Как стать вождём: воспоминания о Лимонове

Когда-то давно, когда зашла речь о его прозе (скорее всего, поводом послужила публикация «Эдички»), я сказал: «Такое впечатление, что Лимонов когда-то в детстве прочел „Над пропастью во ржи” и с тех пор только и делает, что дописывает так поразившую его книгу».

Сказал и забыл. Мало ли что мы болтаем на посиделках. Но в сегодняшней печали вдруг вспомнил. Почему — не знаю. Задумался. Глупость я тогда сморозил или все-таки что-то в моем высказывании есть? Пару дней ходил в размышлениях, пока не увидел некролог Зинаиды Пронченко.

И прочитал: «Лимонов был всегда собран, хоть и на взводе, всегда свеж, навеки юн, даже в 77, даже, как сегодня ясно, после смерти, он же наш Холден Колфилд, с единственной разницей — его заботили не утки в Сентрал-парке, а когда Россия будет свободной». Я сразу успокоился. Наверное, я тогда отчасти был прав.

Уход личностей такого масштаба всегда что-то означает и предвещает. В самом глобальном смысле. Лимонов так подгадал, что символичнее не придумаешь.

Главное, что он успел сказать самое важное, расставить все точки — и теперь в очередной раз оказавшийся на историческом перепутье мир вынужден выбирать между его политическим завещанием и концом света.

Бог с ним, с миром. Россия — всё, остальное — ничто. Во всяком случае, для таких, как мы. Поэтому выбирать придется России. Хотя вряд ли ее последний выбор окажется разумным — удельный вес бодрствующих воинов духа в общей массе человеческого материала падает не по дням, а по часам.

Недаром же Лимонов не захотел становится свидетелем и очевидцем русского апокалипсиса. Пережить воочию реальное исчезновение своей родины было бы выше его сил. А катаклизмы, скорее всего, не заставят себя ждать.

В первую очередь, я считаю Лимонова эталоном русского человека. Именно таким и должен быть каждый, кто связал судьбу с русским космосом и стал его неотъемлемой ипостасью.

Гениальным, многогранным, сверкающим, одержимым, полным раздирающих страстей и комплексов, легко ориентирующимся в океане смыслов и дискурсов, не заглотнувшим ни одну из наживок и не угодившим ни в одну из ловушек, в изобилии разбросанных и расставленных на пути каждого из нас. И одновременно фонтанирующим самыми актуальными и парадоксальными идеями, призванными перестроить весь окружающий космос в соответствии с интересами России и с учетом ее менталитета.

Поэтому всё, что в данный момент полезно для России, то свято. Даже Сталин-Берия-ГУЛаг. А что еще остается, когда диктатура — единственный путь к спасению, а все остальное — праздная болтовня? Каждый русский человек обязан считать себя мессией. Или как минимум кем-то вроде Данко, вырвавшим из груди свое пылающее сердце, чтобы осветить путь к свободе и истине. Иначе какой он русский.

Похороны расставили всё по местам. О таких можно только мечтать. Или заслужить. Вообще похороны — идеальная характеристика, выданная человеку его товарищами по пребыванию на земле по запросу высших сил. Хоронили вождя.

Вождями становятся властители дум, чьи идеи стали материальной силой (предварительно овладев массами). По мне, так если писатель не стал властителем дум, то называть его писателем как-то язык не поворачивается. Так, мелкий литератор эпохи Эдуарда Лимонова и Юрия Мамлеева.

Увы, сегодня даже с властителями дум напряженка, не говоря уже о вождях, чья задача разбудить, ускорить брожение, завладеть умами и возглавить революционный поток. Кое-кто пытается, но после Лимонова получается в обратную сторону и с противоположным эффектом. Нелепая, иррациональная страна.

Властители дум апеллируют к интеллигенции. Вождей назначает народ — его элитарная, аристократическая часть. Биография Лимонова — идеальное пособие для стремящихся стать вождями. Что делать, чтобы почувствовать волну своего народа, настроиться на нее, заставить свое сердце биться в унисон с сердцами лучших из лучших, поставить перед ними цель и повести за собой в рай, а не в преисподнюю.

Если начинать из глубины, то появление в московской андеграундной богеме ершистого молодого человека в вышиванке и с прической под Махно восприняли с нескрываемой иронией. Вроде бы свой — пишет вполне добротные задиристо-авангардные стихи в обэриутской традиции.

