Создавал ли Петр I российскую армию?
---
Создавал ли Петр I российскую армию?
На сегодняшний день принято считать, что создателем Российской армии является Петр I, якобы перенявший лучшие мировые достижения у Запада, тем и поднявший обороноспособность России до невиданных в ту пору высот. Но вот что сообщает на эту тему, например, публицист «Нового времени» М.О. Меньшиков (начало XX века):
«Ни в какой области техники Россия, как оказывается, не догнала Запад, а наоборот — даже в области военной обороны немцы довели нас до крайне опасной отсталости. Артиллерия, например, появилась в России за триста лет до Петра: при Иване Грозном, она отличалась обилием, удивлявшим иностранцев» [158] (с. 526).
Впрочем, даже и в этот момент, что выясняется, мы того же Круппа опережали просто на немыслимое количество времени:
«В 1880 году германский оружейник Ф. Крупп задумал запатентовать изобретенный им клиновой затвор, однако увидев в Артиллерийском музее Петербурга пищаль XVII в., имевшую клиновой затвор, над изобретением которого он бился всю свою жизнь, пережил мировоззренческий шок: Западная Европа отставала от передовой нации на несколько веков» [157].
Так что умение научных кругов России, а если точнее 5-й колонне от научных кругов, позволить отсталой Германии обойти себя, имея фору над ней в пару сотен лет, просто шокирует.
Но это очень походит и на желание перенимать все заграничное, в замещение своего много более технически грамотного отечественного, и самим Петром:
«В 1719 году Андрей Константинович Нартов был послан в Лондон для ознакомления с английской техникой и для приглашения английских мастеров. Из Лондона Нартов написал Царю о том, что в Англии мастеров, которые могли бы превзойти русских мастеров, нет. Нартов посетил и Париж. Там он поделился некоторыми секретами токарного дела с герцогом Орлеанским, который считал себя токарем-любителем, но все секреты полностью раскрывать он не собирался.
Еще в XVII веке во всем мире, кроме России, работая на токарном станке, мастер держал резец в руке, подводя его к вращающемуся предмету, подвергаемому обработке. Для того чтобы рука у токаря не уставала и не дрожала, на станине станка устраивали подручник. В России в конструкции станков имелся очень важный узел — подвижный суппорт с закрепленным на нем резцом.
В «Литературной газете» № 142 (3015) от 25 нояб. 1952 г. появилось сообщение о нахождении в ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде рукописной книги А. К. Нартова под названием «Театрум механирум или ясное зрелище махин». Книга написана в 1755 году. Она содержит описание 26 оригинальных конструкций металлообрабатывающих станков. В книге рассказывается о создании механического суппорта.
При Петре I на заводах в работе механизмов уже использовалась цилиндро-коническая передача. В САСШ она была запатентована лишь через двести двадцать лет» [157].
Но, несмотря даже на это, а также на свое расположение к Нартову, Петр продолжает придерживаться мнения, что все следует заимствовать исключительно у любимой им заграницы.
Но мы всегда в вооружениях опережали заграницу на века. Вот что сообщает о нашей артиллерии, например, посол в Московию императора Максимилиана II, Иоанн Перштейн. Иоанн Грозный, что значится в его донесении:
«…имеет до двух тысяч пушек и множество других орудий, из коих некоторые изумительно длинны и столь широки и высоки, что самого высокого роста человек, входя в дуло с надлежащим зарядом, не достает головою до верху. Узнал я об этом, между прочим, от одного немца, который сам это испытал при осаде Полоцка, продолжавшейся не более трех дней (Тут находится примечание, взятое из Неаполитанской рукописи, в коем сказано: “tre hore” [три часа] — прим. переводчика), в каковое время крепость эта, известная своими оборонительными сооружениями, была вся уничтожена, при таком пушечном громе, что казалось небо и вся земля обрушились на нее» [159] (с. 18).
То есть осада эта продолжалась то ли три дня, а то ли так и вообще — три часа! Однако ж имеется мнение, что эта крепость, отстраиваемая поляками десятилетиями, развалилась и еще быстрее: всего лишь после трех залпов наших гигантских мортир. Вот как описывает эту осаду другой посол Австрии в России — Иоанн Кобенцель:
«…при осаде Полоцка (Polosium), не более как от троекратного залпа этих орудий рушились стены крепости, впрочем весьма сильной, и гром от орудий был столь ужасен, что небо и земля, казалось, готовы были обрушиться» [160] (с. 151).
Но не многим лучше было полякам и при попытке удержать у себя наш город-крепость Смоленск, который:
«…был взят при помощи многочисленных больших пушек, коими разрушили до основания две башни и большой бастион… Тогда, от имени Радзивила, явился капитан и просил пощады» [154] (гл. 7, с. 176).
И это, между прочим, не какой-то там Полоцк, но лучшая крепость всех времен и народов — Смоленск, у стен которой те же поляки протоптались на месте, так и не сумев сладить с нашей твердыней, в течение почти двух лет.
И вот что это были за гигантские пушки. Для взятия Смоленска, как сообщает в 1655 г. Патриарх Никон:
«царь взял с собой с прошлого года три большие пушки, длиной каждая более 15 локтей; каждую пушку везут 1 500 лошадей и при каждой 500 стрельцов. Этими пушками он сделал пролом в стене Смоленска, выстроенной из плит дикого камня» [161] (гл. 7, с. 154).
Вот как выглядели, судя по всему, именно эти орудия. Свидетельствует посол Дании в Московию Ганс Ольделанд (1659 г.):
«Здесь же стояли две огромные пушки, каждая в три сажени длины… [2, 13360 м х 3 = 6, 4 м — А.М.] причем жерло одной пушки в диаметре было 9 четвертей, другой же 6 четвертей локтя» [162] (с. 295).
То есть что-то из нашего былого арсенала, составленного при Иване Грозном и Борисе Годунове, оставалось еще и на царствование Алексея Михайловича. Ведь специалистами по тяжелой артиллерии вплоть до тех времен, когда Петр доуничтожит все наши арсеналы, являлись только лишь мы.
И вот кто отливал эти грандиознейшие по тем временам орудия, в три дня (или даже — часа [или даже в три залпа!]) разнесшие упорно годами возводимые поляками оборонительные сооружения Полоцка — цитадели в те времена латинства. Да и Смоленск, лучшая крепость мира, был взят при помощи этих же орудий:
«Уже за целое столетие до Петра у нас имелся собственный Крупп — литейный мастер Андрей Чохов, который способен был отливать такие титанические орудия, как знаменитая Царь-пушка. Стоящая доныне… в Кремле московском, она служит немым свидетелем богатырских возможностей нашей старины, задушенных немецким вторжением. Любопытно, что еще за целое столетие до этой Царь-пушки, в 1488 году, была в Москве же отлита тоже Царь-пушка, до нас не дошедшая» [158] (с. 526–527).
