Кто такой тарбаган и почему он бывает не только забавным, но и очень опасным?
---
Русские жители Забайкалья от бурятов, монголов и эвенков издавна знали про необычную и опасную хворь — «тарбаганью болезнь». Тарбаган, иначе называемый монгольским или сибирским сурком, — крупный полевой грызун, обитающий в степях Забайкалья, Монголии и Маньчжурии. Дальний родственник белки, тарбаган вполне симпатичен, этакий крупный пушистый увалень, длиною более полуметра, не считая хвоста. Монгольские кочевники и их предки издавна охотились на тарбаганов — не только из-за меха, ничем не уступавшего беличьему, но и ради мяса крупной тушки.
Одна беда — тарбаган не только носитель меха средней ценности, но является и переносчиком возбудителя чумы. Точнее, чума, вызываемая бактерией чумной палочки, — это изначально эпизоотия, то есть инфекционная болезнь животных. В первую очередь сурков-тарбаганов, хотя поражает также и других представителей фауны — прочих грызунов и крыс, зайцев, кошек и даже верблюдов.
Учёные считают, что примерно 20 тысяч лет назад, при тесном контакте этих животных с человеком, эпизоотия впервые превратилась в эпидемию, став из болезни животных смертельно опасным заболеванием людей. Вспомним, что пугающий нас сегодня коронавирус, по мнению исследователей, также возник из-за контактов (вероятно, гастрономических контактов) человека с животными — употребляемыми в Китае в пищу в качестве экзотических блюд летучими мышами, змеями или даже «броненосцами»-панголинами.
«Тарбаганья болезнь», характерная для Забайкалья и Монголии, семь столетий назад тоже стала причиной страшной пандемии, поразившей в XIV веке почти всю Евразию. Подхваченная от сурков-тарбаганов чума, передаваясь воздушно-капельным путём, как обычная простудная болезнь, тогда свирепствовала не только на Дальнем Востоке, но и по Шёлковому пути пришла в Европу, убив, по разным оценкам, от трети до половины населения континента!
«Бысть мор силён зело и по всей земле, смерть же бысть скоро: храхне человек кровию, и в третий день умираше, и быше мертвии всюду…» — так в 1352 году сообщал русский летописец, на удивление точно описавший клиническое течение лёгочной чумы. Кровь в мокроте и в среднем трое суток от первых проявившихся симптомов до гибели — точно такую картину скрупулёзно зафиксируют врачи уже в XX веке.
Семь столетий назад «великий мор», подхваченный от монгольских сурков, в Европе не зря прозвали «чёрной смертью». Эпидемия разила всех, снизу доверху — в Москве тогда умер великий князь Симеон Гордый, старший сын Ивана Калиты. От той же чумы на востоке континента умер монгольский император Китая, а на Западе — король Сицилии, жена короля Франции, сын императора Византии… Эпидемия тогда убила десятки миллионов людей.
«Тарбаганья болезнь»
К счастью для человечества, такие всемирные пандемии были достаточно редки. Обычно вспышки «тарбаганьей болезни» гасли сами собой у границ Монголии и Забайкалья — этому способствовали редкость и малочисленность кочевого населения. К тому же местные охотники на степных сурков, монголы, буряты и эвенки-«тунгусы», не имея никаких научных знаний о биологии и чумной палочке, за много поколений накопили опыт спасения от «тарбаганьей болезни».
По свидетельствам русских очевидцев XIX века, местные жители умели по внешнему виду и особенностям поведения отличать больных сурков от здоровых. Тушки больных животных скармливали собакам — на них возбудитель чумы не действовал. Если же болезнь всё же перекидывалась на человека — а её переносчиком нередко выступали блохи, живущие в густом мехе тарбаганов, — то монголы, буряты и эвенки поступали решительно. С заболевшими прекращали всякие контакты — в случае надобности с ними общались издалека, крича по ветру и никогда против ветра, а то и просто передавали записочки с помощью стрел, выпущенных далеко из лука.
