Внук Бисмарка в плену стал коммунистом. 1943 г.
---
"Русские летели даже ниже, чем я думал, на уровне скалистого берега Волги, пикировали и делали петли вокруг нас. Потом они развернулись и направили свои самолеты нам прямо в лоб. Перед нами тут же засверкали огоньки пулеметных очередей, и мы чуть не столкнулись с моим противником.
После очередной такой дуэли я направил свой "Мессершмитт" вслед за одной из "Рат", из покрытых тканью крыльев которой мои выстрелы уже выбили довольно крупные куски. И тут я вдруг почувствовал запах какой-то гари, исходивший со стороны винта.
С правой стороны радиатора охлаждения потянулась струйка жидкости. Видно, его повредил попавший туда снаряд. Я потянулся туда, где должен был находиться выключатель, но на моей машине старой модификации его не было предусмотрено.
Правнук Бисмарка, Граф фон Айндизель.
В полете на высоте примерно 600 метров я едва сумел преодолеть высоту Сарепта. Из двигателя хлестали горячее масло и дым, поршни стучали все сильнее, и вот, наконец, громко лязгнув, винт машины застопорился.
Я попытался дотянуть до линии фронта. Мимо одна за другой пролетали миниатюрные машинки русских. Их выстрелы, как горох по крыше, застучали по стальному хвосту моего самолета.
Я наклонил голову и терзал рукоятку управления, пытаясь уйти с линии огня. Каждое такое движение означало очередную потерю высоты. Вот по крыльям ударили зенитные снаряды.
Отвалилась левая пушка. Машина падала. Ценой неимоверных усилий мне в последний раз удалось выправить самолет и даже набрать немного высоты, но потом он вдруг ударился о землю, подпрыгнул на мгновение, а затем окончательно рухнул вниз, покатился по земле и, наконец, замер в ужасающей тишине.
Я дважды ударился головой о приборную панель. Полуоглушенный, я все же сумел сдвинуть назад фонарь кабины, который плотно заклинило, и спрыгнул на землю. Примерно в 40 метрах от меня лежали разбросанные в форме подковы останки русского самолета.
С запада, в сторону заходившего солнца, через степь перемещалась какая-то часть в плотном строю, очевидно пехотная. Со стороны русского запасного аэродрома, на краю которого я умудрился совершить посадку, в меня начали стрелять.
Потом показались солдаты, которые быстро бежали в мою сторону. Я поднял руки. Это был тот самый решающий момент, который мы часто и очень ясно рисуем себе в воображении и которого так боимся.
С поднятыми руками я дожидался русских. Мой взгляд был прикован к западу, туда, где солнце приближалось к горизонту. Там всего в пятнадцати минутах полета на родном аэродроме меня ждали товарищи.
Но теперь все это осталось позади. Я остался один, и неизвестно, что ожидало меня впереди. Я посмотрел вниз на свою кожаную летную куртку, испачканную маслом, стоптанные сапоги и пилотские перчатки.
Наконец мне удалось расстегнуть ремень с кобурой пистолета, и я вручил его первому же подошедшему русскому. Потом я снова поднял руки. Не говоря ни слова, русский опустошил мои карманы: носовой платок, сигареты, бумажник, перчатки, - похоже, ему пригодится все это. В это время к нам подъехала машина, из которой выбрался офицер в летных меховых унтах. Он протянул в мою сторону рукой.
- Товарищ, - произнес офицер с раскатистым "р" и добавил еще несколько слов. Мне наконец позволили опустить руки. Испытывая чувство глубокого облегчения, я пожал протянутую руку.
Взглядом специалиста он посмотрел на мой самолет, который одиноко стоял на песке, с погнутыми крыльями, помятым фюзеляжем и переплетенными лопастями пропеллера. Когда он увидел маленькие белые полосы на фюзеляже, советские кокарды и красные звезды, то издал возглас удивления.
