Жестокие мучения немцев в канадских и британских концлагерях.(25 фото)
---
"В то время, когда меня взяли в плен, я никогда не слышал о Бельзене. Затем это слово время от времени, а потом все чаще и чаще стало появляться в британских газетах. Мы относились к этому скептически, считая все это грязной пропагандой.
Летом 1945 года в лагере Уэйнрайт был показан фильм о Бельсене, его просмотр был обязателен для всех. Некоторые пленные намеренно поворачивались спиной к экрану и отказывались смотреть фильм, другие иронически посмеивались.
Не поймите нас превратно: мы вовсе не были глухи к человеческим страданиям, мы просто не верили своим глазам. "Это просто грязная пропаганда", - считали мы.
Нам потребовалось некоторое время, чтобы в полной мере осознать, что же творилось в Германии, и поверить во все то, о чем нам говорили. И только когда мы услышали то же самое от немцев, которые видели это своими глазами и сами пережили это, мы, наконец, поверили в рассказы о концентрационных лагерях, газовых камерах и прочих ужасах.
Канадцы и пленные немцы.
Но мы были солдатами. Мы принесли присягу верности человеку, ответственному за все это. Мы помогали ему, хотя сами были неповинны в этих зверствах.
Но солдаты не могут просто взять и перейти на сторону противника под барабанный бой с развевающимися знаменами. Нам нужно было время, чтобы обдумать полученную информацию, восстановить душевное равновесие и увидеть вещи такими, какими они были в действительности.
Вместо этого мы стали жертвами фарса под названием "перевоспитание", которое лишь пробудило в нас ослиное упрямство. Нам нужно было всего лишь время, но нам его не дали.
Вместо того чтобы влиять на нас исподволь, постепенно, нас подвергли унижению. Все, во что мы верили - наша воинская присяга, наша честь, наша форма, наш героизм, - все это стало мишенью для клеветы и насмешек.
Неизбежной реакцией на все это, за некоторыми исключениями, было то, что мы стали глухи даже к разумным доводам и вели себя как убежденные нацисты, которыми в действительности не были.
Я думаю, не будет преувеличением сказать, что некоторые из нас под давлением этого так называемого "перевоспитания" и обуреваемые гневом превратились в самых настоящих нацистов.
В плену в Канаде.
Наше "перевоспитание" началось в лагере Уэйнрайт с фильма о Бельсене, после чего были приняты меры с целью довершить наше "исцеление". Это называлось "возмездием за Бельсен".
Наш паек был урезан до минимума, и мы начали быстро терять в весе. Нам приходилось собирать дикую вишню и просить еду у наших охранников в обмен на "сувениры", иначе мы бы скоро совсем оголодали.
Когда одного из наших товарищей поместили в госпиталь в состоянии крайнего истощения, наш рацион неожиданно снова увеличили, заявив, что произошла досадная ошибка.
Как оказалось, сначала считалось, что в Бельсене голодали британские офицеры, но потом выяснилось, что лагерь для британских пленных офицеров находился в нескольких милях от Бельсена и его обитателей всегда кормили хорошо.
Вот почему нам, в конце концов, вернули привычный рацион. Не знаю, правдива ли эта история, но лично я в этот период потерял в весе около тридцати фунтов и только спустя четыре года, уже после снятия берлинской блокады, вернулся к своему нормальному весу.
В плену в Канаде.
Помимо "черного рынка", на котором сувениры обменивались на продукты, мы прибегали к разным уловкам, чтобы добыть еще немного еды. У меня не раз возникало ощущение, что комендант канадского лагеря был прекрасно осведомлен о наших авантюрах и намеренно закрывал на это глаза.
Например, мы держали поросенка, которого кормили отходами с кухни. Отходы были довольно скудными, и мы обратились к коменданту с просьбой добавить в рацион поросенка немного овса, чтобы прокормить бедное животное.
Разрешение мы получили, и поросенок стал ежедневно потреблять около трех центнеров овса. Удивительно, но при таком питании он не поправился ни на йоту. Правда состояла в том, что каждое утро 1200 пленных ели на завтрак кашу из этого овса, и это была самая питательная еда за весь день.