Однако же, выше цитированные свидетельства иностранцев о нашем огневом наряде времен Ивана Грозного, говорят о том, что подобного рода пушек у нас было и еще много более чем те, о которых остались свидетельства. Ведь поразительно заподолюбивые Романовы, судя по всему, многие из них, чтобы навсегда упрятать славу о нашем превосходстве, русские могущественнейшие во всем мире огненные наряды средневековья уничтожили, доверив иностранцам перелить их уже в свои образцы. Понятно дело, заведомо куда как много более ущербные, нежели наши образцы прошлого (о безответной любви первых Романовых к загранице см.: [163]; компьютерная версия: [226], [227], [228]).
Но и до Петра дошло еще очень немало наших знаменитых на весь свет пушек. О чем и свидетельствует современник тех событий Оттон-Антон Плейер:
«…для переливки есть еще в Москве порядочный запас старинных пушек…» [15] (с. 400).
То есть, было что Петру испоганивать. Тому свидетельством и две наши огромные мортиры, брошенные им при бегстве из-под Нарвы. Ведь исключительно благодаря их пленения неприятелем мы и получили возможность иметь хоть какое-то представление о том величайшем оружии нашей древности, которое содержалось в арсеналах Московской Руси.
И такого огневого наряда, как у нас, о чем все наши враги сообщают практически в один голос, не было, до наступления в России Смутных времен, ни у кого. Потому их одна из лучших «твердынь» католического Запада, Полоцк, держалась то ли три дня, а то ли так и вообще — три часа (или всего лишь два залпа — после третьего — сдалась). Но и Смоленск, который поляки штурмом взять так и не смогли, но взяли лишь измором и с помощью предательства, уже сами, забравшись в нашу несокрушимую их оружием цитадель, отдали также — сразу после вступления с ними в разговор нашей тяжелой артиллерии. Потому следует предположить, что как самих Чоховых, отливающих подобного рода гигантские пушки, так и самих этих гигантских пушек, о чем и свидетельствуют очевидцы взятия Смоленска и Полоцка, было у нас в ту пору не единицы и, возможно, даже не десятки. Но сотни (нам не за чем было их все с собою по заграничным землям таскать). И были они в наличии, что также подтверждается историей, лишь у нас. Потому наш Смоленск поляки не могут взять в течение почти двух лет, а мы, ими отстроенный Полоцк, берем то ли за три дня, а то ли так и вообще — за три часа (а то ли так и вообще — после трех залпов). И все потому, что русское оружие на много порядков превосходило оружие иностранное.
«Если с этими фактами сопоставить то обстоятельство, что в 1915 году, при всем героизме армии, мы были вынуждены отступить перед 42-сантиметровыми орудиями Круппа, то вы убедитесь, что в области наиважнейшей в культуре, там, где решается жизнь и смерть народа, немецкое владычество не утвердило могущества нашего племени, а, напротив, в опасной степени расшатало его. В течение последнего столетия немецкое внутреннее засилье делает самые глубокие и тяжкие захваты, и как естественное следствие их, начинается целый ряд безславных войн, из которых каждая не доведена до победоносного конца по отсталости вооружения и военной организации армии» [158] (с. 527).
А ведь при Иване Грозном наш «огненный наряд» признан превосходящим все иные. Да и до него, судя все по тому же, мы сильно превосходили заграницу в области вооружений. Что ко временам Петра, при просто патологической заподолюбивости первых Романовых, Михаиле, Алексее и Федоре, и было весьма благополучно утеряно. Любовь к иноземщине сделала свое дело — произвела разоружение сильнейшей до того и первокласснейшей во всем мире армии.
Но и много позже Петра, когда лишь на малое время появилась возможность воспользоваться умом и смекалкой русских умельцев, наше оружие наголову превзошло все иностранные образцы боевой техники. Вновь появляется у нас лучшее оружие в мире уже при Елизавете.
О чем свидетельствует Андрей Болотов, участник Гросс-Егерсдорфского сражения:
«…со своей стороны видели мы побитых гораздо меньше, нежели прусской, и никакой иной причины тому не находили, кроме той, что много наделали тут вреда шуваловские секретные гаубицы» [67] (письмо 48-е).
Но и впоследствии во времена походов Суворова наша:
«…артиллерия считалась лучшей в Европе. Полевая пушка — гаубица, сконструированная офицерами М.В. Даниловым и С.А. Мартыновым и известная под именем единорога, была для своего времени самым совершенным артиллерийским орудием [164] (т. 1, с. 24). Единороги при меньшем весе, легком и устойчивом лафете имели большую дальность огня, меткость и убойную силу, чем такого же калибра орудия западноевропейских армий. Из единорогов можно было стрелять различными снарядами, что не обезпечивали другие орудия такого же калибра» [3] (с. 140).
И это все притом, что и самого железа в нашей якобы лапотной стране добывалось в то время столько, сколько не было вообще ни у кого. К концу XVIII века Россия:
«…производила даже больше железа и чугуна, чем высокоиндустриализованная Англия. Так, в 1767 г. Россия производила 82 000 тонн чугуна, тогда как металлургия Англии в 1770 г. дала лишь 32 000 тонн…» [165] (с. 616).
И так продолжалось на протяжении полутора веков. В чем и весь секрет успешного противоборства обычно противостоящим России собирающимся воедино вражеским коалициям:
«…в XVIII и в начале XIX века Россия стояла на первом месте в мире по производству железа и оказалась в значительной степени благодаря этому одной из самых сильных военных держав…» [165] (с. 607).
Но и сами истоки происхождения огнестрельного оружия уходят опять к нам же.
До сегодняшнего дня имелась версия, что порох якобы изобретен в Китае. Однако же:
«…порох действительно изобрели в Китае, только сам Китай — это Китай-город — Москва за Кремлевской стеной. В районе Астрахани имеются запасы селитры, а чуть севернее, в районе Самарской Луки, — запасы серы. Из древесного угля, серы и селитры и делали в Москве порох. На территории нынешнего Китая селитры нет. Порох из хлопка — это химия уже середины ХIХ века!» [166].
А вот что означает использование этого зелья, изобретенного нами для военных целей:
«Огневая стрельба. — Хотя, по свидетельству летописей, арматы и стрельба огненная были введены в России еще в XIV столетии, и хотя, по тем же источникам, в 1382 году при нашествии Тохтамыша на Россию Москва защищалась тюфяками и пушками, но первое употребление артиллерии при обороне крепостей относят к XV ст. и именно к 1408 г., когда татарский полководец Едигей, явясь под Москвою, не смел подступить к ее стенам, боясь наших огнестрельных орудий» [48] (с. 1066).
То есть наша русская военная наука еще во дни поля Куликова не просто подготовила огнестрельное оружие, но уже им, как теперь «вдруг» оказывается, обезпечила себе победу в битве века, которая по некоторым данным собрала до миллиона войска с одной и другой стороны:
«И была сеча лютая и великая, и битва жестокая, и грохот страшный, — повествует летописец. — От сотворения мира не было такой битвы…» [167] (с. 98).
Что за грохот за такой?
Так это работало по басурманам наше огнестрельное оружие!
Но почему бы и нет, если оно у нас в ту пору давно имелось в наличии:
«Во второй половине XIV в. на Руси появляется огнестрельное оружие» [168] (с. 83).
А нам известно, что если ружье заряжено, то оно должно же когда-нибудь выстрелить?
