"В логове фашистского зверя". 1945 г.
---
"После командира батальона меня пригласил представитель СМЕРШ. Бреус (такой была фамилия моего опекуна от СМЕРШа) после знакомства уполномочил меня изучать настроение солдат, не допускать пораженческих настроений и в необходимых случаях докладывать ему, Бреусу, никаких расписок не требовал. Так я стал неформальным сотрудником СМЕРШа. Должен сказать, что поводов для дальнейших встреч с Бреусом у меня не было.
Из командного состава батальона одним из первых я познакомился с заместителем командира батальона по политработе, естественно по его инициативе. Капитан Илья Израилевич Шамилев перед войной был представителем грузинского комсомола при ЦК ВЛКСМ в Москве. Незадолго до моего прибытия на фронт он был тяжело ранен, после госпиталя вернулся в батальон.
Шамилев по долгу службы, а больше по доброте фактически на первой стадии моего становления взял функции моего опекуна. Он не только давал мне полезные советы, но и, насколько мне известно, обсуждал с моими командирами выполнимость и целесообразность их приказов, хотя, не обладая единоначалием, не мог принимать оперативные решения.
До Риги оставалось 15-20 км, но сходу овладеть ею не удалось. Более того, противник нанес по ослабленным длительным наступлением частям 43-ей армии контрудар. К обороне на одном из участков фронта, где я и находился, были привлечены в помощь пехоте специальные подразделения: саперы, связисты. Это был конец августа. Атаку вражеской пехоты удалось остановить, однако ночью противник возобновил контратаку.
Не забуду эпизода, когда в темноте, освещаемой вспышками разрывов снарядов и осветительными ракетами, на группу оборонявшихся двигался тяжелый танк. Находившийся в трех-пяти метрах от меня солдат-пехотинец метнул в него связку гранат, танк остановил движение.
В последствии стало известно, что противнику удалось расчленить несколько наших подразделений, окружив часть из них. К полуночи немцы приостановили атаку, установилась тишина. Один из старших офицеров-пехотинцев собрал находившиеся в окружении подразделения с целью вывести их из "котла". К рассвету удалось оторваться от противника и занять оборону.
Это утро оказалось памятным для меня. Немцы обстреливали вновь занятые нами позиции. Один из снарядов попал в землянку, где находился мой командир роты Медведев. Я стоял метрах в пяти от попадания. Меня несколько раз воздушной волной перевернуло и приземлило. Ранения не было, но в первые мгновения я не понимал, что произошло.
Помню лишь, что спустя несколько секунд я увидел, что командир роты выбирается из землянки, отряхиваясь от земли, как будто ничего и не произошло. Через несколько минут я пришел в себя. Лишь впоследствии я понял, что это была контузия, результатом которой оказалось ослабление памяти. Обращаться за помощью в медсанбат возможности не было, так как неизвестно было, где он находился.
По крайней мере, внешне казалось все нормально и не требовалось каких-то мер. К этому моменту на нашем участке фронта установилось относительное затишье. Батальон находился в районе городов Бауска-Биржай.
Когда успех наших войск, переправившихся через Лиелупе, стал очевиден, командование дало возможность саперам отдохнуть. Здесь следует напомнить, что "фронтовые сто грамм" ежедневно получали бойцы, постоянно занимающие позиции на переднем крае, а представители других родов войск только в те дни, когда они выполняли свою работу на переднем крае.
Поэтому у каждого из саперов, которые участвовали в подготовке и сборке моста, накопился некоторый запас этой жидкости, которую интенданты доставили по вновь построенному мосту.
Удобно расположившись на берегу невдалеке от моста, мы отметили событие. Однако не учли возможной атаки моста немецкими самолетами, которая и последовала. Напомню, что взвод состоял в основном из молодых бойцов не старше 18-20 лет, у которых опыта приема одновременно более 300-400 грамм спиртного не было.
С большими трудностями мне удалось переместить взвод, да и самого себя в более безопасное место, в результате чего мы стали объектом насмешек коллег из других подразделений.
Немцы, отходя на запад, подожгли большую часть Тильзита. Там, где это имело смысл, наши войска предприняли тушение пожаров. Тильзит фактически был ключевой позицией на пути к столице Восточной Пруссии Кенигсбергу.
В дни нашего пребывания в Тильзите стояла мерзкая полуосенняя-полузимняя погода с большой влажностью. Первый раз за последние 4-5 лет у меня до 39 градусов поднялась температура. К счастью, в этот момент взвод не выполнял конкретного задания, иначе пришлось бы утверждать мою замену.