Монголы всегда откочёвывали из местностей, где проявилась «нянь-хара-убучин», как называли они лёгочную чуму, — дословно «червячковая чёрная болезнь». Священники-ламы вполне точно определили, что «тарбаганья хворь» передается даже дыханием людей, и советовали для дополнительной защиты смазывать рот и нос ароматическими маслами. Масла едва ли служили спасением, а вот выведенный опытным путём строгий карантин заболевших спасал Монголию и Забайкалье от больших эпидемий — до изобретения антибиотиков смертность от лёгочной чумы приближалась к 100%, умирал всякий заболевший. Но юрты и вещи умерших обязательно сжигали, с заболевшими не общались — и «чёрная смерть» погибала сама собой вместе с немногими носителями заразы, так и не успев превратиться из вспышки в эпидемию…
Зато вспышки заболевания случались регулярно, едва ли не каждые пять лет. С середины XIX века их регулярно регистрировали русские врачи и власти Забайкалья. «В Цаган-Олуевском посёлке заболели на покосе несколько человек и вскоре скончались…», «В селе Клички Нерчинского уезда наблюдалось несколько заболеваний после употребления в пищу мяса тарбагана…», «В 1888 г. в октябре в Чиндантской станице заболели и умерли пять бурят, от которых при вскрытии заразились и умерли фельдшер Юдин и врач Ашмак…» — типичные сообщения забайкальской прессы той эпохи. Кстати, все упомянутые поселения существуют и ныне, располагаясь соответственно в Борзинском, Приаргунском и Ононском районах Забайкальского края.
Лишь к концу XIX столетия учёные предположили, что «забайкальская тарбаганья хворь» и периодически появлявшаяся в Европе чума — это одно и то же заболевание. В конце того столетия выделили чумную палочку, определили возбудителя чумы и уже немало знали о данной болезни, но всё ещё совершенно не умели её лечить. До изобретения антибиотиков, надёжно побеждающих «чёрную смерть», она же «тарбаганья болезнь», оставалось еще более полувека. В ту же эпоху человечество могло противопоставить чуме лишь строгий карантин и чёткую организацию противоэпидемических мероприятий, не дающих смертельной болезни расползтись по новым краям и собрать новые жертвы
«Это шанхайские барсы…»
Привычную ситуацию с регулярными маленькими вспышками болезни на дальневосточных границах России изменил начавшийся XX век. Во-первых, резко выросло население этих регионов Дальнего Востока. Вместо немногочисленных кочевых и полукочевых обитателей с обеих сторон российско-китайской границы (а век назад здесь проходило пограничье всего двух государств — России и маньчжуро-китайской империи Цин, включавшей всю Монголию) появились крупные города и массы населения. Во-вторых, построенные через весь континент железные дороги — Транссиб, КВЖД и прочие — резко увеличили перемещения людей и укрепили связь Дальнего Востока с иными регионами России и Китая. А ведь чем быстрее и дальше перемещаются люди, тем быстрее и дальше распространяются вместе с ними и их болезни…
И в-третьих, забавный и периодически очень опасный тарбаган, монгольский сурок, носитель качественного меха и заодно чумной палочки Yersinia pestis, стал объектом охоты не только относительно немногочисленных монголов, бурятов и эвенков. К промысловой охоте на тарбагана к концу XIX века присоединились и многочисленные китайцы.
Много веков маньчжурские властители Китая под страхом смертной казни запрещали этническим китайцам селиться в Монголии и Маньчжурии. Земли к югу от Амура и его истоков в империи Цин оставались «заповедными», свободными от китайцев. Однако к исходу XIX столетия ситуация изменилась, в Маньчжурии обосновались сотни тысяч переселенцев из густонаселённого Центрального Китая. Многие из них были бедны и искали любой промысел, способный прокормить. Одновременно китайские коммерсанты освоили прибыльное дело — шкурки степных тарбаганов перекрашивали и экспортировали в Европу под видом более ценных мехов.
Вспомним написанный почти век назад сатирический роман «Двенадцать стульев», где Эллочку-людоедку подначивает главный герой Остап Бендер: «Вам дали гораздо лучший мех. Это шанхайские барсы. Ну да! Барсы! Я узнаю их по оттенку. Видите, как мех играет на солнце!.. Изумруд! Изумруд!» Вот все эти «шанхайские барсы» и фабриковались дельцами Китая главным образом из шкурок сурков-тарбаганов.
Словом, век с лишним назад тысячи китайцев бросились охотиться на этих степных грызунов. По оценкам современников, в начале XX века каждый тёплый сезон не менее 10 тысяч бедняков отправлялись из Центрального Китая в степи Маньчжурии, к границам нашего Забайкалья, чтобы к осени сбыть купцам добытые шкурки.
Но в отличие от аборигенов — монголов, бурятов, эвенков — пришлые китайцы не знали древних обычаев, как распознать и минимизировать опасность «тарбаганьей болезни». Встреча многочисленных выходцев из Китая с переносимой монгольским сурком чумной палочкой стала лишь вопросом времени, а перед человечеством, уже тесно связанным трансконтинентальными железными дорогами, вставала ещё не осознанная опасность повторения средневековой пандемии «чёрной смерти».