Между тем, всего два года после Куликовской битвы, что отмечает не кто-нибудь, но самый титулованный в вопросе знания истории Москвы человек, Иван Забелин, при нашествии Тохтамыша в 1382 году:
«…на подступавших к стенам происходила с заборол стрельба из разных махин: — из самострелов, тюфяков, пушек…» [169] (с. 94).
И двумя годами ранее, что и понятно, использование нами пороха было отнюдь не предположительным, но именно обязательным — ведь в тот момент решалось — быть вообще такой стране как Россия, или не быть!
А потому наличие у нас огнестрельного оружия становится очевидным уже не от разгоряченной якобы фантазии рассказчика, но доказывается исторической наукой. Ведь автор процитированных строк:
«Забелин Иван Егорович (1820–1908) — историк и археолог, почетный академик. Председатель Общества истории и древностей российских при Московском университете, один из организаторов и руководителей Исторического музея» [170] (с. 390).
Процитированный нами отрывок взят из источника, написанного:
«…по поручению Московской Городской Думы. Эта книга явилась первым и единственным до сих пор полным описанием нашей столицы. Иван Забелин собрал и обработал никем не тронутый до него архивный материал» [169] (с. 655).
Никем не тронутый — до 1905 года. И задвинутый подальше, для оправдания версии большевиков «о тысячелетней рабе», что и понятно, после 1917-го.
Так что огнестрельное оружие, что обнаружено Забелиным (и что никем не прокомментировано и старательно замалчивается по сию пору), к Куликовской битве у нас имелось в изобилии. Потому летописец и упоминает о грохоте, который может исходить исключительно от использования огнестрельного оружия. А мишеней было хоть отбавляй — пуля мимо не пролетит:
«Люди гибли не только от мечей, копий и под копытами коней, многие задыхались от страшной тесноты и духоты; Куликово поле как бы не вмещало борющиеся рати, земля прогибалась под их тяжестью, пишет один из древних авторов» [167] (с. 98).
Конечно, при таком стеснении даже самые несовершенные тюфяки — промаха не дадут! Потому этот вариант победы русского оружия в Куликовской битве, столь старательно упрятанный от нас советскими историками, выглядит не просто наиболее вероятным, но слишком теперь явно вырисовывающимся и не подлежащим никакому сомнению. Становится понятным и странное стремление историков изобрести для нас якобы бытовавшие у нас пешие полки. И это в стране, где каждый крестьянин имел по несколько лошадей! Ну, а с приданием нашему вооружению некоторой сермяжности — тоже теперь все становится ясно. На самом деле мы имели на тот день наиболее совершенное оружие во всем мире, которое и применили массированно в этой победоносной для нас битве.
О нашей достаточно ранней подготовленности к войнам против армий, имеющих на вооружении огнестрельное оружие (при строительстве крепостей наши инженеры не могли не учитывать возможность появления нашего оружия и у врага), свидетельствуют и постоянно обнаруживаемые подземные сооружения в пределах оборонительных линий Московского Кремля. Выясняется, что:
«…Московский Кремль был оснащен слухами задолго до того, как в России с помощью подкопа была разрушена первая крепость» [171] (с. 55).
Что случилось лишь в 1535 г., когда литовцам удалось с помощью взорванного под стенами Стародуба порохового заряда овладеть этим русским городом.
Таким образом, выясняется, что и в данной области наша наука намного опережала хваленую заграницу. Ведь тех же литовцев, вторгшихся полстолетия спустя вместе с поляками, при защите Пскова мы просто наголову разгромили именно за счет нашего опережения в данной области:
«В 1581 году во время осады Пскова между поляками и русскими шла настоящая подземная война. Искусное расположение многочисленных слуховых галерей, удачно прикрывавших стены и башни Псковского кремля, позволило обнаружить и ликвидировать все вражеские подкопы» [171] (с. 56).
Вот что сообщает об этих слухах Станислав Пиотровский — участник неудачного штурма Пскова в составе войск Стефана Батория:
«Ведем подкоп под стены, только не знаю как скоро он будет готов; хорошо, если бы русские не догадались, а то они, по рассказам пленных, поделали везде слухи (Остаток этих слухов, т. е. подземных коридоров и теперь можно видеть у Покровской башни, вблизи которой сохранилось устье подземного хода, ведущего далеко в поле. Такие слухи были устроены и в Смоленске, о чем упоминает Маскевич в своем описании Смоленской осады: он говорит, что ни один подкоп не мог удаться потому, что русские везде имели слухи — прим. переводчика)» [172] (с. 123).
И вот что в этом вопросе самое интересное:
«На Западе контрминные способы борьбы были применены лишь во второй половине XVII в. — почти на 100 лет позже обороны Пскова» [168] (с. 169).
Но кроме Пскова у нас был еще и Смоленск:
«Возведенная в 1596–1600 гг. крепость сразу же получила самые высокие оценки современников этого строительства. Ее называли «непобедимым укреплением своего отечества», «ожерельем» Московской Руси. Иностранцы подчеркивали высокие инженерные качества сооружения, говорили о невозможности взять их приступом. Серьезной проверкой прочности смоленской цитадели стала более чем двухлетняя (1609–1611) осада города войсками польского короля Сигизмунда III» [173] (с. 263).
Кстати говоря, крепость эта вовсе не является каким-то особым исключением из правил строительства защитных сооружений Москвой, сегодня объявленной, в сравнении с превозносимым на все лады Западом, какой-то уж сверх «сермяжной» или «лапотной». Ведь если новейшая и мощнейшая из шведских крепостей, Нарва, все же покорилась пушкам Петра — после длительного обстрела неожиданно обвалилась одна из ее стен. То построенная много ранее и считающаяся уже более негодной для отражения нападения неприятеля построенная еще во времена Ивана Грозного наша средневековая твердыня, Иван-город, оказалась полностью неприступной. О чем и сообщает в своих дневниках датский посол Юст Юль:
«Хотя стены весьма ветхи и в предохранение от падения обтянуты крепкими железными полосами, тем не менее в (последнюю) осаду они оказались настолько крепкими, что до самого взятия Нарвы в них не удалось открыть брешь даже при (помощи) самых больших орудий» [5] (с. 77).
Так что мощь нами возводимых крепостей всегда признавала и заграница. Смоленские же стены сооружались полувеком позднее стен Иван-города, а потому устроенные и еще надежнее своего предшественника по фортификационным сооружениям Московии.
Но не только искусные прочные стены, но и противоподкопные подземные сооружения были на тот день у Смоленской твердыни самыми мощными во всей Европе. О чем и сообщают в один голос даже наши враги:
«Тайники этой крепости высоко оценили поляки, осаждавшие ее в начале XVII века» [171] (с. 169).
Вот что сообщает в своем дневнике о полной невозможности преодолеть наши эти уже подземные рубежи находящийся в неприятельском стане враг — польский офицер Маскевич.
Поляки, пишет он:
«Не пренебрегали и подкопами; несколько раз пытались провести их в разных местах от лагеря под стены, в надежде, что не тот, так другой будет иметь успех; но Москвитяне были осторожны; ни один подкоп не мог утаиться от них: ибо Смоленские стены выведены опытным инженером так искусно, что при них под землею находятся тайные ходы, где все слышно, куда ни проводили подкопы. Пользуясь ими, Москвитяне подрывались из крепости под основание стен и либо встречались с нашими, либо подводили мины под наши подкопы, и взорвав их порохом, работы истребляли, а людей заваливали и душили землею, так что мы иногда откапывали своих дня чрез три и четыре» [175] (с. 29).