Летчик быстро пересчитал все эти символы: десять, двадцать, тридцать, тридцать пять, потом медленно кивнул и, показав на пальцах число "двадцать два", ткнул себя в золотую звезду на груди и что-то сказал по-русски. Я сначала не понял его слов, но он повторил: - Я - Герой Советского Союза!
Я тогда не понял, что это название государственной награды, которую выдавали за особые заслуги, и лишь с трудом сумел удержаться от улыбки. Но он, похоже, принял это как знак признания и гордо и с удовольствием засмеялся.
В это время сюда же подкатил грузовик, кузов которого был полон русскими летчиками. Со сжатыми кулаками они посыпались оттуда и бросились в мою сторону. Один из них, великан, спрыгнув на землю, попытался отправить меня в нокаут ударом, который, наверное, мог стоить мне нескольких зубов. Но я сумел уклониться.
Комитет "свободная Германия".
Мне пришлось выдержать еще несколько ударов и тычков, прежде чем возбуждение вновь прибывших несколько улеглось и их интересы сместились в сторону "профессиональных" материй. Почему я совершил вынужденную посадку? Сколько самолетов я сбил? Какими наградами я был отмечен? Женат ли я и где мой дом?
Все эти вопросы задавали на ломаном немецком языке с удивленными смешками и детским любопытством. Наконец, командир группы отдал приказ всем расходиться, и меня отвели на командный пункт, расположенный на краю аэродрома. Здесь в землянке, в которую вели двадцать три ступени, начался первый допрос.
- Имя и звание? - Командир с Золотой Звездой Героя СССР сам задал первый вопрос. Я заколебался. Мой китель остался в штабе, а на кожаной куртке не было знаков различия, ничего такого, что помогло бы установить мою личность. Я подумал, не будет ли лучше, если я попытаюсь утаить свое звание и титул.
Но должно быть, из чувства упрямства и гордости я сказал ему правду. Я сказал, что девичьей фамилией моей матери была Бисмарк - графиня Бисмарк. Офицер подпрыгнул и вскричал: - Бисмарк! Бисмарк! Рейхсканцлер! Вы что, сын того Бисмарка?
Я терпеливо объяснил, что являюсь всего лишь правнуком. Офицер вышел в соседнее помещение, и я слышал, как он разговаривает с кем-то по телефону, повторяя слово "Бисмарк". Затем наступила пауза, и я стал ждать развития событий.
Штаб-квартира Национального Комитета "Свободная Германия".
На скамейке напротив меня развалился летчик, который смотрел на меня, не отрывая взгляда. Потом он вдруг вскочил, схватил мою левую руку и поднес ее к своему лицу, будто собирался поцеловать.
Его внимание привлекло кольцо-печатка. Он быстро стянул кольцо с моей руки и положил себе в карман брюк, где уже лежали мои наручные часы. Сделав угрожающий жест, он приказал мне не упоминать об этом небольшом инциденте и вышел вон.
После допроса меня сразу же увезли с аэродрома. С крепко связанными руками меня посадили в машину. Всю дорогу рядом со мной сидел офицер с пистолетом в руке. Мне удалось осторожно сдвинуть повязку, которой мне завязали глаза. Машина двигалась по степи вдоль берега Волги, потом мы въехали на пыльные улицы Сталинграда.
Улицы города были пустынны, дымились черным дымом разрушенные здания. Через пустые провалы домов, где когда-то были окна, издалека были видны багровые отблески пламени. На зеленом островке земли между развалинами огромных бетонных зданий лежал казавшийся невредимым немецкий "Хейнкель-111".
Я увидел на фюзеляже фигурку льва, эмблему моей эскадры, и подумал о судьбе своих товарищей." - из воспоминаний оберлейтенанта люфтвафе из 3-й истребительной эскадры "Удет", правнука Бисмарка, графа Г. фон Айнзиделя.
Группа пленных немецких генералов подписывает обращение к офицерам вермахта.
Есть три версии того, как был сбит самолет Генриха фон Айнзиделя, - Согласно первой, и в этом убеждены ветераны - участники тех боев, графа завалил лейтенант Гультяев; по второй - самолет подбили зенитчики.
