К юбилею маршала. Пара штрихов к биографии М. Н. Тухачевского

Михаил Тухачевский и Шарль де Голль

Во время Первой мировой войны будущий президент Франции Шарль де Голль и Михаил Тухачевский (16 февраля 1893 — 12 июня 1937) вместе сидели в плену в одном из фортов баварской крепости Ингольштадт. Это был форт для самых упрямых, непокорных, склонных к побегу пленных. Между будущим маршалом и будущим президентом, а тогда — никому не известными молодыми офицерами — завязалась дружба. Француз Пьер Фервак (Реми Рур), сидевший в том же лагере, в 1928 году выпустил книгу о Тухачевском, где описывал его так: "Это был юноша, аристократически-раскованный, худой, но очень элегантный даже в своей потрёпанной военной форме. Бледность, латинские черты лица, чёрная прядь волос, свисавшая на лоб — придавали ему заметное сходство с Бонапартом времён Итальянской кампании". Оба пленника изнывали в плену от бездействия, де Голль писал родным, что чувствует себя "заживо погребённым". Оба они попытались бежать, только де Голль — неудачно, а Тухачевский (после неудачной попытки) — с успехом...
В этом форте Ингольштадта была, между прочим, прекрасная библиотека, которой пленные с удовольствием пользовались. А вот однообразие меню, напротив, вызывало у них нарекания. Кстати, сохранилось это меню, вот отрывок из него:
"Воскресенье, 24.10.1915
Утро: кофе с молоком и сахаром
День: ореховый суп, жаркое из свинины с салатом и картофелем
Вечер: какао с джемом

Понедельник
Утро: кофе с молоком и сахаром
День: рисовый суп, говядина с белокочанной капустой и картофелем
Вечер: сыр из саго, печёночный паштет

Вторник
Утро: кофе с молоком и сахаром
День: ореховый суп, говядина со шпинатом и картофелем
Вечер: рисовый суп и десертный сыр

Среда
Утро: кофе с молоком и сахаром
День: рисовый суп, копченое мясо
Вечер: суп из саго, регенбургские колбаски с картофелем

Четверг
Утро: кофе с молоком и сахаром
День: ореховый суп, говядина с белокочанной капустой и картофелем
Вечер: суп из саго и сыр «Эмменталь»

Пятница
Утро: кофе с молоком и сахаром
Обед: кислые щи, говядина с зеленым салатом и картофелем
Вечер: печеночный паштет с картофелем

Суббота
Утро: кофе с молоком и сахаром
День: суп-жюльен, голубой сазан с картофелем
Вечер: ореховый суп, регенбургские колбаски с картофелем

