Петр I. Московская Голгофа
---
Но вернемся к повествованию о поведении Петра уже по прибытии из-за рубежа.
Алексей Толстой:
«Закованных стрельцов отовсюду отвозили в Преображенскую слободу…[89] (с. 253).
И вот что собой на самом деле представляла эта самая «слобода» с уст песнопевца Петру придворного революционного писателя Алексея Толстого. Дореволюционный историк Пыляев нам уточняет ее предназначение. Здесь размещался:
«…Преображенский приказ, где велись допросы с применением пыток» [167] (c. 390).
Алексей Толстой:
«В конце сентября начался розыск. Допрашивали Петр, Ромодановский, Тихон Стрешнев и Лев Кириллович… В четырнадцати застенках стрельцов поднимали на дыбу, били кнутом… держали над горящей соломой… опять вздергивали на вывороченных руках, выпытывая имена главных заводчиков…
Стрельцы признавали вину лишь в вооруженном бунте, но не в замыслах… В этом смертном упорстве Петр чувствовал всю силу злобы против него…
Ночи он проводил в застенках» [89] (с. 253–254).
Казалось бы, романист революции лишку наговаривает на Петра?
Да ничего подобного: лишь пытается завуалировать тот простой факт, что никакого бунта не было вообще! Ведь на самом деле, что также еще под большим вопросом, лишь была направлена стрельцами совершенно безобидная челобитная царевне…
Так что ж певцы «дивного» нашего этого такого «гения» столь громогласно разбалтывают эту жуткую историю про Петра — никогда и нигде не виданного самого страшного и самого жестокого палача, волей судьбы облеченного государственной властью?
Ими, что и естественно, описываются лишь те факты, которые на слуху у миллионов очевидцев и которые просто уже никак не сокрыть!
Хотя упрятывать эти факты «птенцы» и их «дивный гений» старались, как то было только на тот момент возможным. Вот что говорят о том более чем красноречиво еще лишь сухие факты петровских архивов, необычайно богатых на подобные свидетельства. Голиков Н.Б.:
«В 1701 г. Петр I осудил к наказанию кнутом, урезанию языка и пожизненной ссылке в монастырь в Вологде посадскую дочь Евдокию Часовникову, признанную виновной в произнесении фразы о том, что “которого-де дни великий государь и стольник князь Ромодановский [глава Преображенского приказа] крови изопиют, того-де дни в те часы они веселы, а которого дни они крови не изопиют, и того дни им и хлеб не ес[т]ца” [232]» [146] (с. 156).
И этот приговор среди многих иных, вынесенным Петром, считается еще «мягким». Ведь вот чем за подобное же, то есть за длинный язык, он подверг своих обличителей во время казни стрельцов:
«…в 1698 г. будущий император приговорил к смертной казни жену стряпчего конюха Аксинью Трусову и ее холопа Григория Леонтьева…» (там же).
И вот в чем, как выясняется, заключалась их не подлежащая прощенью вина:
«…объясняя жестокость царской расправы с восставшими стрельцами, они высказались о том, что Петр I “ожидовел и бес тово-де он жить не может, чтобы ему некоторый день крови не пить”» (там же).
Суровость же приговора выглядит вовсе не случайной: истинную свою личину Петру требовалось скрывать как можно долее. Потому раскрытие бесовской ее сущности было равносильно раскрытию государственной тайны.
А вот еще свидетельства явной ожидовелой кровожадности Петра, упрятанной им под грифом «строго секретно — разглашению не подлежит»:
«Один из секретарей цезарского посольства записывал в дневнике то, что видел в эти дни, и то, что ему рассказывали» [89] (с. 254).
И вот что сообщают его записи в пересказе Алексея Толстого — одного из немногих русских эмигрантов, вернувшихся в Советскую Россию в 20-х гг.:
«К ряду казарменных изб в Преображенской слободе прилегает возвышенная площадь. Это место казни: там обычно стоят позорные колья с воткнутыми на них головами казненных» [89] (с. 255).