Третья описана в "Сталинградском дневнике" председателем городского комитета обороны Александром Чуяновым: Айнзиделя сбил известный советский ас старший лейтенант Черников из 102-й истребительной авиадивизии.
Иван Синчук, чей танк находился недалеко от места падения самолета так описал эту встречу: "Нам по 20 лет. Мы оба офицеры. Делаем первые шаги в самостоятельной жизни. Хочется жить и любить. А рядом смерть. Судьба свела нас и поставила лицом к лицу.
Граф Айнзидель стрелял первым. Когда пули засвистели возле моего виска, мелькнула мысль: это конец! Нет, в те минуты мне не было страшно. Это была не отвага. Я просто был парализован близостью смерти и не мог даже поднять руку, чтобы стрелять.
Да и зачем? Оружие моего противника в десятки раз превосходило никчемный при такой дуэли пистолет ТТ. Я был соперником абсолютно безопасным. Но меня спас счастливый случай. Граф почему-то в меня не попал (хотя через много лет я узнал, что он был великолепным стрелком).
Когда наступила моя очередь стрелять, я ринулся на графа и... остановился. Он пристально смотрел на меня немигающим взглядом, весь вид его говорил: стреляй, чего же ты медлишь? Но я не смог убить безоружного человека.
Я не был палачом. Я был воином. Махнув рукой, в которой держал пистолет, я жестом приказал ему идти со мной. Мы пошли к моему танку..."
В 1997 г. Иван Синьчук побывал на месте боев, в музее-заповеднике "Старая Сарепта", где участвовал в научной конференции. Спустя два года, в 1999 г., музей посетил граф Айнзидель. Иван Антонович написал графу письмо с предложением встречи, но тот отказался.
Граф ответил, что в его возрасте такие сильные эмоции чересчур болезненны, а у него слабое сердце: "Господин Синьчук, я, к сожалению, уже не тот бравый летчик, которого вы знали когда-то".
http://gorvesti.ru/details/pravnuk-bismarka-v-nebe-stalingrada-13590.html
Граф фон Айндизель второй слева в комитете "Свободная Германия".
После очередной такой дуэли я направил свой "Мессершмитт" вслед за одной из "Рат", из покрытых тканью крыльев которой мои выстрелы уже выбили довольно крупные куски. И тут я вдруг почувствовал запах какой-то гари, исходивший со стороны винта.
С правой стороны радиатора охлаждения потянулась струйка жидкости. Видно, его повредил попавший туда снаряд. Я потянулся туда, где должен был находиться выключатель, но на моей машине старой модификации его не было предусмотрено.
Правнук Бисмарка, Граф фон Айндизель.
В полете на высоте примерно 600 метров я едва сумел преодолеть высоту Сарепта. Из двигателя хлестали горячее масло и дым, поршни стучали все сильнее, и вот, наконец, громко лязгнув, винт машины застопорился.
Я попытался дотянуть до линии фронта. Мимо одна за другой пролетали миниатюрные машинки русских. Их выстрелы, как горох по крыше, застучали по стальному хвосту моего самолета.
Я наклонил голову и терзал рукоятку управления, пытаясь уйти с линии огня. Каждое такое движение означало очередную потерю высоты. Вот по крыльям ударили зенитные снаряды.
Отвалилась левая пушка. Машина падала. Ценой неимоверных усилий мне в последний раз удалось выправить самолет и даже набрать немного высоты, но потом он вдруг ударился о землю, подпрыгнул на мгновение, а затем окончательно рухнул вниз, покатился по земле и, наконец, замер в ужасающей тишине.
Я дважды ударился головой о приборную панель. Полуоглушенный, я все же сумел сдвинуть назад фонарь кабины, который плотно заклинило, и спрыгнул на землю. Примерно в 40 метрах от меня лежали разбросанные в форме подковы останки русского самолета.
