Петр Первый забивает до смерти своего сына Алексея
---
Петр Первый забивает до смерти своего сына Алексея (или все же убивает ритуально???)
«Царевича перенесли из пыточной палаты в каземат на прежнее место. Он уже не приходил в себя.
Государь и министры пошли в комнату умирающего. Когда узнали, что он не причащался, то захлопотали, забегали с растерянным видом. Послали за соборным протопопом, о. Георгием. Он прибежал, запыхавшись, с таким же испуганным видом, как у всех, торопливо вынул из дароносицы запасные дары, совершил глухую исповедь, пробормотал разрешительные молитвы, велел приподнять голову умирающего, поднес потир и лжицу к самым губам его. Но губы были сжаты, зубы крепко стиснуты. Золотая лжица ударилась о них и звенела в трепетной руке о. Георгия. На плат спадали капли крови. На лицах у всех был ужас.
Вдруг в безчувственном лице Петра промелькнула гневная мысль.
Он подошел к священнику и сказал:
— Оставь! Не надо…
Солнце потухло. Царевич вздохнул, как вздыхают засыпающие дети.
Лейб-медик пощупал руку его и сказал что-то на ухо Меншикову. Тот перекрестился и объявил торжественно:
— Его высочество государь царевич Алексей Петрович преставился.
Все опустились на колени, кроме царя. Он был неподвижен. Лицо его казалось мертвее, чем лицо умершего…
Следующий за смертью царевича день, 27 июня, девятую годовщину Полтавы, праздновали, как всегда: …палили из пушек, пировали на почтовом дворе, а ночью — в Летнем саду… как сказано было в реляции, довольно веселились…
В ту же ночь тело царевича положено в гроб…
В воскресенье, 29 июня, опять был праздник — тезоименитство царя. Опять служили обедню, палили из пушек, звонили во все колокола, обедали в Летнем дворце; …происходила обычная попойка; ночью сожжен фейерверк, и опять веселились довольно» [65].
Вот каким поразительным бездушием отмечается практически всеми историками:
«…убийство Петром своего сына Алексея» [8] (с. 40).
Но даже призванный Екатериной II для сокрытия преступлений Петра идеолог безбожной идеологии, Вольтер, после внимательного осмотра предоставленных ему документов о смерти царевича, констатировал:
«“…Будьте уверены… нет ни одного человека в Европе, который думал бы, что царевич умер естественной смертью. Все только пожимают плечами, когда слышат, что юноша двадцати трех лет умер от апоплексического удара…” (Вольтер. Сочинения, т. XII, с. 255).
Долго спустя после своей смерти несчастный Алексей нашел красноречивейшего из адвокатов, а Петр страшного обвинителя… защитительная речь и обвинительный акт остаются; они останутся навеки выразителями общественного мнения по поводу этого процесса, и Петр вечно будет нести на себе их бремя…
Он убил своего сына. Для этого нет никаких оправданий» [1] (с. 582).
«Как кончил жизнь царевич? Версий много. Но кто теперь укажет истинную?» [60] (с. 180).
И вот одна из них, слишком явно намекающая о попытке историков, столько много написавших о Петре хвалебных од, прикрыть именно ритуальное убийство им своего единственного законного сына:
«Рассказывали, что когда по объявлению царевичу смертного приговора, он был поражен апоплексическим ударом, и по совету врачей приказано было нужным открыть ему кровь, было слишком много выпущено крови, и что таким образом он скончался в тюрьме, в сильном страдании» [60] (с. 180).
Вот еще:
«…царь Петр, на словах помиловав своего сына, послал к нему хирурга, которому приказал сделать царевичу крупное кровопускание. Он сказал: “Я приказываю тебе открыть ему четыре вены”. Эта операция была выполнена в присутствии царя в Петропавловской крепости. Так утверждают многие люди» [48] (прим. 15 к с. 204).
А ведь именно от потери крови и умирают истязуемые резниками люди. То есть убийство Алексея очень собою напоминает именно ритуальное убийство.
О чем догадывались и современники:
«Согласно еще одной легенде, нелюбимого сына Алексея Петр принес в жертву…» [66] (с. 222).
И принес своему страшному богу — богу хананеев — Ваалу-Перуну (см.: «Жертвоприношение» [68] и «Запретные темы истории» [67]).
Тому сопутствуют свидетельства и о том, что перед самой смертью для узника был выставлен ужин.
Следуя данному свидетельству историк Валишевский делает вывод:
«…если за несколько часов перед смертью Алексей был в состоянии есть, то, следовательно, его смерть была насильственной» [18] (с. 151).
Таким образом выясняется, что все вышеизложенные версии дикой расправы над царевичем Алексеем являются лишь слабой попыткой прикрытия настоящего действа тех дней трагедии — жидовского ритуального убийства. Чему утверждением и то обстоятельство, что вообще все окружение Петра I являлось масонами. То есть представляли собою чернокнижников, чье вероисповедание своими корнями уходит к туземному населению земли Ханаан, где аккурат своих детей и было принято приносить в жертву своему б-гу — Ваалу-Перуну. Петр, являясь хананеем, просто обязан был унаследовать эту традицию черных людоедов тех времен.
Вот что на эту тему сообщает французский посол в России Джеймс Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика.
Царевича Алексея:
«…царь Петр I, его отец, приказал умертвить 17 июля 1718 г. (л. 10)» [29] (с. 82).
Кстати, день убийства, указанный французским дипломатом, поверх всего прочего неудавшимся наследником Английского престола, то есть более чем грамотным человеком своего времени, весьма странным образом совпадает с ритуальным убийством Андрея Боголюбского и Семьи Николая II.
Двести лет спустя, 17 июля 1918 г., мир потрясет теперь уже Екатеринбургская Голгофа, где, очевидно, в упоминание не выдержавшего выпавших на его долю страшных пыток своим далеким в венценосном родстве предшественником, маленький наследник престола, и тоже Алексей, будет мечтать лишь об одном:
«Если будут убивать, то только бы не мучили…» [69] (с. 195).
Оба царевича приняли мученическую смерть и каждый от антихриста: один — от Петра, другой — от Ленина. Оба этих зверских злодеяния носили явно ритуальный характер — их изуродованные резниками тела были сокрыты от какого-либо дознания!
Между тем имеется свидетельство о закрытой материей шее петербургского мученика, лежащего в гробу!
Здесь надо сказать, что в числе наносимых резником ритуальных ударов имеется укол именно в шею жертвы! Это запечатлел в своем рассказе об увиденном на хананейской живодерне В.В. Розанов.
Да и способ казни в Екатеринбурге, судя по высказываниям провидцев, а также по оставленным изуверами следам на месте преступления, а еще более — по желанию убийц замести эти следы, явно является иным, нежели признано считать официально.
Но оно и понятно. Ведь кто нам об этом преступлении поведал?
Сами же убийцы!
А будут ли они распространяться о ритуальности произведенного ими преступления?!
Конечно же, нет. А потому и распустили заранее подготовленный слух о расстреле!