«Борьба с чумой дело государственное…»
Датой начала эпидемии считается 12 октября (25-е по новому стилю) 1910 года — в тот день на станции Маньчжурия, всего в шести верстах от границ нашего Забайкалья, властям стало известно о первых жертвах. В одном из бедных домов за пять дней умерло девять китайцев.
Станция Маньчжурия, как и прочие поселения в зоне КВЖД, Китайско-Восточной железной дороги, тогда входила в сферу управления русской администрации. Служивший на КВЖД доктор Николай Писемский провёл вскрытие одного из умерших и первым установил признаки чумы. Выяснилось, что в доме с умершими ранее жили китайские охотники на тарбаганов — когда начались первые смерти, они разбежались, разнося чумную палочку по окрестностям.
Власти Российской империи отреагировали на угрозу оперативно — спустя двое суток, 14 октября 1910 года, ранее почти не охранявшаяся русско-китайская граница в Забайкалье была взята под контроль солдатами Читинского гарнизона, а на станции Маньчжурия организовали медицинский осмотр едущих в Россию пассажиров. Вскоре Приморье, Забайкалье, а также Амурскую и Иркутскую губернии официально объявили «угрожаемыми по чуме» — тогда ещё хорошо помнили чумные эпидемии, случавшиеся в XIX веке в Европейской России, и хорошо понимали, что единственным спасением от этой ещё неизлечимой и смертельной болезни являются строгие карантинные меры.
Между тем к югу от Амура на землях Китая разгоралась большая эпидемия. К ноябрю 1910 года первые полторы сотни смертей от чумы были зафиксированы почти по всей зоне КВЖД, протянувшейся через китайскую территорию от Забайкалья до юга Приморья. Смертность на прилегающих к дороге китайских землях, находившихся вне контроля русской администрации, была ещё выше, но там коррумпированные и давно разложившиеся власти империи Цин первые месяцы эпидемии не вели ни учёта жертв, ни противочумных мероприятий.
На почти примыкавшей к российской границе станции Маньчжурия к началу эпидемии проживало около 9 тысяч человек, поровну русских и китайцев. И хотя врачи сразу, после первого факта обнаружения чумы, провели поголовный осмотр всех жителей, сразу ввели карантин и создали изолированную больницу, но всего за полтора следующих месяца к декабрю 1910 года здесь умерло 550 человек.
В Харбине, крупнейшем городе на линии КВЖД, и в примыкавших к нему китайских поселениях смертность была особенно пугающей. В ноябре 1910 года ежедневно умирало по нескольку десятков человек, а к исходу года счёт шёл на сотни смертей в сутки.
В России с тревогой наблюдали за развитием эпидемии на соседних землях. 3 декабря 1910 года столичные газеты Петербурга опубликовали почти паническое письмо одного из русских медиков, работавших в Харбине: «По долгу врача беру смелость обратить внимание правительства на маньчжурскую лёгочную чуму, дающую 100% смертности. Борьба с чумой дело государственное, крайне серьёзное и трудное, особенно в Маньчжурии. Изучение на деле мероприятий Китайско-Восточной дороги убедило меня, что дорога не в силах бороться с чумой самостоятельно. Необходимо немедленно командировать сюда авторитетного бактериолога, вместе с ним — серьёзного администратора, облечённого диктаторскими полномочиями... Нужны крайние меры немедленно, иначе Россия, даже Европа — в страшной опасности»
«Московский чумной пункт»
Основания для паники были. Маньчжурская лёгочная чума, как назвали эту эпидемию, дала почти 100-процентную смертность — умирали все заболевшие. Остановить распространение гибельной заразы мог лишь строгий карантин. В Приморье и Приамурье тогда полностью запретили въезд китайских подданных, однако требовалось остановить чуму в самом центре эпидемии, на южном берегу Амура, на землях китайской Маньчжурии.
Из России на южные берега Амура отправили несколько «противочумных отрядов» во главе с петербургским профессором-эпидемиологом Даниилом Кирилловичем Заболотным. Именно он ещё в конце XIX века окончательно установил связь чумных вспышек с грызунами тарбаганами.
В Харбине русские врачи и администрация создали «Московский чумной пункт» — в старых казармах организовали карантин и лазареты, способные вместить 4 тысячи больных. Аналогичные «чумные пункты» создавались на всех станциях КВЖД, часто для них использовались целые составы из железнодорожных вагонов и теплушек. Чтобы предотвратить распространение заразы, карантинные пункты охранялись солдатами — но сразу возникла коррупция; по сведениям наших врачей, для выхода за пределы карантина требовалась всего лишь небольшая взятка в 1 рубль 50 копеек с одного человека.
