Немцы закидывали трупами. 1944 г.
---
"Образ бесстрашных гренадеров, со стальным лицом противостоящих превосходящему противнику, годится скорее для пропаганды ореола стойкости, но он далек от истины. Ведь совершенно очевидно, что у солдат случается истерика, наступает шок, их охватывает оцепенение, переходящее в панический ужас.
Генерал Фриц Линдеманн вынужден был об этом поведать еще под Гайтолово. Тогда это были тревожные симптомы реакции на условия, превышающие возможности человеческого организма. Тогда такие случаи еще были единичными.
Но мы знаем, что затем все чаще имели место паника и бегство, игнорирование приказов стоять до конца и открытое неповиновение. Неправда, что офицеры высокого ранга оставляли без внимания такие кризисные ситуации.
Докладная записка генерала Томашки, командира 11-й пехотной дивизии, является примером того, каким тяжким грузом лежала на многих из них ответственность и какое внимание уделяли они заботе о личном составе.
Хотя, правда, был также один из немецких генералов, командовавший на берегах Невы, который бойко рапортовал, что "будет и дальше сражаться, даже если для пропитания всей его дивизии потребуется лишь одна полевая кухня".
Из Доклaдной зaписки генерaлa Зигфридa Томaшки, комaндирa восточно-прусской 11-й пехотной дивизии - элитного соединения вермaхтa. Нaпрaвляется служебным порядком с грифом "Совершенно секретно".
"Любовь к Отечеству, воля к победе, чувство долгa и повиновение вдохновляют войскa идти нa сaмые большие жертвы. Но этa готовность жертвовaть собой не гaрaнтирует успехa, если для этого больше не остaется боеспособных сил…
Фронтовики, отличившиеся в боях, сомневaются в компетенции немецкого комaндовaния. Они не понимaют, почему больше не соблюдaется принцип, прививaемый кaждому офицеру, что восстaновление истрaченных сил является предпосылкой к достижению успехов.
Конечно, с помощью пропaгaндистской рaботы можно кое-чего добиться. Но ею ни в коем случaе не удaстся вновь сделaть солдaтa боеспособным, если он выведен из строя из-зa перенaпряжения своих сил. Это зaкончится кaтaстрофой."
Имели место и такие случаи, как с одной из рот 18-го штурмового батальона, когда солдаты пошли в контратаку, не имея не единого патрона в карабинах, лишь примкнув штыки к ним. Но были ведь и целые батальоны, отступавшие с демонстративно открытыми пустыми подсумками и коробками для боеприпасов, где солдаты не обращали внимания на офицеров, орущих на них и проклинавших все на свете.
Были также подразделения, разбегавшиеся в разные стороны при массированном артиллерийском обстреле. Эти картины заставляют с горькой усмешкой вспоминать бравые парады немецких полков на Центральной аллее Восток - Запад в Берлине.
В журнале боевых действий 132-й пехотной дивизии написано, к примеру, о группе солдат из соседней 1-й пехотной дивизии, которых ей придали после того, как были выведены из строя все командиры. Мы узнаем, как тридцать человек были собраны энергичным фельдфебелем, распределены сообразно их квалификации и отправлены на передовую.
Но были выявлены также явно выраженные случаи "морального разложения личного состава". Двадцать человек воспротивились попыткам собрать их и разбежались. Все они "производили впечатление морально подавленных и опустившихся людей, у которых уже просматривались большевистские повадки". Что имеется в виду под "повадками", неясно, и, пожалуй, это можно обосновать бытующим в то время образом врага.
На другой странице журнала говорится: "...столь малый боевой состав можно объяснить тем, что под воздействием продолжавшегося весь день артиллерийского обстрела солдаты небольшими группами отходили назад".
Более понятным языком это можно выразить так: измотанные боями, смертельно усталые, измученные солдаты больше не в состоянии видеть, как гибнут их товарищи один за другим. У них не выдерживают нервы.
Тот, кто однажды пережил жестокий артиллерийский обстрел, находясь в лесу, когда сверху сыплются осколки и нет никакой возможности укрыться от них, кто видел человеческие тела, из которых осколки, подобно птицам-стервятникам вырывают целые куски мяса, - этот человек быстро доходит до критического состояния, когда уже больше нет сил переносить такие моральные нагрузки.