Такой «обычай», насколько помнится, бытовал исключительно у тех персонажей русских народных сказок, которые безошибочно, даже на расстоянии, могли определить национальную принадлежность своих извечных жертв. Лишь поглубже втянув своими людоедскими ноздрями воздух, они могли засвидетельствовать: «Русским духом пахнет». То есть эти самые «избы» Преображенского точно так же, как и у некой нам всем известной старушечки с избушкой на курьих ножках, были окружены забором из насаженных на колы человеческих голов!
Но и это вновь: отнюдь не плод фантазии Алексея Толстого. О наличии у Петра такого вот «чудесного» заборчика упоминает и Костомаров:
«На Красной площади был поставлен столп с железными спицами, на которые были воткнуты головы казненных» [128] (с. 614).
То есть не где-то там в стороночке, о чем пытается уверить нас Алексей Толстой, возвратившийся в захваченную большевиками страну для восхваления «славных дел» им столь лелеемого безбожного монарха-революционера, но в самом что ни есть центре Москвы — на Красной площади!
«…уже были приготовлены плахи. Дул холодный ветер… Писарь… читал народу приговор на мятежников. Народ молчал, и палач начал свое дело.
Несчастные… шли на казнь поочередно… На лицах их не было заметно ни печали, ни ужаса предстоящей смерти…
Мне рассказывали, что царь в этот день жаловался генералу Гордону на упорство стрельцов, даже под топором не желающих сознавать своей вины» [89] (с. 255).
А вот что свидетельствует о поведении стрельцов перед казнью английский капитан Джон Перри:
«…Русские ни во что не ставят смерть и не боятся ее… Я сам видел, как многие из них шли с цепями на ногах и с зажженными восковыми свечами в руках… они клали головы свои на плахи с твердым, спокойным лицом…» [208] (с. 178).
Да, стрельцы шли на смерть, так и не покоренные царем-антихристом.
На что Алексей Толстой сетует:
«Действительно, русские чрезвычайно упрямы…» [89] (с. 255).
И в попытке сломить это упрямство ужасом царем-антихристом:
«У Новодевичьего монастыря поставлено тридцать виселиц четырехугольником, на коих 230 стрельцов повешены. Трое зачинщиков, подавших челобитную царевне Софье, повешены на стене монастыря под самыми окнами Софьиной кельи. Висевший посредине держал привязанную к мертвым рукам челобитную…» (там же).
И здесь вновь воспеватель «чудесного гения», Алексей Толстой, несколько слукавил. Челобитной-то никакой так и не нашли! Ведь именно по этой причине, о чем пробалтывается другой его восхвалитель — Костомаров:
«…троим из них, висевшим под самыми окнами, дали в руки бумаги в виде челобитных» [128] (с. 617).
Устрялов, со слов Корба:
«“…троим из них, висевшим подле самих окон, вложена была в руки бумага в виде челобитной” (Корб, с. 175)» [229] (с. 236).
То есть они якобы поданную царевне челобитную должны были только лишь имитировать!
Но была ли она вообще?!
Не может уклониться от упоминания вышеизложенных зверств и Соловьев — самый титулованный историк-западник, к Петру благосклонный ничуть не менее уже упомянутых авторов историй об истории. Он сообщает, опираясь на слишком хорошо всем известные источники, которые просто невозможно утаить, ввиду их общеизвестности, что у стрельцов:
« “…ломаны руки и ноги колесами; и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья; и те стрельцы, за их воровство, ломаны живые…” (Записки Желябужского. С. 125–127 (Изд. Д. Языкова); с. 57–58 (Изд. И. Сахарова))» [233] (с. 552).
Желябужский:
«И по розыску те стрельцы казнены разными казнями, и по всем дорогам те стрельцы кладены на колеса тела их по десяти человек, и сквозь колеса в ступицы проткнуты колья, и взоткнуты на те колья их стрелецкие головы» [209] (с. 310).