Впрочем, на заражённых территориях, находившихся под контролем китайских властей, в конце 1910 года порядка было ещё меньше. Малограмотные бедняки-китайцы, сохранявшие, в сущности, ещё средневековое сознание, не понимали необходимости карантина, скрывались от врачей, прятали от них заболевших, а местные китайские чиновники в первые месяцы фактически игнорировали эпидемию и отказывались от сотрудничества с русскими врачами. В январе 1911 года российский МИД даже направил письмо властям империи Цин с указанием на недостаточную энергичность противоэпидемических действий. Любопытно, что японцы в тот момент действовали решительнее — Японская империя, по итогам войны 1904–1905 годов владевшая Квантунским полуостровом на юге Маньчжурии, тогда заявила Пекину, что введёт на прилегающие маньчжурские земли свои войска и будет обеспечивать карантин военной силой, если китайское правительство не организует борьбу с чумой должным образом.
Для руководства борьбой с эпидемией Пекин направил в Маньчжурию главного врача китайского военно-морского флота, но тот, узнав статистику смертности, не решился ехать в Харбин. Напуганного чумой военного медика заменил гражданский доктор У Лянде — позже за вклад в борьбу с эпидемией он получит орден от российского правительства.
К исходу 1910 года в охваченной чумой Маньчжурии работали несколько групп медиков — в основном русских, китайцев и японцев, а также врачи из США, Англии и Франции. В русских «противочумных отрядах» было немало студентов-медиков из Томского университета и петербургской Военно-медицинской академии.
Вообще поражает мужество врачей той эпохи — тех, кто не побоялся встретиться лицом к лицу с чумой. В наши дни костюмы противохимической и бактериологической защиты, внешне напоминающие скорее космические скафандры, всё же позволяют достаточно надёжно защитить от самой смертельной, ещё неизлечимой болезни. Но век назад у медиков такой надёжной защиты не было — от чумы защищала только обычная ватно-марлевая повязка и немногие средства дезинфекции, уже известные в ту эпоху (обычно тогда применялся раствор сулемы, сам по себе ядовитый хлорид ртути).
Словом, в 1910 году ехавшие в Маньчжурию врачи и медсёстры шли на открытую встречу с почти гарантированной смертью.
«Больше напоминала средневековые эпидемии…»
Как писал один из специалистов-бактериологов: «Эпидемия 1910 г. больше напоминала средневековые эпидемии… Маньчжурская чума воспроизвела перед современниками какую-то часть ужасов «чёрной смерти» Средних веков».
Врачи тогда совершенно не могли вылечить лёгочную чуму, передававшуюся воздушно-капельным путём, подобно обычному простудному заболеванию. Все имевшиеся на тот момент вакцины и лекарства были способны лишь продлить агонию заболевшего — от обычных трёх суток до недели. Всё, что могла медицина той эпохи, — это изоляция гарантированно умиравших больных, а также дезинфекция их трупов и жилищ, где была выявлена зараза. Медики и добровольцы собирали трупы, зачастую вытаскивая их из домов пожарными баграми, а дезинфекцию часто вели именно по-средневековому, сжигая заражённые помещения. В Харбине тогда спалили четыре сотни домов и построек.
Пик эпидемии пришёлся на январь 1911 года, когда только в харбинских пригородах умирало более тысячи человек в неделю. Воспоминания выживших медиков полны трагических описаний.
Мария Александровна Лебедева, врач из Московской губернии, добровольцем поехала в Маньчжурию. Молодая женщина заразилась 12 января 1911 года при осмотре одной из фанз, китайских домиков, в Харбине на улице Базарной. Чтобы предотвратить эпидемию заразы, врачам зачастую самим приходилось собирать трупы и умирающих. Студент Томского университета Иван Суворов так рассказывал о минутах, проведённых им вдвоём с Марией Лебедевой в чумном доме: «Такого скопления больных в одной небольшой фанзе я не видал… Картина представилась ужасная: прямо напротив лежал труп, влево в углу — другой. Один больной был уже в предсмертных судорогах, другой — в самом углу направо, сидел и обвёртывал для чего-то свою ногу одеялом, потом снова развёртывал, очевидно, в бреду. Мы вытаскивали трупы вдвоём, что заняло, вероятно, минут 20. За это время первый больной уже умер…»
На следующий день Мария Лебедева, почувствовав у себя повышенную температуру, сдала анализы и постаралась не общаться с коллегами. Бактериологическое исследование показало наличие чумной палочки — век назад это был приговор. Сообщить ей о диагнозе отправился харбинский врач Викентий Богуцкий. Как вспоминал он позднее: «Я никогда не испытывал столь тяжёлого чувства, как теперь, когда увидел перед собой близкого товарища, обречённого уже на смерть; мне хотелось успокоить, ободрить её, но я не находил слов утешения, и они показались мне чем-то слишком банальным; мы, по-видимому, поняли друг друга и первые минуты молчали…»
Обречённая на смерть, наскоро записав для коллег несколько советов по поводу методов карантина, ушла в изолированный барак умирать. На следующий день, 14 января 1911 года, Мария Александровна Лебедева скончалась, став одной из 942 медицинских работников, убитых за те месяцы маньчжурской лёгочной чумой.
