Зачем нужно горе и как его пережить?
---
Рассказывает медсестра с многолетним стажем.
Кадр из мультфильма «Тайна Коко»
Медсестру Дженнифер Уорф вы можете знать по сериалу (и книгам) «Вызовите акушерку», в котором очень атмосферно показана британская жизнь и медицина 1950-х гг. В издательстве «Лайвбук» вышла автобиография Дженнифер Уорф «Посреди жизни» — и проект Здоровье Mail.ru публикует одну главу из нее.
Дженнифер Уорф «Посреди жизни» | Издательство «Лайвбук»
Поездки на велосипеде по юго-западной Ирландии стали для меня в последние годы одним из самых любимых занятий. Чем дальше к югу и к западу, тем безлюднее становится вокруг. Холмы, небо и облака сливаются в серо-голубой дали. Промоины, ручьи и речушки, извиваясь, спускаются к вездесущему морю. Озера тихи и серы, как гранит холмов, скрытны и холодны, как лед. По извилистым тропам, не нанесенным на карту, вы проезжаете мимо крошечных деревушек домиков на пятьдесят, совсем маленьких поселений из четырех-пяти построек, а иной раз видите только одинокие хижины на склоне холма, почти неразличимые на его фоне.
Однажды я проезжала мимо церкви. Она была небольшой и совсем не красивой, но меня заворожил вид: церковь, кладбище вокруг нее, холмы, казавшиеся разноцветными из-за изменчивого освещения. Я остановилась, чтобы просто посидеть и поглядеть.
Пока я наслаждалась видом, двери церкви открылись и оттуда вышел священник в католическом облачении. Он торжественно направился по гравийной дорожке к кладбищу. За ним следовал алтарник с крестом, следом восемь маленьких мальчиков в белых одеждах, за ними двое мальчиков постарше со свечами, потом еще один послушник, размахивавший кадилом из стороны в сторону, и еще один, с богослужебной книгой, а потом гроб, который несли восемь мужчин в черном, еще потом пожилая женщина в глубоком трауре и под вуалью, за ней восемь или десять мужчин и женщин помоложе, с детьми, которые несли цветы, а за ними следовало около сотни мужчин, женщин и детей в обычной одежде, большинство тоже с цветами.
Процессия двинулась по тропинке к свежевырытой могиле, покрытой тремя досками, на которые был водружен гроб. Люди встали вокруг могилы: ближайшие родственники рядом со священником и его помощниками, остальные подальше, кто где. Священник зачитал чин погребения; когда все слова были сказаны, ответы даны, погребальные песнопения спеты, а доски подняты, гроб начали опускать в землю. Священник окропил его святой водой, а многие из собравшихся бросали вниз цветы. Двое мужчин с лопатами подошли к могиле и стали засыпать ее землей. Все стояли молча. Когда все закончилось, на новую могилу возложили венки. Люди окружили вдову и ее семью, и все направились к храму. Я тихонько удалилась.
Надо отдать должное католикам — они знают, как устраивать похороны!
Ну а что мы получаем в наш век быстрой еды, совсем быстрой жизни и мгновенных развлечений? Двадцать минут в асептической атмосфере крематория, фоновая музыка, двери и занавеси с электроприводом, речь, подготовленная незнакомцем, и сотрудники похоронного бюро, аккуратно следящие за тем, чтобы все шло своим чередом и не выбивалось из графика. Когда гроб скрывается из виду, они следят за тем, чтобы скорбящих быстро и без происшествий увели, потому что снаружи уже ждут другие. По-моему, это издевательство над похоронами. Но кто здесь в проигрыше? Точно не мертвые, это для них не представляет уже никакого интереса. Похороны нужны тем, кто остается, тем, кто горюет. Именно этим людям отказ от ритуала может нанести ущерб.
Ничто не может быть страшнее смерти ребенка, и часто родители так и не могут прийти в себя после нее. В начале 2008 года, выйдя за покупками на нашу главную улицу, я вдруг осознала, что все смотрят на что-то за моей спиной. Я обернулась. Ко мне приближалась пара великолепных белых лошадей, запряженных в карету. Их упряжь тоже была белой, а головы украшал плюмаж из белых и серебряных перьев. Кучер был в светло-сером костюме. Когда серебристо-белая карета поравнялась с нами, мы увидели, что это не карета, а красивый застекленный катафалк, на котором стоял крошечный белый гробик около трех футов длиной, убранный белыми лилиями. За катафалком следовали четыре похоронные машины с затемненными стеклами. Поразительный контраст: сверкающая белизна для мертвого ребенка и чернейшая чернота для его родителей и всех скорбящих. Чем больше горе, тем больше потребность в ритуале.