Так что тот первый антихрист, чья безчеловечная жестокость стала причиной смерти первого царевича Алексея, труды свои ровно через двести лет перепоручил второму антихристу. А ныне в мир рвется уже третья ипостась зверя. Об этом имеется предсказание священника, обладающего даром предвидения. Он также сообщает и то, что этот посланец преисподней должен воцариться не где-нибудь, но именно у нас!
Неужели нам так и не удастся поставить воцарению антихриста никакой существенной преграды, которою может стать лишь воссозданное нами Царство Русское? Неужели все ужасы, описанные в Апокалипсисе, как и все ужасы петровской и ленинской революций, будут происходить вновь — на нашей многострадальной земле?!
Главным отличием от людей звериной породы оборотней является полное безразличие к мукам их жертв. Валишевский по этому поводу замечает:
«Я не могу найти другого примера такого полного безсердечия. Во время процесса своего сына Алексея, перипетии которого должны были бы взволновать царя, он находил досуг и силы не только заниматься другими делами, но и предаваться обычным развлечениям. Многочисленные указы, касающиеся охраны лесов, управления монетным двором, организации различных промышленных учреждений, таможен, раскола, агрономии, помечены теми же датами, как и самые тяжелые моменты ужасной судебной драмы. В то же время ни один из годовых праздников не прошел без шумных развлечений: пирушки, маскарады, фейерверки сменялись одни другими.
Царь обладал настоящими запасами веселости и общительности» [1] (с. 115).
То есть присутствие в данной ситуации просто невозможной «веселости» не покидало его и в момент казни своими руками своего собственного сына!
«Петр предательски нарушил данную царевичу Алексею клятву, что он его не тронет. Предательски отдал на суд окружавшей его сволочи. Присутствовал при его пытках и преспокойно пел на панихиде по задушенному по его приказу сыну» [57] (с. 62).
Между тем всеми вышеописанными издевательствами царь-антихрист ограничился лишь по той причине, что царевич Алексей все же не выдержал пыток и донес сам на себя.
Но вот что его ожидало в случае проявления упорства.
Ну, во-первых, самым излюбленнейшим занятием Петра еще с самого раннего вьюношества в Преображенском являлась дыба:
«Кости, выходя из суставов, хрустели, ломались, иногда кожа лопалась, жилы вытягивались, рвались. В таком положении пытаемого часто били кнутом по обнаженной спине так, что кожа лоскутьями летела, и после еще по спине встряхивали зажженным веником» [64] (с. 72).
Историк Устрялов поясняет существо проведения пыточно-палаческих процедур, используемых Петром при дознаниях, которые тот так страстно любил проводить в течение всей своей страшной жизни:
«…палач начнет бить по спине кнутом… и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так, слово в слово будто большой ремень вырезан ножом, мало не до костей… И будет с первых пыток не винятся, и их, спустя неделю времени, пытают вдругорядь и в третие, и жгут огнем: свяжут руки и ноги, и вложат меж рук и меж ног бревно и подымут на огнь; а иным, разжегши железные клещи накрасно, ломают ребра» [70] (с. 405).
Именно такая пытка стала для царевича Алексея последней. Но если бы он смог и ее каким-то образом все же вытерпеть, то его ждали следующие «Петра творенья», позаимствованные «преобразователем» у «доброй» в данных вопросах заграницы:
«Для выведывания тайны также забивали под ногти спицы или гвозди» [64] (с. 73).
А вообще пыточно-палаческие процедуры при Петре были введены в систему:
«Если человек не винится и на дыбе, пытают иначе:
“1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук — на среднюю полосу, а от ног — на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.
Неужели же наши пращуры могли изобрести столь зверский метод выбивания из людей в чем-либо признания?
Да вовсе нет. Заграница сама сознается, что наши западолюбивые Романовы лишь переняли их просто замечательные средневековые методы борьбы с перенаселением. Юст Юль вот что сообщает по поводу учрежденных Петром пыточных, перешедших ему в наследство от «Тишайшего» («Слово и дело», то есть пытки безвинных, но лишь подозреваемых в чем людей, начались при нем):
«Иным осужденным на кнут скручивают назад (руки) и за руки (же), вывихивая их, вздергивают на особого рода виселицу, какие в старину употреблялись и у нас» [54] (с. 156).
То есть именно у них эта зверская пытка применялась еще до того, как попасть к нам, о чем сами они и пробалтываются. А теперь, при Петре, следовательно, эта страшная средневековая пытка людей применяется лишь в России, посаженной царем-антихристом в гигантских размеров концлагерь.
Причем пытки людей здесь теперь еще и узакониваются:
«Пытать по закону положено три раза, через десять и более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда на последней пытке, ради проверки, палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, до трех раз и более, глядя по надобности.
Когда пытки кончатся и злодей, повинившийся во всем, будет подлежать ссылке на каторгу или смертной казни, палач особыми щипцами вырывает у него ноздри…”» [71] (с. 368).
«И сверх того особливыми присланными стемпелями на лбу и на щеках кладутся знаки (:вор:), в тех же стемпелях набиты железныя острыя спицы словами, и ими палач бьет в лоб и щеки, и натирает порохом, и от того слова видны бывают» [72] (с. 9).
Но и сама смертная казнь была «усовершенствована» Петром по последнему писку заграницы.
Пыляев:
«При Петре I было введено колесование, заимствованное от шведов, и вешание за ребра…» [64] (с. 73).
Так что в качестве индустрии издевательств над людьми Петр во многом преуспел и в чем-то даже переплюнул лелеемую им заграницу:
«Слов нет, пытали и до Петра. Однако ж никому не приходило в голову превращать пытку в индустрию, составлять писаные руководства…» [71] (с. 368).
И очень зря кто-то думает, что все эти кошмары закончились со смертью «Преобразователя». Вот, например, как переполошились наши офицеры, дворяне между прочим, когда их коллега, уже три четверти века спустя после смерти Петра, ударил полицейского кулаком:
«Офицеры полка были судьями; они плакали, но в силу устава Петра I вынесли приговор: лишить руки. И только вследствие просьбы тогдашнего московского градоначальника Ю.В. Долгорукова у императора Павла I приговор не был приведен в исполнение» [64] (с. 345).
Иными словами, за оказание малейшего сопротивления жандармам Петр заповедал рубить людям руки. И их все это время исправно рубили! Причем, даже офицерам дворянам — высшему сословию страны!
А ведь про такое мы слышим в первый раз. Сколько еще подобного рода «новшеств», чего мы и в самых снах своих кошмарных себе не представляли, было внесено Петром в уголовный кодекс страны, в которой живем теперь мы?
Но для созданной Петром чудовищных размеров карательной машины требовалось и не имеющее до того аналогов количество будущих жертв. Потому индустрия палачества была подкреплена и буквой закона, который призван был помочь Петру выкосить эту ему столь ненавистную нацию под ноль:
«Петр… создал систему, по которой всякий без исключения был признан винтиком. Жуткий механизм, обрекавший при определенном повороте дел всякого, правого или виноватого, на самую страшную участь…
Система Петра в чем-то — предвосхищение нацистской» [71] (с. 369).
Вот в чем заключается Петра это самое «творенье»!