В трех британских лагерях, в которых я побывал после Канады, пища была неплохой, но ее было явно недостаточно, и мы постоянно были голодны.
Разумеется, в Англии ситуация с едой была сложной - британцы и сами недоедали. Но в Канаде еда была, и то, что нас держали впроголодь, лишь ожесточало нас и укрепляло наш дух в сопротивлении "перевоспитанию".
В плену в Канаде.
В попытке обратить нас в другую веру наши "воспитатели" допустили еще один непростительный промах: они постоянно твердили нам о том, насколько лучше пища в тех лагерях, где содержатся уже "перевоспитавшиеся" нацисты.
Но эта попытка повлиять на нас через наш желудок имела обратный эффект. "Мы все равно не сдадимся, черт бы вас побрал!" - такой была реакция большинства пленных. - Так вы, значит, нацист, - сказал мне один из "воспитателей", когда я выразил свое возмущение применяемой тактикой.
Признаюсь, в разговоре я был несколько несдержан. Этот человек перевел меня в группу В. По существовавшей в лагере шкале была только одна группа, стоявшая ниже, чем эта, - группа В+.
Люди из группы В+ были убежденными нацистами, по крайней мере, внешне - так, они, например, постоянно поднимали руку в гитлеровском салюте.
На самом деле среди них были те, кого никак нельзя было причислить к фанатичным нацистам, они просто избрали эту линию поведения, чтобы продемонстрировать свое возмущение процессом "перевоспитания".
В плену в Канаде.
Большинство из нас были причислены к группам Б и В, в пределах которых тоже существовала своя градация. Были, например, пленные, "подающие надежду", с точки зрения наших "воспитателей".
Затем шли "не совсем безнадежные" и так далее. Наш "воспитатель" отчего-то был особенно предвзято настроен против подводников. Он постоянно называл нас "морскими эсэсовцами" и принципиально не зачислял никого из нас в группы выше, чем В или В+. Кречмер и большинство моих товарищей состояли в группе В+.
Шесть месяцев спустя нас подвергли очередной проверке. На этот раз из Лондона прибыл офицер, чтобы лично понаблюдать за процессом нашего "перевоспитания".
Он был явно поражен увиденным. После нашего с ним разговора меня перевели в группу Б. Не стану лицемерить: обретя более благонадежный статус, я получил некоторые привилегии, в которых было отказано "плохим ребятам", и у меня появилась надежда, что меня, наконец, отправят домой.
В плену в Канаде.
В группе А были только "примерные мальчики". Они либо действительно превратились в антинацистов, либо умело притворялись таковыми. Я точно знаю, что в этой группе было немало притворщиков и скользких типов.
Одного из таких я знал. В Германии он был довольно известным нацистом, но в лагере ему удалось скрыть это обстоятельство. Тут он был демократом из демократов, по крайней мере внешне.
В душе он по-прежнему оставался нацистом и страшно гордился тем, как ловко ему удалось одурачить британцев. Не знаю, что с ним стало, когда он вернулся в Германию, но там ему вряд ли удалось скрыть свое нацистское прошлое.
В нашем лагере был также бывший нацист, прежде занимавший в Германии высокий пост. Он был не похож на первого "перевоспитавшегося". Он во всеуслышание заявлял, что прозрел и стал демократом.
В плену в Канаде.
Каким крикливым нацистом он был, таким крикливым он стал демократом. Он был на хорошем счету у британских офицеров, и когда он отправился в Германию, там, по ходатайству союзников, ему предоставили важный пост.
Он был из тех, кто при любой системе найдет себе кормушку. Такие продажные типы всегда готовы без колебаний изменить свои взгляды и компрометируют тех, кто честно старается адаптироваться к новому образу жизни.
Эти люди отпугивали истинных антинацистов, а таких было немало, - тех, кто в течение многих лет в силу необходимости вынужден был скрывать свои убеждения, а теперь продолжал молчать из страха, что их заклеймят как продажных тварей.
Конечно, лагерь в Шеффилде нельзя было назвать "британским Бельсеном", но и очень приятным местом его тоже назвать было нельзя. Во время войны здесь содержали пленных итальянцев.