В подобных ситуациях разгораются тлевшие до сего времени конфликты между командирами и подчиненными, которые полны решимости свести счеты со своими начальниками в суматохе боев. Образ унтер-офицера Химмельштосса созданный Ремарком существовал ведь во все времена.
И когда новый офицер принимал командование, то старослужащие интересовались: "есть ли у него офицерский спортивный значок?", имея в виду "Железный крест 1-й степени". Или спрашивали, "не болит ли у него шея?", - подразумевая его стремление повесить на ленточке на грудь "Рыцарский крест".
Командиры, мечтающие о славе, всегда несут с собой повышенный риск, а это уже означает возросшую опасность для здоровья и жизни подчиненных. Поэтому можно понять тех, кто клялся отомстить за своего друга, ставшего жертвой и погибшего из-за тщеславия начальника.
Одна из вдов описывает, как ее муж спустя десятилетия после окончания войны отказывался от участия в ветеранских встречах одной из дивизий "Северного фронта", так как предполагал встретить там своего бывшего хауптфельдфебеля. Он опасался, что потеряет самообладание и осуществит то, что раньше ему не удалось. Тогда он хотел его убить.
Другая немка вспоминает: "Мой муж как-то в запальчивости резко ответил своему капитану. У офицера было туго с юмором, и он позаботился о том, чтобы моего мужа осудили и упекли в штрафную роту. Там он вынужден был валить лес в самых тяжелых условиях.
Я была в отчаянии. Но затем получила от него письмо, написанное на бересте. Он сообщал, что наконец вновь может дышать спокойно под сенью зеленого леса, щебетанье птиц, а главное, больше не будет видеть ненавистное ему лицо!
Мой муж впоследствии получил несколько боевых наград, став командиром, которого уважали и любили солдаты. Может быть, это произошло именно благодаря тому, что он почувствовал на себе, что означают подобные негодяи".
Командир одной из рот 21-й пехотной дивизии Херцберг пишет: "Болотный дух, перемешанный со стойким и сладковатым запахом трупного гниения, особенно чувствовался при жаркой погоде уходящего лета. И все это на фоне искромсанных деревьев, заполненных водой огромных воронок, своими размерами напоминающими деревенские пруды, а также на фоне земли, перемешанной с грязью, неразорвавшихся снарядов крупного калибра, полета трассирующих пуль и лежащих вокруг деревьев.
Все это требовало присутствия солдат с крепкими нервами, которые могли бы сразу же свыкнуться со столь ужасными картинами, сохранив при этом холодную голову. Для этого необходимо было… притупление чувств, еще не свойственное 376-го полку. Несколько минут солдаты пребывали в нерешительности, а потом бросились бежать прочь, прямо под заградительный огонь".
8 января 1944 года 540-й батальон особого назначения (штрафной батальон) отводится из района Грузино, где находится крохотный, обильно политый кровью немецкий плацдарм на Волхове. Смена для долгожданного отдыха! Но грузовики спешат в направлении Синявино.
Это все равно что попасть из огня да в полымя. Однако затем солдат 540-го штрафного батальона переправляют в еще более опасное место. Началось советское наступление с целью окончательного освобождения Ленинграда от блокады, поэтому немцы направляют все свои силы против развернувшихся ударных армий "красных".
19 января солдаты-штрафники попадают юго-западнее Ленинграда в окружение вместе с остатками других разбитых частей. 21 января из 550 штрафников в строю еще оставались 40 человек. Остальные были убиты или ранены.
О том, как батальон перебрасывался к месту своего последнего боя перед воротами Ленинграда, рассказывает Т. Герберт, офицер 540-го штрафного батальона: "Я сидел в кабине грузовика и мог оттуда все видеть. У солдат, слава Богу, не было такого обзора. Тот, кто хоть раз проезжал там по лежневой дороге в направлении линии фронта, тот никогда этого не забудет. По обеим сторонам "лежневки“ мелькали одно за другим солдатские кладбища. Один деревянный крест сменялся другим таким же крестом. Здесь не требовалось давать воли своему воображению!"