Однако ж систему нацистскую очень зря считают какою-то слишком уж особенной, ни на какие иные якобы совершенно не похожей. Даже ее, о чем сообщает Дуглас Рид:
«Название, которое сам Гитлер вначале предлагал для своей партии, было “партия социалистов-революционеров”; самого себя он считал “исполнителем марксизма”, но вовсе не его могильщиком, и он сам говорил Герману Раушнингу, что построил свою организацию по образцу коммунистической» [73] (с. 413).
И для отработки завезенной еще первым своим «посольством» с Запада палаческо-пыточной индустрии, техническому оснащению которой Петр всецело посвятил себя на многие годы, этот странный папаша не побрезговал проинспектировать отточенность мастерства своих заплечных дел специалистов на своем собственном сыне…
Человек ли это был вообще?!
Не просто смерть осужденного на мученическую кончину ему была столь необходима: сам процесс убивания человека его, как непревзойденного специалиста в палаческой науке, очень сильно интересовал.
«В своей последней книге И. Бунич утверждает, что существует резолюция Петра на следственных делах: “Смертью не казнить. Передать докторам для опытов”» [71] (с. 371).
Так что если и имеется какое-то различие между лагерями смерти Адольфа Гитлера и организованными Петром по всей России пыточными государственными предприятиями подобного же рода, то уж слишком незначительное. Смонтированная Петром система массового умерщвления людей, что следует все же отметить, имела на несколько порядков большую пропускную способность, чем система душегубок, разработанная немецкими национал-социалистами — наследниками, как выясняется, именно марксистских теорий (саму же душегубку они позаимствовали у ее изобретателей — большевиков).
И качество палаческого искусства, что немаловажно, всегда переходило в количественное преимущество нашего «реформатора» над хваленой заграницей, столь поднаторевшей к тому времени именно в вопросах борьбы с собственным мирным населением. И если в Белоруссии Адольф Гитлер уничтожил каждого четвертого ее жителя, то Петр I — каждого второго!
Так что в вопросах массового уничтожения зря нам тыкают в нос каким-то весьма жалким ефрейтором, некогда выслужившимся у мировой олигархии банкиров в диктаторы, пришедшим все же в страну ему явно чужую. Тут ясно одно: нечего этих культуртрегеров с их пещерной психологией вышивания плащиков из содранной с человеческих голов кожи вообще запускать к себе домой.
В раскрываемой же истории следует повнимательней приглядеться к нашему внутреннему монстру, уже один раз нас посетившему: сегодня к нам в двери ломится его «славных дел» последователь. Неужели нам суждено вновь наступить на те же грабли?!
«Допущенный до целования руки Ивана и Петра, во времена дуумвирата обоих братьев, архиепископ новгородский, Яновский, не испытывал ни малейшего смущения, подойдя к старшему из государей; но, встретившись взглядом с другим, он почувствовал, что у него ноги подкашиваются. После у него навсегда осталось предчувствие, что он получит смерть от этой руки, которой он едва коснулся похолодевшими губами» [18] (с. 60).
«“Его характер никогда не был особенно хорош, но с каждым днем он становился все невыносимее”, — пишет в мае 1721 года саксонский министр Лефорт в своем дневнике: “Счастлив тот, кому не приходится бывать около него” (Бергольц. Jornal, Buschings-Magasin, т. XXI, с. 238)… В сентябре 1698 года, во время банкета в честь посланника императора Guarient, царь рассердился на генералиссимуса Шеина за повышения, данные в армии, которые были, по его мнению, несправедливы; ударив обнаженной шпагой по столу он крикнул: “Я тебя с твоим полком в куски искрошу и шкуру с тебя спущу!” (Гвариент: “Я изрублю в котлеты весь твой полк, а с тебя с самого сдеру кожу, начиная с ушей” [57] (с. 60)). Ромодановский и Зотов попробовали вступиться; царь бросился на них: у одного из них оказались наполовину отрезанными пальцы на руке, другой был ранен в голову. Только Лефорт, а по другим сведениям Меншиков, сумел успокоить царя (Устрялов, т. III, с. 625, т. IV, с. 211)» [1] (с. 116).
Корб в своем дневнике, от 14 сентября, вот как описывает эту сцену:
«Пылая гневом, подошел он к князю Ромодановскому и к думному дьяку Никите Моисеевичу. Увидя, что они оправдывают Шеина, он так разгорячился, что махая куда попало обнаженной шпагой, привел всех гостей в ужас: князя Ромодановского ранил в палец, другого в голову; Никита Моисеевич ранен в руку. Удар, боле тяжелый, готовился Шеину, который, без сомнения, облился бы кровью от царской руки, если бы генерал Лефорт (которому одному это было позволительно) не сжал царя в своих объятиях и тем не отклонил руки от удара» [74] (с. 766).
Однако ж и самим его фаворитам — братьям по масонской части и по гомосексуальным связям, Лефорту и Меншикову, — также достаточно не редко от своего собутыльника перепадало «на орехи». Ну, во-первых, в выше приведенном эпизоде оба масона пытались унять разбушевавшегося Петра. И здесь мнения современников разделились — то ли Лефорт пытался остановить своего титулованного собутыльника неудачно, за что получил сильнейший удар в зад, а Меншиков его все же укротил, то ли Меншиков заполучил тумака, а укротил Петра Лефорт.
Но и чуть ранее им обоим досталось за попытку прервать любимейшее из занятий «Преобразователя»:
«Незадолго до этого, во время обеда у полковника Шамбера, царь повалил на пол и топтал ногами Лефорта, а Меншикова, осмелившегося на каком-то празднике острить на его счет, ударил по лицу так сильно, что у него пошла носом кровь (Корб, с. 86)» [1] (с. 117).
Но и впоследствии любимцам Петра перепадало от своего брата достаточно не по-братски. Под 19-м октября в дневнике Корба значится:
«Полковник Чамберс устроил дорогой пир, на котором со многими другими был и царь; не знаю, какая буря нарушила веселье, только царь схватил Лефорта, ударил его об пол и топтал ногами. Кто ближе к огню, тот ближе к пожару» [75] (с. 506).
Под 31-м декабря, то есть всего чуть более месяца спустя, в дневнике Корба значится аналогичная ситуация:
«…когда Лефорт подошел к царю, с целью смягчить его гнев, царь оттолкнул его от себя сильным ударом кулака» [75] (с. 520).
Так что всего за несколько месяцев, и в присутствии только одного человека, один из фаворитов, Меншиков, был бит, а, возможно, и дважды, а Лефорт трижды или четырежды.
А ведь Корб пробыл в России всего полтора года. Какими же незафиксированными выходками заполнена биография Петра, процарствовавшего в двадцать раз более этого отмеченного Корбом в дневнике срока?
Но если он своих собутыльников, братьев масонов и партнеров по однополому сексу периодически лупил до крови, причем, иногда даже был близок к их смертоубийству, то что можно сказать о всех остальных жителях этой несчастной страны, если даже иностранцы, его общепризнанные любимцы, от него шарахались, как только могли?
