"Здесь занимаются этими штуками, как били помещики крестьян, а здесь солдат бьют"
---
М.В. Оськин. "Неизвестные трагедии Первой мировой".
"Само по себе нахождение солдата во фронтовом районе, но вне собственной части, позволяло рассчитывать на снисхождение. В связи с этим в первые несколько месяцев войны в православной Галиции, в отношении которой было известно, что по окончании конфликта она будет присоединена к Российской империи, развернулось такое явление, как "приймачество".
Солдаты, уклонявшиеся от фронта, оседали в галицийских деревушках, где их в условиях маневренной войны почти невозможно было отыскать усилиями военных властей. В итоге работа по выявлению таких лиц легла на плечи создаваемой в Галиции российской полиции.
Ведомство генерал-губернатора завоеванной австрийской территории отчитывалось: "После прохождения армий в Галиции осело значительное количество дезертиров русских и австрийских войск. Проходившие впоследствии в районе Галиции войсковые части и особенно маршевые команды также дали немалое их число. Поимка была возложена на чинов городской и уездной полиции, в чем им деятельное содействие оказывали начальники гарнизонов, наряжая конные и пешие команды".
Главный начальник тыла указывал: "В госпитали тыла поступило большое число нижних чинов с поранениями пальцев на руках. Из них с пораненными только указательными пальцами - 1200. Отсутствие указательного пальца на правой руке освобождает от военной службы. Поэтому а также принимая во внимание, что пальцы хорошо защищаются при стрельбе ружейной скобкой, есть основание предполагать умышленное членовредительство".
В приказе от 16 октября 1914 года Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, указывал: "На время настоящей войны добавить Воинский устав о наказаниях статьей 245/2 в следующей редакции:
"За умышленное причинение себе непосредственно или через другое лицо, с целью уклонения от службы или от участия в боевых действиях, огнестрельных или иных ранений, повлекших за собой увечье или повреждение здоровья, виновный подвергается:
а) в военное время лишению всех прав состояния и смертной казни или ссылке в каторжные работы от четырех до двадцати лет или без срока; б) в виду неприятеля - лишению всех прав состояния и смертной казни. Так же, наказаниям подвергается и тот, кто с намерением вышеуказанным способом изувечит другого или повредит ему здоровье, или окажет ему в том содействие".
19 апреля 11-я германская армия ген. А. фон Макензена начала Горлицкий прорыв, сразу же показавший ту пропасть в обеспечении сторон военными материалами, что стала следствием нерасторопности русских военных структур.
Начался период Великого Отступления русской Действующей армии на Восток. Этот период характеризуется наиболее резким ростом дезертирства и сдач в плен врагу в период существования императорской армии (до Февраля 1917 года). Это был самый тяжелый период для монархического режима Российской империи в годы Первой мировой войны.
Пока противник громил те войска, что были сосредоточены на фронте зимой, русские еще держались, отступая, как правило, исключительно по приказу, после уничтожения большей части обороняющегося соединения артиллерийским огнем неприятеля.
Приказ Ставки "Ни шагу назад", посланный в войска Юго-Западного фронта в период Горлицкой оборонительной операции, привел к истреблению кадров, после чего восполнять потери пришлось наспех, необученными и малообученными пополнениями, зачастую являвшими собой людскую массу, пригодную скорее для сдачи в плен, нежели для ведения надлежащего сопротивления.
Участник войны вспоминает о госпитализированных солдатах: "...кое-кто, чтобы не попасть опять на фронт, искусственно затягивал выздоровление: сыпал на рану соль или перец, смачивал ее керосином или обкладывал горчицей, что вызывало воспаление. Некоторые получали посылки с коржами, которые приготовлялись на касторовом масле, ели их, а потом жаловались на длительное расстройство желудка, приходили к истощению".
В 1915 году ввиду исчерпания обученного запаса стали призываться исключительно люди, не проходившие службы. К лету - самой тяжкой поре были призваны два миллиона триста восемьдесят тысяч человек. Летом - еще миллион триста тысяч. Все эти бойцы подлежали обучению с азов, а фронт непрерывно требовал пополнений.
