Два письма Зощенко Сталину
---
От «моя книга нужна в наши дни» до «я пишу Вам с единственной целью несколько облегчить свою боль»
Вариант черновика первого письма Михаила Зощенко Иосифу Сталину
© Государственный литературный музей «ХХ век»
История литературы советского периода насчитывает десятки телефонных, личных и письменных обращений к Сталину, среди которых хранятся два написанных в похожих обстоятельствах, но очень разных письма Михаила Зощенко.
Первое письмо
Первое обращение к Сталину было связано с публикацией в 6–7-м (август) и 8–9-м (октябрь) номерах журнала «Октябрь» первой части автобиографической психоаналитической повести «Перед восходом солнца», которую Зощенко считал главным делом своей жизни. Эта книга целиком захватила писателя, он работал над ней по 16–18 часов в день, отложив все остальные литературные дела. В письме от 17 ноября 1943 года он сообщал жене: «Кстати, отношение к книге исключительное. Если финал пропустит цензура, то надеюсь в начале года напечатать книгу целиком». В декабрьском номере должна была выйти последняя часть, но неожиданно публикация застопорилась — и не по воле редакции, постоянно подгонявшей писателя и заинтересованной в новой повести.
В середине ноября Зощенко узнает, что в редакцию «Октября» из Агитпропа ЦК пришло распоряжение остановить публикацию повести. Никаких подробностей нет, в газетах молчание, кто именно отдал распоряжение — неизвестно. Понимая, что запрет шел из ЦК, с самого верха, он решает обратиться к Сталину напрямую, чтобы прояснить дальнейшую судьбу повести, и 25 ноября из номера гостиницы «Москва» отсылает свое первое письмо:
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Только крайние обстоятельства позволили мне обратиться к Вам.
Мною написана книга «Перед восходом солнца».
Это — антифашистская книга. Она написана в защиту разума и его прав [1].
Помимо художественного описания жизни, в книге заключена научная тема об условных рефлексах Павлова. Эта теория основным образом была проверена на животных. Мне, видимо, удалось доказать полезную применимость ее и к человеческой жизни.
При этом с очевидностью обнаружены грубейшие идеалистические ошибки Фрейда. И это еще в большей степени доказало огромную правду и значение теории Павлова — простой, точной и достоверной.
Редакция журнала «Октябрь» не раз давала мою книгу на отзыв академику А. Д. Сперанскому и в период, когда я писал эту книгу, и по окончании работы. Ученый признал, что книга написана в соответствии с данными современной науки и заслуживает печати и внимания [2].
Книгу начали печатать. Однако, не подождав конца, критика отнеслась к ней отрицательно [3]. И печатанье было прекращено.
Мне кажется несправедливым оценивать работу по первой ее половине, ибо в первой половине нет разрешения вопроса. Там приведены лишь материалы, поставлены задачи и отчасти показан метод. И только во второй половине развернута художественная и научная часть исследования, а также сделаны соответствующие выводы.
Дорогой Иосиф Виссарионович, я не посмел бы тревожить Вас, если б не имел глубокого убеждения, что книга моя, доказывающая могущество разума и его торжество над низшими силами, нужна в наши дни. Она, может быть, нужна и советской науке.
Ради научной темы я позволил себе писать, быть может, более откровенно, чем обычно принято. Но это было необходимо для моих доказательств. Мне думается, что эта моя откровенность только усилила сатирическую сторону — книга осмеивает лживость, пошлость, безнравственность.
Я беру на себя смелость просить Вас ознакомиться с моей работой либо дать распоряжение проверить ее более обстоятельно и, во всяком случае, проверить ее целиком [4].
Все указания, какие при этом могут быть сделаны, я с благодарностью учту.
Сердечно пожелаю Вам здоровья.
Мих. Зощенко
Москва, гостиница «Москва»
Письмо Сталин, скорее всего, не прочитал — в это время он уехал в Тегеран, и Зощенко задним числом на допросе в июле 1944-го признал, что ему «не повезло» и письмо попало в руки Щербакова: «А Щербаков, понятно, распорядился иначе, чем распорядился бы товарищ Сталин».
Действительно, письмо было сразу спущено в Отдел агитации и пропаганды при ЦК, и, хотя никаких официальных писем Зощенко не получил, ответ прозвучал незамедлительно. Спустя неделю, 2 декабря 1943 года, Маленкову и Щербакову была направлена докладная записка за подписью начальника Агитпропа ЦК Г. Александрова, его заместителя А. Пузина и А. Еголина, в которых критиковалась редакционная политика журналов «Знамя» и «Октябрь», а главными мишенями стали Зощенко с его повестью и поэт Илья Сельвинский.
Илья Сельвинский
© Wikimedia Commons
В тот же день Секретариатом ЦК ВКП(б) было принято постановление «О контроле над литературно-художественными журналами», направленное не только против журналов и Зощенко, но против Агитпропа, позволившего увидеть свет первой части «вредной повести»: «Только в результате слабого контроля могли проникнуть в журналы такие политически вредные и антихудожественные произведения, как „Перед восходом солнца“ Зощенко».