Вот лишь один из подобного рода инцидентов, волей случая зафиксированный современниками:
«В 1703 царь остался недоволен публично обращенными к нему словами голландского резидента и засвидетельствовал свое неудовольствие ударами кулака и шпаги (Депеша Валюза от 28 ноября, 1703 г. Мин. ин. дел во Франции) — это происшествие не имело никаких последствий. Дипломатический корпус давно уже покорился печальной необходимости мириться с нравом царя. Иван Саввич Брыкин, предок знаменитого археолога Снегирева, рассказывает, что царь в его присутствии убил ударом палки слугу, который не сразу снял перед ним шапку [76] (с. 531)» [1] (с. 116–117).
Вот еще подобный же случай. На этот раз припадок охватил Петра в момент парада по случаю Полтавы, о чем свидетельствует датский посол Юст Юль.
Петр:
«…подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнаженным мечем (и) осыпать ударами, быть может за то, что тот шел не так, как хотел (царь). Затем царь остановил свою лошадь, но все (продолжал делать) описанные страшные гримасы, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. Все окружавшие его в ту минуту важнейшие сановники были испуганы этим, и никто не смел к нему подойти, так как (все) видели, что царь сердит…» [54] (с. 109).
«Случаев, доказывающих, что Петр совершенно не умел владеть собой, современники приводят безчисленное количество» [57] (с. 60).
Только вот с публикацией их что-то не особо. Ведь если и его любимцам от Петра перепадало периодически, то что можно было наблюдать по отношению ко всем остальным. И одного ли он слугу убил или изрубил солдата, о которых выше упомянуто или убивал их чуть ли ни ежедневно?
Но говорить об этом было опасно, а потому желающие жить люди и до самой своей смерти принуждены были о таких выходках царя-антихриста помалкивать.
Вот что сообщает о частоте подобного рода инцидентов датский посол Юль:
«Описанные выше страшные движения и жесты царя доктора зовут конвульсиями. Они случаются с ним часто…» [54] (с. 110).
Так что пропаганде пришлось изрядно поработать, чтобы этому страшному чучелу придать некоторый респектабельный вид.
Но для того, чтобы убивать слуг дубиной, ему совершенно не обязательно было находиться в припадке бешенства. Петр мог сделать любую гадость в любой момент. Но только при единственном условии: если чувствовал свою при этом полную безнаказанность.
Вот весьма характерный его поведению эпизод. Причем, произошедший даже заграницей:
«В Копенгагене, увидев в естественнонаучном музее мумию, он выказал желание приобрести ее. Королевский инспектор доложил об этом своему господину и получил отказ: мумия была необычайной величины и удивительной красоты… Петр вернулся в музей, подошел к мумии, оторвал у нее нос и, совершенно изуродовав ее, ушел со словами: “Можете беречь ее теперь” (Шерер, т. II, с. 15)» [1] (с. 143).
Вот еще подобного же плана поступок:
«Петр I был лично большой поклонник Лютера. Когда в Виртемберге ему не хотели подарить чашку, принадлежавшую Лютеру, он с досадою разбил ее в дребезги и сказал, что памятник, поставленный Лютеру в одной из тамошних церквей, не достоин такого великого человека» [77] (с. 242).
И так поступал он там лишь потому, что чувствовал полную безнаказанность своих гнусных выходок. И это, повторимся, заграницей, где все же какая-то защита от него у местного населения была.
А вот как там же он вел себя, когда с 35-тысячной армией вторгся в эту страну на своей филюжно-джоночной флотилии. Свидетельствует датский аптекарь Клаус Зейден:
«В 1716 г. нас посетил в Никиобинге русский царь Петр Великий… с ним были князь Меншиков и несколько других вельмож… Все они сейчас же вскочили на рабочих деревенских лошадей, пасшихся на свободе на полях и приехали в деревню, где остановились у трактирщика, бывшего также и деревенским судьею. Царь выгнал его с женою из постели и кинулся в нее, еще теплую, сам, в сапогах» [78] (с. 219).
Вот как он при этом выглядел:
«Он был похож на сержанта или, скорее, на палача. Он был высокого роста, на нем был грязный синий суконный кафтан с медными пуговицами; на ногах большие сапоги… в руках длинная трость» [78] (с. 220).
Так что это грязное чучело, как свидетельствует совершенно случайный очевидец его появления в Дании, был похож не на кого иного, как исключительно на палача.
Но, что нами выясняется, Петр не только похож был на обладателя данной достаточно редкостной для живущих на земле людей профессии. Он был палачом по призванию, то есть лишь еще по своему рождению. И был им всю свою жизнь.
Но не только от мирного населения встречавшихся на его пути государств он не видел и не мог видеть своим выходкам никакого отпора. От сдающихся ему на милость солдат и офицеров неприятеля он также не ждал возможной для себя угрозы. А потому лгал всегда и всюду, если только чувствовал, что ему могут поверить. Но в рассказе о нем это так, маленький штришок: ведь и сына своего из протекции цесарской он выманил все таким же обманом.
А вот и еще, в подтверждение вышесказанного, вариант очередного подлого обмана:
«Адмирал Апраксин осадил Выборг… Шведский комендант, приведенный в стесненное положение непрестанным бомбардированием, 12 июля 1710 года сдался на капитуляцию, выговорив себе свободный проезд в Швецию. Но Петр, давши слово, нарушил его… и приказал увести в Россию военнопленным гарнизон…» [4] (с. 666–667).
То же было и в Риге:
«…шведам дали слово отпустить их на родину, но нарушили слово, так же как и под Выборгом, и Штернберг был удержан военнопленным» [4] (с. 667).
«Тот же факт повторился и при Дерпте…» [18] (с. 89).
То есть в совершенно мирных ситуациях, в частности со сдавшимися на милость победителя гарнизонами крепостей, он вел себя более чем воинственно. Однако ж с поля боя, даже при извечно многократном своем преимуществе над соперником, он сбегал всегда. И делал это обычно в самую последнюю минуту, что постоянно оставляло поле сражения за неприятелем.
Однако ж и саму эту Северную войну начал он с вероломного предателсьтва:
«В мае 1700 года, возвратившись из Воронежа в Москву, он дружески упрекал шведского резидента Книперкрона за безпокойство, которое проявляла, живя на даче в Воронеже, его дочь, опасаясь столкновения между обеими странами. Он старался ее успокоить: “Глупое дитя, говорил он ей, как могла ты подумать, что соглашусь начать неправую войну и нарушить мир, который я поклялся вечно хранить”. Он обнимал Книперкрона при свидетелях и расточал перед ним вернейшие обещания: “Если польский король возьмет Ригу, он, Петр, отнимет город, чтобы возвратить его шведам”. В это же время он уже заключил союз с Августом против Швеции, составив план нападения общими силами и дележа предстоящей добычи» [18] (с. 89–90).
Слово. Том 22. Серия 8. Кн. 3. Стафь с ними на фсе
«Царевича перенесли из пыточной палаты в каземат на прежнее место. Он уже не приходил в себя.