Но уж больно себе на уме. В те годы было принято брошюровать свои нонконформистские опусы в самиздатские сборники. Но до Лимонова никому не приходило в голову впаривать их по рублю — либо своим же непризнанным единомышленникам, либо зашедшим на огонек представителям официального истеблишмента. Считали за счастье, если удастся подарить.

С другой стороны, парня привез сам Вагрич Бахчанян — всеобщий любимец и вообще гений первого ряда. Поэтому какие могут быть вопросы. Бах сказал гений — значит гений.

Бах тоже для виду посмеивался — так было принято — но все делал правильно. Первым делом поместил Эдичку в самую близкую по духу и благоприятную среду обитания — к лианозовцам.

Там Лимонов (псевдоним придумал тот же Бах) мгновенно освоился — благо в богеме всегда относились к талантливым, а тем более экстравагантным неофитам более чем доброжелательно — и быстро сообразил, что куда выгоднее выкладывать на прилавок в нагрузку к собственным сочинениям еще и гарнир — в виде, скажем, самиздатского Сатуновского сотоварищи. Время было романтическое, поэты были в моде, а тем более запрещенные. Зато было чем платить за съемное жилье.

Поголовно-тотальное обшивание брюками диссидентской тусовки сразу стало главной темой пересудов в московской школе злословия — кстати, лучшем в мире учебном заведении такого рода.

Мало того, южинские сразу повесили на него ярлык храброго портняжки. Было отчего. Мы, коренные московские интеллигенты, чувствовали себя в своем городе как рыбы в воде, а каково было приезжему юноше, да еще сформировавшемуся в среде провинциальной шпаны.

Неудивительно, что Эдик только и искал повод постоять за себя. Малейшую двусмысленность по отношению к собственной персоне он считал сигналом ринуться в бой. В ход шли не только кулаки, но и бутылки.

Но время шло. В конце концов к Лимонову привыкли. Сделали скидку на хохляцкую закваску, на которую списали его куркульство. Да и сам Эдичка по мере вживания в нашу парадоксальную субкультуру становился все вальяжнее и плейбоистее. Московский андеграунд шестидесятых-семидесятых был идеальным университетом.

Кто его заканчивал, тот вставал в один ряд с первыми интеллектуалами планеты. В отсутствии интернета и при наличии железного занавеса мы знали то, о чем простые советские люди даже не подозревали. Салоны и тусовки стали непревзойденными информационными центрами, откуда народ выходил обогащенный самыми актуальными знаниями.

Все состязались друг с другом в информированности о происходящем на Западе. Не последнюю роль тут играли иностранцы (стажеры, заезжие профессора, искусствоведы, слависты и так далее), которые во множестве присутствовали на каждом неофициальном мероприятии. Что меня поражало — мы разговаривали с ними не только на равных, но и обогащали их новыми сведениями, чем вызывали их неподдельное восхищение.

Наши художники, поэты и вообще все, кто застревал в андеграунде, постоянно расширяли свой кругозор — никому не хотелось, чтобы его считали невежей, совком и плебеем. Все разговоры и дискуссии сосредотачивались в основном на искусстве и философии. Свежие идеи подхватывались на лету — и никто не хотел ударить в грязь лицом. Ну как в тогдашней атмосфере постоянного состязания в компетентности не стать знатоком и эрудитом, причем в самые сжатые сроки.

Эдик не был исключением. Когда мы года через два после его воцарения в андеграунде стали приятелями, он был вполне в теме — начитан, насмотрен и вообще отвечал всем критериям нашей тусовочной элиты. Помнится, он был не слишком многословен — в смысле не старался, как многие, выпятить себя на первый план. Держался сдержанно, с достоинством, как человек, знающий себе цену.

Охотно поддерживал любой разговор. Но стихи читал, только если в компании не было других претендентов на выступление. В коллективных читках предпочитал не участвовать. Этакий денди. Рафинированный эстет. Пижон высшей пробы. Такой имидж тогда был тем, что надо, как говорится, в десятку.

Сегодня в памяти почему-то всплыли фрагменты, связанные с кафе «Лира». Было такое на Пушкинской площади на месте сегодняшнего «Макдональдса». Летом там открывали веранду. Постоянно тусуясь в центре Москвы, я подчас по несколько раз на дню проходил мимо нее. И практически через день видел там сидевших за столиком Сапгира и Эдичку.