Все стояли совершенно неподвижно, пока кортеж медленно двигался к церкви в конце улицы. Родители, должно быть, заметили (пусть мы сами их не видели), как мы стояли и молчали, и я надеюсь, что наше благоговейное отношение хотя бы немного их утешило. Я огляделась вокруг и была поражена серьезностью и торжественностью, написанной на всех лицах. Это был настоящий общинный ритуал, какого я не видела уже много лет.
Общинные ритуалы уже практически исчезли, и вряд ли большинство молодых людей поймет, о чем я говорю. Когда происходили похороны, все дружеские посиделки и развлечения прекращались, люди ненадолго оставляли свои повседневные дела из уважения к умершему.
Я хорошо помню смерть бабушки — мне тогда было около двенадцати. Она была дома, когда с ней случился инфаркт, и она умерла на руках своего мужа.
Ее тело было омыто и обряжено местной «служанкой на все руки», которая заодно была и местной акушеркой, и открытый гроб стоял в гостиной, чтобы друзья и соседи могли попрощаться с бабушкой и отдать дань ее памяти. Так было принято в те времена. Сейчас это может показаться жутким, но в те дни практически все считали, что следует прийти в дом к умершему, увидеть его тело и проститься. Люди тихо стояли у открытого гроба, выражали соболезнования скорбящим кто как мог и, возможно, несколько минут размышляли о жизни и смерти и о своей собственной смертности (такая обстановка как нельзя лучше способствует сосредоточению). Это все еще практикуется в случаях государственной важности или после смерти члена королевской семьи. Эта же практика является обычной для Православной церкви.
В день бабушкиных похорон на улице было тихо. Во всех домах были задернуты шторы, и соседи просто стояли в дверных проемах, когда похоронная процессия двигалась к церкви. Даже лавочники на это время закрыли свои лавки. И этот ритуал очень помог моему деду — я знаю, потому что он сам мне говорил: «Ей выразили должное уважение». И потом ему не приходилось скрывать свое горе, потому что соседи всё знали и собрались вокруг, чтобы поддержать его. Двенадцать лет он прожил один после ее смерти, но никогда не был одинок.
Потом еще много лет вся семья собиралась в дедушкином доме на бабушкин день рождения, и мы всегда относили цветы на ее могилу. Я помню, как мои дяди и тети шумной компанией шли к ее могиле через лес, подшучивая друг над другом и распевая ее любимый церковный гимн. Потом мы возвращались в дом и продолжали общаться. Для моего деда этот продолжающийся семейный ритуал был так же важен, как и ритуалы, сопровождавшие ее смерть.
Утрата может сокрушить человека. Будто черные тучи закрывают небо и землю. Реальность пропадает, движение приостанавливается. До бездны отчаяния остается не больше шага.
Горе не так тяжело нести, если есть время подготовиться. Но как можно подготовиться к внезапной или насильственной смерти и к тому потрясению, которое следует за ней? Такой удар может привести к настоящей болезни, а если родственнику приходится опознавать в морге тело, особенно изуродованное тело, травма порой длится много лет. В голове стучит: «Почему? Как Бог мог допустить это? Разве может существовать Бог, если такое происходит?» Гнев, ненависть и горечь жгут и разъедают душу. К Богу летят все обвинения, даже от людей, которые в него не верят. Может возникнуть депрессия, которая потребует долгой психотерапии. Если развивается клиническая депрессия, часто приходится принимать антидепрессанты и другие лекарства из арсенала психиатров, но не всегда это лучший выход после тяжелых утрат.
Только время, иногда годы и годы, может исцелить человека и дать ему возможность снова жить. Во время тяжелого эмоционального кризиса главная потребность человека — сознавать, что он не один. Пусть не все время, не постоянно, но нужен собеседник, который сможет выслушать, иногда подержать за руку или даже взять на себя те или иные дела. Но, к сожалению, большинство людей, особенно пожилые вдовы, оказываются изолированными, вытесненными из общества, в котором рядом с ними больше нет спутника. Большинство из нас настолько боится смерти, что мы даже не можем решиться заговорить с человеком в трауре, и ощущение покинутости только усугубляет одиночество, которое неизбежно следует за потерей спутника жизни или любимого человека.
