06.02.2016 549 0 0 ochendaje

Очередь, достойная Петербурга

---

В закладки

Не за едой, не поцеловать очередную сомнительную реликвию, а к художнику...
В первый день работы ее выставки в петербургском Музее Фаберже выстроилась очередь! Почему до сих пор не было ни одной выставки?
У Эрмитажа не хватало денег. Необходимая сумма нашлась только у Вексельберга.

Посетителям пока не приходится стоять на улице, так как очередь умещается в самом Шуваловском дворце.

Открытие экспозиции состоялось накануне вечером, и среда стала первым днем работы выставки для всех желающих.

На первой в России ретроспективной выставке Кало, которая продлится до 30 апреля, представлены 32 картины художницы. Стоимость посещения составляет 450 рублей для не льготных категорий граждан, причем билеты можно купить как в кассе музея, так и заранее в интернете.

В Музее Фаберже к наплыву посетителей готовы: там уже пообещали, что для ускорения процесса в зале будет постоянно находиться полтора десятка экскурсоводов, которые вместо того, чтобы водить группы, будут точечно отвечать на вопросы публики. А группы из других городов (заявки от таких уже поступали в музей) будут посещать выставку вечерами после закрытия музея.

Возникает закономерный вопрос: почему ретроспектива картин Фриды не случилась в России раньше? Ответ предельно прост: привести десятки картин Фриды Кало – удовольствие настолько дорогое, что мало кому под силу. Даже Эрмитаж этой осенью довольствовался лишь одним шедевром – «Автопортретом с обезьянкой». Но у учредителя Музея Фаберже Виктора Вексельберга – другие возможности. Так что Петербург в виде этой временной выставки получил поистине царский подарок, и этим необходимо пользоваться.

Коммунистка, сквернословица, экспрессивная и эксцентричная Фрида, любившая смеяться, пить текилу и курить, стала известной незадолго до своей смерти. Сейчас ее картины стоят миллионы долларов. Например, «Корни» былa проданa в 2006 году за 6 миллионов долларов, а один из многочисленных автопортретов в 2000 году — за 5 миллионов долларов.

Ее превозносят феминистки, хотя сама Фрида не была феминисткой. Перед ней преклоняется ЛГБТ-сообщество, хотя сама она и была бисексуалкой, но не это было важно. Гораздо важнее ее судьба и творчество.

В шесть лет маленькая Фрида перенесла полиомиелит. Болезнь иссушила ее правую ногу, поэтому Кало всю жизнь прихрамывала и прятала ногу под брюками или длинными юбками национальных платьев. Сверстники дразнили ее «Фрида — деревянная нога». А через 12 лет она попала в страшную автокатастрофу. В автобус, в котором она ехала со своим другом Алехандро, врезался трамвай.

Алехандро отделался легко, а Фриду покалечило так, что врачи были единодушны в своих неутешительных прогнозах. Тройной перелом позвоночника, тройной перелом таза, одиннадцать переломов костей и так настрадавшейся правой ноги, раздробленная стопа, переломы ключиц и ребер. Железный прут прошил ей живот и таз, навсегда лишив ее возможности иметь детей.

Фрида выжила — невзирая и вопреки. Но все внутри нее так и осталось покалеченным. Тридцать две операции, годы в гипсе и на инвалидной коляске, бесконечная боль. И первые шаги в живописи. Зеркало над кроватью и специальный подрамник, позволявший писать картины лежа. Автопортреты — то, что Фрида рисовала постоянно, потому что фактически она сама была единственным, что могла видеть, будучи прикованной к постели.

Это случилось сразу после того, как мы сели в автобус. Вначале мы ехали в другом, но я заметила, что потеряла зонтик, и мы вышли, чтобы его найти; вот так я и оказалась в автобусе, который разорвал меня в клочья. Столкновение произошло на углу, перед рынком Сан-Хуан. Трамвай ехал медленно, но водитель нашего автобуса был молод и нетерпелив. Трамвай повернул - и наш автобус оказался зажатым между ним и стеной.