И вот как долго, со слов иного в той войне нашего врага, поляка Элиаса Геркмана, держался Смоленск.
Сигизмунд:
«…стоял под ним с своим войском около двух с половиною лет…» [174] (гл. 21, с. 256).
То есть даже не около двух лет, как врет нам наша же вроде бы как отечественная, а на самом деле празападная история, но два с половиной года! И это засвидетельствовал враг. То есть наши доморощенные либералы-историки — это, что на самом деле, много большие нам враги, чем даже воевавшие против нас иноземцы, ненавидящие и презирающие нас всем своим нутром.
И враг здесь в ту пору потерял не только:
«…30 тысяч своих солдат… Долгая осада разложила войско Сигизмунда. Он был не в состоянии оказать существенную помощь засевшему в Москве польскому войску и вернулся в Варшаву» [176] (с. 322).
Так что Смоленская цитадель преградила путь врагу даже после того, как он предателями боярами был запущен в самое сердце Православной страны — в ее главную святыню — в Москву. Вот что собой представляет эта русская крепость, в те времена лучшая в Европе. Так что именно наши крепости представляли собой образец искусства ваяния защитных сооружений всех времен и народов.
Причем, именно наши крепости напоминает собой Троя Шлимана. Ведь этот город — полная копия Москвы — такой же белокаменный и с таким же множеством ворот:
«В течение десяти лет греки осаждали город, окруженный толстыми стенами из тесаного камня с башнями и пятью искусно защищенными воротами» [65] (с. 6).
У Москвы было шесть таких ворот.
На первый взгляд такое обилие ворот кажется какой-то непродуманной блажью. Ведь именно они являются наиболее уязвимым участком обороняющейся стороны.
Однако же здесь следует учесть тот факт, что лишь мы всегда возводили не просто защитные сооружения, но сооружения, которые позволяли укрывшемуся за ними воинству в самый неожиданный для врага момент переходить от обороны к наступлению. Так всегда и оснащались русские крепости, в вопросе контратаки всегда выглядящие особняком от подобных сооружений заграницы, никогда не предназначающихся для ведения столь рискованных военных действий. Это выяснили недавние раскопки, проводимые в Московском Кремле. Причем, подземная часть наших защитных сооружений, в дополнение имеющимся в наличии нескольким наземным воротам, всегда имела и ворота подземные, откуда имелась возможность нанести врагу самый страшный удар в самое неожиданное время, обычно ночью:
«В книге “Материалы для истории инженерного искусства в России” академик Ф.Ф. Ласковский писал: “Большое внимание при возведении оборонительных оград уделялось в старину устройству потайных выходов, называвшихся в начале вылазными воротами, или вылазами, и служивших для вылазок. Располагались они так, что неприятель не мог заметить их с поля. Для этого самый проход помещался на дне рва или несколько ниже, имел небольшую высоту и заграждался двумя или более прочно устроенными дверями. Для выхода в поле во рву устраивался в наружном его скате, против вылазов или несколько в стороне, довольно пологий и широкий выход… Ходы-вылазы могли также приводить в ближайшие лес, овраг, на берег реки, то есть в то место, откуда удобнее всего было напасть на противника, осадившего город или крепость. В старинных документах эти сооружения называли также «воротами тайных выходов», «лазами» или «поднырами»”» [171] (с. 111).
Вот такая она была, что выясняется, эта самая оплеванная и оклеветанная профессиональными лгунами от исторической науки, чьи пасквили на нас самими же нами оплачивались, эта самая якобы лапотная страна медведей и Бальзаминовых — подножие Престола Господня — Святая Русь… И если бы не высказывания о нас наших же врагов — кто бы это сообщил о нас правду? Хорошо, что хоть враги, пытаясь оправдать очередную полученную ими от нас под глаз «феньку», частенько пробалтываются — кто же это им ее под глазик-то столь немилосердно и совершенно не женственно «засветил».
Итак, русское оружие превосходило врага в XIV–XVI вв., буквально, на несколько голов и по всем имеющимся статьям. Причем, как в защите, так и в нападении.
А потому вот что происходило ко временам этого пресловутого «стояния на Угре», когда Русь, якобы кем и когда завоеванная, что нам также совершенно без каких-либо подтверждений насвистели во все уши профессиональные историки, якобы высвобождалась от некоего ига:
«6 октября русские и ордынские войска сошлись, и разделяла их лишь гладь реки Угры. На левом берегу выстроились русские лучники, были расставлены пищали и тюфяки (длинноствольные и короткоствольные артиллерийские орудия), отряды стрельцов с дробницами (ручное огнестрельное оружие)» [178] (с. 26).
Так что враг был встречен во всеоружии, а потому первый его наступательный порыв был остановлен меткими выстрелами москвичей:
«…и покушашеся многажды прилести реку во многих местех, и не можеша воспрещеніем от Руских вои. И много паде Срацын его ту, и без числа претопоша в реце» [177] (гл. 4).
Так что удар татарами был получен более чем чувствительный. И лишь через двое суток, собрав все свои силы воедино, враг вновь принял решение атаковать наиболее удобные места для переправы, пытаясь во что бы то ни стало все же форсировать Угру. Но не тут-то было:
«Бои за переправы начались 8 октября и продолжались четверо суток. Ордынцам так и не удалось преодолеть реку ни на одном участке. Особую роль в этом сыграл “огненный наряд”. Татары, сгрудившиеся перед бродами, в результате метких выстрелов русских пушкарей понесли значительный урон. Хорошей мишенью стали и медленно плывущие через Угру ордынцы, а сами они не могли использовать свой излюбленный прием — массированную стрельбу из луков: долетавшие на излете стрелы теряли убойную силу» [179] (с. 86).
Так что это «стояние» никаким стоянием не было. Но, что на самом деле, самым настоящим истреблением белыми людьми, вооруженными совершеннейшим для своего времени огнестрельным оружием, а совершенствовали мы его к тому времени после Куликовской битвы целых сотню лет, каких-то чумазых толп неандертальцев, вооруженных дротиками и пытающимися числом подавить войсковые соединения культуртрегеров, занявших оборону по берегам не широкой реки. И с этого момента нас наши эти историки, уж так и быть, порешили считать освобожденными от этих примитивных народностей, тела которых затем и реку эту остановят — так их в ней будет много истреблено.
Ну, как? Интересная картиночка встречи с этими своими якобы завоевателями, державшими нас якобы в неволе триста лет?
Да уж, не сладко пришлось в ту пору этим чумазым ордам басурман, перед нами практически безоружным. Таково наше пресловутое «отставание», как раз якобы из-за этого самого татаро-монгольского порабощения!
Ну, не смешно ли? Есть ли совесть у всех этих получающих от страны зарплату историков, считающихся профессионалами своего дела и по сию пору так и двух слов в защиту вранья своих предшественников не промямливших?