Далее, 4 декабря, как обычно происходило в такого рода кампаниях, появилась установочная газетная статья Л. Дмитриева с уничтожающей критикой повести («мещанский хлюпик, нудно копающийся в собственном интимном мирке») и выпадом против редакции: «Остается недоумевать, как этого не поняли редакторы солидного литературного журнала, поспешившего напечатать это вредное и пошлое произведение».
Следующим шагом в уже отработанном сценарии травли стало расширенное заседание президиума ССП (Союз советских писателей), единодушно осудившего «антихудожественное, чуждое интересам народа» произведение. Напечатанный в газете отчет пестрел фамилиями друзей Зощенко — Маршак, Фадеев, Шкловский и др.
Пораженный Зощенко, еще не очень понимая масштаб катастрофы, 8 января 1944 года пишет письмо Щербакову: «Постараюсь, чтобы и впредь моя работа была полезной и нужной народу. Я заглажу свою невольную вину. В конце ноября я имел неосторожность написать письмо т. Сталину. Если мое письмо было передано, то я вынужден просить, чтобы и это мое признание стало бы известно тов. Сталину. В том, конечно, случае, если Вы найдете это нужным. Мне совестно и неловко, что я имею смелость вторично тревожить тов. Сталина и ЦК».
Но это письмо только усугубило ситуацию: 11 января А. Маханов в специальной записке спрашивал, можно ли опубликовать в «Ленинградской правде» статью «О вредной повести», и получил ответ А. Жданова: «1. Лучше сказать: об одной вредной повести. 2. …Еще усилить нападение на Зощенко, которого нужно расклевать, чтобы от него мокрого места не осталось. 3. Это должно пойти не в „Ленинградскую правду“, а в „Правду“».
Андрей Жданов. 1948 год
© РИА «Новости»
В феврале 1944 года эта статья появилась в журнале «Большевик» и сигнализировала о начале большой антизощенковской кампании: снова состоялись собрания писателей, на которых друзья Зощенко клеймили повесть и автора. Больше всех Зощенко расстроил Тихонов: «...Напуган еще больше, чем я думал. Ведь он читал книгу в рукописи и весьма одобрил. Конечно, я не требую, чтобы он славословил, но уж ему-то бранить книгу не следовало бы, неловко получилось. Ну, Бог с ним» (из письма жене от 15 февраля 1944 года). Одновременно Зощенко был выведен из состава редколлегии журнала «Крокодил», причем не по указанию сверху, а по решению струсившей редакции.
Кампания начала стихать только в 1945 году, но относительная тишина продлилась недолго.
Второе письмо
1946 год внешне был для Зощенко благополучен — кампания 1943–1944 годов осталась в прошлом, 26 июня 1946 года его ввели в состав редколлегии журнала «Звезда», 6 июля в «Ленинградской правде» опубликована «подозрительно хвалебная» (в позднейшей оценке ЦК) статья о Зощенко, в конце месяца выходит 5–6-й номер «Звезды» с рассказом Зощенко «Приключения обезьяны» (В. Саянов решил помочь писателю и напечатал его детский рассказ, уже трижды до этого опубликованный в других местах).
Страница журнала «Мурзилка» № 12 за 1945 год с рассказом Зощенко
© Государственный литературный музей «ХХ век»
Все складывалось благополучно, но вдруг, неожиданно для всех, в первую очередь для самого писателя, случилась катастрофа: 14 августа 1946 года было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» — главными мишенями стали Ахматова и Зощенко, а главным гонителем снова Жданов.
15 августа состоялось собрание партактива Ленинграда, на котором было зачитано постановление и писатели публично отрекались от Зощенко, затем последовала волна писательских собраний, публикаций в газетах, разгневанных писем «читателей» и т. д. Зощенко был абсолютно ошеломлен и подавлен неожиданностью этого удара и его внешней беспричинностью — было решено написать письмо Сталину, которое жена Зощенко перепечатала и отправила в Кремль:
27 августа 1946 года.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Я никогда не был антисоветским человеком [5]. В 1918 году я добровольцем пошел в ряды Красной армии и полгода пробыл на фронте, сражаясь против белогвардейских войск. Я происходил из дворянской семьи, но никогда у меня не было двух мнений — с кем мне надо идти — с народом или с помещиками. Я всегда шел с народом. И этого никто от меня не отнимет.
Мою литературную работу я начал в 1921 г. И стал писать с горячим желанием принести пользу народу, осмеивая все то, что подлежало осмеянию в человеческом характере, сформированном прошлой жизнью [6].
Нет сомнения, я делал ошибки, впадая иной раз в карикатуру, каковая в двадцатых годах требовалась для сатирических листков. И если речь идет о моих молодых рассказах, то следует сделать поправку на время. За четверть столетия изменилось даже отношение к слову. Я работал в советском журнале «Бузотер», каковое название в то время не казалось ни пошлым, ни вульгарным.