Я привычно махал им рукой. Они отвечали тем же. Я видел, что между ними была какая-то химия. Слишком упоительно они беседовали, погрузившись друг в друга. Чтобы им не мешать, я не задерживался и продолжал идти своей дорогой. Зачем вмешиваться в чужую гармонию, если вечером все равно увидимся на каком-нибудь сборище и вдоволь наговоримся.

Вообще, мы в богеме ощущали себя родственниками и ничего и никого не стеснялись. Я к тому, что часто завтракать с антрекотами и вином на веранде «Лиры» могли себе позволить не все подряд. Понятно, что Генрих был человеком не бедным, у него как у детского поэта были официальные гонорары. И то, что он предпочитал общество Эдички, означало только одно — что Лимонов явно стоил того, чтобы потратить на него время и деньги.

Сейчас, вспоминая те дефилирования по центру залитой солнцем Москвы, я понимаю, что такое счастье. При виде сидящих, как ни в чем не бывало, на веранде кафе и наслаждающихся жизнью дорогих мне людей я испытывал восторг от ощущения нашей избранности и эксклюзивности. Представьте себе. Толпа из безликих, среднестатистических, ничем друг от друга не отличающихся гомо сапиенсов. И среди нее — крошечный островок свободы и вольнодумства.

Два гения, бросившие вызов унылой совковой повседневности и никаким образом в нее не вписывающиеся, не обращая внимания на окружающую суету и озабоченность, вальяжно, по-барски, как хозяева жизни расположились за столиком и не спеша уплетают аппетитный бифштекс с яйцом, запивая его хорошим вином.

И никто из прохожих даже не подозревает, что рядом, на расстоянии вытянутой руки, сидят два небожителя.

Почему я настаиваю, что угощал Сапгир. Да потому что Эдик был скуп в высшей степени. Никто ни разу не был свидетелем, чтобы он поставил кому-то бутылку или пришел на чей-то день рождения с подарком. Такое просто не приходило ему в голову. Он был настолько зациклен на себе и знал себе цену, что искренне считал, что лучший подарок — он сам, его появление в обществе.

Его поведение опять же полностью выпадало из богемных правил, согласно которым все, что есть при себе, должно быть отдано в общий котел. Мало того, Лимонов стал первым, кто брал по рублю за вход на его литературные квартирники. С точки зрения сложившихся в андеграунде традиций, такое жлобство вообще не вписывалось ни в какие рамки. Но, увы, Эдик, притворяясь романтиком, жестко и уверенно ломал все наши романтические представления о прекрасном.

На момент отъезда в эмиграцию они с Козликом успели стать на сто процентов центральными, культовыми персонажами. За их развивающимся по нарастающей бэкграундом следила вся Москва. Более того, благодаря мастерскому пиару мистерия их взаимоотношений оказалась безукоризненно продуманной и сыгранной. Публика была в полнейшем восторге.

В те годы к Лимонову относились как к поэту, достигшему своего предела, и ничего сверхъестественного от него не ждали. Собственно, к концу семидесятых практически все ветераны андеграунда совершили все личные открытия и продолжали творить и жить больше по инерции. Губанов, которого Лимонов терпеть не мог за его уж слишком яркую гениальность, вообще фактически замолчал. Но Лимонов умудрился всех обескуражить. Как все дружно решили — переиграть.

Несмотря на отсутствие интернета и сотовой связи, сарафанное радио работало исправно. Мы были полностью в курсе происходящего по ту сторону железного занавеса.

Ключевыми персонажами, вызывавшими первостепенный интерес, стали, конечно, Лимонов, Мамлеев, Хвост и Толстый. Остальные вели себя тихо и никакими сенсационными выходками Москву не баловали.

Первое время отъехавшие жили дружно, даже периодически затевали совместные эпатажные проекты. Нужно же как-то доказывать самим себе, что ты творческий человек. Но Лимонов с самого начала предпочитал держаться сам по себе, наособицу, и если ему предлагали участвовать в чем-то, что придумал не он, то Эдик раньше или позже, но обязательно давал задний ход.

Для него соблюдать дистанцию по отношению к остальным участникам эмигрантского сообщества было жизненным принципом, частью его имиджа. И если пытающиеся привлечь его для пиара очередной акции вели себя слишком назойливо, он давал жесткий и грубый отпор.

Так случилось, например, с Толстым. Основоположник вивризма и редактор «Мулеты» считал, что заполучил Лимонова в единомышленники, тем более, что тот давал ему все поводы. Они вместе посещали собрания местных анархистов. Лимонов даже написал о нем прекрасное, доброжелательное эссе.