Алексей Толстой продолжает:
«“Его царское величество присутствовал при казни попов, участников мятежа. Двум из них палач перебил руки и ноги железным ломом, и затем они живыми были положены на колеса…”
“…царь велел всунуть бревна между бойницами московских стен. На каждом бревне повешено по два мятежника… Едва ли столь необыкновенный частокол ограждал какой-либо другой город, каковой изобразили собою стрельцы, перевешанные вокруг всей Москвы”» [89] (с. 255–256).
Факт данной массовой казни подтверждает и Соловьев:
«…2 195 стрельцов повешено…» [233] (с. 552).
Пусть такого количества стрельцов несколько и не хватило бы Петру на его затею в полном своем объеме, но этого подтверждения маститого историка вполне достаточно, чтобы полностью опровергнуть уже к сегодняшнему дню нам навязанную новейшими историками версию о всего лишь сотнях казненных стрельцах. Но говорить надо о многих тысячах казненных или даже десятках тысяч.
Вот что сообщает по поводу стрелецких казней секретарь прусского посольства Фоккеродт:
«Как велико должно быть число казненных стрельцов при совершении этого приговора, можно заключить из того, что не только изо всех бойниц трех стен, окружающих город Москву, выставлены были бревна и на каждом из них висело по 3 и по 4 стрельца, но и вся торговая площадь в Москве устлана была сплошь плахами, на которых ложились рядом осужденные на смерть мятежники и протягивали шею для удара царю, который не только собственной высокой особой потешал себя этой работой, но побуждал еще к тому и своих бояр» [160] (с. 34).
Так что ни Алексей Толстой, певец «чудесного гения», карманный придворный пиетист большевиков, ни Соловьев, до корней волос промозглый западник, что выясняется на поверку, вовсе своими свидетельствами не раскрывают звериного облика Петра, но лишь пытаются несколько приуменьшить им же самим и спровоцированные казни. Ведь одних повешенных стрельцов, которых не по два было повешено на каждом бревне, торчащем из каждой бойницы Кремля, но и по 3, и по 4, было в несколько раз больше того числа, которое пытаются навязать нам вышеуказанные исторические пиетисты. Не две тысячи, что вещает нам Соловьев, но порядка шести или даже восьми тысяч развешанных по стенам русской крепости воцарившимся антихристом русских людей. Но сколько еще было казнено, коль сам Петр рубил без устали топором с утра и до вечера? И не где-нибудь там якобы в Преображенском за высокими заборами или даже в подземных застенках, но на самом видном месте — на Красной площади. Но и по всем дорогам, что сообщает Желябужский, были расставлены телеги с воткнутыми на шесты головами казненных.
Но уже описанные трупы были, что также сообщает Желябужский, еще не все:
«…повешены были по всему Земляному городу у всех ворот по обе ж стороны, также у Белого города, за городом, у всех ворот по обе стороны; сквозь зубцы городовых стен просунуты были бревна, и концы тех бревен загвождены были изнутри Белого города, а другие концы тех бревен выпущены были за город, и на тех концах вешены стрельцы…
Также у их стрелецких съезжих изб они, стрельцы, вешены человек по двадцати и по сорока и больше.
А пущие из них воры и заводчики, и у них за их воровство ломаны руки и ноги колесами, и те колеса взоткнуты были на Красной площади на колье, и те стрельцы за свое воровство ломаны живые, положены были на те колеса, и живы были на тех колесах немного не сутки, и на тех колесах стонали и охали» [209] (с. 311).
Джон Перри дополняет эту страшную картину петровской расправы над стрельцами:
«На протяжении 2 миль от города, по всем большим дорогам, ведущим в Москву, устроены были также виселицы, на которых повешено было множество этих мятежников…» [208] (с. 120).