«От чумы почти никто не выздоравливает…»
Начавшись в октябре 1910 года, эпидемия свирепствовала до следующей весны, неожиданно прекратившись в апреле. Этому способствовали карантинные мероприятия врачей, хотя полностью развитие и конец той чумной вспышки остались до конца не прояснёнными наукой. Нет и полной статистики умерших — по оценкам медиков и учёных, маньчжурская лёгочная чума тогда убила не менее 100 тысяч человек. Но все врачи и очевидцы солидарны в одном факте — смертоносность той разновидности чумы приближалась к 100%, умирали все, у кого проявились симптомы данного заболевания.
Тогда удалось не допустить проникновения страшной болезни на земли Дальнего Востока и в другие регионы России. Отчасти помогли мужество врачей и строгие, своевременно принятые карантинные мероприятия, отчасти просто повезло. Пик разгоревшейся вплотную у наших границ эпидемии пришёлся на середину зимы, когда погода и снег не способствовали ни распространению заразы, ни мобильности людей.
В последующие десятилетия наш Дальний Восток ещё несколько раз задевали вспышки маньчжурской лёгочной чумы. Так, весной-летом 1921 года Владивосток пережил всплеск эпидемии среди китайских мигрантов. Тогда в городе, на знаменитой Миллионке, умерло не менее 500 человек, среди них восемь медицинских работников. Некоторые китайские обыватели и хозяева ночлежек, опасаясь, что строгий карантин помешает их бизнесу, нередко скрывали от медиков и властей трупы умерших — подогнув руки, ноги и голову к туловищу, убитых чумой зашивали в мешки и тайно выносили за город. Несколько раз такие страшные находки — квадратные кули с обезображенными болезнью зашитыми трупами — обнаруживали даже на улицах Владивостока.
Тем летом в бухтах на юге Приморья не раз находили баркасы китайских рыбаков и контрабандистов, с полностью вымершими от лёгочной чумы экипажами, а власти Приморья даже ввели особый «чумной налог» — каждый въезжавший в регион должен был заплатить 1 рубль золотом. Налог шёл на финансирование карантинных и противочумных мероприятий.
В те тревожные дни улицы Владивостока пестрели листовками с иероглифами, на китайский язык перевели обращение медиков к мигрантам из большой соседней страны с разъяснениями опасностей эпидемии: «Слышали ли вы, что такое страшная болезнь чума, и знаете ли, как от неё уберечься? Так слушайте! В настоящее время в Маньчжурии свирепствует страшная болезнь чума, которая грозит распространиться в сторону Уссурийского края. Болезнь эта очень заразна и всегда почти смертельна. При скученности населения и несоблюдении чистоты, она быстро широко распространяется и производит громадные опустошения… Ещё так недавно в 1911 г. в Маньчжурии вспыхнула чума, и умерло за самое короткое время несколько десятков тысяч человек. Один больной может послужить началом заболевания сотен людей. От чумы почти никто не выздоравливает. После заражения болезнь обнаруживается через несколько дней: больного начинает знобить, появляется общее нездоровье, в начале болезни появляются покашливание и пенистая слюна с частью крови. Начинается покраснение глаз, расширение зрачков, походка становится неуверенной, человек кажется как будто пьяный…»
К счастью, чума тогда не перекинулась на большинство населения, её удалось локализовать, жертвы были в основном среди самых бедных китайских мигрантов. И некоторые русские обыватели, когда эпидемия так и не стала массовой, ворчали, что всю чуму «выдумали» врачи ради добавки финансирования…
В соседней китайской Маньчжурии вспышки этой болезни были зафиксированы и позднее, в 30–40-е годы минувшего века. Лишь изобретённый в 1943 году стрептомицин, второй после пенициллина антибиотик в истории человечества, стал надёжным и эффективным лекарством, способным убить чумную палочку.
С тех пор массовые эпидемии «чёрной смерти» ушли в прошлое. Так что, оглядываясь на свою историю, все мы — обитатели планеты Земля — можем сохранять оптимизм и веру в победу над любыми, самыми опасными заболеваниями.
Источник: polonsil.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]