Но позже, решив, что его использовали, взбеленился и в одном из своих текстов буквально втоптал Толстого в грязь. Совершенно ни за что ни про что. Я сильно переживал за своего друга и считаю, что Эдик поступил неоправданно жестоко и несправедливо.

В эмиграции Лимонов по зову своего беспокойного сердца потянулся к левакам и радикалам, в том числе троцкистам. Только там он чувствовал себя в своей тарелке. Видимо, дали знать о себе некие метафизические гены.

Кто знает, как человек встает на путь революции. Отчего в один прекрасный день им овладевает беспокойство, охота все вокруг изменить. Однако в Москве Эдика по инерции продолжали считать прожженным циником, превратившим свою жизнь в сплошной самопиар и рекламу.

Когда я в то время оказался в Париже, то почувствовал себя в доперестроечной Москве. Испытал эффект машины времени. Та же публика, как будто и не расставались. И те же непременные ухмылки в сторону Лимонова. Правда, на сей раз уже с примесью откровенной зависти, ведь он был одним из немногих русских, кто сумел вписаться во французский интеллектуальный контекст.

На тусовках ко мне подходили разные доброхоты и типа невзначай спрашивали: «С Лимоновым пообщался? Он что, в самом деле каждый день качается? Типичный самовлюбленный нарцисс. Ты ему передай, что в 45 качаться бесполезно. Мышцы уже теряют способность нарастать. Научно доказано. Пустая трата времени».

В середине 90-х Сережа Борисов сфотографировал его обнаженного в своей мастерской. Аполлон стоит в античной позе, прикрывая половой орган лимонкой. Телосложение у Аполлона такое как надо — не придерешься. Между прочим, Аполлону уже за пятьдесят.

Возвращение Эдика в Москву шокировало его бывшее окружение, уже успевшее попользоваться плодами либеральной революции и чувствующее себя победителями. Фронда цвела пышным цветом.

Никто не сомневался, что Лимонов станет яркой звездой на культурно-политическом небосклоне перестройки и все продолжится в более комфортных условиях, благо гонимые и гонители поменялись местами.

Что еще нужно для полного счастья? Ему устроили триумф, который, правда, быстро сменился всеобщим замешательством и вообще сумбуром вместо музыки.

Можно понять всенародное возмущение, когда любимец публики и баловень судьбы сразу дал понять, что твердо намерен влиться в ряды красно-коричневых, чтобы посвятить себя делу спасения России.

В ресторанах Домжура и ЦДЛ шли бурные дискуссии. Инакомыслящая братия, которую при советской власти к таким элитным заведениям и близко не подпускали, теперь наверстывала упущенное, чуть ли не круглосуточно просиживая в некогда закрытых для них клубах. Главной темой было «предательство» Лимонова.

Но наработанный годами имидж Эдички и его литературные успехи были настолько бесспорны, что было решено понять и простить очередную эпатажную выходку вечного «инфант террибля». Мол, что с него взять.

Если выразить все застольные страсти в одной фразе, то суть такая. Дескать, Лимонов, ознакомившись с ситуацией в перестроечной России, понял, что удельный вес творческих и мыслящих людей в патриотической тусовке в разы ниже, чем в либеральной. Поэтому, чтобы продолжать звездить, он решил, что ему выгоднее примкнуть к патриотам, где у него практически не будет конкурентов.

На том и сошлись. Помню, как я поспорил с одним из тогдашних литературных мэтров. Однажды, когда мы основательно накатили, он мне заявил:

— Дуда, вот ты веришь в искренность Лимонова. А я предлагаю тебе пари. Я абсолютно уверен, что он подался к красно-коричневым, чтобы собрать на них компромат. Вот увидишь, максимум через год выйдет мощная книга, разоблачающая всю подноготную их фашиствующей шатьи-братьи во главе с Прохановым.

Естественно, я не мог не согласиться на его предложение. Уж не помню, на что мы поспорили, но события развивались настолько стремительно, что упомянутый мэтр, закрутившись и сгинув в их водовороте, напрочь забыл про наш спор. Я же из деликатности решил ему ни о чем не напоминать.

Я к тому, что, несмотря на его вопиющий, бьющий через край нарциссизм, эгоцентризм и во многом напускную безбашенность, я Лимонову безоглядно верил.