Я тогда была не глупа для своих лет, но, хотя и пользовалась определенной свободой, не имела никакого житейского опыта. Наверно, поэтому я не сразу поняла, что со мной произошло, какие травмы я получила. Первое, о чем я подумала, это хорошенькая пестрая безделушка, которую в тот день купила и везла с собой. Я попыталась её найти, думая, что авария несерьезная.
Неправда, будто люди в первую минуту осознают, что с ними произошло, неправда, будто они плачут. Я не плакала. От толчка нас всех бросило вперед, и обломок одной из ступенек автобуса пронзил меня, как шпага пронзает быка. Какой то прохожий, видя, что я истекаю кровью, взял меня на руки и положил на бильярдный стол, а там уже обо мне позаботился Красный Крест.

Вот так я потеряла невинность. У меня была повреждена почка, я не могла мочиться, но хуже всего было с позвоночником. Казалось, никто особенно не беспокоится. Рентгена мне не делали. Я кое как села и попросила известить моих родных. Матильда узнала о том, что случилось из газет, она первая пришла ко мне и потом три месяца сутками не отходила от меня. Моя мать месяц была в шоке, она так и не навестила меня. Когда обо мне сказали сестре Адриане, она упала в обморок. А отец от расстройства заболел, и я увидела его только три недели спустя.

Через несколько лет, восстановившись после аварии, художница приехала к Диего Ривере показать свои автопортреты, созданные за год, который она провела в постели, закованная в ортопедический корсет.

Картины Фриды Кало впечатлили известного художника: "Они передавали исполненную жизни чувственность, которую дополняла беспощадная, но очень чуткая, способность к наблюдению. Для меня было очевидно, что эта девочка была прирожденной художницей".

К тому времени страстный Ривера уже расстался со своей второй женой, и ничто не мешало ему увлечься двадцатилетней художницей, остроумной, смелой и талантливой. Невозможно было не влюбиться в незаурядный интеллект Фриды.

Диего был старше на 20 лет, страшен и огромен. Растущие клочьями волосы, выпученные от возбуждения, или, наоборот, прикрытые набрякшими веками глаза. Он напоминал людоеда, но «людоеда доброго», как сказал о Диего Максимилиан Волошин, встречавшийся с ним в Париже. Сам себя Ривера любил изображать в виде толстобрюхой лягушки с чьим-то сердцем в руке. Его всегда обожали женщины, Диего отвечал взаимностью, но как-то признался: «Чем сильнее я люблю женщин, тем сильнее я хочу заставить их страдать».

В моей жизни были всего две по-настоящему тяжелых катастрофы: одна — когда я попала под трамвай, другая - под Диего.

Одно из самых известных высказываний Кало, передающее весь смысл их отношений. А одна из самых известных картин на эту тему — «Всего несколько уколов». Кровавая постель и мужчина с ножом, стоящий над распростертым телом Фриды.

«Всего несколько уколов»

Ривера изменял жене направо и налево. «Я пыталась утопить свои печали, но эти ублюдки научились плавать...», и она тоже стала изменять. Ривера ревновал и бесился — ей не было позволительно то, что он позволял себе. После пяти лет скандалов, упреков и ссор они развелись, но через год поженились снова.

Ни на одном автопортрете Фрида не улыбается: серьезное, даже скорбное лицо, сросшиеся густые брови, чуть заметные черные усики над плотно сжатыми чувственными губами.

Идея ее картин зашифрована в деталях, фоне, фигурах, появляющихся рядом с Фридой. Или рядом с двумя Фридами. Ей часто приходилось будто разделяться. Она до аварии — и она после аварии. Она страдающая — она спокойная. На людях она почти всегда была бодрой, заразительно хохотала, громко материлась, пила, курила и вела себя так, будто она самый счастливый человек на свете. Ее истинные внутренние переживания находили выход в картинах и дневнике.

«Две Фриды»

Одно время я одевалась как мальчик, с бритой головой, в брюках, ботинках и кожаной куртке. Но когда я отправилась на свидание с Диего, я надела теуанский костюм.

«Дерево надежды»

«Диего в мыслях»

Когда ты вернешься, я не смогу дать тебе ничего такого, чего бы тебе хотелось. Раньше я была ребячливой и кокетливой, теперь буду ребячливой и ни на что не годной, а это гораздо хуже... Вся моя жизнь в тебе, но насладиться этой жизнью я не смогу никогда...

«Корни»

«Автопортрет с распущенными волосами»

1947. «The Broken Column»

Когда она в Штатах потеряла второго своего ребенка, то прямо в больнице написала картину «Госпиталь Генри Форда». Это исповедь женщины, утратившей не только своего ребенка, но и свою женственность, свой род, свое предназначение и будущее. По горизонту — урбанистический ландшафт Америки, в центре — железная больничная кровать, на которой лежит истекающая кровью Фрида, символично связанная пуповиной с зародышем, улиткой и анатомическим макетом. Лаконизм и простота символов Фриды обнажают силу ее переживаний, статичность образов подчеркивают немую, застывшую боль.