Как раз такие солдаты составляли большую часть людей, сдававшихся в плен и уклонявшихся от воинской повинности. Именно потому, что эти люди никогда ранее не служили в армии, а времени на их подготовку не было. Падение воинской самодисциплины, вызванное развалом воинских подразделений и частей в ходе оборонительных операций и тяжелых отступательных боев, стало основной причиной дезертирства в 1915 году.
Гибель или ранение немногочисленных офицеров и унтер-офицеров приводили к развитию панических настроений, которые в случае нахождения на передовой позиции, под ударами германской тяжелой артиллерии эволюционировали в массовое намерение сдач в плен или дезертирства. Наиболее яркий пример - сдача крепости Новогеоргиевск, где несколько только что сформированных дивизий фактически отказывались выходить на боевые позиции.
Кроме того, летом 1915 года в окопах не хватало винтовок для бойцов, и совсем их не было для обучающихся в тылу призывников. Получалось, что отправлять таких солдат на фронт было незачем, а из народного хозяйства их уже вырвали.
В 1915 году в тыловых подразделениях вводился жесточайший режим, сопровождавшийся поркой розгами, издевательствами офицеров военного времени (особенно прапорщиков, не имевших авторитета), прочими изощренными наказаниями, придуманными не умеющим добиться победы командованием. Поэтому некоторые солдаты бежали не в тыл, а, напротив, на передовую. Если на фронте наказание розгами было мало распространено, то в тылу оно процветало.
Однако в периоды затишья на фронте, и особенно после установления позиционного фронта, применение розог активизировалось. С одной стороны, тяжесть окопного быта неизбежно увеличивала количество проступков, а придраться всегда было можно. С другой стороны, боев почти не было, лишь стычки, и безнаказанно отомстить офицеру солдаты не могли.
В солдатских письмах этого периода очень часто сообщается о том, что в ответ на побои "...начальству тоже дают, бьют ротных и полковников и сами в плен убегают“. Таким образом, пленение представлялось меньшим злом, нежели быт в своих окопах. Иногда враг казался более выгодным вариантом, чем собственный командир.
Итак, в 1915 году, как свидетельствует, к примеру, ген. А. И. Деникин, "два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках... введенное с 1915 года официально дисциплинарное наказание розгами и смертная казнь "палечникам“.
Насколько необходимость борьбы с дезертирством путем саморанения не возбуждала ни малейшего сомнения и требовала лишь более тщательного технического обследования для избежания возможных судебных ошибок, настолько же крайне нежелательным и опасным, независимо от этической стороны вопроса, являлось телесное наказание, применяемое властью начальника...".
Далее генерал Деникин продолжает: "Судебные уставы не обладают в военное время решительно никакими реальными методами репрессий, кроме смертной казни. Ибо для преступного элемента праволишения не имеют никакого значения, а всякое наказание, сопряженное с уходом из рядов, является только поощрением".
Здесь речь идет о той категории солдат, что являлись "штрафованными", "штрафниками". Штрафованные по суду солдаты оставались в рядах своих подразделений впредь до окончания войны, с тем чтобы отбывать наказание после ее окончания.
Летом 1915 года, когда отступали уже не только Юго-Западный фронт (три армии), но и восемь армий Северо-Западного фронта, практика применения розог стала расширяться. В Ставку поступали массовые сведения об участившихся случаях избиения солдат офицерами как своеобразное приложение к распоряжению Верховного главнокомандующего по поводу введения в частях Действующей армии телесных наказаний за нарушение дисциплины.
Не умевшая организовать надлежащего сопротивления наступающему врагу, Ставка вынужденно закрывала глаза на любой произвол. Раз данная мера дисциплинарного воздействия применялась с разрешения Ставки, то ни к чему было бы исправлять отдельные несправедливости.
Справедливость ведения борьбы против Германии и ее союзников, и без того далеко неочевидная для простого солдата, в таких условиях превращалась в моральный надлом. Что говорить, если за случайное неотдание чести офицеру в траншее полагалось двадцать пять розог, и солдаты писали домой, "...Тогда бы мы знали, что надо защищать, если бы они обращались с нами по-человечески".
