Последствия октября. Раскулачивание. Часть 4
---
Приложение (опубликованные документы):
«Обращение ПП ОГПУ по Западно-Сибирскому краю в крайздрав с просьбой принять меры по уменьшению детской смертности в южных комендатурах.
23 мая 1934 г.
Секретно
Заведующему Запсибкрайздравотделом
Отчетные данные за 1-й квартал с.г. от южных (промышленных) комендатур Кузбасуголь и Кузнецкстрой показывают, что детская смертность продолжает оставаться необычайно высокой. Особенно пораженным является возраст от 1 года до 3 лет (ясельный). Так, из общего количества умерших спецпереселенцев по Анжерской комендатуре (140) дети в возрасте от 0 до 16 лет составили 84 чел. или 60%, по Кузнецкой (403) — 219 чел. или 54,3%, и по Прокопьевской (44,2) 228 чел. или 51%. Из общего количества умерших детей дети в возрасте от 1 года до 3 лет составили по Анжерской комендатуре 67%, по Кузнецкой 41%, по Прокопьевской 51%. При расчете указанной смертности на общий контингент детей от 1 года до 3 лет в этих комендатурах получаем смертность за квартал по Анжерской 7,7% по Кузнецкой 6,3% и по Прокопьевской 5,8%. Если детская смертность также будет продолжаться и в последующие кварталы, то к концу года детское население в перечисленных выше комендатурах в возрасте от 1 года до 3 лет уменьшится от 25 до 30%, т.е. почти на одну треть
Зам. начальник ОСП ПП ОГПУ по Запсибкраю Анастасенко
Зам. начальника Санотделения Бард-Ахчан
ГАНО, Ф. 1353. Оп. 1. Д.97. ЛЛ.33-33об.
Подлинник» [536] (с. 191–192)
Да, в этом документе было, что засекречивать большевикам: они совершенно умышленно убивали русских детей, а в особенности самого беззащитного — ясельного возраста. Убивали до тысячи за квартал, причем, — это сведения только по Западной Сибири! О детях до месяца здесь и разговор не идет: они умирали вообще все — их, как свидетельствуют очевидцы, просто как дохлых щенков выкидывали из вагонов конвойные. По всей же стране убивали большевики детей столько, что преступления германских национал-социалистов, в сравнении с ними, зверствами уже не покажутся. Так какое из этих двух социалистических государств все-таки справедливее было бы именовать фашистским?
Приложение (архивные документы):
«Постановление президиума Западно-Сибирского краевого исполнительного комитета от 5 мая 1931 г. “О ликвидации кулачества как класса”.
Совершенно секретно
В целях дальнейшего вовлечения широких слоев батрачества, бедноты и середняков в колхозы… Записбрайисполком постановляет:
- Провести в период с 10 мая по 10 июня с.г. экспроприацию и выселение кулацких хозяйств, исходя из ориентировочного расчета 40 000 хозяйств...
П.п. Зам. Пред. Запсибкрайисполкома И. Зайцев Зам. Ответств. Секретаря ЗСКИКа Сиротин
Верно: Врид. Зав. с/ч ЗСКИКа Юрасов. Подпись.
ГАКО. Ф. Р-71. Оп.1. Д.1992. Л.13–15. Подлинник. Машинопись» [1] (с. 23–26).
То есть, что следует понимать под этим страшным документом зверей в человеческом обличье, местным большевикам сверху спускается план на уничтожение четверти миллиона (так как семьи здесь по 6–12 человек) русского населения для безжалостного уничтожения вместе с беременными женщинами и грудными детьми. Всех их под конвоем отправят на север и там, не предоставив ни жилья, ни пищи, просто выкинут в тундру на верную смерть. Причем, кулак, что значится у большевиков, — это человек, использующий труд наемных рабочих. Но спускается план по убийствам: этот фашистский план не предусматривает даже выяснения действительного количества кулаков в этом районе России — он указывает лишь цифру, недобор которой грозит самим этим фашистам на местах головой. Понятно, перевыполнение плана по убийствам, будет только поощряться.
И вот на чьих костях строился большевиками их фашистского образца cоциализм:
«Выводы Западно-Сибирской краевой КК-РКИ по проверке трудового использования и хозяйственно-бытового устройства трудпоселенцев, занятых в системе Кузбассугля. Не ранее 15 сентября 1933 г.