Я прекрасно чувствовал его генетику, сущность, потому что сам был слеплен из того же теста и понимал, что он именно тот, за кого себя выдает. Можно было сколько угодно стебаться и прикалываться над его отдельными выходками, истеричным метанием между противоположными полюсами, над смакованием плейбойских побед, зачастую безбожно приукрашенных ради красного словца. Но его внутреннее устройство, метафизика его души была вся как на ладони.

Он был из тех избранных, которые с самого рождения были посвящены в великую тайну России. Родина открылась его внутреннему взору как последняя на земле сакральная территория, которая, собственно, зачала и выпустила на Божий свет таких, как мы — своих лучших детей. Лимонов не был верующим в православном смысле.

Но он всеми фибрами своей бессмертной души чувствовал те невидимые нити, которые проходят через нашу почву и связывают нас со спасительным светом, исходящим из жизни вечной.

И он совершенно искренне и простодушно был готов отдать жизнь за материализацию фантастической утопии — существовавшей в его воображении параллельной реальности, которую он совершенно справедливо называл Другой Россией.

Потом началась эпоха «Лимонки». Газета и партия сожгли все мосты и пути к отступлению. И даже у самых прожженных циников и скептиков не осталось никаких сомнений в серьезности нацболовских намерений. Весь цвет андеграунда переместился в бункер на Фрунзенской. В то время, как ельциноидная тусовка только и делала, что репетировала собственную агонию, вокруг Лимонова кипела, бурлила и клокотала настоящая жизнь.

По ходу дела нацболы создали свой собственный стиль и предложили образ жизни, который стремительно вошел в моду. Стиль нацболов занял в истории культуры такое же место, как русский стиль Александра Третьего или модерн серебряного века. Нам необходимо выглядеть как можно ослепительнее и привлекательнее, взывал ваш покорный слуга к лимоновской гвардии («Лимонка» № 95, июль 1998 года). Ненавижу самоцитирование, но уж больно точно передана атмосфера бункера:

«Мы обязаны сделать все возможное, чтобы наша революция стала по-настоящему модной. Чтобы то, как мы живем, боремся и оттягиваемся, считалось самым крутым, убойным и актуальным. Как в 17-м году, когда революцией бредили без преувеличения все. Должны появиться сотни тысяч пока еще до конца не определившихся парней и девчонок, которые поддержат нас только потому, что «так модно». Тогда в 17-м большевики всего лишь чутко уловили «модные» веяния, сумели их оседлать и — победили.

Сегодня должно стать модным ходить на демонстрации под национал-большевистскими знаменами и лозунгами.

Сегодня должно стать модным не считать за людей всех, кого телевидение навязывает нам в качестве «звезд» и «кумиров».

Сегодня должно стать высшим пилотажем после окончания школы устраиваться работать на завод, чтобы вести там национал-большевистскую агитацию.

Сегодня должно стать модным читать Ленина и до хрипоты спорить о том, в чем старик был прав, а в чем и не совсем.

Сегодня должно стать признаком хорошего тона, чтобы дочки банкиров и новых русских выходили замуж за простых заводских парней (или же за нацболов*), деля с ними тяготы трудовых будней и радость пролетарских праздников.

Сегодня должно стать модным, чтобы дети из богатых семей требовали у своих родителей поделиться частью наворованного, отдав львиную долю своих капиталов на дело революции».

Когда я узнал от Дугина об их совместных с Лимоновым планах и альянсе, то сделал вид, что в полном восторге. В самом деле, что может быть волшебнее в своем великолепии, чем симбиоз большевизма и древлего благочестия? Это именно то, что сегодня необходимо России, чтобы стать непревзойденной территорией духа, царством свободы и справедливости, а заодно (если так хочется либералам) самой яркой демократией земли. Внешне я, конечно, рыдал от счастья.

Но в действительности, зная личные и политические амбиции обоих монстров, я возносил молитвы всем богам, чтобы они разошлись мирно и не устроили свару, которая могла бы повредить их историческим миссиям и предназначениям.

Такое случается нечасто, когда земной, материалистический метафизик (каким я считаю Лимонова) пытается объединить усилия с метафизиком традиционным, примордиальным. Ведь оба, будучи абсолютно субъектно-суверенными титаническими сущностями, были лишены малейшей возможности, не поступившись принципами, сосуществовать в пространстве единого проекта (выражаясь теологически — замысла).