Письма солдат с фронта отмечали отчаяние, охватившее даже самых лучших кадровых солдат, над которыми теперь могли безнаказанно измываться офицеры военного времени из вчерашних мещан, интеллигентов, представителей городской "образованщины" вообще.
Этим людям при насыщении офицерского состава отдавалось предпочтение перед имевшими боевые заслуги солдатами только потому, что у них было какое-никакое, хотя бы четырехклассное образование. То есть вчерашний лакей или официант с образованием мог издеваться над опытным фронтовиком - крестьянином по происхождению и не имевшим образования.
Образовательный ценз вообще сыграл скверную штуку с царским правительством, не сумевшим перед войной провести в стране всеобщее начальное обучение, как того требовала столыпинская модернизация Российской империи. солдаты указывали в письмах:"...здесь занимаются этими штуками, как били помещики крестьян, а здесь солдат бьют".
Никаких полковых традиций новые части не имели, так как были только-только образованы. Следовательно, блюсти "честь мундира" здесь было бы ни к чему. Личный состав этих дивизий - по большей части призывники 1915 года, о качестве которых уже говорилось.
Вот почему здесь применялось розгосечение куда чаще, нежели в старых, кадровых полках. Например, один солдат писал с фронта, что новый полковой командир стал рьяно сечь солдат и по его примеру некоторые офицеры также стали драться: "...Лучше смерть, чем переносить весь этот ужас и позор от офицеров".
Можно лишь констатировать, что в тех полках, где командир категорически запрещал "нововведения Ставки", не желая позорить ни солдат, ни славного прошлого полка, практически ни один офицер не смел распускать руки, и именно такие полки, где отношения между солдатами и офицерами основывались на доверии и взаимовыручке, а не на мордобое, и дрались лучше с врагом. Почти не было порки на Кавказском фронте - и он был лучшим.
К сожалению, таких начальников было мало, ведь сам Верховный главнокомандующий разрешил разнуздать самые низменные инстинкты, оправдывающие собственную военную некомпетентность. Требования относительно розог преимущественно выпускались высшими штабами, вынужденными реагировать на приказы Ставки.
Как бы то ни было, закон суров, но это закон - гласит древнеримское право, легшее базисом в современную Романо-германскую правовую систему. Справедливо, что уклонение от воинской службы неминуемо должно влечь за собой жестокое наказание. За добровольную сдачу в плен военно-полевые суды выносили заочные смертные приговоры, а семьи добровольно сдавшихся лишались права на получение пособий.
Характерно, что российская бюрократия часто приравнивала семьи солдат, пропавших без вести, к дезертирам именно в отношении выплаты пайковых пособий, выдававшихся государством для поддержания солдатских семей.
Другое дело, что определить добровольность сдачи в плен было принципиально невозможно. Да и далеко не каждый военнослужащий в сдававшемся подразделении сдавался в плен по собственной воле.
Например, известны случаи, когда сдающиеся солдаты заставляли командиров и унтер-офицеров также бросать оружие. Многие так вообще поддавались общей панике. Поэтому случаи объявления какой-либо группки сдавшимися добровольно были редки, а основные сведения о добровольно сдавшихся черпались из показаний солдат, сумевших бежать из плена.
За намеренное нанесение себе ранения с целью избежать окопов в качестве наказания по суду следовал расстрел. Существовала альтернатива - каторга на срок от четырех лет до бессрочной.
Однако каторга представлялась меньшим злом по сравнению с фронтом, поэтому смертная казнь как приговор выносилась несколько чаще. Каждый такой приговор должен был быть объявлен в войсках, чтобы дурной пример не стал заразительным.
Следует сказать, что данное наказание, в основном, все-таки применялось в отношении дезертиров и мародеров. То есть против сознательного уклонения от фронта, ибо самострел под влиянием минутного отчаяния и бегство в тыл - это вещи различные, что командованием прекрасно сознавалось. Да и количество самострелов вообще было велико. В 1915 году самострелы - солдаты, отстреливавшие себе пальцы - составляли до двадцати процентов всех раненых.