Причем, что свидетельствует Перри, были убиты не только стрельцы, но даже их жены! Но не только жены, но даже их дети:
«Многие из стрельцов… были казнены, вместе с семействами своими» [208] (с. 93).
А вот какая кара, после уничтожения всего живого, что их населяло, постигла уже сами стрелецкие слободы:
«Самые дома, в которых жили стрельцы, приказано было срыть до основания…» [208] (с. 120).
Так что казнены были в ту пору Петром даже не тысячи, но десятки тысяч русских людей, так и не покорившихся яростно пытающемуся сломить его волю зверю:
«Всю зиму были пытки и казни. В ответ вспыхивали мятежи в Архангельске, в Астрахани, на Дону и в Азове. Наполнялись застенки, и новые тысячи трупов раскачивала вьюга на московских стенах. Ужасом была охвачена вся страна» [89] (с. 256).
Вот как Петр расправлялся с участниками, например, азовского так называемого бунта. А на самом деле какого-то упрятанного историками возмущения горожан по поводу очередного их ограбления петровскими нововведениями. На сей раз печатанием вдвое меньших по весу государственных денежных знаков.
И вот какими жесточайшими мерами был пресечен и этот так называемый мятеж:
«Бунтовщики из Азова привезены в Москву и наказаны за измену; священник, бывший соучастником в бунте, был обезглавлен рукой самого царя. Еще казнены шесть делателей фальшивой монеты; фальшивую монету растопили и влили им в рот» [224] (с. 520).
Вот как выглядели последствия одного из бунтов в Астрахани:
«В этой местности стоит множество виселиц… и на каждой из них по полудюжине совершенно обнаженных казаков… Трупы повешенных от солнечного зноя почернели как смоль и отвратительны были на вид… Жен же и детей их сослали в Казань» [103] (с. 167).
А вот как «украшен» был в ту страшную зиму Новодевичий монастырь:
«Целые пять месяцев трупы не убирались с мест казни, целые пять месяцев стрельцы держали свои челобитные перед окнами Софьи» [233] (с. 552).
Заметим, чисто символические челобитные.
Таковы начала на все лады нам расхваленных петровских «преобразований»!
Петр преобразил цитадель Православия в грандиознейшую и нигде до этого не виданную виселицу. Более чем двухкилометровые стены Кремля, включая и башни, имели не менее полутора тысяч бойниц! Между тем, имеются сведения и о повешенных на стенах Белого города. А ведь они протяженностью в десяток километров!
Но казненными стрельцами, как выясняется, были увешаны даже укрепления Земляного вала:
«Каждый день по нескольку сот преступников становились жертвами неизменного правосудия. У всех ворот, вокруг Земляного города, на стенах по Белому городу, на Красной площади, у съезжих изб стрелецких — везде меч правосудия карал преступных… Ужас наполнял сердце зрителей» [230] (с. 245).
Всю зиму тела тысяч(!) (может быть, и десятков тысяч!) повешенных и порубленных русских людей указывали на то страшное свершившееся обстоятельство, что на русский трон взошел сын беззакония — сам антихрист. И лишь к весне это ужасное «убранство» столицы было снято со стен!
И каково приходилось чиновникам иностранных посольств, при обязательных ими служебных посещениях центра столицы русских, можно лишь гадать!
Однако ж знаток старинной Москвы, сотрудник «Нового времени» В.И. Пыляев, в XIX в. еще не ознакомленный с большевицким взглядом на Петра как некоего «Великого Преобразователя», сообщает, что единственной лютой зимой эта страшная предапокалипсическая картина, наводящая ужас на всю страну, еще не была завершена. Но сопровождала царствование этого изувера вплоть до кончины не только его самого, но и наследующей ему Екатерины I:
«При Петре I Лобное место было обставлено головами стрельцов, воткнутыми на кол, и только при Петре II, по указам 1727 года июня 10-го и сентября 17-го, сняты виселицы и столбы, на которых были тела казненных» [167] (с. 70).