Слава Богу, все обошлось малой кровью. Лимонов жаловался, что в результате опрометчивого альянса он лишился некоторой (причем весьма, на его взгляд, значительной) части своих бойцов. Но утешал себя тем, что, мол, еще не вечер и какие наши годы.

Что касается вашего покорного слуги, то черную косоворотку, пошитую мне беспоповским портным из нацболовского бункера, я надевал на самые важные тусовки и завещал жене, чтобы она меня в ней положила в гроб. Вот куда она потом делась, хоть убей не помню.

Несмотря на разрыв, Дугин и Лимонов на самом деле всегда чувствовали себя людьми одной группы крови. Я-то уж знаю, что говорю. Мы все из одного метафизического гнезда, как бы ни складывались наши биографии. Недаром однажды Сапгир написал шуточное стихотворение. Оно реально шуточное, потому что слишком упрощенное.

На самом деле все сложнее, но Генрих ухватил суть. В стихотворении он перечислят многих участников московского подполья и делает сногсшибательный вывод. Пиво и трусики. Гроб и газета. В это — вне времени — душное лето, падаль, астрал и абстракцию склеив, просто вас выдумал душка Мамлеев. Да поклонюсь многодумному заду его!

Ну да. Просто нас выдумал душка Мамлеев. Не спешите с выводами и комментариями, особенно те, кто не в курсе. Все куда серьезнее. В эпоху постмодернизма между казаться (то есть пребывать в виртуальной реальности) и наличествовать (существовать на самом деле) нет никакой разницы.

Если честно, то либералы, считавшие, что Лимонов предпочел вступить в бой на поле, наиболее свободном от конкуренции, формально оказались правы. Но нужно иметь в виду, что в то время вся Россия была таким чистым полем. Я не раз повторял, что Лимонову исторически повезло оказаться на полном безрыбье.

В самом деле, у него, по сути, не было соперников. В первую очередь на литературном поприще, да и на политическом тоже. В литературе одну из вершин занимал Мамлеев, который вообще никаким образом не соприкасался с космосом Лимонова. Еще можно назвать Пелевина. Тоже совсем иная галактика. Пытался утвердиться в большой литературе Сорокин, но быстро сдулся. Тоже не конкурент. Три имени на всю Россию. Серебряный век — миллион имен. Оттепель шестидесятых — полмиллиона. А перестройка — всего три. Не маловато ли? Зато гарантированно попадаешь в вечность.

В политике Лимонов сразу пошел с самой старшей, универсальной карты — альтернативной всем действующим и впитавшей в себя энергии всех когда-либо существовавших рецептов переустройства. И не нашлось никого, кто бы смог что-то ему противопоставить.

Пришлось режиму засовывать в одно место благие порывы к демократии и сворачивать лавочку. Лимонов был непримирим, а потому опасен. Упрекнуть популярного писателя в отсутствии патриотизма или в русофобии никак не получалось. Поэтому кремлевские пропагандисты не придумали ничего умнее, как навесить на него ярлык антисистемщика.

«Да ты что, — шипело на меня редакционное начальство, — Лимонов же антисистемщик. Вообще против всего миропорядка. Будь его воля, он бы и закон всемирного тяготения отменил. Чтобы уж сразу все посыпалось. До основанья, а затем… Чтобы больше никакого Лимонова». Даже Джемаль призвал бороться с лимоновской мелкобуржуазной псевдореволюционной бесовщиной. Мол, раздавим троцкистскую гадину.

России никогда не везло с официальными идеологами. Сплошные придурки, которые только тем и занимались, что били тяжелой артиллерией по своим.

Своя своих не познаша и своих побиваша — таков лейтмотив всей русской истории. А потом жалуемся, что топчемся на месте, не находя сил выбраться из глубокого перманентного запора.

Каждый заслуживает ту биографию, которую сам себе наворотил. Биография — тот же биометрический паспорт, в котором указаны все качественные характеристики владельца, его положительные и отрицательные стороны. Чтобы обрести такую безупречную, кристально чистую, можно сказать, стерильную биографию, как у Лимонова, нужно научиться четко, грамотно и быстро излагать свои мысли, каждый день совершать что-нибудь эпохальное, а вечером выставлять отчет о своих подвигах в социальных сетях.

Как учит вивризм, личная биография гения состоит из трех составляющих: 1) мгновения, в которое совершается; 2) поступок; 3) документа, фиксирующего поступок. Потому что без документа, как свидетельства, поступок недействителен.