Государь и министры пошли в комнату умирающего. Когда узнали, что он не причащался, то захлопотали, забегали с растерянным видом. Послали за соборным протопопом, о. Георгием. Он прибежал, запыхавшись, с таким же испуганным видом, как у всех, торопливо вынул из дароносицы запасные дары, совершил глухую исповедь, пробормотал разрешительные молитвы, велел приподнять голову умирающего, поднес потир и лжицу к самым губам его. Но губы были сжаты, зубы крепко стиснуты. Золотая лжица ударилась о них и звенела в трепетной руке о. Георгия. На плат спадали капли крови. На лицах у всех был ужас.
Вдруг в безчувственном лице Петра промелькнула гневная мысль.
Он подошел к священнику и сказал:
— Оставь! Не надо…
Солнце потухло. Царевич вздохнул, как вздыхают засыпающие дети.
Лейб-медик пощупал руку его и сказал что-то на ухо Меншикову. Тот перекрестился и объявил торжественно:
— Его высочество государь царевич Алексей Петрович преставился.
Все опустились на колени, кроме царя. Он был неподвижен. Лицо его казалось мертвее, чем лицо умершего…
Следующий за смертью царевича день, 27 июня, девятую годовщину Полтавы, праздновали, как всегда: …палили из пушек, пировали на почтовом дворе, а ночью — в Летнем саду… как сказано было в реляции, довольно веселились…
В ту же ночь тело царевича положено в гроб…
В воскресенье, 29 июня, опять был праздник — тезоименитство царя. Опять служили обедню, палили из пушек, звонили во все колокола, обедали в Летнем дворце; …происходила обычная попойка; ночью сожжен фейерверк, и опять веселились довольно» [65].
Вот каким поразительным бездушием отмечается практически всеми историками:
«…убийство Петром своего сына Алексея» [8] (с. 40).
Но даже призванный Екатериной II для сокрытия преступлений Петра идеолог безбожной идеологии, Вольтер, после внимательного осмотра предоставленных ему документов о смерти царевича, констатировал:
«“…Будьте уверены… нет ни одного человека в Европе, который думал бы, что царевич умер естественной смертью. Все только пожимают плечами, когда слышат, что юноша двадцати трех лет умер от апоплексического удара…” (Вольтер. Сочинения, т. XII, с. 255).
Долго спустя после своей смерти несчастный Алексей нашел красноречивейшего из адвокатов, а Петр страшного обвинителя… защитительная речь и обвинительный акт остаются; они останутся навеки выразителями общественного мнения по поводу этого процесса, и Петр вечно будет нести на себе их бремя…
Он убил своего сына. Для этого нет никаких оправданий» [1] (с. 582).
«Как кончил жизнь царевич? Версий много. Но кто теперь укажет истинную?» [60] (с. 180).
И вот одна из них, слишком явно намекающая о попытке историков, столько много написавших о Петре хвалебных од, прикрыть именно ритуальное убийство им своего единственного законного сына:
«Рассказывали, что когда по объявлению царевичу смертного приговора, он был поражен апоплексическим ударом, и по совету врачей приказано было нужным открыть ему кровь, было слишком много выпущено крови, и что таким образом он скончался в тюрьме, в сильном страдании» [60] (с. 180).
Вот еще:
«…царь Петр, на словах помиловав своего сына, послал к нему хирурга, которому приказал сделать царевичу крупное кровопускание. Он сказал: “Я приказываю тебе открыть ему четыре вены”. Эта операция была выполнена в присутствии царя в Петропавловской крепости. Так утверждают многие люди» [48] (прим. 15 к с. 204).
А ведь именно от потери крови и умирают истязуемые резниками люди. То есть убийство Алексея очень собою напоминает именно ритуальное убийство.
О чем догадывались и современники:
«Согласно еще одной легенде, нелюбимого сына Алексея Петр принес в жертву…» [66] (с. 222).
И принес своему страшному богу — богу хананеев — Ваалу-Перуну (см.: «Жертвоприношение» [68] и «Запретные темы истории» [67]).
Тому сопутствуют свидетельства и о том, что перед самой смертью для узника был выставлен ужин.
Следуя данному свидетельству историк Валишевский делает вывод:
«…если за несколько часов перед смертью Алексей был в состоянии есть, то, следовательно, его смерть была насильственной» [18] (с. 151).
Таким образом выясняется, что все вышеизложенные версии дикой расправы над царевичем Алексеем являются лишь слабой попыткой прикрытия настоящего действа тех дней трагедии — жидовского ритуального убийства. Чему утверждением и то обстоятельство, что вообще все окружение Петра I являлось масонами. То есть представляли собою чернокнижников, чье вероисповедание своими корнями уходит к туземному населению земли Ханаан, где аккурат своих детей и было принято приносить в жертву своему б-гу — Ваалу-Перуну. Петр, являясь хананеем, просто обязан был унаследовать эту традицию черных людоедов тех времен.
Вот что на эту тему сообщает французский посол в России Джеймс Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика.
Царевича Алексея:
«…царь Петр I, его отец, приказал умертвить 17 июля 1718 г. (л. 10)» [29] (с. 82).
Кстати, день убийства, указанный французским дипломатом, поверх всего прочего неудавшимся наследником Английского престола, то есть более чем грамотным человеком своего времени, весьма странным образом совпадает с ритуальным убийством Андрея Боголюбского и Семьи Николая II.
Двести лет спустя, 17 июля 1918 г., мир потрясет теперь уже Екатеринбургская Голгофа, где, очевидно, в упоминание не выдержавшего выпавших на его долю страшных пыток своим далеким в венценосном родстве предшественником, маленький наследник престола, и тоже Алексей, будет мечтать лишь об одном:
«Если будут убивать, то только бы не мучили…» [69] (с. 195).
Оба царевича приняли мученическую смерть и каждый от антихриста: один — от Петра, другой — от Ленина. Оба этих зверских злодеяния носили явно ритуальный характер — их изуродованные резниками тела были сокрыты от какого-либо дознания!
Между тем имеется свидетельство о закрытой материей шее петербургского мученика, лежащего в гробу!
Здесь надо сказать, что в числе наносимых резником ритуальных ударов имеется укол именно в шею жертвы! Это запечатлел в своем рассказе об увиденном на хананейской живодерне В.В. Розанов.
Да и способ казни в Екатеринбурге, судя по высказываниям провидцев, а также по оставленным изуверами следам на месте преступления, а еще более — по желанию убийц замести эти следы, явно является иным, нежели признано считать официально.
Но оно и понятно. Ведь кто нам об этом преступлении поведал?
Сами же убийцы!
А будут ли они распространяться о ритуальности произведенного ими преступления?!
Конечно же, нет. А потому и распустили заранее подготовленный слух о расстреле!
Так что тот первый антихрист, чья безчеловечная жестокость стала причиной смерти первого царевича Алексея, труды свои ровно через двести лет перепоручил второму антихристу. А ныне в мир рвется уже третья ипостась зверя. Об этом имеется предсказание священника, обладающего даром предвидения. Он также сообщает и то, что этот посланец преисподней должен воцариться не где-нибудь, но именно у нас!