Я предупредил помкомвзвода Голубева, утеплился, "принял вовнутрь" и лег спать; утром проснулся с ощущением нормального состояния. Многие фронтовики отмечали, что на фронте переносили отклонения в самочувствии лучше, чем в мирное время, что говорит о способности организма к самомобилизации в экстремальных условиях.
Наступление на цитадель прусского милитаризма столицу Восточной Пруссии Кенигсберг фактически началось сразу после взятие Тильзита.
В Восточной Пруссии ее воинственность проглядывалась на каждом шагу. Практически каждый дом (а деревянных домов там не было) был оборудован одной или несколькими бойницами, обращенными на восток, а подвалы напичканы оружием. Причем, бойницы вооружались загодя, во время возведения дома.
Что касается Кенигсберга, то он был, с военной точки зрения, мощнейшей укрепленной крепостью, опоясанной несколькими рядами траншей, а непосредственно на подступах к городу большим количеством ДОТов. И, наконец, около десятка фортов, самодостаточных для длительной обороны, окруженных рвами, наполненными водой.
Весна 1945 года в Германии была теплой, снег растаял в феврале, и "привыкание" было малоприятным занятием. Батальону было предписано провести разминирование противотанкового минного поля на подступах к форту №6.
Наша разведка состояла в том, что, выходя в темное или светлое время суток в пехотные траншеи, мы изучали, стараясь не привлекать внимание противника особенности местности.
При этом при разведке в светлое время суток передвижение к траншее и обратно производилось ползком по непролазной грязи. При выходе в траншею в темное время суток я обычно оставлял замыкающим кого-либо из младших командиров.
Однажды я поручил эту роль сержанту Лаврику. Собравшись в траншее, мы его не обнаружили. Ночь была тихой, никто не стрелял. Кто-то, однако, слышал одиночный хлопок. Позже оказалось, что Лаврик совершил самострел, и, отстав от взвода, обратился с ранением в медсанбат, где и был уличен в самостреле.
О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю. А смысл совершенного Лавриком был очевиден: в ходе предстоящего штурма более трагичный исход был вполне вероятен.
Взводу в ночь перед штурмом было поручено разминирование противотанкового минного поля с целью проделать три прохода для тяжелой техники. Вечером 5 апреля взвод по известному уже маршруту добрался до траншей, перед которыми предстояло работать. Каждому отделению было поручено создать один проход.
Убедившись в том, что работы закончены, собираю взвод в пехотной траншее, проверяю наличие личного состава. Нет одного из командиров отделений сержанта Седько. Возникает тревожное предположение: а вдруг он захвачен немцами и в данную минуту рассказывает о том, что мы здесь делаем в ночь перед штурмом форта.
Конечно, немцы, исходя из общей обстановки, понимали, что штурм предстоит, и получить от сержанта какие-либо сведения стратегического характера не рассчитывали. Однако, в том, что касается сведений о штурме конкретного форта, то они могли быть получены.
Потратив еще полчаса на безрезультатные поиски, докладываю о случившемся командиру роты, тот комбату. Последний приглашает меня для доклада командиру бригады.
Смысл внушения короток: "если в течение получаса не найдешь сержанта, пойдешь под суд военного трибунала". Понимаю, что минимум - это штрафбат, а максимум - даже думать не хочется...
К счастью, вопрос разрешился без моих дополнительных усилий: минут через двадцать сержант появился. Объяснил случившееся тем, что при возвращении в траншею потерял ориентировку, пополз вдоль окопов, а когда сообразил, оказался в расположении другой пехотной части. Инцидент был исчерпан, но первые седые волосы у меня появились именно в это время в связи с этим событием.
Городом Кенигсберг наши войска овладели 9 апреля, открыв путь к Балтийскому морю. 43-я армия к этому времени вошла в состав 3-го Белорусского фронта.
Развивая наступательные операции, войска 43-ей армии в середине апреля 1945 года вышли к Балтийскому морю. Продвигаясь на запад, мы удалялись от дома, и, тем не менее, на Балтике почувствовали себя ближе к Родине: все-таки Балтийское море ассоциировалось с Ленинградом.
Практически без боев мы продвигались на запад в направлении Данцига (ныне Гданьск). Большая часть немецких войск с побережья была эвакуирована морским путем вглубь Германии. За Данцигом сопротивление немецких войск усилилось, но не настолько, чтобы приостановить наше продвижение.
