Торпедирование японского эсминца; 1943 год
---
Японский эсминец "Харусаме", торпедированный 24 января 1943 года в гавани Вевак (Новая Гвинея)
американской подводной лодкой USS Wahoo (SS-238), на ремонте в сухом доке в Йокосуке, 30 августа
1943 года.
Попадание разломило корпус корабля, носовая часть отделилась по первую трубу... хорошо виден
первый котел в носовом котельном отделении:
Американская подводная лодка USS Wahoo (SS-238) у побережья Калифорнии, снимок сделан 14 июля 1943 года:
История операции, приведшей к торпедированию этого эсминца, весьма красочно изложена из первых уст
в мемуарах Джорджа Грайдера (офицер USS Wahoo) "Боевая Рыбка":
"...Между тем по мере того, как мы приближались к району, где должен быть Вевак, стала острой проблема карты.
В наших инструкциях не было и намека на расположение этого пункта, и ни на одной из наших карт побережья
Новой Гвинеи его название не было обозначено; он мог быть любым из дюжины безымянных пунктов.
Как же мы могли проводить рекогносцировку гавани, местоположение которой нам неизвестно?
Поначалу большинство из нас рассматривали эту проблему как второстепенную. Если мы не знали,
где находился Вевак, что тут поделаешь? Мы могли обратиться к более заманчивым пунктам, доложить
об этом и проследовать туда. Однажды вечером в кают-компании эта проблема предстала перед
нами в другом свете. Маш, Дик, Роджер, Хэнк Хендерсон и я рассматривали карты, высказывая
предположения, в какой крохотной бухте побережья может быть Вевак, когда Маш невинно спросил,
что мы понимаем под словом «рекогносцировать».
— Ну как же, — сказал я, — это означает, что мы осторожно осматриваем район, издалека, со стороны
моря, через перископ, в подводном положении.
Маш усмехнулся:
— Нет, парень. Единственный способ, которым можно рекогносцировать гавань, — это войти в нее
и посмотреть, что там находится...
Командир подводной лодки USS Wahoo коммандер Дадли Уокер ("Маш") Мортон
Роджер, Хэнк и я в ужасе переглянулись. Теперь было ясно, что наш капитан переходил от опрометчивости
к безрассудству. Потому что субмарина, как в то время знал каждый, была глубоководным кораблем,
которому для того, чтобы эффективно действовать, требовались океанские просторы и большая
водная масса под килем. А гавани в лучшем случае ненадежны, даже если вы заходите в них на
надводном судне, управляемом опытным лоцманом, имеющим в своем распоряжении новейшие карты.
Было бы безумием для «Уаху» погрузиться и войти в неприятельскую гавань, само местонахождение
которой на карте нам было неизвестно.
В дальнейшем подводные лодки проникали в гавани, но чтобы какая-нибудь делала это в то время,
никому из нас известно не было, и это противоречило всяким сложившимся на «Уаху» традициям.
Наш командир, ухмыляющийся нам из-под своего вздрагивающего носа так, будто он только что рассказал
нам смешную историю, уверял нас, что мы сделаем это и нам чертовски необходимо выяснить, какая из
гаваней Вевак, или же он выберет ту, которая, вероятнее всего, окажется искомой, и войдет в нее.
После того как разнеслась весть о позиции, занятой Машем в этом вопросе, поиски карты, где могла
бы быть гавань Вевак, явно активизировались. И наконец, именно «ищейка» Китер, помощник трюмного
машиниста, увидевший первую жертву «Уаху», пришел на помощь. Однажды поздно вечером я проходил
по машинному отсеку, когда увидел Китера, уткнувшегося в какую-то книгу. Он посмотрел на меня,
схватил за руку и, перекрывая рев моторов, крикнул:
— Э, мистер Грайдер, это что, Вевак, к которому мы идем?
Я выхватил у него книгу. Это был австралийский учебник по географии для высшей школы, который он купил,
когда мы были на отдыхе. Он открыл ее на странице с картой Новой Гвинеи. И в самом деле, там, на северо-
восточном побережье, был крохотный пункт с названием Вевак.