Вот какую жуткую картину приходилось наблюдать несчастным жителям Белокаменной в период правления этого каннибала, обряженного историками в яркие радужные тона «просветителя» некой такой «темной» России.
На самом же деле реалии уж слишком далеки от размалеванного и расхваленного на все лады этого «чудесного гения».
Из дневников Корба. 4 и 5 октября:
«Мятежников за упорное молчание подвергают пыткам неслыханной жестокости. Высеченных жесточайшим образом кнутами, их жарят на огне; опаленных секут снова, и после вторичного бичевания опять пускают в ход огонь… Царь… сам составляет допросные пункты, спрашивает виновных, доводит до сознания запирающихся, велит подвергать жестокой пытке особенно упорно хранящих молчание; с этой целью в Преображенском (месте этого в высшей степени строгого допроса) пылает ежедневно, как это может всякий видеть, по тридцати и более костров» [220] (с. 81).
То есть Корб сообщает, что эти пыточные мероприятия Петр вовсе не собирался ни от кого скрывать. Но исключительно для устрашения выставил всем напоказ.
«Признания добывали пытками. Подсудимых сначала пороли кнутом до крови на виске (т.е. его привязывали к перекладине за связанные назад руки); если стрелец не давал желаемого ответа, его клали на раскаленные уголья. По свидетельству современников, в Преображенском селе ежедневно курилось до тридцати костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым удовольствием присутствовал при этих варварских истязаниях» [128] (с. 615–616).
Но не только присутствовал, но и с удовольствием много большим еще и лично участвовал в истязаниях стрельцов:
«Царь лично ломал ребра, выкручивал руки, рвал зубы и ноздри, жег живое тело несчастных и, весь в крови, выходил из приказа, требуя от своих “птенцов”, чтобы они непременно приняли личное участие в пытках. Затем ехали пировать. Гуляли всю ночь» [151] (с. 179).
Вновь открываем дневник Корба. Теперь от 10 октября, когда апокалипсический зверь уже берет в руки топор. В этот день:
«Царь сам покарал в Преображенском пять преступников…» [220] (с. 82).
Но стрельцов он не только карал, но и миловал. То есть некоторых из них не убивал, но лишь серьезно калечил.
Как свидетельствует Корб, 13-го октября, петровское «правосудие»:
«…освободило от смертной казни пятьсот стрельцов, однако же, обрезали им носы и уши и сослали в отдаленные пограничные места с навсегда оставшимся клеймом…» [224] (с. 505).
И вот что это было за клеймо:
«По документам сослано 109 человек по заклеймении в правую щеку» [196] (с. 406, прим. 3).
То есть Петру мало было отрезать людям носы и уши, необходимо было поставить им еще и клеймо на щеку. Подвергались же высылке не только сами эти изуродованные стрельцы, но и вообще все их родственники. Перри сообщает, что высылаемы они были из Москвы в отдаленные пограничные провинции:
«…вместе с их женами, семействами и близкими родственниками, обреченными страдать вместе с ними…» [208] (с. 120).
Причем, Корб даже вдвое преуменьшил количество изуродованных Петром 13-го октября русских людей. А с ними, следовательно, и семей, высланных на мучительное проживание в пустынях, в те еще времена не приспособленных для жизни гражданского населения, где голод, холод и постоянные опасности делали жизнь первых поселян, к тому же сильно стесненных в правах, поистине невыносимой.
И все вышеописываемые мероприятия, связанные с многочисленными убийствами и искалечиваниями людей, у Петра прекрасно сочетались с веселыми пирушками.
14 октября:
«Франц Яковлевич Лефорт отпраздновал день своих именин великолепнейшим пиршеством, которое почтил своим присутствием Царь…» [220] (с. 83).
Далее последовали пытки, как считал Петр, зачинщика выступления стрельцов.