«Госпиталь Генри Форда»

Больше всего в жизни Фрида любила саму жизнь — и это магнитом притягивало к ней мужчин и женщин. Несмотря на мучительные физические страдания, она искрилась юмором, могла хохотать до изнеможения, подшучивать над собой, развлекаться и от души кутить. И только взяв кисть, позволяла себе думать о неизбежном. Она мечтала о ребенке, но страшная травма не позволила ей иметь детей. Три беременности — а это был настоящий подвиг в ее положении — закончились трагично. И тогда она стала рисовать детей. Чаще всего — мертвых.

Последние 10 лет Фрида Кало вела дневник, успев исписать и изрисовать скромные 170 страниц, которые теперь являются частью ее наследия. Сорок лет он пролежал в закрытом архиве мексиканского правительства, прежде чем его опубликовали. 170 страниц с акварелями и коллажами, воспоминаниями о детстве, записями о болезни и мучительной любви к мужу.

Имя Diego встречается в ее дневнике чаще других слов. Она мучается от того, что не может найти слов, чтобы высказать ему все о своих чувствах, от того, что они невыразимы.

«Диего — начало,
Диего — мой ребенок,
Диего — мой друг,
Диего — художник,
Диего — мой отец,
Диего — мой возлюбленный,
Диего — мой супруг,
Диего — моя мать,
Диего — я сама,
Диего — это все».

Она рисует в дневнике птицу с опущенными крыльями. Над птицей Фрида пишет: Te vas? — Ты уходишь? И отвечает — Нет. Alas rotas — Сломаны крылья. Ей никуда не деться ни от сломанных костей, ни от истерзанного сердца. Не получится ни улететь, ни уйти, ни даже уползти.

Это к нему обращено обведенное и многократно подчеркнутое слово ternura — нежность. Его лицо будет проступать в случайных образах ее беглых зарисовок. В 1953-м году, будучи в одиночестве и вдали от него, она по-своему отпразднует его день рождения, записав в дневнике «8 декабря... Диего... Любовь».

«Да здравствует Сталин, да здравствует Диего».

В 1950 году ей сделали еще 7 операций на позвоночнике, 9 месяцев она провела на больничной койке и теперь уже навсегда осталась в инвалидной коляске. В 1953 году, за год до смерти, ей ампутировали правую ногу, чтобы остановить гангрену. И в это же время в Мехико открылась ее первая персональная выставка. На открытие Фрида прибыла на машине скорой помощи с включенными сиренами. Она улыбалась, в одной руке была неизменная сигарета, во второй — бутылка текилы, в волосах — цветок, в смехе — радость и ирония.

За неделю до смерти Фрида написала картину «Да здравствует жизнь» — «Viva la vida». Солнечный натюрморт, в котором сосредоточилось ее отношение к жизни. И к смерти.

«Viva la vida»

А потом она все же смогла найти слова, в которых выразила свою любовь к Диего Ривере.

«... В слюне
в бумаге
в затмении
Во всех строчках
Во всех красках
во всех кувшинах
В моей груди
снаружи, внутри...
ДИЕГО в моих устах в моем сердце в моем безумии в моем сне в промокательной бумаге в кончике пера в карандашах в пейзажах в еде в металле в воображении в болезнях в витринах в его уловках в его глазах в его устах в его лжи».

Она записала их на клочке бумаги. Диего получил его за несколько дней до его собственной смерти.

Ноги — зачем мне они, раз у меня есть крылья, чтобы летать?

Комплименты мне не нужны. Мне нужны советы знающего человека. В искусстве я не любитель, и не знаток. Я просто девушка, которой нужно работать, чтобы жить.

Тревога, горе, наслаждение, смерть - это, по сути, один, и всегда один, способ существовать.

Они думали, что я сюрреалистка, но я не была ею. Я никогда не писала снов. Я писала собственную реальность.

…самое главное для всех в Гринголандии – обладать честолюбием, добиться успеха, стать «кем-то», и, честно, у меня нет таких амбиций, даже самую малость, я презираю тщеславие, и в любом случае мне неинтересно быть gran caca (большой шишкой)...