В начале мая 1945 года батальон остановился у основания косы Путцигер-Нерунг, для выполнения задания, содержание которого не сразу стало ясно. На косе длиной 20-25 километров было сосредоточено несколько десятков тысяч немецких солдат и офицеров, ожидавших эвакуации, а также значительное число русского гражданского населения, угнанного из России.
30 апреля 1945 года был взят Берлин, все дышало Победой, и, честно говоря, сосредоточиться на выполнении нового задания было нелегко. А суть его состояла в том, что армии было поручено уничтожить немецкие войска, засевшие на косе, не дожидаясь их эвакуации.
Было известно, что коса шириной 200-400 метров, в том числе передний край, была перекрыта большим количеством минных полей. С целью снизить возможные потери техники и живой силы, батальону было приказано провести разминирование косы в ночь с 8-го на 9-е мая.
Положение серьезно осложнялось тем, что немцы впервые применили т.н. металлостеклянные мины, способы разминирования которых были нам неизвестны. Лишь во второй половине дня 8 мая штаб инженерных войск прислал в батальон соответствующие инструкции с рекомендациями по разминированию.
Поздно вечером 8 мая приказ о выполнении задания был отменен в связи с всеобщей капитуляцией немецких войск. А это означало, что кровопролитная война, продолжавшаяся 1418 дней, завершилась нашей Победой. Охватили противоречивые чувства: это было и ожидаемо и неожиданно. В нашем конкретном случае 1419 день мог оказаться для многих последним.
На следующее утро 9 мая состоялась церемония капитуляции немецких войск на нашем участке. Немецкие войска, построенные в колонны (офицеры при холодном оружии), выходили с косы, проходя мимо и приветствуя немецкого генерала, стоявшего вместе с принимающим капитуляцию нашим генералом.
На площади небольшого городка Путц. Наиболее "находчивые" из наших солдат, пристраиваясь к концу ротных колонн, выпрашивали часы, как правило, швейцарского производства у немецких солдат, и не безуспешно. Некоторые набрали до десятка штук.
По большому счету, это - мародерство, но в такой день командиры смотрели на это сквозь пальцы. Каюсь, но и я не удержался от "подарков" в виде часов от некоторых солдат." - из воспоминаний лейтенанта В.В.Чуброва 197-й инженерно-саперный батальон 28-й инженерно-саперной Тильзитской Ордена Кутузова бригады.
Фото: лейтенант Чубуров (сидит в центре).
Из командного состава батальона одним из первых я познакомился с заместителем командира батальона по политработе, естественно по его инициативе. Капитан Илья Израилевич Шамилев перед войной был представителем грузинского комсомола при ЦК ВЛКСМ в Москве. Незадолго до моего прибытия на фронт он был тяжело ранен, после госпиталя вернулся в батальон.
Шамилев по долгу службы, а больше по доброте фактически на первой стадии моего становления взял функции моего опекуна. Он не только давал мне полезные советы, но и, насколько мне известно, обсуждал с моими командирами выполнимость и целесообразность их приказов, хотя, не обладая единоначалием, не мог принимать оперативные решения.
До Риги оставалось 15-20 км, но сходу овладеть ею не удалось. Более того, противник нанес по ослабленным длительным наступлением частям 43-ей армии контрудар. К обороне на одном из участков фронта, где я и находился, были привлечены в помощь пехоте специальные подразделения: саперы, связисты. Это был конец августа. Атаку вражеской пехоты удалось остановить, однако ночью противник возобновил контратаку.
Не забуду эпизода, когда в темноте, освещаемой вспышками разрывов снарядов и осветительными ракетами, на группу оборонявшихся двигался тяжелый танк. Находившийся в трех-пяти метрах от меня солдат-пехотинец метнул в него связку гранат, танк остановил движение.
В последствии стало известно, что противнику удалось расчленить несколько наших подразделений, окружив часть из них. К полуночи немцы приостановили атаку, установилась тишина. Один из старших офицеров-пехотинцев собрал находившиеся в окружении подразделения с целью вывести их из "котла". К рассвету удалось оторваться от противника и занять оборону.
Это утро оказалось памятным для меня. Немцы обстреливали вновь занятые нами позиции. Один из снарядов попал в землянку, где находился мой командир роты Медведев. Я стоял метрах в пяти от попадания. Меня несколько раз воздушной волной перевернуло и приземлило. Ранения не было, но в первые мгновения я не понимал, что произошло.