Лимонов относился к себе как к своему литературному персонажу — этакому герою нашего времени со множеством знаков плюс — идеальному во всех отношениях (с учетом своих личных представлений и требований эпохи), поэтому трепетно заботился о его привлекательности.

Заставлял его оказываться в нужное время в нужном месте (от девичьей постели до линии огня) и тщательно фиксировал все, что с ним происходит. Герой был призван зацепить и удержать внимание читателя. Весь мир — театр, а люди актеры.

Банальнее некуда, но куда деться. Так же верно, как писатели пишут штампами. У кого запас штампов шире, тот пишет лучше. Лимонов, как никто, умел придавать штампам поистине северянинскую утонченность и изысканность.

Как актер, он собирал свой имидж из множества амплуа, а кто из нас так не поступал? Только люди, сбежавшие от мира в область одиночества, в полную аскезу могут себе позволить расслабиться, да и то большинство по инерции продолжают играть перед самими собой. Человек должен вести себя так, как если бы на него был постоянно направлен глазок видеокамеры, даже если он уверен, что никакой видеокамеры нет. И так вплоть до последнего мгновения жизни.

В каждом из нас сосуществуют противоположности, и только личный вкус человека, его эстетические критерии, представление о прекрасном способны найти баланс внутри дихотомического разделения.

Проще говоря, каждый должен решить самостоятельно, в каких пропорциях он порочен или свят, ювенилен или мудр, романтичен или меркантилен, идеалист или прагматик, дитя роскоши или любитель побомжевать, утонченный эстет или вульгарный орк, патриот или человек мира, гуляка или трезвенник, душа общества или мрачный нелюдим, метафизик или материалист, казанова или монах, воин или миротворец и так далее.

Ни одно из примордиальных начал невозможно истребить и выдавить из себя до конца — вопрос лишь, повторяю, в пропорциях. На мой взгляд, Лимонов отрегулировал их в себе идеально.

Не устану повторять, особенно для молодых людей с амбициями. Делайте жизнь с Лимонова, а не со всяких хитрожопых русофобствующих нелюдей, у которых вместо сердца и мозгов доллары и евро. Название текста, который вы читаете, не соответствует написанному. Я не ставил целью составить инструкцию. Я просто указываю вектор. Хотите стать вождями — изучайте Лимонова.

Не читайте, а именно и-зу-чай-те. Влюбитесь в него до беспамятства. Станьте Лимоновыми. Поверьте, Эдичка того стоит. И помните, что «Да, смерть!» относится не только к нам, но и к ним — ненавистникам нашей последней территории духа, для которых мы как последняя кость в горле.

Обладая некоторой способностью к ясновидению, я пребываю в печали по поводу нашего будущего. Лимонов тоже все чувствовал, что так заметно по его текстам и поступкам. Главная опасность — в катастрофическом оскудении человеческого интеллекта, тотальном зомбировании нашего сознания и маниакальном желании всемирных кукловодов окончательно переселить человечество в виртуальный мир. К великому прискорбию, я уверен, что все три тренда необратимы.

Ко всем тревогам прибавляется, пожалуй, главная. То, что до сих пор работало на укрепление русской власти, теперь работает против нее. А такое случается, сами понимаете, в каких ситуациях. Когда верхи не могут, а низы не хотят.

Прошу снисходительности за напоминание об азбучных истинах, но что-то не видно и не слышно тех, кто способен противостоять врагу в чистом поле, а не в соцсетях, где русофобы давно обеспечили себе многократно превосходящий перевес, что неудивительно. Россия — страна романтиков. А последний (или предпоследний) романтик нас покинул.

Прагматики же Россию не жалуют, пополняя ряды русофобов. Сегодня их расплодилось столько, что имя им — легион. И их, увы, уже не одолеешь и не перевоспитаешь.

Быть или не быть? Суждено ли Лимонову стать последним из могикан или все-таки есть надежда, что его знамя будет подхвачено и окажется в более-менее надежных руках? Вопрос судьбоносный, поскольку альтернативных путей спасения, кроме предложенных нацболами, не существует.

Есть пути метафизические, рассчитанные на суперпродвинутую и суперэлитарную аудиторию. Как говорит их автор Саша Дугин, на умных русских. Но Лимонов не особенно верил в шибко умные тактики и стратегии. Идеальной тактикой и стратегией он считал прямое действие.