Секретно
Общее количество трудоспособных поселенцев, переданных Кузбассуглю, выражается в 41 512 чел., что составляет 40% всей рабсилы, занятой в угольной промышленности края. На некоторых участках работ удельный вес трудпоселенцев ко всей рабсиле доходит до 65–77% (шахты “Поварниха”, и “Манеиха” в Прокопьевске); лесоразработки целиком обслуживаются трудпоселенцами. Таким образом, роль трудпоселенцев в угледобыче значительна, а в ряде случаев решающая» [32] (с. 150–151).
То есть в большевицкую каторгу забирали всех самых работящих людей, откуда уже никто не возвращался. А когда «урабатывали» всех забранных, шли по деревням и набирали очередную партию русских крестьян. Так строили «справедливое» социалистическое общество большевики.
Док №109
В деревне бедными были только лодыри, которые не хотели работать.
Когда пришла коллективизация, начался настоящий грабеж. Приходили чужие люди. Все, что можно было забрать, уносили и уводили. Отбирали дом, скотину, одежду, хлеб, амбары все до последней горстки муки. Не смотрели на то, что в доме полно детей и их надо было чем-то кормить. Люди, конечно, пытались протестовать, поднимали восстания. Но что толку? Раскулачивали тех, кто трудился от зари до зари. А кто был побогаче и умнее, те доставали [покупали — А.М.] справки и уезжали из деревни. Остальных выселяли на Урал, в тайгу, на лесоповал. Брать с собой было нечего. Все уже до этого отобрали. На телегу посадят детей и отправляют. Всей деревней одевали тех ребятишек. У кого что было.
Теплой зимней одежды, например, шуб, вообще не было. Были пальто да фуфайки. И то носили их по очереди. Много детей одетых плохо болели и умирали.
Закон о колосках лучше не вспоминать. Лучше пусть все сгниет, чем достанется людям, считала власть. А если попался 10 лет тюрьмы…
Кого винить, что деревня живет плохо? Только власть! И только власть! Она хороших людей в деревне загубила. С этого все и началось. Остались одни лодыри, лентяи, предатели, да ловкачи, которые никогда деревню поднять из нищеты не смогут. После такого гонения и издевательства над людьми мы так и не смогли восстановить сельское хозяйство.
Док №110
Мы узнали, что такое голод. Это было в 1932 г. Это я хорошо помню, хоть и маленькая, вроде, была. Нас мама посылала за травой и делала потом из нее разные кушанья, даже оладьи. Кормила нас три раза в день. Но разве трава это еда?! Нам все время хотелось есть. Хорошо, что у нас была корова. Это нас и спасло. Голод был чувствительный. Не хотелось ни играть, ни веселиться. Все время хотелось спать. Мать нам все время говорила: «Да вы поиграйте, поиграйте». А мы на солнышко выйдем и лежим. Нам ничего не хотелось делать ни ходить, ни играть. Это было так мучительно! У нас говорили, что тот голод возник из-за колхозов. У людей все отобрали: скот, инвентарь, семена. Вот голод и пришел.
Я доучилась только до 6 класса. А за 7 класс уже нужно было платить деньги. Поскольку нас училось в семье сразу трое, то решено было платить только за брата. А вы, девчонки, мол, и без 7 класса обойдетесь.
У нас одна женщина пришла на выборы, написала на бюллетене: «Я — за православных». На второй же день ее забрали и посадили. Как узнали, что это именно она написала — не знаю. Но она стала врагом народа. Ну, какой же она враг? Как только сказал что-нибудь не так сразу же ты враг народа. Забрали и с концами! Никто тебя больше не увидит. До сих пор не знаем, куда они подевались то ли в ссылке, то ли расстреляли. Только нет их. Поэтому люди старались не говорить ничего.
Сталинские времена были очень жесткими. Много погубил он невинных людей в войну и после войны.
Док №111
В 1942 г. пришло официальное известие, что он умер от менингита. А в 1959 г. КГБ нам сообщило, что 15 августа 1942 г. его расстреляли.
Тогда это воспринималось как норма! Жаловаться было некому, да и некуда.
После ареста отца у нас начался голод. Есть стали всего два раза: только утром и вечером. Ели гнилую картошку, очистки, пустые крапивные щи, лебеду, морковку, саранки (клубни лесных лилий), отруби. Маленькие дети умирали.
К коммунистам отношусь плохо. Считаю, что как прежние коммунистические лидеры, так и нынешние политики — это не те люди, которые должны стоять у власти.
Док №112
Те, кого забирали, уже никогда не возвращался…
У нас в деревне забирали мужчин как врагов народа. Приходили ночью, говорили: «Собирайся!» Собирали их в сельсовет и оттуда уже никто не возвращался. В 1937 г. забрали полдеревни мужиков…
На колхозных полях не разрешалось собирать даже колоски. Если кто подбирал или срывал колоски, а объездчик это видел, то он забирал колоски, а тебя бил плетью, несмотря на то, был ли это ребенок или взрослый. Мы были закрепощенными.