Всего пару месяцев назад идея войти во вражескую гавань при помощи учебника географии для вузов
показалась бы мне слишком абсурдной даже для того, чтобы быть забавной. Теперь я чуть ли не в объятиях
сжал книгу и бросился с ней в кают-компанию так, будто в ней был ключ к уничтожению всего японского
военного флота.
Маш бросил на нее взгляд и достал наши карты. В кают-компании закипела бурная деятельность.
На одной из наших карт было место, которое как будто соответствовало широте и долготе Вевака, обозначенного
в книге, но даже это нам не особенно помогло. На нашей большой карте район Вевака занимал пространство
размером с визитную карточку, едва ли она могла служить достаточно подробным путеводителем для захода
в гавань. Однако то, что теперь мы напали на след, при решимости Маша во что бы то ни стало войти
в Вевак казалось нам намного лучшим вариантом, чем совсем ничего.
Дик О'Кейн и рулевой по фамилии Крауз взяли инициативу в свои руки. Сначала Крауз скопировал район
с нашей карты на куске туалетной бумаги. Затем мы взяли мой старый фотоаппарат «Графлекс» и использовали
его в качестве увеличителя, а корабельную сигнальную лампу — в качестве проектора. Мы закрепили
это устройство на столе кают-компании и спроецировали увеличенное изображение на большой лист
бумаги, развернутый на полу. Затем, погасив весь лишний свет, Дик и Крауз перенесли спроецированные
линии на новый лист, и у нас получилась карта. Возможно, она заставила бы ужаснуться картографа,
но это было значительным преимуществом по сравнению с полным отсутствием карты.
То, что предстало нашему взору, было грубым чертежом не гавани, а рейда с островками со всех
четырех сторон, и один из островов имел название Машу. При всеобщем торжестве это было расценено
как добрый знак удачной охоты. И когда я вновь собирал свой «Графлекс», у меня невольно мелькнула
мысль о том, что он тоже был предзнаменованием. Этим фотоаппаратом пользовались в Первую Мировую
войну мой отец и его друг и напарник — летчик Эллиот Спрингс. Мой отец был убит в бою, а Эллиот
сохранил фотоаппарат и передал его мне на память. Я всегда хранил его как сокровище и называл
себя корабельным фотографом для того, чтобы взять его с собой на «Уаху».
Когда я подумал, что карта, нарисованная с помощью старой фотокамеры, которой пользовался мой отец
более четверти века назад на другом конце света в другой войне, приведет нас в гавань Вевак,
я тоже начал верить, что за третьим выходом «Уаху» в боевой поход стоит какая-то воля рока.
Так что в остающийся отрезок времени мы планировали, обсуждали и готовились. Каждая обрывочная
информация, которую нам удавалось получить о Веваке, переносилась на нашу карту. В конце концов
все выглядело так, что проникновение в гавань могло быть осуществимым. Там было достаточно много места;
в большинстве мест гавань была около двух миль шириной, и мы полагали, что глубина в большинстве
участков составляла порядка двухсот футов. Маш был в восторге. Он игнорировал неопределенности и
сосредоточивался на том факте, что глубина будет достаточной, если мы правильно выберем место,
и на безошибочных ориентирах, если мы сможем вовремя определить их, чтобы использовать.
В том полушарии стояло лето, и солнце поднялось рано. Мы выбрали такую скорость движения, чтобы
прибыть в Вевак как раз до рассвета 24 января. В три тридцать утра, как только засеребрился
восточный горизонт, мы погрузились за две с половиной мили от входа в гавань и проследовали
в подводном положении в Вевак.
Фактически туда вело несколько входов, по мы были уверены только в одном. Гавань простиралась
на девять миль вглубь от этой точки. Мы приблизились, обогнув западную оконечность одного
из островов, чтобы обследовать залив с внешней стороны, но, прежде чем Дик смог увидеть что-либо
еще, он обнаружил в перископ два торпедных катера, следовавших в нашем направлении. Не время
было показываться маленьким катерам, и мы погрузились, выждали немного и вновь попытались
обследовать залив.