Неужели нам так и не удастся поставить воцарению антихриста никакой существенной преграды, которою может стать лишь воссозданное нами Царство Русское? Неужели все ужасы, описанные в Апокалипсисе, как и все ужасы петровской и ленинской революций, будут происходить вновь — на нашей многострадальной земле?!
Главным отличием от людей звериной породы оборотней является полное безразличие к мукам их жертв. Валишевский по этому поводу замечает:
«Я не могу найти другого примера такого полного безсердечия. Во время процесса своего сына Алексея, перипетии которого должны были бы взволновать царя, он находил досуг и силы не только заниматься другими делами, но и предаваться обычным развлечениям. Многочисленные указы, касающиеся охраны лесов, управления монетным двором, организации различных промышленных учреждений, таможен, раскола, агрономии, помечены теми же датами, как и самые тяжелые моменты ужасной судебной драмы. В то же время ни один из годовых праздников не прошел без шумных развлечений: пирушки, маскарады, фейерверки сменялись одни другими.
Царь обладал настоящими запасами веселости и общительности» [1] (с. 115).
То есть присутствие в данной ситуации просто невозможной «веселости» не покидало его и в момент казни своими руками своего собственного сына!
«Петр предательски нарушил данную царевичу Алексею клятву, что он его не тронет. Предательски отдал на суд окружавшей его сволочи. Присутствовал при его пытках и преспокойно пел на панихиде по задушенному по его приказу сыну» [57] (с. 62).
Между тем всеми вышеописанными издевательствами царь-антихрист ограничился лишь по той причине, что царевич Алексей все же не выдержал пыток и донес сам на себя.
Но вот что его ожидало в случае проявления упорства.
Ну, во-первых, самым излюбленнейшим занятием Петра еще с самого раннего вьюношества в Преображенском являлась дыба:
«Кости, выходя из суставов, хрустели, ломались, иногда кожа лопалась, жилы вытягивались, рвались. В таком положении пытаемого часто били кнутом по обнаженной спине так, что кожа лоскутьями летела, и после еще по спине встряхивали зажженным веником» [64] (с. 72).
Историк Устрялов поясняет существо проведения пыточно-палаческих процедур, используемых Петром при дознаниях, которые тот так страстно любил проводить в течение всей своей страшной жизни:
«…палач начнет бить по спине кнутом… и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так, слово в слово будто большой ремень вырезан ножом, мало не до костей… И будет с первых пыток не винятся, и их, спустя неделю времени, пытают вдругорядь и в третие, и жгут огнем: свяжут руки и ноги, и вложат меж рук и меж ног бревно и подымут на огнь; а иным, разжегши железные клещи накрасно, ломают ребра» [70] (с. 405).
Именно такая пытка стала для царевича Алексея последней. Но если бы он смог и ее каким-то образом все же вытерпеть, то его ждали следующие «Петра творенья», позаимствованные «преобразователем» у «доброй» в данных вопросах заграницы:
«Для выведывания тайны также забивали под ногти спицы или гвозди» [64] (с. 73).
А вообще пыточно-палаческие процедуры при Петре были введены в систему:
«Если человек не винится и на дыбе, пытают иначе:
“1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук — на среднюю полосу, а от ног — на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.
- Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в него палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов (т.е. потеряет сознание — А.Б.).
- На голове выстригают на темени волосы до голого тела, и на это место, с некоторой высоты, льют холодную воду по каплям. Прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом, и глаза у него выкатываются. После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.
- Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ремень, которыми они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают сильнее.
Неужели же наши пращуры могли изобрести столь зверский метод выбивания из людей в чем-либо признания?
Да вовсе нет. Заграница сама сознается, что наши западолюбивые Романовы лишь переняли их просто замечательные средневековые методы борьбы с перенаселением. Юст Юль вот что сообщает по поводу учрежденных Петром пыточных, перешедших ему в наследство от «Тишайшего» («Слово и дело», то есть пытки безвинных, но лишь подозреваемых в чем людей, начались при нем):
«Иным осужденным на кнут скручивают назад (руки) и за руки (же), вывихивая их, вздергивают на особого рода виселицу, какие в старину употреблялись и у нас» [54] (с. 156).
То есть именно у них эта зверская пытка применялась еще до того, как попасть к нам, о чем сами они и пробалтываются. А теперь, при Петре, следовательно, эта страшная средневековая пытка людей применяется лишь в России, посаженной царем-антихристом в гигантских размеров концлагерь.
Причем пытки людей здесь теперь еще и узакониваются:
«Пытать по закону положено три раза, через десять и более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда на последней пытке, ради проверки, палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, до трех раз и более, глядя по надобности.
Когда пытки кончатся и злодей, повинившийся во всем, будет подлежать ссылке на каторгу или смертной казни, палач особыми щипцами вырывает у него ноздри…”» [71] (с. 368).
«И сверх того особливыми присланными стемпелями на лбу и на щеках кладутся знаки (:вор:), в тех же стемпелях набиты железныя острыя спицы словами, и ими палач бьет в лоб и щеки, и натирает порохом, и от того слова видны бывают» [72] (с. 9).
Но и сама смертная казнь была «усовершенствована» Петром по последнему писку заграницы.
Пыляев:
«При Петре I было введено колесование, заимствованное от шведов, и вешание за ребра…» [64] (с. 73).
Так что в качестве индустрии издевательств над людьми Петр во многом преуспел и в чем-то даже переплюнул лелеемую им заграницу:
«Слов нет, пытали и до Петра. Однако ж никому не приходило в голову превращать пытку в индустрию, составлять писаные руководства…» [71] (с. 368).
И очень зря кто-то думает, что все эти кошмары закончились со смертью «Преобразователя». Вот, например, как переполошились наши офицеры, дворяне между прочим, когда их коллега, уже три четверти века спустя после смерти Петра, ударил полицейского кулаком:
«Офицеры полка были судьями; они плакали, но в силу устава Петра I вынесли приговор: лишить руки. И только вследствие просьбы тогдашнего московского градоначальника Ю.В. Долгорукова у императора Павла I приговор не был приведен в исполнение» [64] (с. 345).
Иными словами, за оказание малейшего сопротивления жандармам Петр заповедал рубить людям руки. И их все это время исправно рубили! Причем, даже офицерам дворянам — высшему сословию страны!
А ведь про такое мы слышим в первый раз. Сколько еще подобного рода «новшеств», чего мы и в самых снах своих кошмарных себе не представляли, было внесено Петром в уголовный кодекс страны, в которой живем теперь мы?
Но для созданной Петром чудовищных размеров карательной машины требовалось и не имеющее до того аналогов количество будущих жертв. Потому индустрия палачества была подкреплена и буквой закона, который призван был помочь Петру выкосить эту ему столь ненавистную нацию под ноль:
«Петр… создал систему, по которой всякий без исключения был признан винтиком. Жуткий механизм, обрекавший при определенном повороте дел всякого, правого или виноватого, на самую страшную участь…
Система Петра в чем-то — предвосхищение нацистской» [71] (с. 369).
Вот в чем заключается Петра это самое «творенье»!