1-я авиаполевая дивизия, неопытная, но великолепно вооруженная, бросается бежать. В это же самое время в 10 километрах западнее Новгорода формируется боевая группа под командованием майора фон Ойенхаузена. Тут появляются первые из беглецов. Майор преграждает им путь с помощью всех своих офицеров и унтер-офицеров и вынуждает их остановиться, "в том числе под угрозой применения огнестрельного оружия".
Слово "отход" воскрешает в памяти ужасные сцены: запруженные дороги, забитые под завязку места размещения личного состава, разбитые пункты управления и нарушенные пути снабжения. К этому добавляются панические донесения и слухи, распространяющиеся молниеносно.
Сюда же следует прибавить нервозность, крики и дикую перебранку между офицерами, сопровождающими транспорт, и начальниками колонн. А затем арьергардные бои, акции с участием безвестных одиночных бойцов, вскипающая ярость с обеих сторон, разыгрывающиеся драмы, в ходе которых не остается живых свидетелей.
Убитые продолжают лежать в окопах, засыпанные землей, если их не удается вынести назад. Легкораненых уносят, а тех, кто получил тяжелое ранение и кого нельзя вынести из-за отсутствия санитаров, перевязывают и оставляют лежать в надежде на милость атакующих или же в ожидании последнего выстрела от них.
Линии фронтов противников подходят настолько близко друг к другу, что, кажется, сливаются воедино. Перед Дудергофскими высотами, взятыми в результате контрудара штурмовым батальоном 18-й армии, а затем вновь оставленными из-за разбросанности огня немецкой артиллерии, разыгрываются ночные бои в многоэтажных домах, где подвалы и этажи попеременно занимаются немцами и русскими.
Впечатления немцев, мужественно, но без всякой надежды на успех сопротивлявшихся наступающим войскам русских, напоминают о тех ужасах, которые испытали на себе красноармейцы во время отступления в начале немецко-русской войны два с половиной года назад.
Тогда немцы ликовали, что "заставили врага бежать без оглядки". С удовлетворением сообщали они о том, "как разбегается противник, какая дикая паника царит при этом и какими измученными, истерзанными и безвольными выглядят эти русские существа".
Теперь же немцы испытывают нечто похожее на себе, и как всегда в таких катастрофах остаются целыми и невредимыми как раз те, кто заварил всю эту кашу." - пишет федфебель 18-го штурмового батальона состоявшего из добровольцев (особого подразделения 18-й армии вермахта) Х.Стахов.
Генерал Фриц Линдеманн вынужден был об этом поведать еще под Гайтолово. Тогда это были тревожные симптомы реакции на условия, превышающие возможности человеческого организма. Тогда такие случаи еще были единичными.
Но мы знаем, что затем все чаще имели место паника и бегство, игнорирование приказов стоять до конца и открытое неповиновение. Неправда, что офицеры высокого ранга оставляли без внимания такие кризисные ситуации.
Докладная записка генерала Томашки, командира 11-й пехотной дивизии, является примером того, каким тяжким грузом лежала на многих из них ответственность и какое внимание уделяли они заботе о личном составе.
Хотя, правда, был также один из немецких генералов, командовавший на берегах Невы, который бойко рапортовал, что "будет и дальше сражаться, даже если для пропитания всей его дивизии потребуется лишь одна полевая кухня".
Из Доклaдной зaписки генерaлa Зигфридa Томaшки, комaндирa восточно-прусской 11-й пехотной дивизии - элитного соединения вермaхтa. Нaпрaвляется служебным порядком с грифом "Совершенно секретно".
"Любовь к Отечеству, воля к победе, чувство долгa и повиновение вдохновляют войскa идти нa сaмые большие жертвы. Но этa готовность жертвовaть собой не гaрaнтирует успехa, если для этого больше не остaется боеспособных сил…
Фронтовики, отличившиеся в боях, сомневaются в компетенции немецкого комaндовaния. Они не понимaют, почему больше не соблюдaется принцип, прививaемый кaждому офицеру, что восстaновление истрaченных сил является предпосылкой к достижению успехов.
Конечно, с помощью пропaгaндистской рaботы можно кое-чего добиться. Но ею ни в коем случaе не удaстся вновь сделaть солдaтa боеспособным, если он выведен из строя из-зa перенaпряжения своих сил. Это зaкончится кaтaстрофой."