Действительно, однообразно! :)
Молодые люди спорили о христианстве и Боге, искусстве и литературе, о Бетховене, о России и "русской душе", о русской интеллигенции. Тухачевский говорил Реми Руру: "Чувство меры, являющееся для Запада обязательным качеством, у нас в России – крупнейший недостаток. Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому к нам больше всего подходит одеяние диктатуры. Латинская и греческая культура – это не для нас! Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества. Гармонию и меру – вот что нужно уничтожить прежде всего!.. Я знаю ваш Версаль только по изображениям. Но этот парк слишком вырисованный, эта изысканная, слишком геометрическая архитектура – просто ужасны! Скажите, никому из вас не приходило в голову построить, например, фабрику между дворцом и бассейнами?.. У вас не хватает вкуса или слишком много его, что, собственно, одно и то же. В России, у себя в литературе я любил только футуризм, у нас есть поэт Маяковский. У вас бы я был, вероятно, дадаистом."
"– Но позвольте, мсье Мишель, – смеясь, возражал француз, – вы же любите Бетховена?
– Вы правы. Люблю. Не знаю, почему. Для меня даже нет произведения выше 9-й симфонии. Это странно, но в ней я чувствую что-то глубоко родное нам, наше, моё... Россия похожа на этого великого и несчастного музыканта. Она ещё не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает и самоё себя. Она пока глуха, но увидите — в один прекрасный день все будут поражены ею..."
Один из диалогов:
"— Вот вы думаете о побеге, мсье Мишель, а скажите, вы верите в бога?
— В бога? — Тухачевский удивлён, странно выпуклые глаза улыбаются, — я не задумывался над богом.
— Как? Вы атеист?
— Вероятно. Большинство русских вообще атеисты. Всё наше богослужение — это только официальный обряд, так сказать, — прием. Не забывайте, что наш император носит кроме короны — тиару. Он папа, — смеётся Тухачевский. — У нас есть секты, но нет ересей. Ваши, например, муки совести и прочее нам неведомы. Заметьте к тому ж, что мы, как интеллигенты-горожане, так мужики и рабочие, все презираем попов. Они в наших глазах наихудшие из чиновников.
— Но позвольте, вы хотите, кажется, утверждать, что русский народ целиком нерелигиозен?
Тухачевский встаёт, ходит длинным шагом по каземату, не глядя на собеседника, глядя в каменный пол; он чуть-чуть улыбается тонким ртом и странными грустными глазами.
— Нет, как раз наоборот, я хочу сказать, что мы, русские, все религиозны, но именно потому, что у нас нет религии. Я не христианин, больше того, я даже ненавижу того нашего Владимира Святого, который крестил Россию, тем отдав её во власть западной цивилизации! Мы должны были сохранить наше грубое язычество, наше варварство. И то, и другое. Но постойте, и то и другое ещё вернётся, я ведь в это верю! Владимир Святой заставил нас потерять несколько столетий, но только и всего.
— Ого! Если вы так неодобрительно отзываетесь о вашем князе Владимире, то, вероятно, уж вовсе ненавистно должны отзываться о великом императоре Петре? Ведь это именно он вас европеизировал?
Тухачевский, прохаживаясь, сделал детский жест досады.
— Ничуть! Вы не понимаете Петра! Это был гигантский, грандиозный варвар и именно русский, именно такой, какой нам сейчас нужен. Что ж вы думаете, он хотел сделать из Петербурга Версаль и навязать нашему народу вашу культуру? Нет! Он только взял у Запада секрет его силы, но именно для того, чтобы укрепить наше варварство. Лично он сохранил культ наших старых богов. К тому ж, когда он пришёл, духовное зло над Россией уже было совершено.
— Я не знаю, верно ли всё то, что вы говорите, но во всяком случае это не лишено прелести парадокса. Впрочем, Россия ведь действительно страна загадок и странностей. Главное — как кончится эта война? В немецких газетах пишут о возможности русской революции. Вы верите в неё?
— В революцию? Многие её желают. Мы народ вялый, но глубоко разрушительный, в нас есть детская любовь к огню. Если б революция пришла, то бог знает чем бы она кончилась. Главное, вы правы: как кончится война? Этого никто не может сейчас предсказать и предвидеть. — Тухачевский лёг на койку, спокойно растянул длинное худое тело. — Вот вчера мы, русские офицеры, пили за здоровье нашего императора. А может быть, этот завтрак даже был — поминальный.
Помолчав, Тухачевский вдруг прибавил небрежно, вполголоса:
— Наш император — недалёкий человек. И многим офицерам надоел нынешний режим. Об этом шли разговоры уже в 15-м году на фронте. Давно чувствуется, что при дворе бродит измена. Артиллеристы, например, говорили, что хотят конституционной монархии. Ну, а пехота, может быть, захочет и чего-нибудь покрупнее.
— А вы?
— Я считаю, что конституционный режим был бы концом России, — потягиваясь, проговорил Тухачевский, — нам нужен деспот. Мы варвары по существу..."
Ещё из высказываний Тухачевского в плену (если верить Реми Руру):
"Разве важно, осуществим ли мы наш идеал пропагандой или оружием? Его надо осуществить — и это главное. Задача России сейчас должна заключаться в том, чтобы ликвидировать всё: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру... При помощи марксистских формул ведь можно поднять весь мир! Право народам на самоопределение! Вот магический ключ, который отворяет России двери на Восток и запирает их для Англии. Революционная Россия, проповедница борьбы классов, распространяет свои пределы далеко за пограничные линии, очерченные договорами... С красным знаменем, а не с крестом мы войдем в Византию!" "Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошивший Россию, мы встряхнем ее, как пыльный коврик, а потом мы встряхнем весь мир!".
"Если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной и сильной державой, я пойду за ним". "Я выбираю марксизм!"
Вот свидетельство самого Тухачевского: "Впервые серьёзно стал интересоваться политикой с Февральской революции, когда и началось моё знакомство с основами марксизма. Оторванный от России и имея лишь немецкие газеты, не дававшие полного представления о развитии революции, я сочувствовал в первые дни эсерам, но скоро отказ последних от принятия государственной власти в руки социалистов дискредитировал их в моих глазах. Тому же содействовало и знакомство с учением Маркса, последователем которого я становился".
Вот ещё эпизод из книги Рура (возможно, он несколько приукрасил эту сценку, чтобы заинтриговать французскую публику — то же, кстати, может касаться и высказываний, приведённых выше):
"Однажды я застал Михаила Тухачевского, очень увлечённого конструированием из цветного картона страшного идола. Горящие глаза, вылезающие из орбит, причудливый и ужасный нос. Рот зиял чёрным отверстием. Подобие митры держалось наклеенным на голову с огромными ушами. Руки сжимали шар или бомбу... Распухшие ноги исчезали в красном постаменте...
Тухачевский пояснил: “Это — Перун. Могущественная личность. Это — бог войны и смерти”. И Михаил встал перед ним на колени с комической серьёзностью. Я захохотал. “Не надо смеяться, — сказал он, поднявшись с колен. — Я же вам сказал, что славянам нужна новая религия. Им дают марксизм, но в этой теологии слишком много модернизма и цивилизации. Можно скрасить эту сторону марксизма, возвратившись одновременно к нашим славянским богам, которых христианство лишило их свойств и их силы, но которые они вновь приобретут. Есть Даждь-бог — бог Солнца, Стрибог — бог Ветра, Велес — бог искусств и поэзии, наконец, Перун — бог грома и молнии. После раздумий я остановился на Перуне, поскольку марксизм, победив в России, развяжет беспощадные войны между людьми. Перуну я буду каждый день оказывать почести".
Вероятно, примерно те же идеи и мысли Тухачевский высказывал и де Голлю (который в 1928 году оставался малоизвестен и по этой причине в книге Рура не упоминается).