После войны мы лучше жить не стали. Особенно были тяжелыми 1946 и 1947 годы. Многие тогда погибли с голоду. Хотя войны уже не было...
Док №113
Помню, собрали их в конторе, а нас туда даже не пустили с отцом проститься. Его увели, и больше мы его не видели. Гнали отца вместе с другими мужиками до конца деревни. Мужики пешком идут, а охранники — на конях их гонят. Так и погнали по тайге в глушинку (плачет). Потом от отца письма приходили из Приморского края. Писал, что работает на известковом заводе. Подробностей, конечно, не сообщал. Оно и понятно: цензура же была. В 1942 г. от него пришло письмо, в котором отец писал, что ослеп и, что его, наверное, скоро отпустят домой. Мы его всей семьей ждали. Как мы его ждали! Как ждали! Но отец так и не приехал. И писем больше от него уже не приходило. Что с ним случилось, мы так и не узнали. Нас мама одна растила. А было у нее нас девять ребятишек. Из репрессированных мужиков никто домой так и не вернулся. Нет, подождите, один только дядя мой и пришел. Его вместе с моим отцом забирали. Он рассказывал, что тогда гнали несколько тысяч мужиков. Угнали всех на Восток строить железную дорогу. Почти все они погибли от голода и невыносимых условий труда и жизни.
Судьба по-разному распорядилась моими сестрами и братьями. Одного брата, с 1914 г. рождения, органы забрали в 1940 г. Он колхозных жеребят пас. На него написали, что кобыла отелилась, а жеребенок пропал по его вине. Брата сначала послали «гнать кубатуру» в Барзас. А потом, рассказывали, приехал «черный ворон» и его увез куда-то. Никакого следствия и суда не было. Никто его больше никогда не видел. Он пропал навсегда. А жеребенок тот потом нашелся. Он в чьем-то доме был заперт. Но властей это уже не интересовало… Старшую сестру мобилизовали на шахту «Бутовскую». Ей тогда, кажется, еще и 18 лет не было. Она вагонетки катала. Задавило ее там. Другая сестра в колхозе работала. Обуть ей нечего было, она босиком и работала. Простыла и умерла.
Тогда дети работали в колхозе как взрослые. Соберут ребятишек 7–9-летних и отправят на прополку поля. Нас, ребятишек, не отпускали на ночь домой. В кустах, около поля, стояла будка, мы в ней и ночевали. Рано утром вставали и шли в поле работать. Хоть и маленькая была, а тяжело было, уставала. Да и питались плохо. Наварят нам на поле картошку, кисель овсяной и хлеба 200 грамм на день дадут [это как в блокадном Ленинграде! — А.М.]. Никакой войны тогда еще не было. А когда я чуть подросла, уже поля корчевала, снопы вязала. В колхозе мы работали по многу часов. За работу нам записывали трудодни, на которые в конце года выдавали муку или зерно. Денег нам не полагалось. Жили впроголодь и до войны, и во время, и после войны. Женщины собирали после уборки урожая с полей картошку, зерно и еще что-нибудь для своих детей. За это их сажали в тюрьму как расхитителей социалистической собственности.
Док №114
Я, конечно, могу рассказать про то, что ты, девушка, спрашиваешь. Но не заберут ли? Ведь я стану говорить не так, как про то в книгах написано.
Из-за работы нам даже некогда было дружить с парнями. У нас не принято было делать подарки друг другу при ухаживании. Да и что колхозник мог подарить? Нищие мы были! Нищие.
Мы носили что попало. Купить негде было, да и какие у колхозника деньги?! За свою жизнь я так красивых вещей и не поносила. То купить негде, то денег нет. Обувь брезентовая, из шахтовых конвейерных лент ее шили. Галоши в продаже появились позже. Носили их на босу ногу. Зимой носили фуфайки да пальтишки. Это в Сибири-то! Шубы были у тех, кто с ранешних времен их сумел сохранить. Родители говорили, что до колхозов у всех сибиряков зимой основной одеждой были шубы из овчины. Почти в каждом доме тулупы были, в которые можно было завернуться в санях с ног до головы. Мне кажется, что всю жизнь мы только и работали. И вспомнить нечего! А питались плохо: травой да всяким подножным кормом.
Мы всегда полуголодные были. Люди выживали, кто как мог. Собирали отходы, то, что на поле оставалось после урожая. Но тогда закон был, в народе его прозвали «Закон о колосках», который запрещал такой сбор. У нас две женщины взяли отходы в колхозе. Их поймали и дали по три года. За что?! У одной из них было много детей, ее судили и увезли.