Имели место и такие случаи, как с одной из рот 18-го штурмового батальона, когда солдаты пошли в контратаку, не имея не единого патрона в карабинах, лишь примкнув штыки к ним. Но были ведь и целые батальоны, отступавшие с демонстративно открытыми пустыми подсумками и коробками для боеприпасов, где солдаты не обращали внимания на офицеров, орущих на них и проклинавших все на свете.
Были также подразделения, разбегавшиеся в разные стороны при массированном артиллерийском обстреле. Эти картины заставляют с горькой усмешкой вспоминать бравые парады немецких полков на Центральной аллее Восток - Запад в Берлине.
В журнале боевых действий 132-й пехотной дивизии написано, к примеру, о группе солдат из соседней 1-й пехотной дивизии, которых ей придали после того, как были выведены из строя все командиры. Мы узнаем, как тридцать человек были собраны энергичным фельдфебелем, распределены сообразно их квалификации и отправлены на передовую.
Но были выявлены также явно выраженные случаи "морального разложения личного состава". Двадцать человек воспротивились попыткам собрать их и разбежались. Все они "производили впечатление морально подавленных и опустившихся людей, у которых уже просматривались большевистские повадки". Что имеется в виду под "повадками", неясно, и, пожалуй, это можно обосновать бытующим в то время образом врага.
На другой странице журнала говорится: "...столь малый боевой состав можно объяснить тем, что под воздействием продолжавшегося весь день артиллерийского обстрела солдаты небольшими группами отходили назад".
Более понятным языком это можно выразить так: измотанные боями, смертельно усталые, измученные солдаты больше не в состоянии видеть, как гибнут их товарищи один за другим. У них не выдерживают нервы.
Тот, кто однажды пережил жестокий артиллерийский обстрел, находясь в лесу, когда сверху сыплются осколки и нет никакой возможности укрыться от них, кто видел человеческие тела, из которых осколки, подобно птицам-стервятникам вырывают целые куски мяса, - этот человек быстро доходит до критического состояния, когда уже больше нет сил переносить такие моральные нагрузки.
В подобных ситуациях разгораются тлевшие до сего времени конфликты между командирами и подчиненными, которые полны решимости свести счеты со своими начальниками в суматохе боев. Образ унтер-офицера Химмельштосса созданный Ремарком существовал ведь во все времена.
И когда новый офицер принимал командование, то старослужащие интересовались: "есть ли у него офицерский спортивный значок?", имея в виду "Железный крест 1-й степени". Или спрашивали, "не болит ли у него шея?", - подразумевая его стремление повесить на ленточке на грудь "Рыцарский крест".
Командиры, мечтающие о славе, всегда несут с собой повышенный риск, а это уже означает возросшую опасность для здоровья и жизни подчиненных. Поэтому можно понять тех, кто клялся отомстить за своего друга, ставшего жертвой и погибшего из-за тщеславия начальника.
Одна из вдов описывает, как ее муж спустя десятилетия после окончания войны отказывался от участия в ветеранских встречах одной из дивизий "Северного фронта", так как предполагал встретить там своего бывшего хауптфельдфебеля. Он опасался, что потеряет самообладание и осуществит то, что раньше ему не удалось. Тогда он хотел его убить.
Другая немка вспоминает: "Мой муж как-то в запальчивости резко ответил своему капитану. У офицера было туго с юмором, и он позаботился о том, чтобы моего мужа осудили и упекли в штрафную роту. Там он вынужден был валить лес в самых тяжелых условиях.
Я была в отчаянии. Но затем получила от него письмо, написанное на бересте. Он сообщал, что наконец вновь может дышать спокойно под сенью зеленого леса, щебетанье птиц, а главное, больше не будет видеть ненавистное ему лицо!
Мой муж впоследствии получил несколько боевых наград, став командиром, которого уважали и любили солдаты. Может быть, это произошло именно благодаря тому, что он почувствовал на себе, что означают подобные негодяи".
Командир одной из рот 21-й пехотной дивизии Херцберг пишет: "Болотный дух, перемешанный со стойким и сладковатым запахом трупного гниения, особенно чувствовался при жаркой погоде уходящего лета. И все это на фоне искромсанных деревьев, заполненных водой огромных воронок, своими размерами напоминающими деревенские пруды, а также на фоне земли, перемешанной с грязью, неразорвавшихся снарядов крупного калибра, полета трассирующих пуль и лежащих вокруг деревьев.