Восемьдесят офицеров были вынуждены ютиться в тесных отсеках, где мы спали на двухъярусных, слишком коротких для нас койках, а пожитки свои хранили в картонных коробках или ранцах.
В плену в Канаде.
Для обитателей лагеря была сооружена огороженная спортивная площадка, где нам разрешали заниматься спортом по несколько часов в день. Рядом с лагерем находились поля, где молодежь из Шеффилда играла в футбол или крикет, в зависимости от времени года, а ближе к вечеру туда тянулись целые стайки женщин сомнительного поведения.
В лагере ходили слухи, что за некоторое вознаграждение охранники разрешали пленным выходить за пределы лагеря и встречаться с этими женщинами.
В целом моральное состояние в шеффилдском лагере оставляло желать лучшего. Мы, "канадцы", изо всех сил боролись с этим упадком духа. Теперь мы были лишены всех наших офицерских привилегий, за исключением нашего жалованья, но мы не позволяли себе раскисать.
Мы сами должны были убирать свои комнаты и работать на кухне. Теперь я снова, как в бытность свою курсантом, стирал свою одежду, мыл полы, чистил уборные, сгребал уголь и делал многое другое.
Эта обязанность "делать всю грязную работу самому" привилась еще в Канаде. Там это началось с того, что нам самим пришлось грузить свои пожитки на грузовики. Я помню, как один из наших ветеранов сказал мне: - Первый раз в жизни вижу, чтобы офицеры выполняли какую-то работу.
В плену в Канаде.
Кажется, он находил это забавным, но канадские офицеры не проявляли никакого интереса к нашей работе и предусмотрительно держались поодаль.
В Шеффилде мы встретили зиму. Это была особенно холодная и снежная зима 1946/47 года, и у нас не хватало угля, чтобы согреть наши бараки. Нам не оставалось ничего другого, кроме как постоянно ходить в пальто или, забыв о чувстве собственного достоинства, рыскать в поисках топлива.
Мои товарищи по отсеку решили в пользу последнего. Мы обнаружили, что в кучах золы, которая выбрасывалась из кухни и пекарни, можно отыскать пригодные для топки угольки. Мы собирали их и растапливали свои печки.
Конечно, это было ниже офицерского достоинства, но нам было тепло, и, кроме того, мы постоянно думали о том, что наши жены тоже бродят вот так по развалинам наших домов, чтобы найти уцелевшие пожитки.
В плену в Канаде.
Весь мой последний год пребывания в канадском лагере и первые несколько месяцев в Шеффилде я не получал известий от своей жены, и это был худший период в моей жизни.
Как я уже говорил, жена моя случайно очутилась на территории, занятой русскими, из которой не могла послать весточку пленному британского лагеря. Я не знал, что случилось с женой. Я даже не знал, жива ли она и жив ли мой маленький сын, которого я никогда не видел.
Мысль о том, через что должна была пройти моя жена - если она все еще была жива, - помогала мне переносить все трудности лагерной жизни.
А затем, в середине 1946 года, пришло письмо, положившее конец тревоге, терзавшей мою душу. Пройдя через неимоверные трудности, моя маленькая семья сумела добраться до Берлина, где жена нашла хорошую работу в Берлинской радиовещательной компании.
Я испытал невыразимое облегчение. Худшее было позади, и я снова мог улыбаться. Моему сыну уже исполнилось шесть лет, и он постоянно спрашивал мать, когда же отец, о котором она столько рассказывала, наконец, вернется домой.
В плену в Канаде.
Регулярно приходили письма из дому, в которых наши родные постепенно рассказывали нам то, что раньше старались скрыть. Почти у всех погиб кто-то из родных или друзей.
Многие лишились дома. Мой отец на старости лет оказался без гроша в кармане. Он купил себе дом в Готенхафене (Гдыне), свято веря в победу Германии. Теперь он потерял свой дом. "По крайней мере, я не отказал себе в удовольствии поджечь его прежде, чем пришли русские", - писал он.
Ганс Плюшов, последний из моих дядьев, служил в немецком ополчении в Нойбранденбурге, и ему с семьей пришлось пережить вторжение русских. После того, как они вошли в город, на улицах начались обычные беспорядки, а из соседнего дома доносились истошные крики женщины, попавшей в их лапы.