Расстрелять пятую часть Действующей армии было бы невозможно. Поэтому приказами командования было велено делать таким бойцам перевязки и держать в окопах как "штрафников".
"Само по себе нахождение солдата во фронтовом районе, но вне собственной части, позволяло рассчитывать на снисхождение. В связи с этим в первые несколько месяцев войны в православной Галиции, в отношении которой было известно, что по окончании конфликта она будет присоединена к Российской империи, развернулось такое явление, как "приймачество".
Солдаты, уклонявшиеся от фронта, оседали в галицийских деревушках, где их в условиях маневренной войны почти невозможно было отыскать усилиями военных властей. В итоге работа по выявлению таких лиц легла на плечи создаваемой в Галиции российской полиции.
Ведомство генерал-губернатора завоеванной австрийской территории отчитывалось: "После прохождения армий в Галиции осело значительное количество дезертиров русских и австрийских войск. Проходившие впоследствии в районе Галиции войсковые части и особенно маршевые команды также дали немалое их число. Поимка была возложена на чинов городской и уездной полиции, в чем им деятельное содействие оказывали начальники гарнизонов, наряжая конные и пешие команды".
Главный начальник тыла указывал: "В госпитали тыла поступило большое число нижних чинов с поранениями пальцев на руках. Из них с пораненными только указательными пальцами - 1200. Отсутствие указательного пальца на правой руке освобождает от военной службы. Поэтому а также принимая во внимание, что пальцы хорошо защищаются при стрельбе ружейной скобкой, есть основание предполагать умышленное членовредительство".
В приказе от 16 октября 1914 года Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, указывал: "На время настоящей войны добавить Воинский устав о наказаниях статьей 245/2 в следующей редакции:
"За умышленное причинение себе непосредственно или через другое лицо, с целью уклонения от службы или от участия в боевых действиях, огнестрельных или иных ранений, повлекших за собой увечье или повреждение здоровья, виновный подвергается:
а) в военное время лишению всех прав состояния и смертной казни или ссылке в каторжные работы от четырех до двадцати лет или без срока; б) в виду неприятеля - лишению всех прав состояния и смертной казни. Так же, наказаниям подвергается и тот, кто с намерением вышеуказанным способом изувечит другого или повредит ему здоровье, или окажет ему в том содействие".
19 апреля 11-я германская армия ген. А. фон Макензена начала Горлицкий прорыв, сразу же показавший ту пропасть в обеспечении сторон военными материалами, что стала следствием нерасторопности русских военных структур.
Начался период Великого Отступления русской Действующей армии на Восток. Этот период характеризуется наиболее резким ростом дезертирства и сдач в плен врагу в период существования императорской армии (до Февраля 1917 года). Это был самый тяжелый период для монархического режима Российской империи в годы Первой мировой войны.
Пока противник громил те войска, что были сосредоточены на фронте зимой, русские еще держались, отступая, как правило, исключительно по приказу, после уничтожения большей части обороняющегося соединения артиллерийским огнем неприятеля.
Приказ Ставки "Ни шагу назад", посланный в войска Юго-Западного фронта в период Горлицкой оборонительной операции, привел к истреблению кадров, после чего восполнять потери пришлось наспех, необученными и малообученными пополнениями, зачастую являвшими собой людскую массу, пригодную скорее для сдачи в плен, нежели для ведения надлежащего сопротивления.
Участник войны вспоминает о госпитализированных солдатах: "...кое-кто, чтобы не попасть опять на фронт, искусственно затягивал выздоровление: сыпал на рану соль или перец, смачивал ее керосином или обкладывал горчицей, что вызывало воспаление. Некоторые получали посылки с коржами, которые приготовлялись на касторовом масле, ели их, а потом жаловались на длительное расстройство желудка, приходили к истощению".
В 1915 году ввиду исчерпания обученного запаса стали призываться исключительно люди, не проходившие службы. К лету - самой тяжкой поре были призваны два миллиона триста восемьдесят тысяч человек. Летом - еще миллион триста тысяч. Все эти бойцы подлежали обучению с азов, а фронт непрерывно требовал пополнений.