Все это требовало присутствия солдат с крепкими нервами, которые могли бы сразу же свыкнуться со столь ужасными картинами, сохранив при этом холодную голову. Для этого необходимо было… притупление чувств, еще не свойственное 376-го полку. Несколько минут солдаты пребывали в нерешительности, а потом бросились бежать прочь, прямо под заградительный огонь".
8 января 1944 года 540-й батальон особого назначения (штрафной батальон) отводится из района Грузино, где находится крохотный, обильно политый кровью немецкий плацдарм на Волхове. Смена для долгожданного отдыха! Но грузовики спешат в направлении Синявино.
Это все равно что попасть из огня да в полымя. Однако затем солдат 540-го штрафного батальона переправляют в еще более опасное место. Началось советское наступление с целью окончательного освобождения Ленинграда от блокады, поэтому немцы направляют все свои силы против развернувшихся ударных армий "красных".
19 января солдаты-штрафники попадают юго-западнее Ленинграда в окружение вместе с остатками других разбитых частей. 21 января из 550 штрафников в строю еще оставались 40 человек. Остальные были убиты или ранены.
О том, как батальон перебрасывался к месту своего последнего боя перед воротами Ленинграда, рассказывает Т. Герберт, офицер 540-го штрафного батальона: "Я сидел в кабине грузовика и мог оттуда все видеть. У солдат, слава Богу, не было такого обзора. Тот, кто хоть раз проезжал там по лежневой дороге в направлении линии фронта, тот никогда этого не забудет. По обеим сторонам "лежневки“ мелькали одно за другим солдатские кладбища. Один деревянный крест сменялся другим таким же крестом. Здесь не требовалось давать воли своему воображению!"
1-я авиаполевая дивизия, неопытная, но великолепно вооруженная, бросается бежать. В это же самое время в 10 километрах западнее Новгорода формируется боевая группа под командованием майора фон Ойенхаузена. Тут появляются первые из беглецов. Майор преграждает им путь с помощью всех своих офицеров и унтер-офицеров и вынуждает их остановиться, "в том числе под угрозой применения огнестрельного оружия".
Слово "отход" воскрешает в памяти ужасные сцены: запруженные дороги, забитые под завязку места размещения личного состава, разбитые пункты управления и нарушенные пути снабжения. К этому добавляются панические донесения и слухи, распространяющиеся молниеносно.
Сюда же следует прибавить нервозность, крики и дикую перебранку между офицерами, сопровождающими транспорт, и начальниками колонн. А затем арьергардные бои, акции с участием безвестных одиночных бойцов, вскипающая ярость с обеих сторон, разыгрывающиеся драмы, в ходе которых не остается живых свидетелей.
Убитые продолжают лежать в окопах, засыпанные землей, если их не удается вынести назад. Легкораненых уносят, а тех, кто получил тяжелое ранение и кого нельзя вынести из-за отсутствия санитаров, перевязывают и оставляют лежать в надежде на милость атакующих или же в ожидании последнего выстрела от них.
Линии фронтов противников подходят настолько близко друг к другу, что, кажется, сливаются воедино. Перед Дудергофскими высотами, взятыми в результате контрудара штурмовым батальоном 18-й армии, а затем вновь оставленными из-за разбросанности огня немецкой артиллерии, разыгрываются ночные бои в многоэтажных домах, где подвалы и этажи попеременно занимаются немцами и русскими.
Впечатления немцев, мужественно, но без всякой надежды на успех сопротивлявшихся наступающим войскам русских, напоминают о тех ужасах, которые испытали на себе красноармейцы во время отступления в начале немецко-русской войны два с половиной года назад.
Тогда немцы ликовали, что "заставили врага бежать без оглядки". С удовлетворением сообщали они о том, "как разбегается противник, какая дикая паника царит при этом и какими измученными, истерзанными и безвольными выглядят эти русские существа".
Теперь же немцы испытывают нечто похожее на себе, и как всегда в таких катастрофах остаются целыми и невредимыми как раз те, кто заварил всю эту кашу." - пишет федфебель 18-го штурмового батальона состоявшего из добровольцев (особого подразделения 18-й армии вермахта) Х.Стахов.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]