Вот почему скорбящие часто пытаются скрыть свое горе самыми разными способами. Они стараются быть веселыми и притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле душа рвется на части и хочется только плакать. Подавление горя — верный путь к катастрофе, и многие люди, поступающие так, впоследствии страдают от физических или психических болезней.
Общество сильно изменилось за последние пятьдесят лет. Семьи стали меньше, люди чаще переезжают, почти исчезло понятие общины — группу незнакомцев, которые почему-то оказались вместе, вряд ли можно назвать общиной. Друзей и соседей заменяют консультанты и психотерапевты, а вместо общин у нас группы поддержки при горевании. Они чрезвычайно важны, и некоторые люди прямо говорят о спасении жизни: «Если бы не мой психотерапевт, вряд ли я остался бы в живых». При всех хосписах, больницах Национальной службы здравоохранения, при большинстве муниципальных советов и церквей есть «группы горевания», в которых люди могут сидеть и говорить о своих близких — да, часто им нужно просто поговорить об ушедших. Такие группы важны еще и потому, что люди, уже пережившие тяжелую потерю и восстановившиеся после нее, могут наиболее продуктивно общаться со своими товарищами по несчастью.
Если человеку довелось стать свидетелем смерти, это может оказаться одним из самых важных моментов в его жизни. Для того, кто видит эти последние, ни на что не похожие минуты перехода от жизни к смерти, это прежде всего духовное переживание. А потом, когда тело лежит неподвижно, возникает странное ощущение, что человек просто ушел, как будто сказал: «Я иду в другую комнату. Я оставлю все это здесь, мне оно больше не понадобится». Так удивительно: тело есть, но человек ушел, его просто нет. Ведь никто не скажет о себе: «Я и есть мое тело»; мы говорим: «У меня есть тело». Но что же такое «я»? И как так получается, что «я» уходит в другую комнату? Это странное чувство, и я не могу описать его иначе. Удивительно и то, что тело мертвого человека выглядит меньшим, чем при жизни, намного меньшим. Лицо остается прежним, только более расслабленным и спокойным: морщины и следы тревоги разглаживаются, и ощущение безмятежности будто пронизывает всю комнату. Но личности больше нет — «я» больше нет.
Легче пережить потерю, если мы можем видеть тело после смерти, помогать с его обмыванием, одеванием, укладыванием в гроб. Во времена моей молодости эту работу выполняли медсестры, и мы всегда спрашивали родственников, не хотят ли те помочь. Медсестры больше не делают этого, но любой может спросить у сотрудников похоронного бюро, нельзя ли поучаствовать во всех этих процедурах. Вряд ли они откажут, хотя сейчас такая просьба и кажется необычной. То, что мы с таким почтением делаем с мертвым телом, — часть ритуала, на который умерший имеет право. Это не отвратительная, не пугающая работа, просто опыт, который почему-то помогает принять смерть. Принять то, что душа вашего близкого ушла и осталось тело, которому можно отдать последний долг, прежде чем и оно навсегда исчезнет, погрузившись в могилу или став пеплом.
Психологи и консультанты не раз говорили мне, что у людей, переживших тяжелую утрату, горе часто смешивается с чувством вины. Во многом это происходит потому, что большинство людей умирает в больницах, а не дома, и оставшиеся чувствуют, что они как будто подвели любимого человека. Им стыдно, что их родные умерли в одиночестве, на попечении чужих людей. Я знаю это и по себе. Прошло уже тридцать лет, а я все еще чувствую вину за то, что моя мать умерла в одиночестве, хотя и помню, что мне просто преградили путь и не позволили войти в реанимацию, где она умирала. И совсем иначе уходила моя свекровь.
1996 году она умерла дома на руках у дочери, которая позже описывала мамину смерть как прекрасную и мирную. Моя золовка была очень близка со своей матерью, но тяжесть и боль утраты были смягчены сознанием того, что она с любовью выполняла свой долг до самого конца. Говоря о смерти своей матери, она часто употребляла слово «красивая».