Меня никогда не удовлетворяла моя работа в области сатиры. Я всегда стремился к изображению положительных сторон жизни. Но это сделать было нелегко, так же трудно, как комическому актеру играть героические роли.
Однако шаг за шагом я стал избегать сатиры, и, начиная с 30 года, у меня было все меньше и меньше сатирических рассказов.
Я это сделал еще и потому, что увидел, насколько сатира опасное оружие. Белогвардейские издания нередко печатали мои рассказы, иной раз искажая их, а подчас и приписывая мне то, что я не писал. И к тому же не датировали рассказы, тогда как наш быт весьма менялся на протяжении 25 лет.
Все это заставило меня быть осмотрительней, и, начиная с 35-го года, я сатирических рассказов не писал, за исключением газетных фельетонов, сделанных на конкретном материале.
В годы Отечественной войны с первых же дней я активно работал в журналах и газетах. И мои антифашистские фельетоны нередко читались по радио. И мое сатирическое антифашистское обозрение «Под липами Берлина» играли на сцене Ленинградского театра «Комедия» в сентябре 1941 года.
В дальнейшем же я был эвакуирован в Среднюю Азию, где не было журналов и издательств, и я поневоле стал писать киносценарии для студии, находящейся там.
Что касается моей книги «Перед восходом солнца» (начатой в эвакуации), то мне казалось, что книга эта нужна и полезна в дни войны, ибо она вскрывала истоки фашистской «философии» и обнаруживала одно из слагаемых в той сложной сумме, которая иной раз толкала людей к отказу от цивилизации, к отказу от высокого сознания и разума [7].
Я не один так думал. Десятки людей обсуждали начатую мной книгу. В июне 43-го года я был вызван в ЦК, и мне было указано продолжать эту мою работу, получившую высокие отзывы ученых и авторитетных людей.
Эти люди в дальнейшем отказались от своего мнения, и поэтому я не сосчитал возможным усиливать их трусость или сомнения своими жалобами. А если я сейчас и сообщаю об этом, то отнюдь не в плане жалобы, а с единственным желанием показать, какова была обстановка, приведшая меня к ошибке, вызванной, вероятно, каким-то моим отрывом от реальной жизни.
После резкой критики, которая была в «Большевике», я решил писать для детей и для театров, к чему всегда у меня была склонность.
Этот маленький шуточный рассказ «Приключения обезьяны» был написан в начале 45-го года для детского журнала «Мурзилка». И там же он и был напечатан.
А в журнал «Звезда» я этого рассказа не давал. И там он был перепечатан без моего ведома [8].
Конечно, в толстом журнале я бы никогда не поместил этот рассказ. Оторванный от детских и юмористических рассказов, этот рассказ в толстом журнале несомненно вызывает нелепое впечатление, как и любая шутка или карикатура для ребят, помещенная среди серьезного текста.
Однако в этом моем рассказе нет никакого эзоповского языка и нет никакого подтекста. Это лишь потешная картинка для ребят без малейшего моего злого умысла. И я даю в этом честное слово [9].
А если бы я хотел сатирически изобразить то, в чем меня обвиняют, так я бы мог это сделать более остроумно. И уж во всяком случае не воспользовался таким порочным методом завуалированной сатиры, методом, который вполне был исчерпан еще в 19 столетии.
В одинаковой мере и в других моих рассказах, в коих усматривался этот метод — я не применял сатирической направленности. А если иной раз люди стремились увидеть в моем тексте какие-либо якобы затушеванные зарисовки, то это могло быть только лишь случайным совпадением, в котором никакого моего злого умысла или намерения не было.
Я ничего не ищу и не прошу никаких улучшений в моей судьбе. А если и пишу Вам, то с единственной целью несколько облегчить свою боль [10]. Мне весьма тяжело быть в Ваших глазах литературным пройдохой, низким человеком или человеком, который отдавал свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас.
Мих. Зощенко
Невероятный поток обвинений в постановлении и докладе Жданова («подонок литературы», «пошляк», «литературный хулиган», «злостный клеветник») и ничтожность повода (публикация уже не раз апробированного в печати детского рассказа) заставляют задаться вопросом: почему именно Зощенко? И почему именно сейчас?
По-видимому, как показал исследователь Денис Бабиченко, Зощенко стал почти случайной фигурой в борьбе Маленкова с могущественным «ленинградцем» Ждановым. Все делалось в страшной спешке — докладная записка о неудовлетворительном состоянии журналов «Звезда» и «Ленинград» была подана Жданову 7 августа, а уже 9-го состоялось специальное заседание Оргбюро ЦК ВКП(б), на котором присутствовали Жданов, Сталин, Маленков и другие, утвердившие окончательный текст постановления. В нелитературной части постановления стараниями Маленкова появился пункт о «грубой политической ошибке» ленинградского горкома. Действительно, включение Зощенко в редколлегию «Звезды» прошло без согласования с ЦК ВКП(б), и Маленков ухватился за этот повод, чтобы обвинить косвенно и Жданова, курировавшего ленинградские дела. Жданов пытался, как мог, смягчить нападение, но для него это был явный удар. В перерыве заседания, как вспоминал писатель П. И. Капица, «подошли секретари ленинградского горкома, а потом присоединился и Жданов, решивший, видимо, нас подбодрить: „Не теряйтесь, держитесь по-ленинградски, мы не такое выдержали“. <…> В дверях показался Сталин. Видя толпящихся ленинградцев, шутливо удивился: „Чего это ленинградцы жмутся друг к дружке? Я ведь тоже питерский“. Жданов отошел от нас».
Георгий Маленков. 1964 год
© Dutch National Archives
Словно пытаясь отвести удар от ленинградских властей, Жданов обрушился с самыми невероятными ругательствами на писателей и редакции журналов. Таким образом, Зощенко и Ахматова оказались случайно втянуты во внутрипартийные интриги и борьбу недавно утратившего влияние Г. Маленкова с захватившим ключевые посты в ЦК ВКП(б) А. Ждановым и его «ленинградцами».
Примечание
[1] Об этом Зощенко прямо писал в предисловии к повести: «Я снова укладывал мои тетради на дно кушетки. И, лежа на ней, прикидывал в своем уме, когда, по-моему, может закончиться война. Выходило, что не очень скоро. Но когда — вот этого я установить не решался. — Однако почему же не пришло время взяться за эту мою работу? — как-то подумал я. — Ведь мои материалы говорят о торжестве человеческого разума, о науке, о прогрессе сознания! Моя работа опровергает „философию“ фашизма, которая говорит, что сознание приносит людям неисчислимые беды, что человеческое счастье в возврате к варварству, к дикости, в отказе от цивилизации.
Ведь об этом более интересно прочитать сейчас, чем когда-либо в дальнейшем.
В августе 1942 года я положил мои рукописи на стол и, не дожидаясь окончания войны, приступил к работе».
[2] Зощенко очень осторожно и нейтрально пишет о восторженном отзыве Сперанского. В одном из писем жене он кратко пересказал его: «Редакция „Октября“ дала книгу на проверку Сперанскому. Тот дал наивысший отзыв. Сказал, что с точки зрения науки это точно. Не сделал никаких поправок. Звонил мне и сказал, что это поразительная книга».
[3] Зощенко и здесь очень аккуратен в выражениях: повесть не понравилась не критикам (ни единой отрицательной рецензии еще не было напечатано в прессе), а кому-то из чиновников в ЦК, но кому — писатель не знал.
[4] Примечательно, что Зощенко не упоминает о том, что в мае 1943 года его специально вызывали читать готовые главы повести в ЦК, где книга была одобрена и поддержана. Он старается представить дело так, будто неведомые критики ругают повесть, а он призывает разобраться в ней, не указывая на противоречие в действиях чиновников Агитпропа.
[5] В отличие от первого обращения к Сталину, когда Зощенко знал, что именно вызвало гнев в ЦК, и пытался опровергнуть конкретные обвинения, в этот раз он не понимал причину катастрофы (настолько смехотворным был повод) и написал письмо-исповедь, лишь косвенно затрагивающее злополучный рассказ «Приключения обезьяны».
[6] Зощенко благоразумно умалчивает о своем героическом прошлом, орденах и сражениях во время Первой мировой войны. Но об этом все равно было сказано в докладной записке МГБ в ЦК ВКП(б) от 10 августа 1946 года.
[7] Зощенко не без оснований предполагал, что Сталин так и не увидел его первого письма, и, спустя три года, еще раз вернулся к важнейшей для него книге.
[8] Саянов, видимо, действительно не предупредил Зощенко, но публикация рассказа была вызвана исключительно желанием помочь писателю — поэтому был выбран самый безобидный, уже одобренный цензурой и напечатанный рассказ.
[9] Ранее в «Звезде» публиковались и другие детские рассказы Зощенко из цикла «Леля и Минька». Но рассказ, действительно, был настолько очевидно прост и не опасен, что на заседании Оргбюро Сталину пришлось приложить усилие, чтобы продемонстрировать его вредоносность: «Это же пустейшая штука, ни уму ни сердцу ничего не дающая. Какой-то базарный балаганный анекдот. Непонятно, почему, безусловно, хороший журнал предоставил свои страницы для печатания пустяковой, балаганной штуки». Попутно он проявил неосведомленность, поинтересовавшись у Саянова: «А почему в детский журнал не поместили?» Саянов не посмел возразить, что рассказ был уже не раз опубликован, в том числе и в «Мурзилке».
[10] Неизвестно, прочитал ли Сталин это письмо. С ним точно ознакомились А. Жданов, А. Кузнецов, Н. Патоличев, Г. Попов и Г. Александров.
Источники -
Бабиченко Д. Жданов, Маленков и дело ленинградских журналов. Вопросы литературы. 1993, № 3.
Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 2002.
Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Кн. 2, 3. СПб., 2001–2002.
© arzamas.academy
Вариант черновика первого письма Михаила Зощенко Иосифу Сталину
© Государственный литературный музей «ХХ век»
История литературы советского периода насчитывает десятки телефонных, личных и письменных обращений к Сталину, среди которых хранятся два написанных в похожих обстоятельствах, но очень разных письма Михаила Зощенко.
Первое письмо
Первое обращение к Сталину было связано с публикацией в 6–7-м (август) и 8–9-м (октябрь) номерах журнала «Октябрь» первой части автобиографической психоаналитической повести «Перед восходом солнца», которую Зощенко считал главным делом своей жизни. Эта книга целиком захватила писателя, он работал над ней по 16–18 часов в день, отложив все остальные литературные дела. В письме от 17 ноября 1943 года он сообщал жене: «Кстати, отношение к книге исключительное. Если финал пропустит цензура, то надеюсь в начале года напечатать книгу целиком». В декабрьском номере должна была выйти последняя часть, но неожиданно публикация застопорилась — и не по воле редакции, постоянно подгонявшей писателя и заинтересованной в новой повести.
В середине ноября Зощенко узнает, что в редакцию «Октября» из Агитпропа ЦК пришло распоряжение остановить публикацию повести. Никаких подробностей нет, в газетах молчание, кто именно отдал распоряжение — неизвестно. Понимая, что запрет шел из ЦК, с самого верха, он решает обратиться к Сталину напрямую, чтобы прояснить дальнейшую судьбу повести, и 25 ноября из номера гостиницы «Москва» отсылает свое первое письмо:
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Только крайние обстоятельства позволили мне обратиться к Вам.
Мною написана книга «Перед восходом солнца».
Это — антифашистская книга. Она написана в защиту разума и его прав [1].
Помимо художественного описания жизни, в книге заключена научная тема об условных рефлексах Павлова. Эта теория основным образом была проверена на животных. Мне, видимо, удалось доказать полезную применимость ее и к человеческой жизни.
При этом с очевидностью обнаружены грубейшие идеалистические ошибки Фрейда. И это еще в большей степени доказало огромную правду и значение теории Павлова — простой, точной и достоверной.
Редакция журнала «Октябрь» не раз давала мою книгу на отзыв академику А. Д. Сперанскому и в период, когда я писал эту книгу, и по окончании работы. Ученый признал, что книга написана в соответствии с данными современной науки и заслуживает печати и внимания [2].
Книгу начали печатать. Однако, не подождав конца, критика отнеслась к ней отрицательно [3]. И печатанье было прекращено.
Мне кажется несправедливым оценивать работу по первой ее половине, ибо в первой половине нет разрешения вопроса. Там приведены лишь материалы, поставлены задачи и отчасти показан метод. И только во второй половине развернута художественная и научная часть исследования, а также сделаны соответствующие выводы.
Дорогой Иосиф Виссарионович, я не посмел бы тревожить Вас, если б не имел глубокого убеждения, что книга моя, доказывающая могущество разума и его торжество над низшими силами, нужна в наши дни. Она, может быть, нужна и советской науке.
Ради научной темы я позволил себе писать, быть может, более откровенно, чем обычно принято. Но это было необходимо для моих доказательств. Мне думается, что эта моя откровенность только усилила сатирическую сторону — книга осмеивает лживость, пошлость, безнравственность.
Я беру на себя смелость просить Вас ознакомиться с моей работой либо дать распоряжение проверить ее более обстоятельно и, во всяком случае, проверить ее целиком [4].
Все указания, какие при этом могут быть сделаны, я с благодарностью учту.
Сердечно пожелаю Вам здоровья.
Мих. Зощенко
Москва, гостиница «Москва»
Письмо Сталин, скорее всего, не прочитал — в это время он уехал в Тегеран, и Зощенко задним числом на допросе в июле 1944-го признал, что ему «не повезло» и письмо попало в руки Щербакова: «А Щербаков, понятно, распорядился иначе, чем распорядился бы товарищ Сталин».
Действительно, письмо было сразу спущено в Отдел агитации и пропаганды при ЦК, и, хотя никаких официальных писем Зощенко не получил, ответ прозвучал незамедлительно. Спустя неделю, 2 декабря 1943 года, Маленкову и Щербакову была направлена докладная записка за подписью начальника Агитпропа ЦК Г. Александрова, его заместителя А. Пузина и А. Еголина, в которых критиковалась редакционная политика журналов «Знамя» и «Октябрь», а главными мишенями стали Зощенко с его повестью и поэт Илья Сельвинский.
Илья Сельвинский
© Wikimedia Commons
В тот же день Секретариатом ЦК ВКП(б) было принято постановление «О контроле над литературно-художественными журналами», направленное не только против журналов и Зощенко, но против Агитпропа, позволившего увидеть свет первой части «вредной повести»: «Только в результате слабого контроля могли проникнуть в журналы такие политически вредные и антихудожественные произведения, как „Перед восходом солнца“ Зощенко».
Далее, 4 декабря, как обычно происходило в такого рода кампаниях, появилась установочная газетная статья Л. Дмитриева с уничтожающей критикой повести («мещанский хлюпик, нудно копающийся в собственном интимном мирке») и выпадом против редакции: «Остается недоумевать, как этого не поняли редакторы солидного литературного журнала, поспешившего напечатать это вредное и пошлое произведение».
Следующим шагом в уже отработанном сценарии травли стало расширенное заседание президиума ССП (Союз советских писателей), единодушно осудившего «антихудожественное, чуждое интересам народа» произведение. Напечатанный в газете отчет пестрел фамилиями друзей Зощенко — Маршак, Фадеев, Шкловский и др.
Пораженный Зощенко, еще не очень понимая масштаб катастрофы, 8 января 1944 года пишет письмо Щербакову: «Постараюсь, чтобы и впредь моя работа была полезной и нужной народу. Я заглажу свою невольную вину. В конце ноября я имел неосторожность написать письмо т. Сталину. Если мое письмо было передано, то я вынужден просить, чтобы и это мое признание стало бы известно тов. Сталину. В том, конечно, случае, если Вы найдете это нужным. Мне совестно и неловко, что я имею смелость вторично тревожить тов. Сталина и ЦК».
Но это письмо только усугубило ситуацию: 11 января А. Маханов в специальной записке спрашивал, можно ли опубликовать в «Ленинградской правде» статью «О вредной повести», и получил ответ А. Жданова: «1. Лучше сказать: об одной вредной повести. 2. …Еще усилить нападение на Зощенко, которого нужно расклевать, чтобы от него мокрого места не осталось. 3. Это должно пойти не в „Ленинградскую правду“, а в „Правду“».
Андрей Жданов. 1948 год
© РИА «Новости»
В феврале 1944 года эта статья появилась в журнале «Большевик» и сигнализировала о начале большой антизощенковской кампании: снова состоялись собрания писателей, на которых друзья Зощенко клеймили повесть и автора. Больше всех Зощенко расстроил Тихонов: «...Напуган еще больше, чем я думал. Ведь он читал книгу в рукописи и весьма одобрил. Конечно, я не требую, чтобы он славословил, но уж ему-то бранить книгу не следовало бы, неловко получилось. Ну, Бог с ним» (из письма жене от 15 февраля 1944 года). Одновременно Зощенко был выведен из состава редколлегии журнала «Крокодил», причем не по указанию сверху, а по решению струсившей редакции.
Кампания начала стихать только в 1945 году, но относительная тишина продлилась недолго.
Второе письмо
1946 год внешне был для Зощенко благополучен — кампания 1943–1944 годов осталась в прошлом, 26 июня 1946 года его ввели в состав редколлегии журнала «Звезда», 6 июля в «Ленинградской правде» опубликована «подозрительно хвалебная» (в позднейшей оценке ЦК) статья о Зощенко, в конце месяца выходит 5–6-й номер «Звезды» с рассказом Зощенко «Приключения обезьяны» (В. Саянов решил помочь писателю и напечатал его детский рассказ, уже трижды до этого опубликованный в других местах).
Страница журнала «Мурзилка» № 12 за 1945 год с рассказом Зощенко
© Государственный литературный музей «ХХ век»
Все складывалось благополучно, но вдруг, неожиданно для всех, в первую очередь для самого писателя, случилась катастрофа: 14 августа 1946 года было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» — главными мишенями стали Ахматова и Зощенко, а главным гонителем снова Жданов.
15 августа состоялось собрание партактива Ленинграда, на котором было зачитано постановление и писатели публично отрекались от Зощенко, затем последовала волна писательских собраний, публикаций в газетах, разгневанных писем «читателей» и т. д. Зощенко был абсолютно ошеломлен и подавлен неожиданностью этого удара и его внешней беспричинностью — было решено написать письмо Сталину, которое жена Зощенко перепечатала и отправила в Кремль:
27 августа 1946 года.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Я никогда не был антисоветским человеком [5]. В 1918 году я добровольцем пошел в ряды Красной армии и полгода пробыл на фронте, сражаясь против белогвардейских войск. Я происходил из дворянской семьи, но никогда у меня не было двух мнений — с кем мне надо идти — с народом или с помещиками. Я всегда шел с народом. И этого никто от меня не отнимет.
Мою литературную работу я начал в 1921 г. И стал писать с горячим желанием принести пользу народу, осмеивая все то, что подлежало осмеянию в человеческом характере, сформированном прошлой жизнью [6].
Нет сомнения, я делал ошибки, впадая иной раз в карикатуру, каковая в двадцатых годах требовалась для сатирических листков. И если речь идет о моих молодых рассказах, то следует сделать поправку на время. За четверть столетия изменилось даже отношение к слову. Я работал в советском журнале «Бузотер», каковое название в то время не казалось ни пошлым, ни вульгарным.