Помню лишь, что спустя несколько секунд я увидел, что командир роты выбирается из землянки, отряхиваясь от земли, как будто ничего и не произошло. Через несколько минут я пришел в себя. Лишь впоследствии я понял, что это была контузия, результатом которой оказалось ослабление памяти. Обращаться за помощью в медсанбат возможности не было, так как неизвестно было, где он находился.
По крайней мере, внешне казалось все нормально и не требовалось каких-то мер. К этому моменту на нашем участке фронта установилось относительное затишье. Батальон находился в районе городов Бауска-Биржай.
Когда успех наших войск, переправившихся через Лиелупе, стал очевиден, командование дало возможность саперам отдохнуть. Здесь следует напомнить, что "фронтовые сто грамм" ежедневно получали бойцы, постоянно занимающие позиции на переднем крае, а представители других родов войск только в те дни, когда они выполняли свою работу на переднем крае.
Поэтому у каждого из саперов, которые участвовали в подготовке и сборке моста, накопился некоторый запас этой жидкости, которую интенданты доставили по вновь построенному мосту.
Удобно расположившись на берегу невдалеке от моста, мы отметили событие. Однако не учли возможной атаки моста немецкими самолетами, которая и последовала. Напомню, что взвод состоял в основном из молодых бойцов не старше 18-20 лет, у которых опыта приема одновременно более 300-400 грамм спиртного не было.
С большими трудностями мне удалось переместить взвод, да и самого себя в более безопасное место, в результате чего мы стали объектом насмешек коллег из других подразделений.
Немцы, отходя на запад, подожгли большую часть Тильзита. Там, где это имело смысл, наши войска предприняли тушение пожаров. Тильзит фактически был ключевой позицией на пути к столице Восточной Пруссии Кенигсбергу.
В дни нашего пребывания в Тильзите стояла мерзкая полуосенняя-полузимняя погода с большой влажностью. Первый раз за последние 4-5 лет у меня до 39 градусов поднялась температура. К счастью, в этот момент взвод не выполнял конкретного задания, иначе пришлось бы утверждать мою замену.
Я предупредил помкомвзвода Голубева, утеплился, "принял вовнутрь" и лег спать; утром проснулся с ощущением нормального состояния. Многие фронтовики отмечали, что на фронте переносили отклонения в самочувствии лучше, чем в мирное время, что говорит о способности организма к самомобилизации в экстремальных условиях.
Наступление на цитадель прусского милитаризма столицу Восточной Пруссии Кенигсберг фактически началось сразу после взятие Тильзита.
В Восточной Пруссии ее воинственность проглядывалась на каждом шагу. Практически каждый дом (а деревянных домов там не было) был оборудован одной или несколькими бойницами, обращенными на восток, а подвалы напичканы оружием. Причем, бойницы вооружались загодя, во время возведения дома.
Что касается Кенигсберга, то он был, с военной точки зрения, мощнейшей укрепленной крепостью, опоясанной несколькими рядами траншей, а непосредственно на подступах к городу большим количеством ДОТов. И, наконец, около десятка фортов, самодостаточных для длительной обороны, окруженных рвами, наполненными водой.
Весна 1945 года в Германии была теплой, снег растаял в феврале, и "привыкание" было малоприятным занятием. Батальону было предписано провести разминирование противотанкового минного поля на подступах к форту №6.
Наша разведка состояла в том, что, выходя в темное или светлое время суток в пехотные траншеи, мы изучали, стараясь не привлекать внимание противника особенности местности.
При этом при разведке в светлое время суток передвижение к траншее и обратно производилось ползком по непролазной грязи. При выходе в траншею в темное время суток я обычно оставлял замыкающим кого-либо из младших командиров.
Однажды я поручил эту роль сержанту Лаврику. Собравшись в траншее, мы его не обнаружили. Ночь была тихой, никто не стрелял. Кто-то, однако, слышал одиночный хлопок. Позже оказалось, что Лаврик совершил самострел, и, отстав от взвода, обратился с ранением в медсанбат, где и был уличен в самостреле.
О дальнейшей его судьбе я ничего не знаю. А смысл совершенного Лавриком был очевиден: в ходе предстоящего штурма более трагичный исход был вполне вероятен.
Взводу в ночь перед штурмом было поручено разминирование противотанкового минного поля с целью проделать три прохода для тяжелой техники. Вечером 5 апреля взвод по известному уже маршруту добрался до траншей, перед которыми предстояло работать. Каждому отделению было поручено создать один проход.