Сейчас многие британские больницы и все хосписы стараются предлагать поддержку, которая позволит пациентам умереть дома. Эта поддержка в первую очередь направлена на помощь родственникам, потому что уход за тяжелобольными может быть нелегким делом, особенно если последние стадии болезни затягиваются. Большинство людей хотело бы умереть у себя дома, и обычно близкие родственники тоже этого хотят. В последние годы было предпринято немало попыток противостоять курсу на «госпитализированную смерть»: Национальная программа паллиативного ухода, Ливерпульский алгоритм, Золотой стандарт по уходу за умирающими. В любом больничном тресте сейчас есть это направление работы.
Утрата может стать поворотным моментом в жизни. Бывало, что люди обращали свое горе в работу на благо других и таким образом создавали добро из зла.
Например, Филипп Лоуренс, директор школы, был убит в 1995 году, когда пытался защитить одного из своих учеников от нападения банды из другой школы. Его вдова учредила систему премий для молодых людей за ответственную гражданскую позицию и до сих пор работает в этом направлении.
В 1863 году четырехлетняя дочь Жозефин Батлер упала с лестницы и сломала шею. После этого Жозефин начала бороться за облегчение участи молодых девушек, вовлеченных в проституцию; она посвятила этому всю жизнь, и ее труд, в частности, привел к отмене Акта об инфекционных заболеваниях в 1886 году. Боль утраты вдохновляла множество людей на мужественные поступки, которые меняли к лучшему жизни других.
Встреча со смертью побуждает нас смотреть на жизнь по-новому; перспектива меняется, иногда кардинально.
Большинство из нас живет сегодняшним днем — мы слишком заняты, чтобы задумываться о смысле жизни. И вдруг все меняется, все наши ценности оказываются под вопросом. Даже неверующие начинают искать ответы на вечные вопросы — в чем смысл жизни? Зачем мы здесь? Что такое жизнь? Что такое смерть? Утрата приводит некоторых из нас к мысли, что в жизни должно быть что-то превыше конкретного и видимого глазом, и мы находим цель более глубокую и важную, чем мы раньше могли вообразить. А для кого-то вся жизнь может измениться просто от того, что он стал задавать себе эти вопросы — даже если он не может найти ответов, которые бы его устроили.
Кадр из мультфильма «Тайна Коко»
Медсестру Дженнифер Уорф вы можете знать по сериалу (и книгам) «Вызовите акушерку», в котором очень атмосферно показана британская жизнь и медицина 1950-х гг. В издательстве «Лайвбук» вышла автобиография Дженнифер Уорф «Посреди жизни» — и проект Здоровье Mail.ru публикует одну главу из нее.
Дженнифер Уорф «Посреди жизни» | Издательство «Лайвбук»Поездки на велосипеде по юго-западной Ирландии стали для меня в последние годы одним из самых любимых занятий. Чем дальше к югу и к западу, тем безлюднее становится вокруг. Холмы, небо и облака сливаются в серо-голубой дали. Промоины, ручьи и речушки, извиваясь, спускаются к вездесущему морю. Озера тихи и серы, как гранит холмов, скрытны и холодны, как лед. По извилистым тропам, не нанесенным на карту, вы проезжаете мимо крошечных деревушек домиков на пятьдесят, совсем маленьких поселений из четырех-пяти построек, а иной раз видите только одинокие хижины на склоне холма, почти неразличимые на его фоне.
Однажды я проезжала мимо церкви. Она была небольшой и совсем не красивой, но меня заворожил вид: церковь, кладбище вокруг нее, холмы, казавшиеся разноцветными из-за изменчивого освещения. Я остановилась, чтобы просто посидеть и поглядеть.
Пока я наслаждалась видом, двери церкви открылись и оттуда вышел священник в католическом облачении. Он торжественно направился по гравийной дорожке к кладбищу. За ним следовал алтарник с крестом, следом восемь маленьких мальчиков в белых одеждах, за ними двое мальчиков постарше со свечами, потом еще один послушник, размахивавший кадилом из стороны в сторону, и еще один, с богослужебной книгой, а потом гроб, который несли восемь мужчин в черном, еще потом пожилая женщина в глубоком трауре и под вуалью, за ней восемь или десять мужчин и женщин помоложе, с детьми, которые несли цветы, а за ними следовало около сотни мужчин, женщин и детей в обычной одежде, большинство тоже с цветами.