Как раз такие солдаты составляли большую часть людей, сдававшихся в плен и уклонявшихся от воинской повинности. Именно потому, что эти люди никогда ранее не служили в армии, а времени на их подготовку не было. Падение воинской самодисциплины, вызванное развалом воинских подразделений и частей в ходе оборонительных операций и тяжелых отступательных боев, стало основной причиной дезертирства в 1915 году.
Гибель или ранение немногочисленных офицеров и унтер-офицеров приводили к развитию панических настроений, которые в случае нахождения на передовой позиции, под ударами германской тяжелой артиллерии эволюционировали в массовое намерение сдач в плен или дезертирства. Наиболее яркий пример - сдача крепости Новогеоргиевск, где несколько только что сформированных дивизий фактически отказывались выходить на боевые позиции.
Кроме того, летом 1915 года в окопах не хватало винтовок для бойцов, и совсем их не было для обучающихся в тылу призывников. Получалось, что отправлять таких солдат на фронт было незачем, а из народного хозяйства их уже вырвали.
В 1915 году в тыловых подразделениях вводился жесточайший режим, сопровождавшийся поркой розгами, издевательствами офицеров военного времени (особенно прапорщиков, не имевших авторитета), прочими изощренными наказаниями, придуманными не умеющим добиться победы командованием. Поэтому некоторые солдаты бежали не в тыл, а, напротив, на передовую. Если на фронте наказание розгами было мало распространено, то в тылу оно процветало.
Однако в периоды затишья на фронте, и особенно после установления позиционного фронта, применение розог активизировалось. С одной стороны, тяжесть окопного быта неизбежно увеличивала количество проступков, а придраться всегда было можно. С другой стороны, боев почти не было, лишь стычки, и безнаказанно отомстить офицеру солдаты не могли.
В солдатских письмах этого периода очень часто сообщается о том, что в ответ на побои "...начальству тоже дают, бьют ротных и полковников и сами в плен убегают“. Таким образом, пленение представлялось меньшим злом, нежели быт в своих окопах. Иногда враг казался более выгодным вариантом, чем собственный командир.
Итак, в 1915 году, как свидетельствует, к примеру, ген. А. И. Деникин, "два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках... введенное с 1915 года официально дисциплинарное наказание розгами и смертная казнь "палечникам“.
Насколько необходимость борьбы с дезертирством путем саморанения не возбуждала ни малейшего сомнения и требовала лишь более тщательного технического обследования для избежания возможных судебных ошибок, настолько же крайне нежелательным и опасным, независимо от этической стороны вопроса, являлось телесное наказание, применяемое властью начальника...".
Далее генерал Деникин продолжает: "Судебные уставы не обладают в военное время решительно никакими реальными методами репрессий, кроме смертной казни. Ибо для преступного элемента праволишения не имеют никакого значения, а всякое наказание, сопряженное с уходом из рядов, является только поощрением".
Здесь речь идет о той категории солдат, что являлись "штрафованными", "штрафниками". Штрафованные по суду солдаты оставались в рядах своих подразделений впредь до окончания войны, с тем чтобы отбывать наказание после ее окончания.
Летом 1915 года, когда отступали уже не только Юго-Западный фронт (три армии), но и восемь армий Северо-Западного фронта, практика применения розог стала расширяться. В Ставку поступали массовые сведения об участившихся случаях избиения солдат офицерами как своеобразное приложение к распоряжению Верховного главнокомандующего по поводу введения в частях Действующей армии телесных наказаний за нарушение дисциплины.
Не умевшая организовать надлежащего сопротивления наступающему врагу, Ставка вынужденно закрывала глаза на любой произвол. Раз данная мера дисциплинарного воздействия применялась с разрешения Ставки, то ни к чему было бы исправлять отдельные несправедливости.
Справедливость ведения борьбы против Германии и ее союзников, и без того далеко неочевидная для простого солдата, в таких условиях превращалась в моральный надлом. Что говорить, если за случайное неотдание чести офицеру в траншее полагалось двадцать пять розог, и солдаты писали домой, "...Тогда бы мы знали, что надо защищать, если бы они обращались с нами по-человечески".