Когда русские принялись ломать дверь дядиного дома, дядя застрелил свою жену, дочь и двоих ее детей, а потом застрелился сам. Тысячи людей, у которых было оружие, закончили таким образом свой жизненный путь.
В Шеффилде, как до того в Канаде, я изучал германистику, философию, историю и географию. Я намеревался попробовать свои силы либо в преподавании, либо в журналистике и не оставил эту надежду, даже когда услышал, что обе эти профессии для бывших офицеров закрыты.
По возвращении в Берлин я обнаружил, что двери университета, где я так надеялся завершить свое образование, для меня также закрыты. Впрочем, должен признаться, я не слишком настойчиво рвался туда, так как к тому времени знал, что рядом всегда есть черный ход, через который можно проскользнуть при некоторой доле удачливости.
Самым важным в тот момент для меня было получить возможность зарабатывать на жизнь, и журналистика казалась мне вполне приемлемым для этого занятием. Здесь я тоже сумел отыскать тайную дверцу.
Дружески расположенный ко мне англичанин, услышав о моем возвращении, написал мне рекомендательное письмо, а столь же дружелюбно настроенный американец начал расспрашивать меня о моем политическом прошлом.
В английском плену.
К счастью, в Канаде и в Британии я неплохо подготовился к своей новой профессии. В начале 1944 года от германского Верховного командования поступил циркуляр, адресованный всем военнопленным.
Офицерам рекомендовалось посвятить все свободное время серьезному освоению невоенных специальностей. Намек был ясен, и для меня этот циркуляр стал первым официальным подтверждением моих серьезных сомнений в успешном для Германии исходе войны.
Однако среди нас подобные мысли считались пораженческими. С провалом покушения на жизнь Гитлера 20 июля наша вера в победу Германии окрепла. Почти все мы были решительно против мятежа и считали, что Гитлер не был убит лишь благодаря вмешательству божественного провидения.
Единственным оправданием любого восстания является его успех. Мятежники во главе с Беком, Герделером и Штауффенбергом потерпели поражение и, значит, были не правы. Вот такой простой вывод..." - из воспоминаний офицера-подводника Ф.Вентцеля. Был в плену 1940-1947 г.
В английском плену.
Летом 1945 года в лагере Уэйнрайт был показан фильм о Бельсене, его просмотр был обязателен для всех. Некоторые пленные намеренно поворачивались спиной к экрану и отказывались смотреть фильм, другие иронически посмеивались.
Не поймите нас превратно: мы вовсе не были глухи к человеческим страданиям, мы просто не верили своим глазам. "Это просто грязная пропаганда", - считали мы.
Нам потребовалось некоторое время, чтобы в полной мере осознать, что же творилось в Германии, и поверить во все то, о чем нам говорили. И только когда мы услышали то же самое от немцев, которые видели это своими глазами и сами пережили это, мы, наконец, поверили в рассказы о концентрационных лагерях, газовых камерах и прочих ужасах.
Канадцы и пленные немцы.
Но мы были солдатами. Мы принесли присягу верности человеку, ответственному за все это. Мы помогали ему, хотя сами были неповинны в этих зверствах.
Но солдаты не могут просто взять и перейти на сторону противника под барабанный бой с развевающимися знаменами. Нам нужно было время, чтобы обдумать полученную информацию, восстановить душевное равновесие и увидеть вещи такими, какими они были в действительности.
Вместо этого мы стали жертвами фарса под названием "перевоспитание", которое лишь пробудило в нас ослиное упрямство. Нам нужно было всего лишь время, но нам его не дали.
Вместо того чтобы влиять на нас исподволь, постепенно, нас подвергли унижению. Все, во что мы верили - наша воинская присяга, наша честь, наша форма, наш героизм, - все это стало мишенью для клеветы и насмешек.
Неизбежной реакцией на все это, за некоторыми исключениями, было то, что мы стали глухи даже к разумным доводам и вели себя как убежденные нацисты, которыми в действительности не были.
Я думаю, не будет преувеличением сказать, что некоторые из нас под давлением этого так называемого "перевоспитания" и обуреваемые гневом превратились в самых настоящих нацистов.