Процессия двинулась по тропинке к свежевырытой могиле, покрытой тремя досками, на которые был водружен гроб. Люди встали вокруг могилы: ближайшие родственники рядом со священником и его помощниками, остальные подальше, кто где. Священник зачитал чин погребения; когда все слова были сказаны, ответы даны, погребальные песнопения спеты, а доски подняты, гроб начали опускать в землю. Священник окропил его святой водой, а многие из собравшихся бросали вниз цветы. Двое мужчин с лопатами подошли к могиле и стали засыпать ее землей. Все стояли молча. Когда все закончилось, на новую могилу возложили венки. Люди окружили вдову и ее семью, и все направились к храму. Я тихонько удалилась.
Надо отдать должное католикам — они знают, как устраивать похороны!
Ну а что мы получаем в наш век быстрой еды, совсем быстрой жизни и мгновенных развлечений? Двадцать минут в асептической атмосфере крематория, фоновая музыка, двери и занавеси с электроприводом, речь, подготовленная незнакомцем, и сотрудники похоронного бюро, аккуратно следящие за тем, чтобы все шло своим чередом и не выбивалось из графика. Когда гроб скрывается из виду, они следят за тем, чтобы скорбящих быстро и без происшествий увели, потому что снаружи уже ждут другие. По-моему, это издевательство над похоронами. Но кто здесь в проигрыше? Точно не мертвые, это для них не представляет уже никакого интереса. Похороны нужны тем, кто остается, тем, кто горюет. Именно этим людям отказ от ритуала может нанести ущерб.
Ничто не может быть страшнее смерти ребенка, и часто родители так и не могут прийти в себя после нее. В начале 2008 года, выйдя за покупками на нашу главную улицу, я вдруг осознала, что все смотрят на что-то за моей спиной. Я обернулась. Ко мне приближалась пара великолепных белых лошадей, запряженных в карету. Их упряжь тоже была белой, а головы украшал плюмаж из белых и серебряных перьев. Кучер был в светло-сером костюме. Когда серебристо-белая карета поравнялась с нами, мы увидели, что это не карета, а красивый застекленный катафалк, на котором стоял крошечный белый гробик около трех футов длиной, убранный белыми лилиями. За катафалком следовали четыре похоронные машины с затемненными стеклами. Поразительный контраст: сверкающая белизна для мертвого ребенка и чернейшая чернота для его родителей и всех скорбящих. Чем больше горе, тем больше потребность в ритуале.
Все стояли совершенно неподвижно, пока кортеж медленно двигался к церкви в конце улицы. Родители, должно быть, заметили (пусть мы сами их не видели), как мы стояли и молчали, и я надеюсь, что наше благоговейное отношение хотя бы немного их утешило. Я огляделась вокруг и была поражена серьезностью и торжественностью, написанной на всех лицах. Это был настоящий общинный ритуал, какого я не видела уже много лет.
Общинные ритуалы уже практически исчезли, и вряд ли большинство молодых людей поймет, о чем я говорю. Когда происходили похороны, все дружеские посиделки и развлечения прекращались, люди ненадолго оставляли свои повседневные дела из уважения к умершему.
Я хорошо помню смерть бабушки — мне тогда было около двенадцати. Она была дома, когда с ней случился инфаркт, и она умерла на руках своего мужа.
Ее тело было омыто и обряжено местной «служанкой на все руки», которая заодно была и местной акушеркой, и открытый гроб стоял в гостиной, чтобы друзья и соседи могли попрощаться с бабушкой и отдать дань ее памяти. Так было принято в те времена. Сейчас это может показаться жутким, но в те дни практически все считали, что следует прийти в дом к умершему, увидеть его тело и проститься. Люди тихо стояли у открытого гроба, выражали соболезнования скорбящим кто как мог и, возможно, несколько минут размышляли о жизни и смерти и о своей собственной смертности (такая обстановка как нельзя лучше способствует сосредоточению). Это все еще практикуется в случаях государственной важности или после смерти члена королевской семьи. Эта же практика является обычной для Православной церкви.