Знакомство Тухачевского и де Голля имело продолжение... Во время советско-польской войны 1920 года они оба участвовали в ней — сражались по разные стороны фронта.
А 18 февраля 1935 года Тухачевский опубликовал в газете "Правда" статью под названием "Вопросы организации армий", где вспоминал своего давнего знакомого по плену: "Де Голль считает, что вся армия будет передвигаться на гусеницах... Эта ударная армия, говорит де Голль, будет обладать по сравнению со всеми силами, поднятыми Францией в августе 1914 года, мощностью огня в три раза большей, десятикратной быстроходностью и защитной способностью, бесконечно высшей". По указанию Тухачевского, книга де Голля была опубликована в СССР.
В феврале 1936 года Тухачевского пригласили по служебным делам в Париж. Среди прочего, он посетил встречу бывших узников крепости Ингольштадт. Она проходила в ресторане "Ларю" на улице Руаяль. Там собралось 20 человек — бывших пленников IX форта крепости Ингольштадт. Михаил Николаевич появился в военной форме, с орденом Ленина на груди. Как писал военный журналист Жан Пуже: "Открытый, спокойный, улыбающийся, он начал обходить всех присутствующих, вспоминая лица и имена". Увидев де Голля, он воскликнул: "Коннетабль! (Прозвище де Голля в плену). Вы не изменились. Кстати, я прочитал вашу книгу о профессиональной армии. Я велел её перевести на русский язык. Я одобряю ваши идеи".
А ещё на этой встрече Тухачевский сказал де Голлю:
"Вы видите, как я оказался прав! Скоро не только Россия, но и вся Европа забудет о Ренессансе и христианстве!".


Дмитрий Шостакович

А это — другая сторона биографии Михаила Николаевича Тухачевского, его знакомство с композитором Дмитрием Шостаковичем. Музыкант вспоминал о нём:
"Мы познакомились в 1925 году. Я был начинающим музыкантом, он – известным полководцем. Но ни это, ни разница в возрасте не помешали нашей дружбе, которая продолжалась более десяти лет и оборвалась с трагической гибелью Тухачевского... Михаил Николаевич удивительно располагал к себе. Подкупали его демократизм, внимательность, деликатность. Даже впервые встретившись с ним, человек чувствовал себя словно давний знакомый – легко и свободно. Огромная культура, широкая образованность Тухачевского не подавляли собеседника, а, наоборот, делали разговор живым, увлекательно интересным.
Однажды я вместе с Михаилом Николаевичем отправился в Эрмитаж. Мы бродили по залам и, как это нередко случается, присоединились к группе экскурсантов. Экскурсовод был не очень опытен и не всегда давал удачные объяснения. Михаил Николаевич тактично дополнял, а то и поправлял его. Минутами казалось, будто Тухачевский и экскурсовод поменялись ролями.
Под конец экскурсовод подошел ко мне и, кивнув головой в сторону Михаила Николаевича, одетого в штатское, спросил:
– Кто это?
Мой ответ так поразил его, что на какое-то время он буквально лишился дара речи. А когда пришел в себя, стал благодарить Тухачевского за урок. Михаил Николаевич, дружески улыбаясь, посоветовал молодому экскурсоводу продолжать учебу.
– Это никогда не поздно, – добавил он."
"Игре на скрипке он посвятил себя с особенной страстью... Тухачевский умел ещё и собственно­учно изготавливать скрипки и виолончели, причём делал это весьма мастерски. Он говорил, что нет ничего прекраснее музыки. Это его вторая страсть, после военного дела... По­мимо всего прочего, удивляла его физическая сила. Он мог посадить человека на стул и затем поднять стул вместе с челове­ком на воздух... Тухачевский был и всегда, в любой ситуации, ос­тавался профессиональным военным. Его мысли вертелись ис­ключительно вокруг военных вопросов. В такие моменты он был мне одновременно симпатичен и несимпатичен. Я с большей охотой слушаю специалистов, чем дилетантов. Но он был спе­циалистом в ужасной профессии. Его профессия заключалась в том, чтобы шагать через трупы, и как можно успешнее. Что меня опять-таки отталкивало..."

Взято: foto-history.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle