Великий Советский Союз рухнул от двух инъекций Михаила Горбачева: против страха и против репрессий

Владимир Мусаэльян, Василий Егоров/ТАСС

Лет 20 назад мне позвонил Михаил Сергеевич и предложил встретиться, попить чайку в его фонде. Так я познакомился с Горбачевым лично.

Михаил Сергеевич сказав, что давно за мной наблюдает и что многие мои мысли ему нравятся, поделился политическим проектом. Речь шла о создании Социал-демократической партии, в которой я стану операционным лидером, а он будет председателем. Мы войдем в Социнтерн, членство в котором дозволяется лишь одной партии от страны. Все ведущие социалистические и социал-демократические партии Европы, состоящие в Социнтерне, окажутся нашими международными партнерами и политическими соратниками.

План Горбачева был для меня полнейшей неожиданностью. В течение почти трех часов я пытался обосновать свой скепсис в отношении социалистов в современной России. По моему убеждению, приоритетом того времени в жизни страны являлось всемерное развитие частной собственности, капитализма, производительности, ведь только на базе развитого частнокапиталистического производства возможна активная перераспределительная функция государства. Я видел главную опасность развития в том, что государство в России стремительно вторгается в сферу производства, а ее следовало максимально широко отдать частному капиталу.

У Михаила Сергеевича имелись свои аргументы, но мы расстались, не испортив отношений.

В последующие годы мы регулярно встречались в разных форматах, нам было интересно друг с другом. Но принципиальные различия в понимании приоритетов развития сохранились.

За 35 лет, минувших с начала перестройки, про этот феномен написано много, про Горбачева – еще больше. Сказано, наверное, все. Из-за распада СССР на Михаила Сергеевича повесили всех собак. И продолжают навешивать. При этом настоящего всестороннего анализа перестройки как конкретного модернизационного проекта, через призму институциональной трансформации, осуществлено не было. Вероятно, главная причина здесь – прикладные политические цели и задачи сначала ельцинского, а затем и путинского режима, использовавших в собственных интересах однобокую критику перестройки, будто они справились бы с вызовами, стоявшими перед КПСС и СССР, лучше Горбачева и того поколения советских лидеров.

Когда начались горбачевские преобразования, мне исполнилось 30 лет. Я был естественным союзником Михаила Сергеевича, поскольку хотелось перемен, порывов, прорывов, свобод, эмоций, свежих впечатлений, жить не так, как при Брежневе, Андропове, Черненко. Молодые стремятся жить по-своему!

Сейчас уже совершенно очевидно, что Горбачев намеревался подремонтировать социалистический дом. Он верил в принципиальную жизнестойкость системы. Он искал ответы на вызовы 1985 года в давних работах Ленина. Горбачёв неоднократно говорил, что верен социалистическому выбору своего деда. Скорее всего, социализм его деда-колхозника — ни что иное, как сталинизм — единственная данная и доступная для понимания крестьян в 30-е годы форма организации коллективного хозяйства. Коллективизация по Сталину не имела ничего общего не только с социалистическим идеалом Маркса, но даже с представлениями о социализме самого Ленина.

Горбачев заблуждался искренне, ситуационно. Но по мере вскрытия фактов и правды о реальном социализме, мог реагировать на них только непротивлением их распространению. У Горбачева не оказалось собственной адаптированной к новому знанию программы действий по трансформации страны.

Как бы там ни было, главное в личности Михаила Сергеевича то, что он оказался не душегубом, не маньяком власти, упивающимся страданиями и кровью других.

Видный большевик Федор Раскольников в открытом письме Сталину в 1939 году писал: «Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста, никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред, народный комиссар и рабочий, интеллигент и Маршал Советского Союза – все в равной мере подвержены ударам вашего бича, все кружатся в дьявольской кровавой карусели». В этих словах — самая эмоционально точная характеристика сталинизма как тирании.

Горбачев безусловно осуждал преступления Сталина, поэтому ценил Хрущева, но вряд ли понимал, что несущие конструкции СССР созданы из концептуально цельных стройматериалов под названием «страх», «насилие», «закрытость». Именно поэтому идея перестройки как усовершенствования была вскоре дополнена гласностью в качестве формы всестороннего обсуждения недостатков, критики и смещения с постов старых номенклатурных кадров. При Сталине кадровая чистка осуществлялась методами репрессий, а Горбачев гуманно предложил право на правду. Самые лютые сталинские репрессии ослабляли Советский Союз в различных областях жизни, откуда выкашивались гении и рядовые профессионалы, но не подрывали само существование государства. Горбачевская же гласность превратилась в инъекцию вакцины правды, которая стала смертельной дозой для самой советской государственности. Государство, да еще федеративное по устройству, разлетелось словно домик Ниф-Нифа от дуновения правды о человеческой цене нашего Союза. Таким образом, капитальный ремонт социалистической системы, затеянный убежденным социалистом Горбачевым, закончился ее демонтажом, крахом советской государственности. Это самый потрясающий эффект воздействия перестройки на социализм сталинского типа. И самое очевидное доказательство несовместимости построенного советского государства с принципами нормальности, с желанием граждан жить богаче, свободнее, без репрессий и подозрений относительно Запада. Попутно выяснилось, что фундамент, каркас, перекрытия и несущие конструкции здания советского социализма, созданные Сталиным, несмотря на текущий ремонт по ходу жизни, производимый другими вождями, конструктивно формировали основу того, что Горбачеву досталось в наследство под названием «развитой социализм».

Экономические рецепты перестройки искали и в «строе цивилизованных кооператоров», и в арендных отношениях, и в оценочных показателях с учетом договорных обязательств, и в новом ценообразовании на новую продукцию, и в реформе оптовых цен, и в выборах руководителей. И все это, разумеется, на основе научно-технического прогресса. Про капитализм и частную собственность как таковую никто не говорил. Параллельно ослабевала роль партийных организаций и КГБ – двух сквозных вертикальных шампуров сталинизма, на которые 70 лет нанизывались все сферы советской жизни. Партаппарат не знал, как управлять без насилия и единогласного голосования, и очень быстро превратился в основного противника горбачевских инициатив. Это позволило Михаилу Сергеевичу начать разгром партии — главного врага перестройки и гласности. Выяснилось, что никакого единства в партии нет, это миф всех тоталитарных и авторитарных режимов. Горбачеву было приятнее общаться с беспартийной творческой интеллигенцией — журналистами, писателями, кинематографистами, чем с членами ЦК.

Логика перестройки требовала нарастающей вербовки союзников и сторонников. Словом-паролем для получения финансирования своих планов стала «перестройка».

Уже через три года после прихода Горбачева перестройкой заполыхали все сегменты экономической и общественной жизни. Перестраивалось школьное и дошкольное, высшее и профессиональное образование, сельское хозяйство и промышленность для сельского хозяйства, производство и хранение сельхозпродукции, автомобилестроение и тяжелая промышленность, станкостроение с ЧПУ и штамповка… Как учит теория, одновременное развитие всего с неизбежностью ведет к распылению ресурсов, падению фондоотдачи, нарастанию дефицитов всех типов ресурсов. Когда надо делать что-то всем сразу, не хватает ни менеджеров, ни проектов, ни ресурсов, ни денег. Именно поэтому другая теория – Альберта Хиршмана – настаивает на несбалансированном росте, позволяющем ограниченные ресурсы государства направлять в ключевые сектора экономики, создавая тем самым ориентиры для частной инициативы.

Очень скоро объемы незавершенного строительства и нереализованной продукции превысили в разы любые нормативы. С одной стороны, экономика все больше работала на склад: по отдельным оценкам, 77 копеек из каждого рубля вновь произведенной промышленной продукции, шло на склад. С другой стороны, запрос на финансирования всего, что объявляло себя перестраивающимся, привел в движение печатный станок, а это скоро сделало рубль «деревянным».

И стало очевидно, что советская экономическая наука беспомощна в условиях отсутствия репрессивных методов принуждения к труду. Как мотивировать людей к свободному труду на госпредприятиях, никто не знал. А когда разрешили кооперативы, через них произошла масштабная конвертация безналичных средств социалистических предприятий в наличные деньги «цивилизованных кооператоров», оказывавших этим предприятиям кое-какие услуги. На принципах аутсорсинга, так сказать. Но к целям перестройки такая практика отношения не имела. Это лишь очередное доказательство универсальности мотивов, движущих нормальную экономику. Нормальной в том контексте – значит, антисоциалистической, антисоветской, нетрудовой, буржуазной, капиталистической, криминальной.

Поэтому последние годы перестройки лишились энтузиазма, эйфории и предвкушения коллективного счастья. Мироощущение людей атомизировалось до предела, деградация институтов государства быстро привнесла ощущение разрухи: грязные подъезды, немытые витрины, нечищенные тротуары, талоны на сигареты, сахар и водку – вот эмоциональная палитра эпохи. Нарастало отчуждение власти от общества.
На фоне экономической катастрофы перестройки явными были достижения в области расширения границ политической свободы. Неформальные объединения, новые партии, выборы, платформы, манифесты и хартии — многообразие политического самовыражения и политического предложения явилось слабым противовесом пустым прилавкам и драматически упавшим реальным доходам.

При этом внешнеполитическим достижениям Горбачева суждена долгая историческая память и благодарность потомков. Он покончил с холодной войной, разрешил выезд за границу, упразднил цензуру, упростил доступ к мировым культурным ценностям…

Кстати, открытость границ привела к массовой корректировке представлений советских граждан о стандартах качества товаров и услуг. Выяснилось, что фактическое качество советских товаров преимущественно соответствовало эпохе послереволюционного и послевоенного товарного голода и тотального дефицита. Приговор советской экономической плановой модели вынесли граждане. Не враги социализма и интервенты, а советские комсомолки и комсомольцы, коммунисты и беспартийные потребители, сказавшие «нет» системе ГОСТов качества. Зарубежный рынок генерировал бесконечное разнообразие товаров приемлемого качества в ответ на платежеспособный спрос.

Расставание с советским плановым хозяйством прошло без слез и причитаний. Экономика перестройки не любила граждан. Те отвечали ей взаимностью.

Я всегда буду благодарен Михаилу Сергеевичу Горбачеву за то, что он дал нам свободу, в том числе свободу поиска адекватной государственности и приемлемой экономической модели развития. Что изо всех сил избегал кровопролития ради идеологических химер. А когда понял, что идея национального суверенитета тотально популярна в союзных республиках, с достоинством покинул Кремль, спустив флаг СССР. Между государством, идеологией и человеком Горбачев бескомпромиссно выбрал человека. Его права, свободы, счастье.

Подготовлено для журнала «Мир перемен»

Константин Ремчуков

главный редактор и гендиректор «Независимой газеты»

Источник: hollivizor.ru

уникальные шаблоны и модули для dle