В плену в Канаде.
Наше "перевоспитание" началось в лагере Уэйнрайт с фильма о Бельсене, после чего были приняты меры с целью довершить наше "исцеление". Это называлось "возмездием за Бельсен".
Наш паек был урезан до минимума, и мы начали быстро терять в весе. Нам приходилось собирать дикую вишню и просить еду у наших охранников в обмен на "сувениры", иначе мы бы скоро совсем оголодали.
Когда одного из наших товарищей поместили в госпиталь в состоянии крайнего истощения, наш рацион неожиданно снова увеличили, заявив, что произошла досадная ошибка.
Как оказалось, сначала считалось, что в Бельсене голодали британские офицеры, но потом выяснилось, что лагерь для британских пленных офицеров находился в нескольких милях от Бельсена и его обитателей всегда кормили хорошо.
Вот почему нам, в конце концов, вернули привычный рацион. Не знаю, правдива ли эта история, но лично я в этот период потерял в весе около тридцати фунтов и только спустя четыре года, уже после снятия берлинской блокады, вернулся к своему нормальному весу.
В плену в Канаде.
Помимо "черного рынка", на котором сувениры обменивались на продукты, мы прибегали к разным уловкам, чтобы добыть еще немного еды. У меня не раз возникало ощущение, что комендант канадского лагеря был прекрасно осведомлен о наших авантюрах и намеренно закрывал на это глаза.
Например, мы держали поросенка, которого кормили отходами с кухни. Отходы были довольно скудными, и мы обратились к коменданту с просьбой добавить в рацион поросенка немного овса, чтобы прокормить бедное животное.
Разрешение мы получили, и поросенок стал ежедневно потреблять около трех центнеров овса. Удивительно, но при таком питании он не поправился ни на йоту. Правда состояла в том, что каждое утро 1200 пленных ели на завтрак кашу из этого овса, и это была самая питательная еда за весь день.
В трех британских лагерях, в которых я побывал после Канады, пища была неплохой, но ее было явно недостаточно, и мы постоянно были голодны.
Разумеется, в Англии ситуация с едой была сложной - британцы и сами недоедали. Но в Канаде еда была, и то, что нас держали впроголодь, лишь ожесточало нас и укрепляло наш дух в сопротивлении "перевоспитанию".
В плену в Канаде.
В попытке обратить нас в другую веру наши "воспитатели" допустили еще один непростительный промах: они постоянно твердили нам о том, насколько лучше пища в тех лагерях, где содержатся уже "перевоспитавшиеся" нацисты.
Но эта попытка повлиять на нас через наш желудок имела обратный эффект. "Мы все равно не сдадимся, черт бы вас побрал!" - такой была реакция большинства пленных. - Так вы, значит, нацист, - сказал мне один из "воспитателей", когда я выразил свое возмущение применяемой тактикой.
Признаюсь, в разговоре я был несколько несдержан. Этот человек перевел меня в группу В. По существовавшей в лагере шкале была только одна группа, стоявшая ниже, чем эта, - группа В+.
Люди из группы В+ были убежденными нацистами, по крайней мере, внешне - так, они, например, постоянно поднимали руку в гитлеровском салюте.
На самом деле среди них были те, кого никак нельзя было причислить к фанатичным нацистам, они просто избрали эту линию поведения, чтобы продемонстрировать свое возмущение процессом "перевоспитания".
В плену в Канаде.
Большинство из нас были причислены к группам Б и В, в пределах которых тоже существовала своя градация. Были, например, пленные, "подающие надежду", с точки зрения наших "воспитателей".
Затем шли "не совсем безнадежные" и так далее. Наш "воспитатель" отчего-то был особенно предвзято настроен против подводников. Он постоянно называл нас "морскими эсэсовцами" и принципиально не зачислял никого из нас в группы выше, чем В или В+. Кречмер и большинство моих товарищей состояли в группе В+.
Шесть месяцев спустя нас подвергли очередной проверке. На этот раз из Лондона прибыл офицер, чтобы лично понаблюдать за процессом нашего "перевоспитания".