Библиографию см. по: Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
На сегодняшний день принято считать, что создателем Российской армии является Петр I, якобы перенявший лучшие мировые достижения у Запада, тем и поднявший обороноспособность России до невиданных в ту пору высот. Но вот что сообщает на эту тему, например, публицист «Нового времени» М.О. Меньшиков (начало XX века):
«Ни в какой области техники Россия, как оказывается, не догнала Запад, а наоборот — даже в области военной обороны немцы довели нас до крайне опасной отсталости. Артиллерия, например, появилась в России за триста лет до Петра: при Иване Грозном, она отличалась обилием, удивлявшим иностранцев» [158] (с. 526).
Впрочем, даже и в этот момент, что выясняется, мы того же Круппа опережали просто на немыслимое количество времени:
«В 1880 году германский оружейник Ф. Крупп задумал запатентовать изобретенный им клиновой затвор, однако увидев в Артиллерийском музее Петербурга пищаль XVII в., имевшую клиновой затвор, над изобретением которого он бился всю свою жизнь, пережил мировоззренческий шок: Западная Европа отставала от передовой нации на несколько веков» [157].
Так что умение научных кругов России, а если точнее 5-й колонне от научных кругов, позволить отсталой Германии обойти себя, имея фору над ней в пару сотен лет, просто шокирует.
Но это очень походит и на желание перенимать все заграничное, в замещение своего много более технически грамотного отечественного, и самим Петром:
«В 1719 году Андрей Константинович Нартов был послан в Лондон для ознакомления с английской техникой и для приглашения английских мастеров. Из Лондона Нартов написал Царю о том, что в Англии мастеров, которые могли бы превзойти русских мастеров, нет. Нартов посетил и Париж. Там он поделился некоторыми секретами токарного дела с герцогом Орлеанским, который считал себя токарем-любителем, но все секреты полностью раскрывать он не собирался.
Еще в XVII веке во всем мире, кроме России, работая на токарном станке, мастер держал резец в руке, подводя его к вращающемуся предмету, подвергаемому обработке. Для того чтобы рука у токаря не уставала и не дрожала, на станине станка устраивали подручник. В России в конструкции станков имелся очень важный узел — подвижный суппорт с закрепленным на нем резцом.
В «Литературной газете» № 142 (3015) от 25 нояб. 1952 г. появилось сообщение о нахождении в ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде рукописной книги А. К. Нартова под названием «Театрум механирум или ясное зрелище махин». Книга написана в 1755 году. Она содержит описание 26 оригинальных конструкций металлообрабатывающих станков. В книге рассказывается о создании механического суппорта.
При Петре I на заводах в работе механизмов уже использовалась цилиндро-коническая передача. В САСШ она была запатентована лишь через двести двадцать лет» [157].
Но, несмотря даже на это, а также на свое расположение к Нартову, Петр продолжает придерживаться мнения, что все следует заимствовать исключительно у любимой им заграницы.
Но мы всегда в вооружениях опережали заграницу на века. Вот что сообщает о нашей артиллерии, например, посол в Московию императора Максимилиана II, Иоанн Перштейн. Иоанн Грозный, что значится в его донесении:
«…имеет до двух тысяч пушек и множество других орудий, из коих некоторые изумительно длинны и столь широки и высоки, что самого высокого роста человек, входя в дуло с надлежащим зарядом, не достает головою до верху. Узнал я об этом, между прочим, от одного немца, который сам это испытал при осаде Полоцка, продолжавшейся не более трех дней (Тут находится примечание, взятое из Неаполитанской рукописи, в коем сказано: “tre hore” [три часа] — прим. переводчика), в каковое время крепость эта, известная своими оборонительными сооружениями, была вся уничтожена, при таком пушечном громе, что казалось небо и вся земля обрушились на нее» [159] (с. 18).
То есть осада эта продолжалась то ли три дня, а то ли так и вообще — три часа! Однако ж имеется мнение, что эта крепость, отстраиваемая поляками десятилетиями, развалилась и еще быстрее: всего лишь после трех залпов наших гигантских мортир. Вот как описывает эту осаду другой посол Австрии в России — Иоанн Кобенцель:
«…при осаде Полоцка (Polosium), не более как от троекратного залпа этих орудий рушились стены крепости, впрочем весьма сильной, и гром от орудий был столь ужасен, что небо и земля, казалось, готовы были обрушиться» [160] (с. 151).
Но не многим лучше было полякам и при попытке удержать у себя наш город-крепость Смоленск, который:
«…был взят при помощи многочисленных больших пушек, коими разрушили до основания две башни и большой бастион… Тогда, от имени Радзивила, явился капитан и просил пощады» [154] (гл. 7, с. 176).
И это, между прочим, не какой-то там Полоцк, но лучшая крепость всех времен и народов — Смоленск, у стен которой те же поляки протоптались на месте, так и не сумев сладить с нашей твердыней, в течение почти двух лет.
И вот что это были за гигантские пушки. Для взятия Смоленска, как сообщает в 1655 г. Патриарх Никон:
«царь взял с собой с прошлого года три большие пушки, длиной каждая более 15 локтей; каждую пушку везут 1 500 лошадей и при каждой 500 стрельцов. Этими пушками он сделал пролом в стене Смоленска, выстроенной из плит дикого камня» [161] (гл. 7, с. 154).
Вот как выглядели, судя по всему, именно эти орудия. Свидетельствует посол Дании в Московию Ганс Ольделанд (1659 г.):
«Здесь же стояли две огромные пушки, каждая в три сажени длины… [2, 13360 м х 3 = 6, 4 м — А.М.] причем жерло одной пушки в диаметре было 9 четвертей, другой же 6 четвертей локтя» [162] (с. 295).
То есть что-то из нашего былого арсенала, составленного при Иване Грозном и Борисе Годунове, оставалось еще и на царствование Алексея Михайловича. Ведь специалистами по тяжелой артиллерии вплоть до тех времен, когда Петр доуничтожит все наши арсеналы, являлись только лишь мы.
И вот кто отливал эти грандиознейшие по тем временам орудия, в три дня (или даже — часа [или даже в три залпа!]) разнесшие упорно годами возводимые поляками оборонительные сооружения Полоцка — цитадели в те времена латинства. Да и Смоленск, лучшая крепость мира, был взят при помощи этих же орудий:
«Уже за целое столетие до Петра у нас имелся собственный Крупп — литейный мастер Андрей Чохов, который способен был отливать такие титанические орудия, как знаменитая Царь-пушка. Стоящая доныне… в Кремле московском, она служит немым свидетелем богатырских возможностей нашей старины, задушенных немецким вторжением. Любопытно, что еще за целое столетие до этой Царь-пушки, в 1488 году, была в Москве же отлита тоже Царь-пушка, до нас не дошедшая» [158] (с. 526–527).
Однако же, выше цитированные свидетельства иностранцев о нашем огневом наряде времен Ивана Грозного, говорят о том, что подобного рода пушек у нас было и еще много более чем те, о которых остались свидетельства. Ведь поразительно заподолюбивые Романовы, судя по всему, многие из них, чтобы навсегда упрятать славу о нашем превосходстве, русские могущественнейшие во всем мире огненные наряды средневековья уничтожили, доверив иностранцам перелить их уже в свои образцы. Понятно дело, заведомо куда как много более ущербные, нежели наши образцы прошлого (о безответной любви первых Романовых к загранице см.: [163]; компьютерная версия: [226], [227], [228]).