В день бабушкиных похорон на улице было тихо. Во всех домах были задернуты шторы, и соседи просто стояли в дверных проемах, когда похоронная процессия двигалась к церкви. Даже лавочники на это время закрыли свои лавки. И этот ритуал очень помог моему деду — я знаю, потому что он сам мне говорил: «Ей выразили должное уважение». И потом ему не приходилось скрывать свое горе, потому что соседи всё знали и собрались вокруг, чтобы поддержать его. Двенадцать лет он прожил один после ее смерти, но никогда не был одинок.
Потом еще много лет вся семья собиралась в дедушкином доме на бабушкин день рождения, и мы всегда относили цветы на ее могилу. Я помню, как мои дяди и тети шумной компанией шли к ее могиле через лес, подшучивая друг над другом и распевая ее любимый церковный гимн. Потом мы возвращались в дом и продолжали общаться. Для моего деда этот продолжающийся семейный ритуал был так же важен, как и ритуалы, сопровождавшие ее смерть.
Утрата может сокрушить человека. Будто черные тучи закрывают небо и землю. Реальность пропадает, движение приостанавливается. До бездны отчаяния остается не больше шага.
Горе не так тяжело нести, если есть время подготовиться. Но как можно подготовиться к внезапной или насильственной смерти и к тому потрясению, которое следует за ней? Такой удар может привести к настоящей болезни, а если родственнику приходится опознавать в морге тело, особенно изуродованное тело, травма порой длится много лет. В голове стучит: «Почему? Как Бог мог допустить это? Разве может существовать Бог, если такое происходит?» Гнев, ненависть и горечь жгут и разъедают душу. К Богу летят все обвинения, даже от людей, которые в него не верят. Может возникнуть депрессия, которая потребует долгой психотерапии. Если развивается клиническая депрессия, часто приходится принимать антидепрессанты и другие лекарства из арсенала психиатров, но не всегда это лучший выход после тяжелых утрат.
Только время, иногда годы и годы, может исцелить человека и дать ему возможность снова жить. Во время тяжелого эмоционального кризиса главная потребность человека — сознавать, что он не один. Пусть не все время, не постоянно, но нужен собеседник, который сможет выслушать, иногда подержать за руку или даже взять на себя те или иные дела. Но, к сожалению, большинство людей, особенно пожилые вдовы, оказываются изолированными, вытесненными из общества, в котором рядом с ними больше нет спутника. Большинство из нас настолько боится смерти, что мы даже не можем решиться заговорить с человеком в трауре, и ощущение покинутости только усугубляет одиночество, которое неизбежно следует за потерей спутника жизни или любимого человека.
Вот почему скорбящие часто пытаются скрыть свое горе самыми разными способами. Они стараются быть веселыми и притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле душа рвется на части и хочется только плакать. Подавление горя — верный путь к катастрофе, и многие люди, поступающие так, впоследствии страдают от физических или психических болезней.
Общество сильно изменилось за последние пятьдесят лет. Семьи стали меньше, люди чаще переезжают, почти исчезло понятие общины — группу незнакомцев, которые почему-то оказались вместе, вряд ли можно назвать общиной. Друзей и соседей заменяют консультанты и психотерапевты, а вместо общин у нас группы поддержки при горевании. Они чрезвычайно важны, и некоторые люди прямо говорят о спасении жизни: «Если бы не мой психотерапевт, вряд ли я остался бы в живых». При всех хосписах, больницах Национальной службы здравоохранения, при большинстве муниципальных советов и церквей есть «группы горевания», в которых люди могут сидеть и говорить о своих близких — да, часто им нужно просто поговорить об ушедших. Такие группы важны еще и потому, что люди, уже пережившие тяжелую потерю и восстановившиеся после нее, могут наиболее продуктивно общаться со своими товарищами по несчастью.
Если человеку довелось стать свидетелем смерти, это может оказаться одним из самых важных моментов в его жизни. Для того, кто видит эти последние, ни на что не похожие минуты перехода от жизни к смерти, это прежде всего духовное переживание. А потом, когда тело лежит неподвижно, возникает странное ощущение, что человек просто ушел, как будто сказал: «Я иду в другую комнату. Я оставлю все это здесь, мне оно больше не понадобится». Так удивительно: тело есть, но человек ушел, его просто нет. Ведь никто не скажет о себе: «Я и есть мое тело»; мы говорим: «У меня есть тело». Но что же такое «я»? И как так получается, что «я» уходит в другую комнату? Это странное чувство, и я не могу описать его иначе. Удивительно и то, что тело мертвого человека выглядит меньшим, чем при жизни, намного меньшим. Лицо остается прежним, только более расслабленным и спокойным: морщины и следы тревоги разглаживаются, и ощущение безмятежности будто пронизывает всю комнату. Но личности больше нет — «я» больше нет.