От налогов и от колхозов убежать было нельзя… Мы вот, сколько себя помню, все впроголодь жили, хоть и работали честно.
С такими словами, какими я сейчас про колхоз рассказываю, тогда никто бы не уцелел...
Уйдешь в пять утра и возвращаешься в двенадцатом. Вот и все воспоминания. Не дай, Бог, такой жизни никому!
Док №115
Училась всего 4 года. Летом работали, зимой учились. Да какая там учеба? Нужно было работать. Летом мы, как говорится, на ходу спали. Днем за сенокосилкой бегали, снопы вязали, а ночью скирдовали или молотили. За это нам, палочки писали, на поле бурдой кормили или картошкой!..
Док №116
Кулаков выселяли куда-то в Томскую область. Выселяли всю семью. С собой разрешали брать только самые необходимые вещи. Но у нас говорили, что их вовсе даже не выселяли, а где-то расстреливали. Не знаю, правда это или нет, но только никаких вестей о выселенных к нам в деревню никогда не приходило.
Помню, мы с сестренкой все лето ходили на молоканку и сдавали по ведру в день. Себе оставляли только утренний надой. Но его семье не хватало. А если ты не сдашь налог, то приходили и забирали все, что можно: скотину, зерно.
Работали в любую погоду. Я не помню, чтобы садились надолго отдыхать. Работали, работали и работали. Набирали трудодни.
В детстве мне всегда хотелось есть. Сколько бы я ни ела, мне всегда еще хотелось…
Док №117
Картину раскулачивания никогда не забудешь! Кулачили их на глазах у всей деревни. Помню, приехали несколько человек (пять или шесть) из города. И сразу же забрали три семьи. Родители потом рассказывали, что нашим соседям дали всего полчаса на сборы. Им разрешили взять кое-что из детской одежды, лопатку, топор, чугунок и еще из посуды. Сложили все в одну телегу, туда же детей посадили и куда-то отвезли. Больше их никто не видел. Я хорошо помню, как их дети сильно плакали, ревмя ревели. Мы смотрели на них и тоже плакали, хотя не понимали происходящего. За что их так? Почему у них все забрали? Зачем их увозили? Тогда, да и потом, никто не знал. По-моему, никто и не расспрашивал. Молчали и плакали! Боялись что ли? В деревне к этим семьям относились хорошо. Уважали их за трудолюбие. Поэтому и до боли было обидно смотреть на эту несправедливость. А поделать люди ничего не могли. Все понимали, что если ты за них заступишься, чего доброго, сам окажешься на их месте. И у тебя все заберут, раскулачат. У всех же маленькие дети были. Вот и молчали односельчане. Я тогда маленькая была, но весь ужас до сих пор стоит перед глазами. Видно, родители и односельчане друг другу не раз об этом рассказывали. Помню, боялись, а рассказывали…
Очень часто по дороге в школу с детьми случались голодные обмороки. Чего только не было? А ведь все пережили!
Док №118
Вестей никогда не приходило от сосланных… Потом к нам раскулаченных пригнали. С собой им там ничего не давали взять. Детей маленьких гнали. Они держались за материнские подолы. Да это издевательство!.. Траву ели, лебеду, лист боярышника. Я маленькой тогда была, но помню, сушили траву да толкли, как муку. Щавель конский ели, много другой травы.
Знаешь, как много мы работали?! Получали колхозники три выходных за год. Вот как!..
Док №119
Раскулачивание происходило в 1932 г. Ездили ночью, арестовывали мужчин, вскрывали амбары, кладовые. Забирали все: картошку, зерно, даже жмых от подсолнухов. За одну ночь в деревне арестовывали 40 человек. Большого богатства у людей не было. Например, Дорохова арестовали за 7 овчин и гармошку. Забрали и его «богатство», и самого хозяина…
В колхозе работали за трудодни, а на них прожить было невозможно. В колхозе даже дети работали. Кто помоложе — на прополке или пасли скот. Кто постарше — косили, молотили наравне со взрослыми. От собственного хозяйства колхозники платили налог. Если имели кур, то платили яйцами, если имели корову или овец, то — молоком, мясом, шкурами. Много картофеля забирали. Все куда-то увозили. Налог платили даже с каждой яблони. Поэтому у кого были сады — их повырубили…
Во время советской власти Крупская приказала все церкви по деревням ликвидировать. Сначала сняли все колокола, потом в церкви засыпали зерно, превратили их в зернохранилища…
Док №120
Гнали их этапом пешком в Нарым. С собой самые необходимые вещи брали, что можно было унести в руках. Да и брать-то нечего было. Все ведь разорили. Дорогой очень много людей поумирало. Тут же у дороги их и хоронили.
