Правила жизни Кристофера Уокена

Актер, Нью-Йорк, 77 лет


Утро — вот лучшее время для того, чтобы посмотреть кино.

В моем детстве был один человек, который постоянно говорил мне: «А ты дерзкий, парниша». Сколько я себя помню, он вечно посмеивался вначале — типа, ха-ха-ха, — а потом говорил это. И все свое детство я гадал, что же это значит. А потом я вырос и вдруг осознал, что это просто наставление, инструкция. Скажи что-то ребенку — и он будет помнить это до старости. Так вот, мне кажется, что я дерзкий. А возможно, меня просто в этом убедили.

Как-то раз, несколько лет назад, я вышел из комнаты. Это был какой-то важный разговор или что-то вроде того. В общем, он смертельно мне надоел, и я вышел из комнаты. И тут какой-то парень окликнул меня: «Эй, Крис!» Я замер и повернулся к нему. А он просто посмотрел на меня и сказал: «Береги себя». С тех пор прошло довольно много лет, но я никак не могу забыть это. Снова, снова и снова я говорю: «Береги себя». Отличный совет.

От своего отца я получил прекрасный урок. Он держал небольшую булочную, которую раз в неделю обязательно закрывал на один день. Да, он закрывал ее, но никуда не уходил и не делал в этот день ничего другого. И все потому, что он просто любил свою булочную. Она не была для него работой.

Моя первая роль была самой легкой работой на свете, потому что мне платили за то, что я был тем, кем был. Типа: «Что за роль?» — «Молочник» — «Так я и есть молочник» — «Отлично» — «Эй, я молочник, вот ваше молоко» — «Снято, спасибо, вы свободны».

Я помню, как тот агент, который работал со мной в самом начале, сказал мне: «Ну вот, теперь ты в Лос-Анджелесе — отныне и навсегда. Но если кто-то приглашает тебя на вечеринку — не ходи. Останься лучше дома и посмотри кино». Только сейчас я понимаю, что он имел в виду. Он говорил мне: «Не свети своей рожей слишком часто. Пусть людям будет по‑настоящему приятно увидеть ее в какой-то из дней».

Моя прическа стала знаменитой намного раньше, чем я сам.

Со мной не нужно ничего делать, чтобы я выглядел жестоким и злым. Да, я был симпатичнее, когда был моложе. Но сейчас я нравлюсь себе больше.

Так получилось, что я никогда не играл настоящих героев. Особенно тех, кому в конце достается красивая девушка.

Я всегда был характерным актером, хотя никогда не понимал до конца, что это означает.

Я хочу играть тех, кто понятен зрителю. Посмотрите, это Крис. Крис хочет поработить мир, затопить Калифорнию и к чертям перестрелять всех в этой комнате. Спасибо за внимание.

Ненавижу оружие. Как только оно оказывается в моих руках, я стараюсь избавиться от него как можно скорее — так же, как вы стряхиваете с руки упавшую с дерева многоножку.

Я больший пацифист, чем людям обычно кажется.

Самый страшный момент в моей жизни — та ночь, когда где-то в океане схлестнулись интересы Кеннеди и Хрущева (имеется в виду Карибский кризис 1962 года. — Esquire). Я помню, что, слушая новости об этом, я сидел в машине, и мне было по‑настоящему страшно.

Я люблю слушать радиоинтервью. Интервью — это вообще вещь из моего особого списка, куда я заношу все, чем бы я занялся, если бы не был так ленив. Ведь это же потрясающе: два человека, которые говорят и которых никто не видит.

Если ты хочешь научиться строить дома — построй дом. Никого ни о чем не спрашивай — просто построй дом.

Я очень многое успел сделать. У меня даже были такие фильмы, которые я сам не смотрел.

Сценарии сегодня, как правило, незавершенные и очень сырые. Начинаются съемки, и многое в них меняется. Так бывает у всех, но только не у Тарантино. У него толстенные сценарии, в которых прописано все: диалоги, реакции — все. Так что тебе остается просто заучивать роль. Как в классической пьесе.

Мои любимые персонажи — это персонажи из моих самых успешных фильмов.

Я не люблю неожиданности и ненавижу сюрпризы. Строго как актер я хочу заранее увидеть сумму в чеке.

Меня очень часто лишают вещей, на которые я положил глаз. Например, когда мы снимали «Бэтмен возвращается» (фильм Тима Бертона 1992 года. — Esquire), у меня был целый ящик всяких забавных костюмов и штук. И к последнему съемочному дню я уже хорошо знал, что именно я бы хотел забрать домой. У меня были прекрасные наручники и куча всего остального. Но когда мы сняли последнюю сцену и я вернулся к себе в гримерную, я обнаружил, что все пропало. Они забрали все! Абсолютно все.

В лучшие свои моменты жизнь бывает особо непредсказуема.

Импровизация великолепна только в том случае, если ты знаешь, куда она заведет.

Я люблю жизнь в глуши — там тихо и прекрасно. Рядом с моим домом живут полчища опоссумов, скунсов и целая армия енотов. Они постоянно пробираются в дом через дверцу для кошки и даже приводят своих детей. Бывает, я прихожу ночью на кухню, а они сидят там кучей и пожирают кошачью еду.

Я делаю одно и то же каждый день. Одно и то же. Я ем в одно и то же время, встаю в одно и то же время. Делаю одинаковые вещи в одинаковом порядке. Я читаю, потом пью кофе, потом работаю со сценариями, потом занимаюсь на тренажере, а потом готовлю себе что-нибудь поесть.

Я очень терпеливый. Я люблю смотреть, как сохнет краска.

Я верю в абсолютную непререкаемую пользу чистоты.

Я любил спагетти, и я любил их готовить. Раньше я ел их каждый день и весил на тридцать фунтов (около 13 килограммов. — Esquire) больше, чем сейчас. Но нет, так нельзя, так нельзя, говорил я себе. Еще я любил мороженое. Просто любил смотреть телевизор и жрать мороженое — прямо как десятилетний школьник. Но больше я его не ем. И не пью пива. Пиво, спагетти и мороженое — вот чего нет в моей жизни.

Гольф — это поистине загадочное времяпрепровождение. Я знавал людей — и это мои хорошие друзья, — которые впадали в одержимость, тренируя удары и обсуждая их. Я понимаю спорт в целом — тот спорт, от которого твое тело получает пользу, — бег или велосипед. Но не гольф. Хотя бы потому, что ты все время вынужден торчать под солнцем. Это же просто пытка какая-то.

Кажется, это научный факт, что вопросительный знак произошел от египетского иероглифа, символизирующего уходящую кошку. Как хвост, понимаете?

Костюм медведя — это очень смешно. Как и сами медведи.

Есть две вещи, которые роднят страх со смехом, — встряска и дезориентация.

Смех всегда казался мне проявлением нервозности. Животные никогда не смеются, так что наши улыбки — это всего лишь то, что осталось у нас от предупреждающего оскала.

Мне все надоело, все. Поэтому недавно я позвонил своему агенту и сказал: «Мне вечно приходится играть каких-то странных болезненных типов. И с этими типами всегда что-то не так, что-то чертовски непоправимо не так. Я устал от этого. Мне нужны роли, как у Фреда Макмюррея (знаменитый американский актер. — Esquire). Я хочу роль, — сказал я ему, — где у меня будут дети, собака, дом, и мои дети будут говорить мне «Как нам следует жить, папочка?», а я буду отвечать им: «Берегите себя».

Ненавижу зоопарки.

Источник: neputevie.ru

уникальные шаблоны и модули для dle