Легче пережить потерю, если мы можем видеть тело после смерти, помогать с его обмыванием, одеванием, укладыванием в гроб. Во времена моей молодости эту работу выполняли медсестры, и мы всегда спрашивали родственников, не хотят ли те помочь. Медсестры больше не делают этого, но любой может спросить у сотрудников похоронного бюро, нельзя ли поучаствовать во всех этих процедурах. Вряд ли они откажут, хотя сейчас такая просьба и кажется необычной. То, что мы с таким почтением делаем с мертвым телом, — часть ритуала, на который умерший имеет право. Это не отвратительная, не пугающая работа, просто опыт, который почему-то помогает принять смерть. Принять то, что душа вашего близкого ушла и осталось тело, которому можно отдать последний долг, прежде чем и оно навсегда исчезнет, погрузившись в могилу или став пеплом.
Психологи и консультанты не раз говорили мне, что у людей, переживших тяжелую утрату, горе часто смешивается с чувством вины. Во многом это происходит потому, что большинство людей умирает в больницах, а не дома, и оставшиеся чувствуют, что они как будто подвели любимого человека. Им стыдно, что их родные умерли в одиночестве, на попечении чужих людей. Я знаю это и по себе. Прошло уже тридцать лет, а я все еще чувствую вину за то, что моя мать умерла в одиночестве, хотя и помню, что мне просто преградили путь и не позволили войти в реанимацию, где она умирала. И совсем иначе уходила моя свекровь.
1996 году она умерла дома на руках у дочери, которая позже описывала мамину смерть как прекрасную и мирную. Моя золовка была очень близка со своей матерью, но тяжесть и боль утраты были смягчены сознанием того, что она с любовью выполняла свой долг до самого конца. Говоря о смерти своей матери, она часто употребляла слово «красивая».
Сейчас многие британские больницы и все хосписы стараются предлагать поддержку, которая позволит пациентам умереть дома. Эта поддержка в первую очередь направлена на помощь родственникам, потому что уход за тяжелобольными может быть нелегким делом, особенно если последние стадии болезни затягиваются. Большинство людей хотело бы умереть у себя дома, и обычно близкие родственники тоже этого хотят. В последние годы было предпринято немало попыток противостоять курсу на «госпитализированную смерть»: Национальная программа паллиативного ухода, Ливерпульский алгоритм, Золотой стандарт по уходу за умирающими. В любом больничном тресте сейчас есть это направление работы.
Утрата может стать поворотным моментом в жизни. Бывало, что люди обращали свое горе в работу на благо других и таким образом создавали добро из зла.
Например, Филипп Лоуренс, директор школы, был убит в 1995 году, когда пытался защитить одного из своих учеников от нападения банды из другой школы. Его вдова учредила систему премий для молодых людей за ответственную гражданскую позицию и до сих пор работает в этом направлении.
В 1863 году четырехлетняя дочь Жозефин Батлер упала с лестницы и сломала шею. После этого Жозефин начала бороться за облегчение участи молодых девушек, вовлеченных в проституцию; она посвятила этому всю жизнь, и ее труд, в частности, привел к отмене Акта об инфекционных заболеваниях в 1886 году. Боль утраты вдохновляла множество людей на мужественные поступки, которые меняли к лучшему жизни других.
Встреча со смертью побуждает нас смотреть на жизнь по-новому; перспектива меняется, иногда кардинально.
Большинство из нас живет сегодняшним днем — мы слишком заняты, чтобы задумываться о смысле жизни. И вдруг все меняется, все наши ценности оказываются под вопросом. Даже неверующие начинают искать ответы на вечные вопросы — в чем смысл жизни? Зачем мы здесь? Что такое жизнь? Что такое смерть? Утрата приводит некоторых из нас к мысли, что в жизни должно быть что-то превыше конкретного и видимого глазом, и мы находим цель более глубокую и важную, чем мы раньше могли вообразить. А для кого-то вся жизнь может измениться просто от того, что он стал задавать себе эти вопросы — даже если он не может найти ответов, которые бы его устроили.
Источник: polonsil.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]