Но и до Петра дошло еще очень немало наших знаменитых на весь свет пушек. О чем и свидетельствует современник тех событий Оттон-Антон Плейер:
«…для переливки есть еще в Москве порядочный запас старинных пушек…» [15] (с. 400).
То есть, было что Петру испоганивать. Тому свидетельством и две наши огромные мортиры, брошенные им при бегстве из-под Нарвы. Ведь исключительно благодаря их пленения неприятелем мы и получили возможность иметь хоть какое-то представление о том величайшем оружии нашей древности, которое содержалось в арсеналах Московской Руси.
И такого огневого наряда, как у нас, о чем все наши враги сообщают практически в один голос, не было, до наступления в России Смутных времен, ни у кого. Потому их одна из лучших «твердынь» католического Запада, Полоцк, держалась то ли три дня, а то ли так и вообще — три часа (или всего лишь два залпа — после третьего — сдалась). Но и Смоленск, который поляки штурмом взять так и не смогли, но взяли лишь измором и с помощью предательства, уже сами, забравшись в нашу несокрушимую их оружием цитадель, отдали также — сразу после вступления с ними в разговор нашей тяжелой артиллерии. Потому следует предположить, что как самих Чоховых, отливающих подобного рода гигантские пушки, так и самих этих гигантских пушек, о чем и свидетельствуют очевидцы взятия Смоленска и Полоцка, было у нас в ту пору не единицы и, возможно, даже не десятки. Но сотни (нам не за чем было их все с собою по заграничным землям таскать). И были они в наличии, что также подтверждается историей, лишь у нас. Потому наш Смоленск поляки не могут взять в течение почти двух лет, а мы, ими отстроенный Полоцк, берем то ли за три дня, а то ли так и вообще — за три часа (а то ли так и вообще — после трех залпов). И все потому, что русское оружие на много порядков превосходило оружие иностранное.
«Если с этими фактами сопоставить то обстоятельство, что в 1915 году, при всем героизме армии, мы были вынуждены отступить перед 42-сантиметровыми орудиями Круппа, то вы убедитесь, что в области наиважнейшей в культуре, там, где решается жизнь и смерть народа, немецкое владычество не утвердило могущества нашего племени, а, напротив, в опасной степени расшатало его. В течение последнего столетия немецкое внутреннее засилье делает самые глубокие и тяжкие захваты, и как естественное следствие их, начинается целый ряд безславных войн, из которых каждая не доведена до победоносного конца по отсталости вооружения и военной организации армии» [158] (с. 527).
А ведь при Иване Грозном наш «огненный наряд» признан превосходящим все иные. Да и до него, судя все по тому же, мы сильно превосходили заграницу в области вооружений. Что ко временам Петра, при просто патологической заподолюбивости первых Романовых, Михаиле, Алексее и Федоре, и было весьма благополучно утеряно. Любовь к иноземщине сделала свое дело — произвела разоружение сильнейшей до того и первокласснейшей во всем мире армии.
Но и много позже Петра, когда лишь на малое время появилась возможность воспользоваться умом и смекалкой русских умельцев, наше оружие наголову превзошло все иностранные образцы боевой техники. Вновь появляется у нас лучшее оружие в мире уже при Елизавете.
О чем свидетельствует Андрей Болотов, участник Гросс-Егерсдорфского сражения:
«…со своей стороны видели мы побитых гораздо меньше, нежели прусской, и никакой иной причины тому не находили, кроме той, что много наделали тут вреда шуваловские секретные гаубицы» [67] (письмо 48-е).
Но и впоследствии во времена походов Суворова наша:
«…артиллерия считалась лучшей в Европе. Полевая пушка — гаубица, сконструированная офицерами М.В. Даниловым и С.А. Мартыновым и известная под именем единорога, была для своего времени самым совершенным артиллерийским орудием [164] (т. 1, с. 24). Единороги при меньшем весе, легком и устойчивом лафете имели большую дальность огня, меткость и убойную силу, чем такого же калибра орудия западноевропейских армий. Из единорогов можно было стрелять различными снарядами, что не обезпечивали другие орудия такого же калибра» [3] (с. 140).
И это все притом, что и самого железа в нашей якобы лапотной стране добывалось в то время столько, сколько не было вообще ни у кого. К концу XVIII века Россия:
«…производила даже больше железа и чугуна, чем высокоиндустриализованная Англия. Так, в 1767 г. Россия производила 82 000 тонн чугуна, тогда как металлургия Англии в 1770 г. дала лишь 32 000 тонн…» [165] (с. 616).
И так продолжалось на протяжении полутора веков. В чем и весь секрет успешного противоборства обычно противостоящим России собирающимся воедино вражеским коалициям:
«…в XVIII и в начале XIX века Россия стояла на первом месте в мире по производству железа и оказалась в значительной степени благодаря этому одной из самых сильных военных держав…» [165] (с. 607).
Но и сами истоки происхождения огнестрельного оружия уходят опять к нам же.
До сегодняшнего дня имелась версия, что порох якобы изобретен в Китае. Однако же:
«…порох действительно изобрели в Китае, только сам Китай — это Китай-город — Москва за Кремлевской стеной. В районе Астрахани имеются запасы селитры, а чуть севернее, в районе Самарской Луки, — запасы серы. Из древесного угля, серы и селитры и делали в Москве порох. На территории нынешнего Китая селитры нет. Порох из хлопка — это химия уже середины ХIХ века!» [166].
А вот что означает использование этого зелья, изобретенного нами для военных целей:
«Огневая стрельба. — Хотя, по свидетельству летописей, арматы и стрельба огненная были введены в России еще в XIV столетии, и хотя, по тем же источникам, в 1382 году при нашествии Тохтамыша на Россию Москва защищалась тюфяками и пушками, но первое употребление артиллерии при обороне крепостей относят к XV ст. и именно к 1408 г., когда татарский полководец Едигей, явясь под Москвою, не смел подступить к ее стенам, боясь наших огнестрельных орудий» [48] (с. 1066).
То есть наша русская военная наука еще во дни поля Куликова не просто подготовила огнестрельное оружие, но уже им, как теперь «вдруг» оказывается, обезпечила себе победу в битве века, которая по некоторым данным собрала до миллиона войска с одной и другой стороны:
«И была сеча лютая и великая, и битва жестокая, и грохот страшный, — повествует летописец. — От сотворения мира не было такой битвы…» [167] (с. 98).
Что за грохот за такой?
Так это работало по басурманам наше огнестрельное оружие!
Но почему бы и нет, если оно у нас в ту пору давно имелось в наличии:
«Во второй половине XIV в. на Руси появляется огнестрельное оружие» [168] (с. 83).
А нам известно, что если ружье заряжено, то оно должно же когда-нибудь выстрелить?