15-го и 16-го октября:
«Главный виновник бунта Бачка Гирин [Васька Зарин, десятник полка Козлакова — прим. ред.] в своем упорном молчании не мог быть побежден жесточайшими пытками, повторенными четыре раза…» [224] (с. 505).
17 октября:
«Ходил упорный слух, что его Царское Величество сегодня вторично чинил всенародную расправу над несколькими преступниками…» [220] (с. 83).
«…и в этот день его царское величество совершал публичную расправу с некоторыми мятежниками. Продолжавшиеся до сего времени жесточайшие пытки до того изуродовали подполковника Карпакова, что он потерял способность говорить и двигаться. Поэтому он поручен был искусству и заботам царского медика; по небрежению, медик оставил в тюрьме нож… Карпаков подносит нож к горлу, чтобы прекратить жизнь и найти смерть… но руке… не достало сил; от раны он выздоровел, и сегодня опять притащили его к пыткам» [224] (с. 506).
18 октября:
«Царь обедал у генерала Лефорта» [220] (с. 83).
20–21 октября:
«Снова вокруг белой городской стены у каждых ворот ея были повешены двести тридцать преступников…» [220] (с. 83).
22–23 октября:
«…Вторично несколько сот мятежников повешены у белой Московской стены…» [220] (с. 83).
То есть стрельцов продолжали вешать. На этот раз у всех въездных ворот Белого города. А ведь их затем не снимали до самой весны! Так что любой человек, въезжая в Москву, просто обязан был проходить сквозь строй тел мертвецов, висящих на веревках и окоченелых на морозе, под завывания вьюги жутко раскачивающихся ветром. Более страшной картины и представить себе не возможно. Но все это творилось не на Марсе, а наяву. Причем, что от нас столь упорно пытались утаить петровские и постпетровские историки, а затем и пришедшие к власти большевики, на самом въезде в Белокаменную. И таким образом, что мимо них ну никак нельзя было вообще проехать!
Вот что собою представляет пропаганда. Свидетельства, поколениями людей передающиеся лишь шепотом и из уст в уста, прекрасно осведомленного о происходящем народа, о том, что творилось здесь в петровские времена, целыми поколениями лжеисториков упорно выхолащиваются из памяти населения страны. Ведь Петр для них для всех — это манекен, на который следует равняться и который ну ни в коем случае нельзя обличать.
Но правда о тех страшных временах, несмотря ни на что, все равно потихоньку просачивается. А уже просочившаяся свидетельствует не только об антинародности режима самого Петра, но и об антинародности режимов, ему наследующих. И так как не один еще режим официально не объявил этого подлого палача и негодяя негодяем и палачом, то следует быть уверенным и в том, что наследники являются вполне достойными своих дел далекого предшественника. Так что даже отрицательный вроде бы и результат гласности о деяниях этого самого «Реформатора» — тоже результат. И куда как много более красноречивый, вследствие все более раскрываемой о злодеяниях Петра истины.
26 октября:
«Когда пробило десять часов, его Царское Величество приехал в тележке (rheda) на роскошно устроенный пир… В общем с лица его Царского Величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутреннего удовольствия» [220] (с. 83).
И вот в чем обычно это самое его удовольствие выражалось.
27 октября:
«…две постельницы зарыты живыми в землю…» [224] (с. 508).
То есть наш этот триста лет всеми упорно воспеваемый «чудный гений», что выясняется теперь, людей живыми в землю закапывал. И все нормально: он гений, а мы, в этой «гениальности» не разбирающиеся, дураки и недоделки, — ни ухо, что называется, ни рыло в политике партии и правительства не смыслящие.
Однако ж этот день отмечен и иными не менее дикими зверствами этого апокалипсического Петрушки-палача:
«Все бояре и вельможи, присутствовавшие на совещании, на котором решено было бороться с мятежными стрельцами, были призваны сегодня к новому судилищу: перед каждым из них было поставлено по одному осужденному, и всякому нужно было привести в исполнение топором произнесенный им приговор. Князь Ромодановский, бывший до мятежа начальник четырех полков, по настоянию его величества поверг на землю одним и тем же лезвием четырех стрельцов; более жестокий Алексашка хвастался, что отрубил двадцать голов…» [220] (с. 83).