Меня никогда не удовлетворяла моя работа в области сатиры. Я всегда стремился к изображению положительных сторон жизни. Но это сделать было нелегко, так же трудно, как комическому актеру играть героические роли.
Однако шаг за шагом я стал избегать сатиры, и, начиная с 30 года, у меня было все меньше и меньше сатирических рассказов.
Я это сделал еще и потому, что увидел, насколько сатира опасное оружие. Белогвардейские издания нередко печатали мои рассказы, иной раз искажая их, а подчас и приписывая мне то, что я не писал. И к тому же не датировали рассказы, тогда как наш быт весьма менялся на протяжении 25 лет.
Все это заставило меня быть осмотрительней, и, начиная с 35-го года, я сатирических рассказов не писал, за исключением газетных фельетонов, сделанных на конкретном материале.
В годы Отечественной войны с первых же дней я активно работал в журналах и газетах. И мои антифашистские фельетоны нередко читались по радио. И мое сатирическое антифашистское обозрение «Под липами Берлина» играли на сцене Ленинградского театра «Комедия» в сентябре 1941 года.
В дальнейшем же я был эвакуирован в Среднюю Азию, где не было журналов и издательств, и я поневоле стал писать киносценарии для студии, находящейся там.
Что касается моей книги «Перед восходом солнца» (начатой в эвакуации), то мне казалось, что книга эта нужна и полезна в дни войны, ибо она вскрывала истоки фашистской «философии» и обнаруживала одно из слагаемых в той сложной сумме, которая иной раз толкала людей к отказу от цивилизации, к отказу от высокого сознания и разума [7].
Я не один так думал. Десятки людей обсуждали начатую мной книгу. В июне 43-го года я был вызван в ЦК, и мне было указано продолжать эту мою работу, получившую высокие отзывы ученых и авторитетных людей.
Эти люди в дальнейшем отказались от своего мнения, и поэтому я не сосчитал возможным усиливать их трусость или сомнения своими жалобами. А если я сейчас и сообщаю об этом, то отнюдь не в плане жалобы, а с единственным желанием показать, какова была обстановка, приведшая меня к ошибке, вызванной, вероятно, каким-то моим отрывом от реальной жизни.
После резкой критики, которая была в «Большевике», я решил писать для детей и для театров, к чему всегда у меня была склонность.
Этот маленький шуточный рассказ «Приключения обезьяны» был написан в начале 45-го года для детского журнала «Мурзилка». И там же он и был напечатан.
А в журнал «Звезда» я этого рассказа не давал. И там он был перепечатан без моего ведома [8].
Конечно, в толстом журнале я бы никогда не поместил этот рассказ. Оторванный от детских и юмористических рассказов, этот рассказ в толстом журнале несомненно вызывает нелепое впечатление, как и любая шутка или карикатура для ребят, помещенная среди серьезного текста.
Однако в этом моем рассказе нет никакого эзоповского языка и нет никакого подтекста. Это лишь потешная картинка для ребят без малейшего моего злого умысла. И я даю в этом честное слово [9].
А если бы я хотел сатирически изобразить то, в чем меня обвиняют, так я бы мог это сделать более остроумно. И уж во всяком случае не воспользовался таким порочным методом завуалированной сатиры, методом, который вполне был исчерпан еще в 19 столетии.
В одинаковой мере и в других моих рассказах, в коих усматривался этот метод — я не применял сатирической направленности. А если иной раз люди стремились увидеть в моем тексте какие-либо якобы затушеванные зарисовки, то это могло быть только лишь случайным совпадением, в котором никакого моего злого умысла или намерения не было.
Я ничего не ищу и не прошу никаких улучшений в моей судьбе. А если и пишу Вам, то с единственной целью несколько облегчить свою боль [10]. Мне весьма тяжело быть в Ваших глазах литературным пройдохой, низким человеком или человеком, который отдавал свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас.
Мих. Зощенко
Невероятный поток обвинений в постановлении и докладе Жданова («подонок литературы», «пошляк», «литературный хулиган», «злостный клеветник») и ничтожность повода (публикация уже не раз апробированного в печати детского рассказа) заставляют задаться вопросом: почему именно Зощенко? И почему именно сейчас?
По-видимому, как показал исследователь Денис Бабиченко, Зощенко стал почти случайной фигурой в борьбе Маленкова с могущественным «ленинградцем» Ждановым. Все делалось в страшной спешке — докладная записка о неудовлетворительном состоянии журналов «Звезда» и «Ленинград» была подана Жданову 7 августа, а уже 9-го состоялось специальное заседание Оргбюро ЦК ВКП(б), на котором присутствовали Жданов, Сталин, Маленков и другие, утвердившие окончательный текст постановления. В нелитературной части постановления стараниями Маленкова появился пункт о «грубой политической ошибке» ленинградского горкома. Действительно, включение Зощенко в редколлегию «Звезды» прошло без согласования с ЦК ВКП(б), и Маленков ухватился за этот повод, чтобы обвинить косвенно и Жданова, курировавшего ленинградские дела. Жданов пытался, как мог, смягчить нападение, но для него это был явный удар. В перерыве заседания, как вспоминал писатель П. И. Капица, «подошли секретари ленинградского горкома, а потом присоединился и Жданов, решивший, видимо, нас подбодрить: „Не теряйтесь, держитесь по-ленинградски, мы не такое выдержали“. <…> В дверях показался Сталин. Видя толпящихся ленинградцев, шутливо удивился: „Чего это ленинградцы жмутся друг к дружке? Я ведь тоже питерский“. Жданов отошел от нас».