Между тем, всего два года после Куликовской битвы, что отмечает не кто-нибудь, но самый титулованный в вопросе знания истории Москвы человек, Иван Забелин, при нашествии Тохтамыша в 1382 году:
«…на подступавших к стенам происходила с заборол стрельба из разных махин: — из самострелов, тюфяков, пушек…» [169] (с. 94).
И двумя годами ранее, что и понятно, использование нами пороха было отнюдь не предположительным, но именно обязательным — ведь в тот момент решалось — быть вообще такой стране как Россия, или не быть!
А потому наличие у нас огнестрельного оружия становится очевидным уже не от разгоряченной якобы фантазии рассказчика, но доказывается исторической наукой. Ведь автор процитированных строк:
«Забелин Иван Егорович (1820–1908) — историк и археолог, почетный академик. Председатель Общества истории и древностей российских при Московском университете, один из организаторов и руководителей Исторического музея» [170] (с. 390).
Процитированный нами отрывок взят из источника, написанного:
«…по поручению Московской Городской Думы. Эта книга явилась первым и единственным до сих пор полным описанием нашей столицы. Иван Забелин собрал и обработал никем не тронутый до него архивный материал» [169] (с. 655).
Никем не тронутый — до 1905 года. И задвинутый подальше, для оправдания версии большевиков «о тысячелетней рабе», что и понятно, после 1917-го.
Так что огнестрельное оружие, что обнаружено Забелиным (и что никем не прокомментировано и старательно замалчивается по сию пору), к Куликовской битве у нас имелось в изобилии. Потому летописец и упоминает о грохоте, который может исходить исключительно от использования огнестрельного оружия. А мишеней было хоть отбавляй — пуля мимо не пролетит:
«Люди гибли не только от мечей, копий и под копытами коней, многие задыхались от страшной тесноты и духоты; Куликово поле как бы не вмещало борющиеся рати, земля прогибалась под их тяжестью, пишет один из древних авторов» [167] (с. 98).
Конечно, при таком стеснении даже самые несовершенные тюфяки — промаха не дадут! Потому этот вариант победы русского оружия в Куликовской битве, столь старательно упрятанный от нас советскими историками, выглядит не просто наиболее вероятным, но слишком теперь явно вырисовывающимся и не подлежащим никакому сомнению. Становится понятным и странное стремление историков изобрести для нас якобы бытовавшие у нас пешие полки. И это в стране, где каждый крестьянин имел по несколько лошадей! Ну, а с приданием нашему вооружению некоторой сермяжности — тоже теперь все становится ясно. На самом деле мы имели на тот день наиболее совершенное оружие во всем мире, которое и применили массированно в этой победоносной для нас битве.
О нашей достаточно ранней подготовленности к войнам против армий, имеющих на вооружении огнестрельное оружие (при строительстве крепостей наши инженеры не могли не учитывать возможность появления нашего оружия и у врага), свидетельствуют и постоянно обнаруживаемые подземные сооружения в пределах оборонительных линий Московского Кремля. Выясняется, что:
«…Московский Кремль был оснащен слухами задолго до того, как в России с помощью подкопа была разрушена первая крепость» [171] (с. 55).
Что случилось лишь в 1535 г., когда литовцам удалось с помощью взорванного под стенами Стародуба порохового заряда овладеть этим русским городом.
Таким образом, выясняется, что и в данной области наша наука намного опережала хваленую заграницу. Ведь тех же литовцев, вторгшихся полстолетия спустя вместе с поляками, при защите Пскова мы просто наголову разгромили именно за счет нашего опережения в данной области:
«В 1581 году во время осады Пскова между поляками и русскими шла настоящая подземная война. Искусное расположение многочисленных слуховых галерей, удачно прикрывавших стены и башни Псковского кремля, позволило обнаружить и ликвидировать все вражеские подкопы» [171] (с. 56).
Вот что сообщает об этих слухах Станислав Пиотровский — участник неудачного штурма Пскова в составе войск Стефана Батория:
«Ведем подкоп под стены, только не знаю как скоро он будет готов; хорошо, если бы русские не догадались, а то они, по рассказам пленных, поделали везде слухи (Остаток этих слухов, т. е. подземных коридоров и теперь можно видеть у Покровской башни, вблизи которой сохранилось устье подземного хода, ведущего далеко в поле. Такие слухи были устроены и в Смоленске, о чем упоминает Маскевич в своем описании Смоленской осады: он говорит, что ни один подкоп не мог удаться потому, что русские везде имели слухи — прим. переводчика)» [172] (с. 123).
И вот что в этом вопросе самое интересное:
«На Западе контрминные способы борьбы были применены лишь во второй половине XVII в. — почти на 100 лет позже обороны Пскова» [168] (с. 169).
Но кроме Пскова у нас был еще и Смоленск:
«Возведенная в 1596–1600 гг. крепость сразу же получила самые высокие оценки современников этого строительства. Ее называли «непобедимым укреплением своего отечества», «ожерельем» Московской Руси. Иностранцы подчеркивали высокие инженерные качества сооружения, говорили о невозможности взять их приступом. Серьезной проверкой прочности смоленской цитадели стала более чем двухлетняя (1609–1611) осада города войсками польского короля Сигизмунда III» [173] (с. 263).
Кстати говоря, крепость эта вовсе не является каким-то особым исключением из правил строительства защитных сооружений Москвой, сегодня объявленной, в сравнении с превозносимым на все лады Западом, какой-то уж сверх «сермяжной» или «лапотной». Ведь если новейшая и мощнейшая из шведских крепостей, Нарва, все же покорилась пушкам Петра — после длительного обстрела неожиданно обвалилась одна из ее стен. То построенная много ранее и считающаяся уже более негодной для отражения нападения неприятеля построенная еще во времена Ивана Грозного наша средневековая твердыня, Иван-город, оказалась полностью неприступной. О чем и сообщает в своих дневниках датский посол Юст Юль:
«Хотя стены весьма ветхи и в предохранение от падения обтянуты крепкими железными полосами, тем не менее в (последнюю) осаду они оказались настолько крепкими, что до самого взятия Нарвы в них не удалось открыть брешь даже при (помощи) самых больших орудий» [5] (с. 77).
Так что мощь нами возводимых крепостей всегда признавала и заграница. Смоленские же стены сооружались полувеком позднее стен Иван-города, а потому устроенные и еще надежнее своего предшественника по фортификационным сооружениям Московии.
Но не только искусные прочные стены, но и противоподкопные подземные сооружения были на тот день у Смоленской твердыни самыми мощными во всей Европе. О чем и сообщают в один голос даже наши враги:
«Тайники этой крепости высоко оценили поляки, осаждавшие ее в начале XVII века» [171] (с. 169).
Вот что сообщает в своем дневнике о полной невозможности преодолеть наши эти уже подземные рубежи находящийся в неприятельском стане враг — польский офицер Маскевич.
Поляки, пишет он:
«Не пренебрегали и подкопами; несколько раз пытались провести их в разных местах от лагеря под стены, в надежде, что не тот, так другой будет иметь успех; но Москвитяне были осторожны; ни один подкоп не мог утаиться от них: ибо Смоленские стены выведены опытным инженером так искусно, что при них под землею находятся тайные ходы, где все слышно, куда ни проводили подкопы. Пользуясь ими, Москвитяне подрывались из крепости под основание стен и либо встречались с нашими, либо подводили мины под наши подкопы, и взорвав их порохом, работы истребляли, а людей заваливали и душили землею, так что мы иногда откапывали своих дня чрез три и четыре» [175] (с. 29).