Собирали людей и агитировали, чтобы вступали в колхоз. Обещаний много было: вместе сеять, убирать и осенью делить поровну. Кому-то это нравилось. А кто не хотел вступать, у них сжигали дома.
Док №121
Бедняками в деревне считали тех, кто работать не хотел, кто должным образом не занимался своим хозяйством. Это были пьяницы. К беднякам относились как к тунеядцам…
… Как врагов народа, из нашей деревни забрали двоих: моего отца и пьяницу Малаша Петра. Люди говорили, что обоих забрали «для процента»
Док №122
Повезли сначала в Новосибирск, затем переправили в Нарым. Там пришлось строить для себя шалаш, выкладывать печь из камней. На работу они ходили под конвоем. За непослушание их били плетью.
Док №123
До коллективизации деревня в целом выглядела зажиточной. Были и богатые, и бедные. Жили плохо те, кто пьянствовал и не хотел работать. А кто работал, тот и жил хорошо. Кулаки — это крестьяне, у которых было много земли, скота, инвентаря. Они много работали, за счет этого у них было все.
А когда всю скотину согнали в колхоз, пошел большой падеж скота. Лошади и коровы стали падать массами.
Активистами на селе становились комсомольцы, звали их комса. Отношение к ним было презрительное. Председателями и бригадирами становились бедные, лентяи, которые не умели и ничего не хотели делать. Их колхозники презирали, потому что от них никакой пользы.
После коллективизации все ходили в заплатках.
Налоги были большие. За то, что держишь корову, ты должен сдать государству безплатно молоко. За свинью — мясо и шкуру. За кур — яйца.
Нищету в колхозе ни с чем не сравнить, разве только с адом.
Док №125
В 1933 г. после того, как из села Стадница вывезли большую часть хлеба, имевшегося у селян, начался страшный голод. Многие родственники умерли от голода.
В 1958 г. я услышал, что часть соседей, репрессированных вместе с нами, были реабилитированы. Тогда я написал в прокуратуру Кемеровской области. Вскоре пришла справка о реабилитации и свидетельство о смерти моего отца, в котором было указано, что Лучук Иван Иванович умер в 1943 г. Диагноз кардиосклероз. Место смерти не указано. По прошествии многих лет, в начале девяностых годов, в областной газете «Кузнецкий Край» я прочитал статью «Кому нужна такая липа?». В ней говорилось о выдаче родственникам недостоверных данных о репрессированных, когда неверно указывались даты смерти и ее причины. Я снова обратился в прокуратуру Кемеровской области с просьбой рассказать о судьбе своего отца. В пришедших из прокуратуры документах подтверждались данные о реабилитации, а сведения о смерти были совершенно иные. Указывалось, что отец был репрессирован в начале августа 1937 г., а в конце августа — расстрелян.
Док №126
Значительная часть конфискованного богатства в акты не вносилась и была нагло разворована односельчанами.
Ох, и тяжела же была та дорога в ссылку. Многие ее не выдерживали, умирали. Особенно много умерло детей.
Были случаи, когда забирали людей как врагов народа. Это были не враги, а обыкновенные люди, которых брали, как правило, «за язык», по чьему-то доносу.
Док №127
Активистами становились те, кто умел жить в колхозе. А мы не умели. Поэтому и жили бедно. Активисты воровали, как говорили в деревне. Откуда-то ведь у них были деньги, еда, одежда. Мы ели, что придется. А они ели и мясо, и пироги, и много всего, чего мы и в глаза не видели на своих столах. Это был совсем другой мир [Вот для кого это, что выясняется, — для активистов новой власти: мы наш мы новый мир построим — это чтобы вчерашние пьяницы внаглую грабили крестьян — А.М.].
Когда дохли коровы от чумы, их увозили на свалку. А мы шли и рубили это мясо, несли домой, варили с травой и ели. Мать нам запрещали тащить домой это мясо, но я говорила: «Лучше сдохнуть от чумы, чем от голода».
Работали очень много. Но нам ничего не платили. А если не выходишь на работу, к тебе приедут и лишат всего, что у тебя до того было. То немногое и то заберут.