Однако ж систему нацистскую очень зря считают какою-то слишком уж особенной, ни на какие иные якобы совершенно не похожей. Даже ее, о чем сообщает Дуглас Рид:
«Название, которое сам Гитлер вначале предлагал для своей партии, было “партия социалистов-революционеров”; самого себя он считал “исполнителем марксизма”, но вовсе не его могильщиком, и он сам говорил Герману Раушнингу, что построил свою организацию по образцу коммунистической» [73] (с. 413).
И для отработки завезенной еще первым своим «посольством» с Запада палаческо-пыточной индустрии, техническому оснащению которой Петр всецело посвятил себя на многие годы, этот странный папаша не побрезговал проинспектировать отточенность мастерства своих заплечных дел специалистов на своем собственном сыне…
Человек ли это был вообще?!
Не просто смерть осужденного на мученическую кончину ему была столь необходима: сам процесс убивания человека его, как непревзойденного специалиста в палаческой науке, очень сильно интересовал.
«В своей последней книге И. Бунич утверждает, что существует резолюция Петра на следственных делах: “Смертью не казнить. Передать докторам для опытов”» [71] (с. 371).
Так что если и имеется какое-то различие между лагерями смерти Адольфа Гитлера и организованными Петром по всей России пыточными государственными предприятиями подобного же рода, то уж слишком незначительное. Смонтированная Петром система массового умерщвления людей, что следует все же отметить, имела на несколько порядков большую пропускную способность, чем система душегубок, разработанная немецкими национал-социалистами — наследниками, как выясняется, именно марксистских теорий (саму же душегубку они позаимствовали у ее изобретателей — большевиков).
И качество палаческого искусства, что немаловажно, всегда переходило в количественное преимущество нашего «реформатора» над хваленой заграницей, столь поднаторевшей к тому времени именно в вопросах борьбы с собственным мирным населением. И если в Белоруссии Адольф Гитлер уничтожил каждого четвертого ее жителя, то Петр I — каждого второго!
Так что в вопросах массового уничтожения зря нам тыкают в нос каким-то весьма жалким ефрейтором, некогда выслужившимся у мировой олигархии банкиров в диктаторы, пришедшим все же в страну ему явно чужую. Тут ясно одно: нечего этих культуртрегеров с их пещерной психологией вышивания плащиков из содранной с человеческих голов кожи вообще запускать к себе домой.
В раскрываемой же истории следует повнимательней приглядеться к нашему внутреннему монстру, уже один раз нас посетившему: сегодня к нам в двери ломится его «славных дел» последователь. Неужели нам суждено вновь наступить на те же грабли?!
«Допущенный до целования руки Ивана и Петра, во времена дуумвирата обоих братьев, архиепископ новгородский, Яновский, не испытывал ни малейшего смущения, подойдя к старшему из государей; но, встретившись взглядом с другим, он почувствовал, что у него ноги подкашиваются. После у него навсегда осталось предчувствие, что он получит смерть от этой руки, которой он едва коснулся похолодевшими губами» [18] (с. 60).
«“Его характер никогда не был особенно хорош, но с каждым днем он становился все невыносимее”, — пишет в мае 1721 года саксонский министр Лефорт в своем дневнике: “Счастлив тот, кому не приходится бывать около него” (Бергольц. Jornal, Buschings-Magasin, т. XXI, с. 238)… В сентябре 1698 года, во время банкета в честь посланника императора Guarient, царь рассердился на генералиссимуса Шеина за повышения, данные в армии, которые были, по его мнению, несправедливы; ударив обнаженной шпагой по столу он крикнул: “Я тебя с твоим полком в куски искрошу и шкуру с тебя спущу!” (Гвариент: “Я изрублю в котлеты весь твой полк, а с тебя с самого сдеру кожу, начиная с ушей” [57] (с. 60)). Ромодановский и Зотов попробовали вступиться; царь бросился на них: у одного из них оказались наполовину отрезанными пальцы на руке, другой был ранен в голову. Только Лефорт, а по другим сведениям Меншиков, сумел успокоить царя (Устрялов, т. III, с. 625, т. IV, с. 211)» [1] (с. 116).
Корб в своем дневнике, от 14 сентября, вот как описывает эту сцену:
«Пылая гневом, подошел он к князю Ромодановскому и к думному дьяку Никите Моисеевичу. Увидя, что они оправдывают Шеина, он так разгорячился, что махая куда попало обнаженной шпагой, привел всех гостей в ужас: князя Ромодановского ранил в палец, другого в голову; Никита Моисеевич ранен в руку. Удар, боле тяжелый, готовился Шеину, который, без сомнения, облился бы кровью от царской руки, если бы генерал Лефорт (которому одному это было позволительно) не сжал царя в своих объятиях и тем не отклонил руки от удара» [74] (с. 766).
Однако ж и самим его фаворитам — братьям по масонской части и по гомосексуальным связям, Лефорту и Меншикову, — также достаточно не редко от своего собутыльника перепадало «на орехи». Ну, во-первых, в выше приведенном эпизоде оба масона пытались унять разбушевавшегося Петра. И здесь мнения современников разделились — то ли Лефорт пытался остановить своего титулованного собутыльника неудачно, за что получил сильнейший удар в зад, а Меншиков его все же укротил, то ли Меншиков заполучил тумака, а укротил Петра Лефорт.
Но и чуть ранее им обоим досталось за попытку прервать любимейшее из занятий «Преобразователя»:
«Незадолго до этого, во время обеда у полковника Шамбера, царь повалил на пол и топтал ногами Лефорта, а Меншикова, осмелившегося на каком-то празднике острить на его счет, ударил по лицу так сильно, что у него пошла носом кровь (Корб, с. 86)» [1] (с. 117).
Но и впоследствии любимцам Петра перепадало от своего брата достаточно не по-братски. Под 19-м октября в дневнике Корба значится:
«Полковник Чамберс устроил дорогой пир, на котором со многими другими был и царь; не знаю, какая буря нарушила веселье, только царь схватил Лефорта, ударил его об пол и топтал ногами. Кто ближе к огню, тот ближе к пожару» [75] (с. 506).
Под 31-м декабря, то есть всего чуть более месяца спустя, в дневнике Корба значится аналогичная ситуация:
«…когда Лефорт подошел к царю, с целью смягчить его гнев, царь оттолкнул его от себя сильным ударом кулака» [75] (с. 520).
Так что всего за несколько месяцев, и в присутствии только одного человека, один из фаворитов, Меншиков, был бит, а, возможно, и дважды, а Лефорт трижды или четырежды.
А ведь Корб пробыл в России всего полтора года. Какими же незафиксированными выходками заполнена биография Петра, процарствовавшего в двадцать раз более этого отмеченного Корбом в дневнике срока?
Но если он своих собутыльников, братьев масонов и партнеров по однополому сексу периодически лупил до крови, причем, иногда даже был близок к их смертоубийству, то что можно сказать о всех остальных жителях этой несчастной страны, если даже иностранцы, его общепризнанные любимцы, от него шарахались, как только могли?