И вот как долго, со слов иного в той войне нашего врага, поляка Элиаса Геркмана, держался Смоленск.
Сигизмунд:
«…стоял под ним с своим войском около двух с половиною лет…» [174] (гл. 21, с. 256).
То есть даже не около двух лет, как врет нам наша же вроде бы как отечественная, а на самом деле празападная история, но два с половиной года! И это засвидетельствовал враг. То есть наши доморощенные либералы-историки — это, что на самом деле, много большие нам враги, чем даже воевавшие против нас иноземцы, ненавидящие и презирающие нас всем своим нутром.
И враг здесь в ту пору потерял не только:
«…30 тысяч своих солдат… Долгая осада разложила войско Сигизмунда. Он был не в состоянии оказать существенную помощь засевшему в Москве польскому войску и вернулся в Варшаву» [176] (с. 322).
Так что Смоленская цитадель преградила путь врагу даже после того, как он предателями боярами был запущен в самое сердце Православной страны — в ее главную святыню — в Москву. Вот что собой представляет эта русская крепость, в те времена лучшая в Европе. Так что именно наши крепости представляли собой образец искусства ваяния защитных сооружений всех времен и народов.
Причем, именно наши крепости напоминает собой Троя Шлимана. Ведь этот город — полная копия Москвы — такой же белокаменный и с таким же множеством ворот:
«В течение десяти лет греки осаждали город, окруженный толстыми стенами из тесаного камня с башнями и пятью искусно защищенными воротами» [65] (с. 6).
У Москвы было шесть таких ворот.
На первый взгляд такое обилие ворот кажется какой-то непродуманной блажью. Ведь именно они являются наиболее уязвимым участком обороняющейся стороны.
Однако же здесь следует учесть тот факт, что лишь мы всегда возводили не просто защитные сооружения, но сооружения, которые позволяли укрывшемуся за ними воинству в самый неожиданный для врага момент переходить от обороны к наступлению. Так всегда и оснащались русские крепости, в вопросе контратаки всегда выглядящие особняком от подобных сооружений заграницы, никогда не предназначающихся для ведения столь рискованных военных действий. Это выяснили недавние раскопки, проводимые в Московском Кремле. Причем, подземная часть наших защитных сооружений, в дополнение имеющимся в наличии нескольким наземным воротам, всегда имела и ворота подземные, откуда имелась возможность нанести врагу самый страшный удар в самое неожиданное время, обычно ночью:
«В книге “Материалы для истории инженерного искусства в России” академик Ф.Ф. Ласковский писал: “Большое внимание при возведении оборонительных оград уделялось в старину устройству потайных выходов, называвшихся в начале вылазными воротами, или вылазами, и служивших для вылазок. Располагались они так, что неприятель не мог заметить их с поля. Для этого самый проход помещался на дне рва или несколько ниже, имел небольшую высоту и заграждался двумя или более прочно устроенными дверями. Для выхода в поле во рву устраивался в наружном его скате, против вылазов или несколько в стороне, довольно пологий и широкий выход… Ходы-вылазы могли также приводить в ближайшие лес, овраг, на берег реки, то есть в то место, откуда удобнее всего было напасть на противника, осадившего город или крепость. В старинных документах эти сооружения называли также «воротами тайных выходов», «лазами» или «поднырами»”» [171] (с. 111).
Вот такая она была, что выясняется, эта самая оплеванная и оклеветанная профессиональными лгунами от исторической науки, чьи пасквили на нас самими же нами оплачивались, эта самая якобы лапотная страна медведей и Бальзаминовых — подножие Престола Господня — Святая Русь… И если бы не высказывания о нас наших же врагов — кто бы это сообщил о нас правду? Хорошо, что хоть враги, пытаясь оправдать очередную полученную ими от нас под глаз «феньку», частенько пробалтываются — кто же это им ее под глазик-то столь немилосердно и совершенно не женственно «засветил».
Итак, русское оружие превосходило врага в XIV–XVI вв., буквально, на несколько голов и по всем имеющимся статьям. Причем, как в защите, так и в нападении.
А потому вот что происходило ко временам этого пресловутого «стояния на Угре», когда Русь, якобы кем и когда завоеванная, что нам также совершенно без каких-либо подтверждений насвистели во все уши профессиональные историки, якобы высвобождалась от некоего ига:
«6 октября русские и ордынские войска сошлись, и разделяла их лишь гладь реки Угры. На левом берегу выстроились русские лучники, были расставлены пищали и тюфяки (длинноствольные и короткоствольные артиллерийские орудия), отряды стрельцов с дробницами (ручное огнестрельное оружие)» [178] (с. 26).
Так что враг был встречен во всеоружии, а потому первый его наступательный порыв был остановлен меткими выстрелами москвичей:
«…и покушашеся многажды прилести реку во многих местех, и не можеша воспрещеніем от Руских вои. И много паде Срацын его ту, и без числа претопоша в реце» [177] (гл. 4).
Так что удар татарами был получен более чем чувствительный. И лишь через двое суток, собрав все свои силы воедино, враг вновь принял решение атаковать наиболее удобные места для переправы, пытаясь во что бы то ни стало все же форсировать Угру. Но не тут-то было:
«Бои за переправы начались 8 октября и продолжались четверо суток. Ордынцам так и не удалось преодолеть реку ни на одном участке. Особую роль в этом сыграл “огненный наряд”. Татары, сгрудившиеся перед бродами, в результате метких выстрелов русских пушкарей понесли значительный урон. Хорошей мишенью стали и медленно плывущие через Угру ордынцы, а сами они не могли использовать свой излюбленный прием — массированную стрельбу из луков: долетавшие на излете стрелы теряли убойную силу» [179] (с. 86).
Так что это «стояние» никаким стоянием не было. Но, что на самом деле, самым настоящим истреблением белыми людьми, вооруженными совершеннейшим для своего времени огнестрельным оружием, а совершенствовали мы его к тому времени после Куликовской битвы целых сотню лет, каких-то чумазых толп неандертальцев, вооруженных дротиками и пытающимися числом подавить войсковые соединения культуртрегеров, занявших оборону по берегам не широкой реки. И с этого момента нас наши эти историки, уж так и быть, порешили считать освобожденными от этих примитивных народностей, тела которых затем и реку эту остановят — так их в ней будет много истреблено.
Ну, как? Интересная картиночка встречи с этими своими якобы завоевателями, державшими нас якобы в неволе триста лет?
Да уж, не сладко пришлось в ту пору этим чумазым ордам басурман, перед нами практически безоружным. Таково наше пресловутое «отставание», как раз якобы из-за этого самого татаро-монгольского порабощения!
Ну, не смешно ли? Есть ли совесть у всех этих получающих от страны зарплату историков, считающихся профессионалами своего дела и по сию пору так и двух слов в защиту вранья своих предшественников не промямливших?
Библиографию см. по: Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Источник: nethistory.su
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]