Были спешно оборудованы позиции. Вновь прибывшие так и сыпали информацией.
По их словам, силы противника целиком состояли из мотоциклистов. Когда я сказал, что эти самые мотоциклисты в щепки разнесли Кулонь, какой-то майор окинул меня взглядом не менее свирепым, чем был у бригадира в тот давний летний день.
Нам было приказано ждать противника в песчаных дюнах на западной окраине города. Над моей головой свистели снаряды. В Кале наступила тишина, стемнело, и только из порта доносились звуки разрывов.А потом в гнетущей тишине раздался звон гитары. Заплакал ребенок...
Атака началась на следующее утро и поначалу была нерешительной, и лишь ближе к полудню 24-го мая танки пошли на прорыв. Меня отправили на восточную окраину города. Раскаленный тротуар жег подошвы ног, а винтовка стала скорее обузой, чем оружием.
Неопытные солдаты, одни напуганные, другие усталые и ожидающие эвакуации, двигались по бульвару Гамбетты. Пули стучали по мостовой и отскакивали от стен, со звуком, похожим на щелчок хлыста.
То тут, то там из зарешеченых подвальных окошек выглядывали бледные лица. Покойницкая команда, пригибаясь от пуль, тащила через бульвар труп старухи. В этот жаркий полдень, когда Кейтель находясь в спокойном Берлине, передовал по телефону на запад приказы своего фюрера, старый "Крусейдер" выпустил пару снарядов вдоль бульвара. Когда он начал осторожно отходить, я ощутил сильный удар в бок. Я отполз на несколько метров. Я чувствовал, как кровь сочится через одежду и струится по животу.
- С вами все впорядке, сэр? - донесся хриплый голос.
- Принесите мне побыстрее коньяка из кафе...
Я поднялся на ноги и оперся на стену. Словно ниаткуда передо мной возник очкарик санитар. Он покосился на рану и осклабился: - Вам повезло, сэр. На пол дюйма от сердца. Всего лишь царапина.
Перевязанный, я в полуобморочном состоянии добрался до госпиталя рядом с портом. Весь следующий день "Штуки" прилетали и улетали, когда им было угодно. Но о сдаче не могло быть и речи. Раненые лежали вплотную друг к другу в темном подвале госпиталя, и сквозь раздававшийся сверху грохот бомбежки до меня доносились странные обрывки разговоров.
Мы с капралом могли ходить. Возможно, нам бы удалось организовать эвакуацию легкораненых. Мы вылезли через разбитые двери госпиталя, которые никак не желали открываться, на укутанную дымом и пламенем улицу. Из переполненного подвала появилась рука, которая передала нам бутылку вина, и тут капрал исчез в ослепительной вспышке и облаке пыли.
Было слишком поздно. На перронах Морского вокзала, откуда еще несколько месяцев тому назад счастливые путешественники отправлялись в Париж, среди спасительных вагонов и песчаных дюн был организован последний рубеж обороны.
В арке, под которой распологался полковой перевязочный пункт, кто-то застрелился. Рядом со мной плакал молодой солдат. Крича и размахивая пистолетом возникла серая фигура.
Потом огромный человек в немецкой форме и с повязкой красного креста на рукаве аккуратно уложил меня на носилки. Я попал в плен..." - из воспоминаний лейтенанта-артиллериста британской Стрелковой бригады Эйри Нива.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]