С запада, в сторону заходившего солнца, через степь перемещалась какая-то часть в плотном строю, очевидно пехотная. Со стороны русского запасного аэродрома, на краю которого я умудрился совершить посадку, в меня начали стрелять.
Потом показались солдаты, которые быстро бежали в мою сторону. Я поднял руки. Это был тот самый решающий момент, который мы часто и очень ясно рисуем себе в воображении и которого так боимся.
С поднятыми руками я дожидался русских. Мой взгляд был прикован к западу, туда, где солнце приближалось к горизонту. Там всего в пятнадцати минутах полета на родном аэродроме меня ждали товарищи.
Но теперь все это осталось позади. Я остался один, и неизвестно, что ожидало меня впереди. Я посмотрел вниз на свою кожаную летную куртку, испачканную маслом, стоптанные сапоги и пилотские перчатки.
Наконец мне удалось расстегнуть ремень с кобурой пистолета, и я вручил его первому же подошедшему русскому. Потом я снова поднял руки. Не говоря ни слова, русский опустошил мои карманы: носовой платок, сигареты, бумажник, перчатки, - похоже, ему пригодится все это. В это время к нам подъехала машина, из которой выбрался офицер в летных меховых унтах. Он протянул в мою сторону рукой.
- Товарищ, - произнес офицер с раскатистым "р" и добавил еще несколько слов. Мне наконец позволили опустить руки. Испытывая чувство глубокого облегчения, я пожал протянутую руку.
Взглядом специалиста он посмотрел на мой самолет, который одиноко стоял на песке, с погнутыми крыльями, помятым фюзеляжем и переплетенными лопастями пропеллера. Когда он увидел маленькие белые полосы на фюзеляже, советские кокарды и красные звезды, то издал возглас удивления.
Летчик быстро пересчитал все эти символы: десять, двадцать, тридцать, тридцать пять, потом медленно кивнул и, показав на пальцах число "двадцать два", ткнул себя в золотую звезду на груди и что-то сказал по-русски. Я сначала не понял его слов, но он повторил: - Я - Герой Советского Союза!
Я тогда не понял, что это название государственной награды, которую выдавали за особые заслуги, и лишь с трудом сумел удержаться от улыбки. Но он, похоже, принял это как знак признания и гордо и с удовольствием засмеялся.
В это время сюда же подкатил грузовик, кузов которого был полон русскими летчиками. Со сжатыми кулаками они посыпались оттуда и бросились в мою сторону. Один из них, великан, спрыгнув на землю, попытался отправить меня в нокаут ударом, который, наверное, мог стоить мне нескольких зубов. Но я сумел уклониться.
Комитет "свободная Германия".
Мне пришлось выдержать еще несколько ударов и тычков, прежде чем возбуждение вновь прибывших несколько улеглось и их интересы сместились в сторону "профессиональных" материй. Почему я совершил вынужденную посадку? Сколько самолетов я сбил? Какими наградами я был отмечен? Женат ли я и где мой дом?
Все эти вопросы задавали на ломаном немецком языке с удивленными смешками и детским любопытством. Наконец, командир группы отдал приказ всем расходиться, и меня отвели на командный пункт, расположенный на краю аэродрома. Здесь в землянке, в которую вели двадцать три ступени, начался первый допрос.
- Имя и звание? - Командир с Золотой Звездой Героя СССР сам задал первый вопрос. Я заколебался. Мой китель остался в штабе, а на кожаной куртке не было знаков различия, ничего такого, что помогло бы установить мою личность. Я подумал, не будет ли лучше, если я попытаюсь утаить свое звание и титул.
Но должно быть, из чувства упрямства и гордости я сказал ему правду. Я сказал, что девичьей фамилией моей матери была Бисмарк - графиня Бисмарк. Офицер подпрыгнул и вскричал: - Бисмарк! Бисмарк! Рейхсканцлер! Вы что, сын того Бисмарка?
Я терпеливо объяснил, что являюсь всего лишь правнуком. Офицер вышел в соседнее помещение, и я слышал, как он разговаривает с кем-то по телефону, повторяя слово "Бисмарк". Затем наступила пауза, и я стал ждать развития событий.