Но главная тонкость прямого действия — в его подоплеке. В духовной, мировоззренческой и политической основе. Сегодня при желании овладеть технологиями прямых действий может каждый более-менее фанатичный политик. Важно, чтобы пульт управления находился в руках у романтиков, аристократов духа, а не у всякой шлепни, как их называл ЕВГ, только в таком случае можно рассчитывать на успех.

Лимонов изобрел мощную социально-философскую систему — расписал как и что надо делать, чтобы революция стала необратимой и ее невозможно было повернуть вспять.

А главное, чтобы она не начала пожирать своих детей, как сплошь и рядом до сих пор. Лимонов оставил нам рецепт идеальной революции. Уже одно это достойно всемирного увековечивания.

Год 2014-й стал для Лимонова — как и для всех нас — поворотным. Он с самого начала украинских событий отнесся к ним негативно. А Крым и вовсе стал началом его понимания замысла Путина. Нельзя сказать, что он все принял и полюбил. Совсем нет. Иначе он не был бы Лимоновым.

Но попытка объединить Русский мир вселила в него надежду. Слишком долго он ждал и готовил то, что произошло. Чем не повод для праздника души. Хотя досада на то, что придуманное и выстраданное им осуществляют Путин и Прилепин, не покидала Лимонова до последнего дыхания.

О том, что оставил после себя Лимонов, нельзя судить поспешно, впопыхах, только потому, что нужно сказать что-то умное по случаю его ухода. Его наследие слишком объемно и многогранно и нуждается в скрупулезном осмыслении в масштабе как минимум нескольких поколений.

Изящная словесность, политология, история, философия, социология, культурология, педагогика, партийное строительство, разработка общенационального стиля. Даже метафизика.

Если постоянно находиться внутри самого себя, исследуя все открывающиеся бездны, анализировать тончайшие реакции психики и сознания, а затем соотносить свои открытия с окружающим социумом, космосом и ноосферой (в которые тоже точно так же безоглядно погружаться), то поневоле окажешься на территории, расположенной по ту сторону бытия и реальности.

Лимонов — едва ли не самый убедительный мыслитель всех стран и тысячелетий. Его выводы — абсолютно бесспорны. Он все разжевал, объяснил и заложил в наши мозги.

И нам остается только действовать в соответствии с указаниями вождя. Совсем как Карл Маркс. Пока никому из умных людей не пришло в голову полемизировать с основоположником всего на свете. А дуракам закон не писан.

Как же несправедливо, что река времен течет все быстрее и быстрее. Она уже превратилась в бурный поток. За время существования всего одного поколения человеческий психотип успевает поменяться несколько раз. Вот она была — и нет. Хорошо бы снять масштабный, эпохальный фильм о Лимонове.

Но даже если найти нужные миллионы, найдется ли режиссер, который сможет вникнуть в его образ и расшифровать его? Эдуард Вениаминович не успел умереть, как общественный менталитет радикально поменялся. Все возникает мгновенно и столь же стремительно исчезает. Даже самые продвинутые интеллектуалы не успевают подстраиваться под постоянную неуловимость постмодернистской реальности. Кто сегодня смог бы снять фильм об Оскаре Уайльде или Игоре Северянине? Да никто.

Как-то в бункере я ему сказал, что Бердяев считал свободу выше Бога. Мол, сначала была несотворенная свобода, а потом Бог начал ее структурировать, чем практически свел ее на нет. Лимонов мне ответил: «Справедливость выше свободы. Сначала справедливость — и только потом свобода».

Для меня отношение к Лимонову — идеальный индикатор. Все равно что отношение к Богу. Если ты атеист — значит, у тебя не все в порядке с самим собой. Если не дотягиваешь до понимания Лимонова, то сам понимаешь. Нужно задуматься. Не буду углубляться, чтобы никого не обидеть.

Сегодня Россия находится на распутье. Многие посмеются — мол, уже который раз. Сколько можно. Не надоело? Тем не менее, все слишком очевидно. Каждый таксист первым делом пожалуется вам, что все катится в тартарары и жить с каждым днем все невыносимее.

Я считаю, что на сей раз все серьезнее некуда и оттянуть (хотя бы) катастрофу может только одно-единственное решение. Принять политическую доктрину Лимонова как основополагающую и безальтернативную — с внесением в Конституцию. Как в свое время поступили с марксизмом-ленинизмом.

Иного выхода лично я не вижу. А там как знаете.

Игорь Дудинский, для «Русской Весны»

 * запрещенная в РФ экстремистская организация.

Источник: labuda.blog

уникальные шаблоны и модули для dle