Если идешь вдоль дороги, нарвешь в карман колосков, а объездчик заметит, то плетью исхлещет и тебя, и тех, кто с тобой рядом. Да и пытками мучали в сельсовете. А потом — и в тюрьму [Так вот в стране грез СССР! А мы — рабыня Изаура какая-то — наши предки в колхозах в рабах ходили, которых бичевали и пытали издевавшиеся над людьми негодяи, имя которым — большевики — А.М.]. Есть всегда хотелось. Дома кушать ничего не было. Вдоль дороги трактор примнет немного колосков к земле, мы их с краю поднимем, от земли отшелушим и едим. А если заметит объездчик, то исхлещет плетью. Богатые в колхозе были. Они работали на себя и могли не ходить на поле. А мы работали и у себя на огороде, и на поле колхозном.
Пожилые люди пенсии не получали. Если могли — шли в поле. Не могли — за них работали родственники [то есть отрабатывали за них не только свою, но и их норму! — А.М.]. Да и мало людей в пожилом возрасте было: не доживали…
Ограничений на свое хозяйство, кажется, не было. Но овчинка выделки не стоила, когда непомерные налоги на все хозяйство: с 1 курицы — 100 яиц, с овцы — шерсть, с коровы — молоко (не помню сколько). Правда, мы коз держали, на них налога не было. Налоги и колхоз душили нас. Да и тяжело было «скрябать» сено по холмам где придется. Много времени уходило заботиться о скотине. Мы бы кормили скотину. Но сена не было. Весь хлеб уходил в Германию.
Никаких прав у советского человека не было. Какая речь может идти о том, как жил народ? Это была не жизнь, а пытка. Каждый день работа в колхозе, никакого отдыха. Все люди были пешками в руках власти. Не подчинишься — ссылка или тюрьма. Власть не интересовали личные проблемы людей. Никаких условий не было для нормального существования. Кругом налоги непомерные. А еще забрали последнюю веру людей — разгромили церковь, растоптали веру в Бога. Люди молчали. Ведь у них не было никаких прав что-то сказать, обратиться в суд. Все это не существовало для них.
Док №128
Мама работала в колхозе за еду. Денег не получали вовсе. Деньги ездили зарабатывать в Грузию, там люди жили зажиточно. Нанимались к ним на работу. Они платили деньгами, на эти деньги мы и одевались. За месяц работы я могла купить отрез на платье ситцевое или туфли.
В нашей плохой жизни виноваты мы сами, потому что слишком много доверяли власти, то есть коммунистам. Они все стали сейчас капиталистами.
Док №129
Все работают. Даже дети. Мне шесть лет, а я с утра до ночи работаю. И все равно, дите же! А пожаловаться некому. А куда деваться, будешь вопить — изобьют.
А наглые-то какие были эти кулачники!.. Они даже не смотрели, что детей много. Матушка рассказывала, что когда к нам пришли и все забрали, она на колени упала и давай просить, чтобы немножко оставили детям. Один из них и говорит: «А черт с ними, с твоими детьми — сдохнут, еще и лучше. Нам лишние рты не нужны — самим мало». А раньше в семьях много детей было — попробуй — прокорми их при такой-то власти.
Нашу жизнь мы с адом сравнивали. Вот матушка говорила: «Душат со всех сторон, дыхнуть не дают, ироды проклятые». С адом, конечно, а с чем же еще сравнивать. Ну, кто виноват в нашей жизни такой? Правительство и виновато.
Док №130
В семье нас было 8 человек. Это те, кто выжил. Но многие умирали в младенчестве от болезней.
В наших хозяйствах, конечно, были продукты питания: яйца, молоко, мясо, но мы их не ели. Нам их надо было в налог сдать. А те, что оставались, мы их накапливали и везли в город, чтобы обменять на керосин, спички, мыло. Денег-то у нас не было. На трудодни мы ничего, считай, не получали. Да, да! Не удивляйся. Мыло и спички были для нас большим дефицитом.
Подсознательно мы знали, что у нас в стране не все в порядке. Особенно это стало заметно во времена Хрущева, когда хоть помаленьку, но просачивалась информация о жизни людей «там». Мы вдруг узнали, что при капиталистах народ живет не хуже нас. А раньше нам про них другое внушали. Узнали, что в некоторых случаях у них даже получше.
Док №131
Односельчане относились к раскулаченным с жалостью. Бывало, всей деревней плакали, как по покойнику. Никто злорадно не говорил, мол, у нас нет, так и у них пусть не будет. Что в книгах, что в фильмах — все про коллективизацию рассказывают неправду. Надо было послушать тех, кто ее пережил. Для людей это было несчастье! Руки опускались! Как жить дальше?