Убедившись в том, что работы закончены, собираю взвод в пехотной траншее, проверяю наличие личного состава. Нет одного из командиров отделений сержанта Седько. Возникает тревожное предположение: а вдруг он захвачен немцами и в данную минуту рассказывает о том, что мы здесь делаем в ночь перед штурмом форта.
Конечно, немцы, исходя из общей обстановки, понимали, что штурм предстоит, и получить от сержанта какие-либо сведения стратегического характера не рассчитывали. Однако, в том, что касается сведений о штурме конкретного форта, то они могли быть получены.
Потратив еще полчаса на безрезультатные поиски, докладываю о случившемся командиру роты, тот комбату. Последний приглашает меня для доклада командиру бригады.
Смысл внушения короток: "если в течение получаса не найдешь сержанта, пойдешь под суд военного трибунала". Понимаю, что минимум - это штрафбат, а максимум - даже думать не хочется...
К счастью, вопрос разрешился без моих дополнительных усилий: минут через двадцать сержант появился. Объяснил случившееся тем, что при возвращении в траншею потерял ориентировку, пополз вдоль окопов, а когда сообразил, оказался в расположении другой пехотной части. Инцидент был исчерпан, но первые седые волосы у меня появились именно в это время в связи с этим событием.
Городом Кенигсберг наши войска овладели 9 апреля, открыв путь к Балтийскому морю. 43-я армия к этому времени вошла в состав 3-го Белорусского фронта.
Развивая наступательные операции, войска 43-ей армии в середине апреля 1945 года вышли к Балтийскому морю. Продвигаясь на запад, мы удалялись от дома, и, тем не менее, на Балтике почувствовали себя ближе к Родине: все-таки Балтийское море ассоциировалось с Ленинградом.
Практически без боев мы продвигались на запад в направлении Данцига (ныне Гданьск). Большая часть немецких войск с побережья была эвакуирована морским путем вглубь Германии. За Данцигом сопротивление немецких войск усилилось, но не настолько, чтобы приостановить наше продвижение.
В начале мая 1945 года батальон остановился у основания косы Путцигер-Нерунг, для выполнения задания, содержание которого не сразу стало ясно. На косе длиной 20-25 километров было сосредоточено несколько десятков тысяч немецких солдат и офицеров, ожидавших эвакуации, а также значительное число русского гражданского населения, угнанного из России.
30 апреля 1945 года был взят Берлин, все дышало Победой, и, честно говоря, сосредоточиться на выполнении нового задания было нелегко. А суть его состояла в том, что армии было поручено уничтожить немецкие войска, засевшие на косе, не дожидаясь их эвакуации.
Было известно, что коса шириной 200-400 метров, в том числе передний край, была перекрыта большим количеством минных полей. С целью снизить возможные потери техники и живой силы, батальону было приказано провести разминирование косы в ночь с 8-го на 9-е мая.
Положение серьезно осложнялось тем, что немцы впервые применили т.н. металлостеклянные мины, способы разминирования которых были нам неизвестны. Лишь во второй половине дня 8 мая штаб инженерных войск прислал в батальон соответствующие инструкции с рекомендациями по разминированию.
Поздно вечером 8 мая приказ о выполнении задания был отменен в связи с всеобщей капитуляцией немецких войск. А это означало, что кровопролитная война, продолжавшаяся 1418 дней, завершилась нашей Победой. Охватили противоречивые чувства: это было и ожидаемо и неожиданно. В нашем конкретном случае 1419 день мог оказаться для многих последним.
На следующее утро 9 мая состоялась церемония капитуляции немецких войск на нашем участке. Немецкие войска, построенные в колонны (офицеры при холодном оружии), выходили с косы, проходя мимо и приветствуя немецкого генерала, стоявшего вместе с принимающим капитуляцию нашим генералом.
На площади небольшого городка Путц. Наиболее "находчивые" из наших солдат, пристраиваясь к концу ротных колонн, выпрашивали часы, как правило, швейцарского производства у немецких солдат, и не безуспешно. Некоторые набрали до десятка штук.
По большому счету, это - мародерство, но в такой день командиры смотрели на это сквозь пальцы. Каюсь, но и я не удержался от "подарков" в виде часов от некоторых солдат." - из воспоминаний лейтенанта В.В.Чуброва 197-й инженерно-саперный батальон 28-й инженерно-саперной Тильзитской Ордена Кутузова бригады.
Фото: лейтенант Чубуров (сидит в центре).
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]