Он был явно поражен увиденным. После нашего с ним разговора меня перевели в группу Б. Не стану лицемерить: обретя более благонадежный статус, я получил некоторые привилегии, в которых было отказано "плохим ребятам", и у меня появилась надежда, что меня, наконец, отправят домой.
В плену в Канаде.
В группе А были только "примерные мальчики". Они либо действительно превратились в антинацистов, либо умело притворялись таковыми. Я точно знаю, что в этой группе было немало притворщиков и скользких типов.
Одного из таких я знал. В Германии он был довольно известным нацистом, но в лагере ему удалось скрыть это обстоятельство. Тут он был демократом из демократов, по крайней мере внешне.
В душе он по-прежнему оставался нацистом и страшно гордился тем, как ловко ему удалось одурачить британцев. Не знаю, что с ним стало, когда он вернулся в Германию, но там ему вряд ли удалось скрыть свое нацистское прошлое.
В нашем лагере был также бывший нацист, прежде занимавший в Германии высокий пост. Он был не похож на первого "перевоспитавшегося". Он во всеуслышание заявлял, что прозрел и стал демократом.
В плену в Канаде.
Каким крикливым нацистом он был, таким крикливым он стал демократом. Он был на хорошем счету у британских офицеров, и когда он отправился в Германию, там, по ходатайству союзников, ему предоставили важный пост.
Он был из тех, кто при любой системе найдет себе кормушку. Такие продажные типы всегда готовы без колебаний изменить свои взгляды и компрометируют тех, кто честно старается адаптироваться к новому образу жизни.
Эти люди отпугивали истинных антинацистов, а таких было немало, - тех, кто в течение многих лет в силу необходимости вынужден был скрывать свои убеждения, а теперь продолжал молчать из страха, что их заклеймят как продажных тварей.
Конечно, лагерь в Шеффилде нельзя было назвать "британским Бельсеном", но и очень приятным местом его тоже назвать было нельзя. Во время войны здесь содержали пленных итальянцев.
Восемьдесят офицеров были вынуждены ютиться в тесных отсеках, где мы спали на двухъярусных, слишком коротких для нас койках, а пожитки свои хранили в картонных коробках или ранцах.
В плену в Канаде.
Для обитателей лагеря была сооружена огороженная спортивная площадка, где нам разрешали заниматься спортом по несколько часов в день. Рядом с лагерем находились поля, где молодежь из Шеффилда играла в футбол или крикет, в зависимости от времени года, а ближе к вечеру туда тянулись целые стайки женщин сомнительного поведения.
В лагере ходили слухи, что за некоторое вознаграждение охранники разрешали пленным выходить за пределы лагеря и встречаться с этими женщинами.
В целом моральное состояние в шеффилдском лагере оставляло желать лучшего. Мы, "канадцы", изо всех сил боролись с этим упадком духа. Теперь мы были лишены всех наших офицерских привилегий, за исключением нашего жалованья, но мы не позволяли себе раскисать.
Мы сами должны были убирать свои комнаты и работать на кухне. Теперь я снова, как в бытность свою курсантом, стирал свою одежду, мыл полы, чистил уборные, сгребал уголь и делал многое другое.
Эта обязанность "делать всю грязную работу самому" привилась еще в Канаде. Там это началось с того, что нам самим пришлось грузить свои пожитки на грузовики. Я помню, как один из наших ветеранов сказал мне: - Первый раз в жизни вижу, чтобы офицеры выполняли какую-то работу.
В плену в Канаде.
Кажется, он находил это забавным, но канадские офицеры не проявляли никакого интереса к нашей работе и предусмотрительно держались поодаль.
В Шеффилде мы встретили зиму. Это была особенно холодная и снежная зима 1946/47 года, и у нас не хватало угля, чтобы согреть наши бараки. Нам не оставалось ничего другого, кроме как постоянно ходить в пальто или, забыв о чувстве собственного достоинства, рыскать в поисках топлива.
Мои товарищи по отсеку решили в пользу последнего. Мы обнаружили, что в кучах золы, которая выбрасывалась из кухни и пекарни, можно отыскать пригодные для топки угольки. Мы собирали их и растапливали свои печки.
Конечно, это было ниже офицерского достоинства, но нам было тепло, и, кроме того, мы постоянно думали о том, что наши жены тоже бродят вот так по развалинам наших домов, чтобы найти уцелевшие пожитки.