Бунтовать из наших — никто не бунтовал. И не думал даже об этом. Ведь власть-то не их была. Власть была тех, кто нас раскулачивал. Подумать только! Могли приехать и любого забрать. Даже не сказать, за что забирают. Был у нас в деревне Лукошкино (я в ней родилась) мужик один. Приехали из города, забрали его. За что? Про что? Никому ни слова! Прошло много лет. Жена его уже и забывать стала. Вернулся через 10 лет. Борода — до колен, и весь больной. Но в первый день к своим не зашел, ночевал у соседей. Мол, жену боялся напугать. Она же мертвым его считала. Прожил он года два и помер. Всем говорил, что очень рад помирать на родной земле, что, мол, хорошо помирать, повидав своих. Так никто до сих пор не знает, где он был, за что сидел, за что били, за что здоровье забрали. О людях, побывавших тогда в лагерях, всегда рассказывали как-то страшно. Те, кто там побывал, никогда о лагерях не рассказывал. У нас говорили, что они боялись из-за этих рассказов опять попасть в НКВД. В жизни у нас только страх и был. Лишь только страх! Всего боялись. Боялись слово лишнее сказать. Боялись частушку спеть. Боялись власти нашей, то есть «органов». Соседи между собой не говорили, а шептались. Боялись, вдруг, кто третий услышит. О власти и словом не заикались.
Док №132
После ссылки я долгое время не имел возможности приехать в родную деревню. И лишь в конце 60-х годов я там побывал. Ну и где та хорошая жизнь, о которой трещали, когда в колхоз людей сбивали?! Где высокий уровень благосостояния, льготы для крестьян, различные блага?
Вставали рано и работали в мороз и под проливным дождем. Оплата была по трудодням, настоящих денег не видели. На трудодни не проживешь. Приходилось воровать колхозное добро, хотя многие это воровством не считали, так как забирали свое, заработанное, но колхозом не оплаченное. Были случаи, когда арестовывали женщин и даже расстреливали их за несколько колосков, украденных с колхозного поля, чтобы прокормить своих детей. Но друг у друга люди не воровали. Это чистая правда, что замки на дома не вешали. В 30-х годах у нас голода не было, так как тогда мы не входили в СССР, а жили под Польшей. Мы знали, какие страсти с голодом были на Украине, входившей в СССР. Земля одна, природа одна, народ один. У них голод, а у нас, через речку, сытая жизнь. Потому мы колхозов и боялись, когда в 1939 г. и к нам пришла советская власть. Наступившую в колхозе нищету сравнивать было не с чем, так как с таким положением мы ни разу не встречались.
Док №133
Нашу семью не раскулачивали. А вот дядя, брат моего отца, попал под эту беду. У него в семье было 7 детей. Дом у них был средней величины. Они имели всего лишь одну корову, одну лошадь и небольшой участок земли. Все, что они нажили своим трудом: и хлеб, и инвентарь, и скотину, и дом все у них отобрали. Разве это справедливо?
Никто не знал, никто не говорил за что их так. Посадили на телегу и увезли в тайгу навсегда. Ох, и реву было! Дети плакали, не понимали, что происходит. Взрослые плакали и причитали. Толпа смотрела на них безпомощно и печально. Все понимали, что безполезно для них что-то делать. Об этой безпомощности отец нам часто рассказывал с горечью. Потом наша семья о тех людях никогда, ничего не слышала. Погибли они, видно, в той тайге.
Док №134
...в 1933 г. на Кубани был страшный голод, и мои родители тогда потеряли двух детей. Одному было три годика, другому пять. Но об этом я узнала гораздо позже, так как об этом голоде нельзя было говорить. Нельзя было говорить, что он был [даже в архивных документах тех лет (отчеты, справки, постановления и т.п.) слово «голод» не встречается, не говоря уж о периодических изданиях — прим. редакции].
Мама рассказала, как пришла ватага «красных» и стала искать спрятанное зерно и продукты. Самый маленький ребенок лежал в колыбельке, прикрепленной к потолку. В его колыбельке и нашли узелок с кукурузой. Кукурузу берегли на весенний сев. Обругали родителей укрывателями. Вот в эту зиму и вымерло 2/3 жителей деревни, в том числе и мои младшие братья. Умерших крестьян свозили на лошадях в одну большую яму на кладбище, хоронили, завернув в дерюги, кое-как присыпав землей. Ранняя весна позволила выжить моим родителям и двум старшим братьям (они ели крапиву и лебеду).
В 1951 г. нам пришлось продать корову, т.к. ее нечем было кормить, и мама купила мне пальто и сапоги, готовила меня к жизни в городе. А в семье стало совсем худо без коровы, и только благодаря наличию меда нам удавалось жить, одеваться. Были большие налоги на хозяйство, и только пчелы не облагались налогом. Приходилось сдавать на налоги масло, яйца, мясо. Один год придумали налоги на садовые деревья, и тогда деревня вырубила сады, т.к. не было средств на налоги. Но на следующий год этот налог отменили.