Письма солдат с фронта отмечали отчаяние, охватившее даже самых лучших кадровых солдат, над которыми теперь могли безнаказанно измываться офицеры военного времени из вчерашних мещан, интеллигентов, представителей городской "образованщины" вообще.
Этим людям при насыщении офицерского состава отдавалось предпочтение перед имевшими боевые заслуги солдатами только потому, что у них было какое-никакое, хотя бы четырехклассное образование. То есть вчерашний лакей или официант с образованием мог издеваться над опытным фронтовиком - крестьянином по происхождению и не имевшим образования.
Образовательный ценз вообще сыграл скверную штуку с царским правительством, не сумевшим перед войной провести в стране всеобщее начальное обучение, как того требовала столыпинская модернизация Российской империи. солдаты указывали в письмах:"...здесь занимаются этими штуками, как били помещики крестьян, а здесь солдат бьют".
Никаких полковых традиций новые части не имели, так как были только-только образованы. Следовательно, блюсти "честь мундира" здесь было бы ни к чему. Личный состав этих дивизий - по большей части призывники 1915 года, о качестве которых уже говорилось.
Вот почему здесь применялось розгосечение куда чаще, нежели в старых, кадровых полках. Например, один солдат писал с фронта, что новый полковой командир стал рьяно сечь солдат и по его примеру некоторые офицеры также стали драться: "...Лучше смерть, чем переносить весь этот ужас и позор от офицеров".
Можно лишь констатировать, что в тех полках, где командир категорически запрещал "нововведения Ставки", не желая позорить ни солдат, ни славного прошлого полка, практически ни один офицер не смел распускать руки, и именно такие полки, где отношения между солдатами и офицерами основывались на доверии и взаимовыручке, а не на мордобое, и дрались лучше с врагом. Почти не было порки на Кавказском фронте - и он был лучшим.
К сожалению, таких начальников было мало, ведь сам Верховный главнокомандующий разрешил разнуздать самые низменные инстинкты, оправдывающие собственную военную некомпетентность. Требования относительно розог преимущественно выпускались высшими штабами, вынужденными реагировать на приказы Ставки.
Как бы то ни было, закон суров, но это закон - гласит древнеримское право, легшее базисом в современную Романо-германскую правовую систему. Справедливо, что уклонение от воинской службы неминуемо должно влечь за собой жестокое наказание. За добровольную сдачу в плен военно-полевые суды выносили заочные смертные приговоры, а семьи добровольно сдавшихся лишались права на получение пособий.
Характерно, что российская бюрократия часто приравнивала семьи солдат, пропавших без вести, к дезертирам именно в отношении выплаты пайковых пособий, выдававшихся государством для поддержания солдатских семей.
Другое дело, что определить добровольность сдачи в плен было принципиально невозможно. Да и далеко не каждый военнослужащий в сдававшемся подразделении сдавался в плен по собственной воле.
Например, известны случаи, когда сдающиеся солдаты заставляли командиров и унтер-офицеров также бросать оружие. Многие так вообще поддавались общей панике. Поэтому случаи объявления какой-либо группки сдавшимися добровольно были редки, а основные сведения о добровольно сдавшихся черпались из показаний солдат, сумевших бежать из плена.
За намеренное нанесение себе ранения с целью избежать окопов в качестве наказания по суду следовал расстрел. Существовала альтернатива - каторга на срок от четырех лет до бессрочной.
Однако каторга представлялась меньшим злом по сравнению с фронтом, поэтому смертная казнь как приговор выносилась несколько чаще. Каждый такой приговор должен был быть объявлен в войсках, чтобы дурной пример не стал заразительным.
Следует сказать, что данное наказание, в основном, все-таки применялось в отношении дезертиров и мародеров. То есть против сознательного уклонения от фронта, ибо самострел под влиянием минутного отчаяния и бегство в тыл - это вещи различные, что командованием прекрасно сознавалось. Да и количество самострелов вообще было велико. В 1915 году самострелы - солдаты, отстреливавшие себе пальцы - составляли до двадцати процентов всех раненых.
Расстрелять пятую часть Действующей армии было бы невозможно. Поэтому приказами командования было велено делать таким бойцам перевязки и держать в окопах как "штрафников".
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]