В плену в Канаде.
Весь мой последний год пребывания в канадском лагере и первые несколько месяцев в Шеффилде я не получал известий от своей жены, и это был худший период в моей жизни.
Как я уже говорил, жена моя случайно очутилась на территории, занятой русскими, из которой не могла послать весточку пленному британского лагеря. Я не знал, что случилось с женой. Я даже не знал, жива ли она и жив ли мой маленький сын, которого я никогда не видел.
Мысль о том, через что должна была пройти моя жена - если она все еще была жива, - помогала мне переносить все трудности лагерной жизни.
А затем, в середине 1946 года, пришло письмо, положившее конец тревоге, терзавшей мою душу. Пройдя через неимоверные трудности, моя маленькая семья сумела добраться до Берлина, где жена нашла хорошую работу в Берлинской радиовещательной компании.
Я испытал невыразимое облегчение. Худшее было позади, и я снова мог улыбаться. Моему сыну уже исполнилось шесть лет, и он постоянно спрашивал мать, когда же отец, о котором она столько рассказывала, наконец, вернется домой.
В плену в Канаде.
Регулярно приходили письма из дому, в которых наши родные постепенно рассказывали нам то, что раньше старались скрыть. Почти у всех погиб кто-то из родных или друзей.
Многие лишились дома. Мой отец на старости лет оказался без гроша в кармане. Он купил себе дом в Готенхафене (Гдыне), свято веря в победу Германии. Теперь он потерял свой дом. "По крайней мере, я не отказал себе в удовольствии поджечь его прежде, чем пришли русские", - писал он.
Ганс Плюшов, последний из моих дядьев, служил в немецком ополчении в Нойбранденбурге, и ему с семьей пришлось пережить вторжение русских. После того, как они вошли в город, на улицах начались обычные беспорядки, а из соседнего дома доносились истошные крики женщины, попавшей в их лапы.
Когда русские принялись ломать дверь дядиного дома, дядя застрелил свою жену, дочь и двоих ее детей, а потом застрелился сам. Тысячи людей, у которых было оружие, закончили таким образом свой жизненный путь.
В Шеффилде, как до того в Канаде, я изучал германистику, философию, историю и географию. Я намеревался попробовать свои силы либо в преподавании, либо в журналистике и не оставил эту надежду, даже когда услышал, что обе эти профессии для бывших офицеров закрыты.
По возвращении в Берлин я обнаружил, что двери университета, где я так надеялся завершить свое образование, для меня также закрыты. Впрочем, должен признаться, я не слишком настойчиво рвался туда, так как к тому времени знал, что рядом всегда есть черный ход, через который можно проскользнуть при некоторой доле удачливости.
Самым важным в тот момент для меня было получить возможность зарабатывать на жизнь, и журналистика казалась мне вполне приемлемым для этого занятием. Здесь я тоже сумел отыскать тайную дверцу.
Дружески расположенный ко мне англичанин, услышав о моем возвращении, написал мне рекомендательное письмо, а столь же дружелюбно настроенный американец начал расспрашивать меня о моем политическом прошлом.
В английском плену.
К счастью, в Канаде и в Британии я неплохо подготовился к своей новой профессии. В начале 1944 года от германского Верховного командования поступил циркуляр, адресованный всем военнопленным.
Офицерам рекомендовалось посвятить все свободное время серьезному освоению невоенных специальностей. Намек был ясен, и для меня этот циркуляр стал первым официальным подтверждением моих серьезных сомнений в успешном для Германии исходе войны.
Однако среди нас подобные мысли считались пораженческими. С провалом покушения на жизнь Гитлера 20 июля наша вера в победу Германии окрепла. Почти все мы были решительно против мятежа и считали, что Гитлер не был убит лишь благодаря вмешательству божественного провидения.
Единственным оправданием любого восстания является его успех. Мятежники во главе с Беком, Герделером и Штауффенбергом потерпели поражение и, значит, были не правы. Вот такой простой вывод..." - из воспоминаний офицера-подводника Ф.Вентцеля. Был в плену 1940-1947 г.
В английском плену.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]