Док №135
Несправедливо было забирать хлеб, инвентарь, дома, выселять хороших хозяев в Сибирь. Как преступников каких! Это были зажиточные, добротные крестьяне, которые работали от зари до зари. Власть им поставила в вину, мол, эксплуатировали чужой труд. А того не понимали, что зажиточные крестьяне, которых обозвали какими-то кулаками, составляли 20% всех крестьян, а давали 50% товарного хлеба. Они же страну кормили! А бедняк производил столь мало, что сам же все и съедал, не вывозил на рынок продукцию. Уничтожали кулачество, уничтожали цвет крестьянства. Потому-то крестьянство и не возродилось до настоящего времени. Это привело к жесточайшему голоду 30-ых годов.
Об этом страшном часто говорили родители. Мгновенно рушился многогодовой уклад жизни. Уничтожалось все, что было нажито поколениями. Испытывали чувство неприятия глупого решения, обиды, озлобленности. Или, наоборот, обреченности, смирения. Помогала вера в Бога. Говорили о раскулачивании как Божьем наказании и необходимости, в связи с этим, смирения. Страх был. Но не за себя, а за детей, стариков. Ведь они умирали при выселении. После раскулачивания мы, как и все, голодали. Перебивались тем, что Бог пошлет: лебеда, крапива, коренья. Кого не выселили, пошли на заработки в город. Да там и помирали. Ведь голод настал. Я родилась уже на выселке. Как раскулачивали родителей, они не рассказывали. Только лица каменели при этих воспоминаниях. Но рассказывали, что когда вели всех колонной, люди смотрели молча, угрюмо. Тайком приносили пищу, одежду, но ничего не говорили. Наверное, из-за страха. Всех высланных с родителями привезли в Прокопьевск и определили на работу в шахтах. Даже 12–13 летних подростков поставили на самые трудные и тяжелые работы. Как каторжников.
Питались очень плохо. Да разве это можно назвать питанием? Выручали грибы, орехи, ягоды. Выручал огород. Жили не на зарплату, а за счет того, что вырастили. Вырастили и съели. Вот и все наше советское благополучие.
Сама я, конечно, не помню, но родители рассказывали, что многие родственники и односельчане, высланные вместе с ними, померли. Ели траву, коренья, голубей, воробьев. Собирали ягоды, грибы. Даже научились ядовитые грибы есть. Бездомных кошек и собак тоже не было. Все поприели. Голод это страшно! Когда он затягивается, тогда даже прием пищи не возвращает человека к жизни.
Думала, что наши вожди заботятся о нас. А сейчас думаю, что власть — это что-то очень далекое от народа. Они решают свои проблемы, а народ живет своей жизнью… В сталинских лагерях, о которых ты спрашиваешь, я не была. Но знаю от знакомых, что кому удалось выжить, и их освободили, то у них взяли подписку о неразглашении всего, что было с ними в лагерях, тюрьме. Так что, мил человек, ничего ты не узнаешь о тех лагерях. Люди боялись опять в них попасть за рассказы о жизни в них. Из отсидевших сейчас никого, я думаю, уже и в живых-то не осталось.
Док №136
Пока стояли на границе, нас так здорово кормили: и тушенка, и конфеты! Мы писали в Харбин об этом изобилии, дешевизне. Только потом поняли, что это изобилие на границе было лишь агиткой для нас и особенно для тех, кто еще не выехал в СССР.
Пока ехали по железной дороге, на каждой станции наш товарняк подолгу стоял. Я наблюдал за местным населением. Народ преимущественно одет был очень бедно. По сравнению с ними мы были одеты превосходно. На мне, например, был габардиновый костюм, пальто, шляпа, приличная обувь. Но здесь, народ в основном ходил в телогрейках и ватных штанах, что очень напоминало Китай. Китайцы все зимой ходили в ватных штанах и куртках. По дороге я впервые услышал, как матерятся женщины. Я был неприятно поражен и постепенно понял, что в культурном отношении между нами «китайцами», как нас называли, и советскими людьми лежит пропасть: в культуре общения, в обхождении, в еде, в одежде, в работе, — во всем.
Остальные наши [из Китая — А.М.] уехали в Австралию, Германию, Канаду. Живут там припиваючи, как сыр в масле катаются. Не пережили того разочарования, которое пережили мы, попав на свою историческую Родину.
Источник: nethistory.su
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]