Что подтверждает и Желябужский:
«“А в Преображенское у того розыска были и тех стрельцов казнили бояре и все полатные люди сами топорами и палашами” (Записки Желябужского. С. 58)» [224] (с. 508).
Алексей Толстой, придворный пиетист большевиков, также не может не процитировать высказывания на эту тему современников:
«Эта казнь резко отличается от предыдущей. Она совершена различными способами и почти невероятными… Эта громадная казнь могла быть использована только потому, что все бояре, сенаторы царской думы, дьяки — по повелению царя — должны были взяться за работу палача. Мнительность его крайне обострена… Он придумал связать кровавой порукой всех бояр…» [89] (с. 256).
Корб дополняет нашего послушного партии и правительству оракула следующими подробностями произошедшего:
«Триста тридцать человек, вместе выведенные на смертную казнь обагрили обширную площадь нечестивою, хотя и мужественно пролитою кровью… Сам царь, сидя в креслах, спокойно смотрел на всю эту трагедию и на страшную бойню такого множества людей, и сердился только на одно, что бояре дрожащими руками принимались за это непривычное дело» [224] (с. 508–509).
31-го октября:
«“У двоих мятежников… переломали руки и ноги, и живых вложили в колеса, чтобы в медленной смерти они приняли наказание, достойное лютости…” [Это были стрельцы Чубарова полка Колокольцев и Сучков — прим. изд.]» [224] (с. 510).
Так что не только головы рубил Петр, прозванный историками «Преобразователем» (вероятно, за излюбленнейшее его занятие: преобразование людей живых в покойников), но использовал и зверства, позаимствованные им у «доброй» заграницы.
4 февраля:
«…в Преображенском казнены стрельцы, а иные четвертованы, всего их казнено 192 человека» [234] (с. 315).
Но не только в Преображенское переезжает из Западной Европы это теперь широко применяемое Петром страшное издевательство, когда, прежде головы, отрубают у живого человека, по очереди, каждый член тела в отдельности!
Забелин:
«Накануне, 3 февр., эти казни происходили и на Красной площади, в Китае, и на болоте за Москвою-рекою. На Красной площади у казни был сам вел. государь да боярин кн. Мих. Никит. Львов, также и иные прочие, замечает Желябужский» [234] (с. 315—316).
13 февраля:
«День этот омрачен казнью двухсот человек… все преступники были обезглавлены… все они подходили один за другим, не выражая на лице никакой скорби или ужаса пред грозящей им смертью… Одного вплоть до самой плахи провожали жена и дети с громкими, ужасными воплями. Готовясь лечь на плаху, он вместо последнего прощания отдал жене и малым деткам рукавицы и платок, который у него оставался…» [220] (с. 84).
Вот как комментирует данную нашу неустрашимость перед смертной казнью датский посол Юст Юль:
«Удивления достойно, с каким равнодушием относятся (русские) к смерти и как мало ее боятся. После того как (осужденному) прочтут приговор, он перекрестится, скажет “прости” окружающим и без (малейшей) печали бодро идет на (смерть), точно в ней нет ничего горького» [107] (с. 197).
Так спокойно и величественно принимали смерть лютую русские люди от апокалипсического зверя. А жид-антихрист Петрушка, в очередной раз ёрнически насладившись кровью, той самою, от которой исключительно лишь русским духом и пахнет, продолжал веселиться:
«По окончанию расправы его Царскому Величеству угодно было отобедать у генерала Гордона…» [220] (с. 84).
3–4 марта:
«Послы Датский и Бранденбургский много пили с Генералом Лефортом под открытым небом, пользуясь приятным вечером» [220] (с. 85).