Георгий Маленков. 1964 год
© Dutch National Archives
Словно пытаясь отвести удар от ленинградских властей, Жданов обрушился с самыми невероятными ругательствами на писателей и редакции журналов. Таким образом, Зощенко и Ахматова оказались случайно втянуты во внутрипартийные интриги и борьбу недавно утратившего влияние Г. Маленкова с захватившим ключевые посты в ЦК ВКП(б) А. Ждановым и его «ленинградцами».
Примечание
[1] Об этом Зощенко прямо писал в предисловии к повести: «Я снова укладывал мои тетради на дно кушетки. И, лежа на ней, прикидывал в своем уме, когда, по-моему, может закончиться война. Выходило, что не очень скоро. Но когда — вот этого я установить не решался. — Однако почему же не пришло время взяться за эту мою работу? — как-то подумал я. — Ведь мои материалы говорят о торжестве человеческого разума, о науке, о прогрессе сознания! Моя работа опровергает „философию“ фашизма, которая говорит, что сознание приносит людям неисчислимые беды, что человеческое счастье в возврате к варварству, к дикости, в отказе от цивилизации.
Ведь об этом более интересно прочитать сейчас, чем когда-либо в дальнейшем.
В августе 1942 года я положил мои рукописи на стол и, не дожидаясь окончания войны, приступил к работе».
[2] Зощенко очень осторожно и нейтрально пишет о восторженном отзыве Сперанского. В одном из писем жене он кратко пересказал его: «Редакция „Октября“ дала книгу на проверку Сперанскому. Тот дал наивысший отзыв. Сказал, что с точки зрения науки это точно. Не сделал никаких поправок. Звонил мне и сказал, что это поразительная книга».
[3] Зощенко и здесь очень аккуратен в выражениях: повесть не понравилась не критикам (ни единой отрицательной рецензии еще не было напечатано в прессе), а кому-то из чиновников в ЦК, но кому — писатель не знал.
[4] Примечательно, что Зощенко не упоминает о том, что в мае 1943 года его специально вызывали читать готовые главы повести в ЦК, где книга была одобрена и поддержана. Он старается представить дело так, будто неведомые критики ругают повесть, а он призывает разобраться в ней, не указывая на противоречие в действиях чиновников Агитпропа.
[5] В отличие от первого обращения к Сталину, когда Зощенко знал, что именно вызвало гнев в ЦК, и пытался опровергнуть конкретные обвинения, в этот раз он не понимал причину катастрофы (настолько смехотворным был повод) и написал письмо-исповедь, лишь косвенно затрагивающее злополучный рассказ «Приключения обезьяны».
[6] Зощенко благоразумно умалчивает о своем героическом прошлом, орденах и сражениях во время Первой мировой войны. Но об этом все равно было сказано в докладной записке МГБ в ЦК ВКП(б) от 10 августа 1946 года.
[7] Зощенко не без оснований предполагал, что Сталин так и не увидел его первого письма, и, спустя три года, еще раз вернулся к важнейшей для него книге.
[8] Саянов, видимо, действительно не предупредил Зощенко, но публикация рассказа была вызвана исключительно желанием помочь писателю — поэтому был выбран самый безобидный, уже одобренный цензурой и напечатанный рассказ.
[9] Ранее в «Звезде» публиковались и другие детские рассказы Зощенко из цикла «Леля и Минька». Но рассказ, действительно, был настолько очевидно прост и не опасен, что на заседании Оргбюро Сталину пришлось приложить усилие, чтобы продемонстрировать его вредоносность: «Это же пустейшая штука, ни уму ни сердцу ничего не дающая. Какой-то базарный балаганный анекдот. Непонятно, почему, безусловно, хороший журнал предоставил свои страницы для печатания пустяковой, балаганной штуки». Попутно он проявил неосведомленность, поинтересовавшись у Саянова: «А почему в детский журнал не поместили?» Саянов не посмел возразить, что рассказ был уже не раз опубликован, в том числе и в «Мурзилке».
[10] Неизвестно, прочитал ли Сталин это письмо. С ним точно ознакомились А. Жданов, А. Кузнецов, Н. Патоличев, Г. Попов и Г. Александров.
Источники -
Бабиченко Д. Жданов, Маленков и дело ленинградских журналов. Вопросы литературы. 1993, № 3.
Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) — ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917–1953. М., 2002.
Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. Кн. 2, 3. СПб., 2001–2002.
© arzamas.academy
Взято: vakin.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]