Вот лишь один из подобного рода инцидентов, волей случая зафиксированный современниками:
«В 1703 царь остался недоволен публично обращенными к нему словами голландского резидента и засвидетельствовал свое неудовольствие ударами кулака и шпаги (Депеша Валюза от 28 ноября, 1703 г. Мин. ин. дел во Франции) — это происшествие не имело никаких последствий. Дипломатический корпус давно уже покорился печальной необходимости мириться с нравом царя. Иван Саввич Брыкин, предок знаменитого археолога Снегирева, рассказывает, что царь в его присутствии убил ударом палки слугу, который не сразу снял перед ним шапку [76] (с. 531)» [1] (с. 116–117).
Вот еще подобный же случай. На этот раз припадок охватил Петра в момент парада по случаю Полтавы, о чем свидетельствует датский посол Юст Юль.
Петр:
«…подъехав к одному простому солдату, несшему шведское знамя, стал безжалостно рубить его обнаженным мечем (и) осыпать ударами, быть может за то, что тот шел не так, как хотел (царь). Затем царь остановил свою лошадь, но все (продолжал делать) описанные страшные гримасы, вертел головою, кривил рот, заводил глаза, подергивал руками и плечами и дрыгал взад и вперед ногами. Все окружавшие его в ту минуту важнейшие сановники были испуганы этим, и никто не смел к нему подойти, так как (все) видели, что царь сердит…» [54] (с. 109).
«Случаев, доказывающих, что Петр совершенно не умел владеть собой, современники приводят безчисленное количество» [57] (с. 60).
Только вот с публикацией их что-то не особо. Ведь если и его любимцам от Петра перепадало периодически, то что можно было наблюдать по отношению ко всем остальным. И одного ли он слугу убил или изрубил солдата, о которых выше упомянуто или убивал их чуть ли ни ежедневно?
Но говорить об этом было опасно, а потому желающие жить люди и до самой своей смерти принуждены были о таких выходках царя-антихриста помалкивать.
Вот что сообщает о частоте подобного рода инцидентов датский посол Юль:
«Описанные выше страшные движения и жесты царя доктора зовут конвульсиями. Они случаются с ним часто…» [54] (с. 110).
Так что пропаганде пришлось изрядно поработать, чтобы этому страшному чучелу придать некоторый респектабельный вид.
Но для того, чтобы убивать слуг дубиной, ему совершенно не обязательно было находиться в припадке бешенства. Петр мог сделать любую гадость в любой момент. Но только при единственном условии: если чувствовал свою при этом полную безнаказанность.
Вот весьма характерный его поведению эпизод. Причем, произошедший даже заграницей:
«В Копенгагене, увидев в естественнонаучном музее мумию, он выказал желание приобрести ее. Королевский инспектор доложил об этом своему господину и получил отказ: мумия была необычайной величины и удивительной красоты… Петр вернулся в музей, подошел к мумии, оторвал у нее нос и, совершенно изуродовав ее, ушел со словами: “Можете беречь ее теперь” (Шерер, т. II, с. 15)» [1] (с. 143).
Вот еще подобного же плана поступок:
«Петр I был лично большой поклонник Лютера. Когда в Виртемберге ему не хотели подарить чашку, принадлежавшую Лютеру, он с досадою разбил ее в дребезги и сказал, что памятник, поставленный Лютеру в одной из тамошних церквей, не достоин такого великого человека» [77] (с. 242).
И так поступал он там лишь потому, что чувствовал полную безнаказанность своих гнусных выходок. И это, повторимся, заграницей, где все же какая-то защита от него у местного населения была.
А вот как там же он вел себя, когда с 35-тысячной армией вторгся в эту страну на своей филюжно-джоночной флотилии. Свидетельствует датский аптекарь Клаус Зейден:
«В 1716 г. нас посетил в Никиобинге русский царь Петр Великий… с ним были князь Меншиков и несколько других вельмож… Все они сейчас же вскочили на рабочих деревенских лошадей, пасшихся на свободе на полях и приехали в деревню, где остановились у трактирщика, бывшего также и деревенским судьею. Царь выгнал его с женою из постели и кинулся в нее, еще теплую, сам, в сапогах» [78] (с. 219).
Вот как он при этом выглядел:
«Он был похож на сержанта или, скорее, на палача. Он был высокого роста, на нем был грязный синий суконный кафтан с медными пуговицами; на ногах большие сапоги… в руках длинная трость» [78] (с. 220).
Так что это грязное чучело, как свидетельствует совершенно случайный очевидец его появления в Дании, был похож не на кого иного, как исключительно на палача.
Но, что нами выясняется, Петр не только похож был на обладателя данной достаточно редкостной для живущих на земле людей профессии. Он был палачом по призванию, то есть лишь еще по своему рождению. И был им всю свою жизнь.
Но не только от мирного населения встречавшихся на его пути государств он не видел и не мог видеть своим выходкам никакого отпора. От сдающихся ему на милость солдат и офицеров неприятеля он также не ждал возможной для себя угрозы. А потому лгал всегда и всюду, если только чувствовал, что ему могут поверить. Но в рассказе о нем это так, маленький штришок: ведь и сына своего из протекции цесарской он выманил все таким же обманом.
А вот и еще, в подтверждение вышесказанного, вариант очередного подлого обмана:
«Адмирал Апраксин осадил Выборг… Шведский комендант, приведенный в стесненное положение непрестанным бомбардированием, 12 июля 1710 года сдался на капитуляцию, выговорив себе свободный проезд в Швецию. Но Петр, давши слово, нарушил его… и приказал увести в Россию военнопленным гарнизон…» [4] (с. 666–667).
То же было и в Риге:
«…шведам дали слово отпустить их на родину, но нарушили слово, так же как и под Выборгом, и Штернберг был удержан военнопленным» [4] (с. 667).
«Тот же факт повторился и при Дерпте…» [18] (с. 89).
То есть в совершенно мирных ситуациях, в частности со сдавшимися на милость победителя гарнизонами крепостей, он вел себя более чем воинственно. Однако ж с поля боя, даже при извечно многократном своем преимуществе над соперником, он сбегал всегда. И делал это обычно в самую последнюю минуту, что постоянно оставляло поле сражения за неприятелем.
Однако ж и саму эту Северную войну начал он с вероломного предателсьтва:
«В мае 1700 года, возвратившись из Воронежа в Москву, он дружески упрекал шведского резидента Книперкрона за безпокойство, которое проявляла, живя на даче в Воронеже, его дочь, опасаясь столкновения между обеими странами. Он старался ее успокоить: “Глупое дитя, говорил он ей, как могла ты подумать, что соглашусь начать неправую войну и нарушить мир, который я поклялся вечно хранить”. Он обнимал Книперкрона при свидетелях и расточал перед ним вернейшие обещания: “Если польский король возьмет Ригу, он, Петр, отнимет город, чтобы возвратить его шведам”. В это же время он уже заключил союз с Августом против Швеции, составив план нападения общими силами и дележа предстоящей добычи» [18] (с. 89–90).
Слово. Том 22. Серия 8. Кн. 3. Стафь с ними на фсе
Источник: nethistory.su
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]