Штаб-квартира Национального Комитета "Свободная Германия".
На скамейке напротив меня развалился летчик, который смотрел на меня, не отрывая взгляда. Потом он вдруг вскочил, схватил мою левую руку и поднес ее к своему лицу, будто собирался поцеловать.
Его внимание привлекло кольцо-печатка. Он быстро стянул кольцо с моей руки и положил себе в карман брюк, где уже лежали мои наручные часы. Сделав угрожающий жест, он приказал мне не упоминать об этом небольшом инциденте и вышел вон.
После допроса меня сразу же увезли с аэродрома. С крепко связанными руками меня посадили в машину. Всю дорогу рядом со мной сидел офицер с пистолетом в руке. Мне удалось осторожно сдвинуть повязку, которой мне завязали глаза. Машина двигалась по степи вдоль берега Волги, потом мы въехали на пыльные улицы Сталинграда.
Улицы города были пустынны, дымились черным дымом разрушенные здания. Через пустые провалы домов, где когда-то были окна, издалека были видны багровые отблески пламени. На зеленом островке земли между развалинами огромных бетонных зданий лежал казавшийся невредимым немецкий "Хейнкель-111".
Я увидел на фюзеляже фигурку льва, эмблему моей эскадры, и подумал о судьбе своих товарищей." - из воспоминаний оберлейтенанта люфтвафе из 3-й истребительной эскадры "Удет", правнука Бисмарка, графа Г. фон Айнзиделя.
Группа пленных немецких генералов подписывает обращение к офицерам вермахта.
Есть три версии того, как был сбит самолет Генриха фон Айнзиделя, - Согласно первой, и в этом убеждены ветераны - участники тех боев, графа завалил лейтенант Гультяев; по второй - самолет подбили зенитчики.
Третья описана в "Сталинградском дневнике" председателем городского комитета обороны Александром Чуяновым: Айнзиделя сбил известный советский ас старший лейтенант Черников из 102-й истребительной авиадивизии.
Иван Синчук, чей танк находился недалеко от места падения самолета так описал эту встречу: "Нам по 20 лет. Мы оба офицеры. Делаем первые шаги в самостоятельной жизни. Хочется жить и любить. А рядом смерть. Судьба свела нас и поставила лицом к лицу.
Граф Айнзидель стрелял первым. Когда пули засвистели возле моего виска, мелькнула мысль: это конец! Нет, в те минуты мне не было страшно. Это была не отвага. Я просто был парализован близостью смерти и не мог даже поднять руку, чтобы стрелять.
Да и зачем? Оружие моего противника в десятки раз превосходило никчемный при такой дуэли пистолет ТТ. Я был соперником абсолютно безопасным. Но меня спас счастливый случай. Граф почему-то в меня не попал (хотя через много лет я узнал, что он был великолепным стрелком).
Когда наступила моя очередь стрелять, я ринулся на графа и... остановился. Он пристально смотрел на меня немигающим взглядом, весь вид его говорил: стреляй, чего же ты медлишь? Но я не смог убить безоружного человека.
Я не был палачом. Я был воином. Махнув рукой, в которой держал пистолет, я жестом приказал ему идти со мной. Мы пошли к моему танку..."
В 1997 г. Иван Синьчук побывал на месте боев, в музее-заповеднике "Старая Сарепта", где участвовал в научной конференции. Спустя два года, в 1999 г., музей посетил граф Айнзидель. Иван Антонович написал графу письмо с предложением встречи, но тот отказался.
Граф ответил, что в его возрасте такие сильные эмоции чересчур болезненны, а у него слабое сердце: "Господин Синьчук, я, к сожалению, уже не тот бравый летчик, которого вы знали когда-то".
http://gorvesti.ru/details/pravnuk-bismarka-v-nebe-stalingrada-13590.html
Граф фон Айндизель второй слева в комитете "Свободная Германия".
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]