11 марта:
«Начали предавать погребению тела убитых преступников. Зрелище это было ужасно и необычно у более образованных народов [тут он врет: о «пушистости» «образованных народов» см. выше — А.М.], а пожалуй даже и отвратительно. Тела лежали во множестве на повозках, в безпорядке и без разбору; многия были полуобнажены; везли их к могильным ямам, как заколотый скот на рынок» [220] (с. 85).
Таково содержание дневников Корба, записок на ту же тему Желябужского, Фоккеродта и иных свидетельств, открывших всему миру истинную личину «преобразователя», в XXI веке напомнившего о себе появлением в клубах дыма горящих американских небоскребов.
Но ужасы этой зловещей зимы для обитателей Русской столицы с наступлением весны вовсе не закончились.
Устрялов:
«В конце февраля 1699 года велено убрать тела казненных с Красной площади, с пушечного двора, со стен и от ворот Белого и Земляного города; также из-под Новодевичьего монастыря»
Тысячи трупов, а также отрубленных голов и обезглавленных тел:
«…были развезены по окрестностям Москвы и верстах в 3 от городских застав сложены кучами, а некоторые на колесах, от 85 до 99 тел у 12 дорог… Там они оставались страшным позорищем для проезжающих и проходящих до половины марта 1699 года, когда велено зарыть их подле дорог в ямы и при каждой поставить каменный столб, по образцу построенного на Красной площади, с отливными на четырех сторонах чугунными досками и с пятью железными наверху спицами: на досках прописаны были вины казненных, а на спицах воткнуты их головы» [229] (с. 239–240).
Сколько еще и эти атрибуты палаческого царства антихриста устрашали на въезде в столицу русских людей, рискнувших наведаться сюда, в это логово кровавого изувера супостата, по каким-либо неотложным нуждам?
Сказано ведь: на протяжении всего его царствования…
Потому как вот что сообщается в письме Веберу, написанному одним из его приятелей из Москвы. Оно датировано 6/17 февраля 1728 года:
«Известно, что здесь перед Кремлем и в других местах до сих пор стоят воткнутыми на высоких шестах, на показ, головы бывших бунтовщиков, со времени большого Стрелецкого бунта. Казненные были все знатные господа, и наследники их, равно как и другие их родственники, люди все с состоянием и средствами, которые живут в Москве, или по деревням. Эти-то родственники решились в настоящее время войти ко двору с следующим челобитьем, или прошением: родные головы так долго уже стояли на воздухе часовыми, что можно было бы теперь и отпустить их. Они, родственники эти, могут еще открыть царю столько мошенников, воров и изменников, что такое зрелище могло быть заменено в десять раз большим количеством голов» [210] (аб. 353, с. 1438).
Однако ж обращение было направлено не царю-антихристу. Он, может быть, на такие смены кровавого своего заплечных дел «декора» откликнулся бы и благосклонно. Но Петру II. И лишь он, после смерти Екатерины I, просьбу, о предании земле три страшных десятилетия наводивших ужас на жителей древней русской столицы выставленных в назидание непокорным трупы убиенных людей, удовлетворил. Петр II, не понимая этого людоедского удовольствия Петра I в окружении себя трупами непокорных:
«…не въезжая в Москву для коронования, повелел указом сделанные два столба каменных за Спасскими воротами, где ныне стоят пушки большия под железною кровлею, — и на тех столбах торчали головы: на первом — Цыклера и Алексея Соковнина и протчих пять голов, на втором — Кикина, архиерея Игнатия Ростовскаго, духовника, и протчих пять же голов; среди столпов сделан столб деревянной, на нем сидел Степан Глебов, — повелел сломать и место изровнять» [235] (с. 21–22).
Так выглядело это царство антихриста и его беззаконной пассии в самой Москве — цитадели мирового Православия.
Библиографию см. по:
Слово. Том 20. Серия 8. Книга 1. Слово и дело https://www.proza.ru/2019/02/20/692
Источник: nethistory.su
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]