На этот раз торпедные катера ушли. Поодаль находился маленький буксир с баржей у борта, но больше
никаких судов не наблюдалось. Мы стали искать в другом месте, в проливе между двумя островами,
и Дик увидел нечто похожее на радиомачту на дальней стороне третьего острова. Маш предложил нам
сделать круг, чтобы получше все осмотреть, но на этот раз на нашем пути появился риф, мешая ходу лодки.
Мы потратили все утро, пытаясь выяснить, что и как в этой гавани и где безопасные воды. Когда Дик
заметил светлые пятна воды, мы отметили их на нашей карте как мелководье. Время от времени мы отмечали
карандашом ориентиры. Один из них назвали «пункт берегового наблюдения».
Сильное течение в южном направлении создавало нам проблемы с того момента, как мы вошли в гавань,
и именно этому течению обязано своим существованием название «пост берегового наблюдения». Оно пригнало
нас близко к посту, на котором мы из боевой рубки, поочередно вставая к перископу, видели японского
наблюдателя в белой рубашке, сидящего под кокосовой пальмой. Мы и в самом деле видели его так ясно,
что я уверен, мог бы узнать его, встретив на следующий день на улице.
Кроме этого редкого случая для всех членов экипажа посмотреть в перископ, все наблюдения вел Дик О'Кейн.
У Маша была уникальная теория: он полагал, что старший помощник, а не командир должен управляться
с перископом во время сближения и атаки. Это, как он объяснял, ставило командира в более выгодное
положение для того, чтобы правильно учитывать все возникающие факторы, лучше выполнять
свои обязанности в боевой рубке и более хладнокровно принимать решения. Нет сомнения, что это
была превосходная теория, и она прекрасно его устраивала, но мало найдется таких командиров,
как Маш, которые столь безоговорочно доверяли подчиненному, что оставляли за перископом
в кризисные моменты.
"Маш" Мортон (слева) и Дик О'Кейн в боевой рубке подводной лодки USS Wahoo во время атаки
на японский конвой у побережья Новой Гвинеи, 26 января 1943 года.
Теперь же Маш был в своей стихии. Опасность, пыл преследования противника — разве это не счастье?
При всем нашем внутреннем напряжении нам удавалось отражать его настрой. Атмосфера в боевой рубке
была скорее под стать энтузиастам поискового отряда, чем условиям смертельно опасной рекогносцировки.
Маш продолжал шутить даже в тот момент, когда мы едва не сели на мель.
Произошло это из-за двойственного характера перископа. Это очень точный инструмент с двумя
уровнями увеличения: нижний уровень, увеличивающий объекты в полтора раза, чтобы обеспечить вам
почти такое же зрительное восприятие, как то, которое вы получаете, глядя невооруженным глазом,
а также шестикратное увеличение, чтобы значительно приблизить предметы. Поэтому все были озабочены,
когда, взглянув в очередной раз в перископ, Дик воскликнул:
— Командир, полагаю, мы слишком близко подходим к суше! У меня перископ на высшем уровне увеличения,
и все, что я вижу, — это одна кокосовая пальма.
Если одна кокосовая пальма, даже увеличенная в шесть раз, заняла весь окуляр, то мы были в опасной
близости к берегу.
— Дик, — сказал командир с легким укором, — ваш перископ на низком уровне.
В наэлектризованном молчании, которое за этим последовало, Дик переключил ручку на высокий уровень
и недоверчиво посмотрел в перископ.
— Убрать перископ! — выкрикнул он. — Всем срочно по местам! Боже мой, все, что я вижу, — это один кокос!
Мы в рекордно короткое время разбежались по своим местам.
Сразу после полудня Маш начал терять чувство юмора. Мы полдня провели высматривая достойную выстрела
цель и не нашли ни одной. Но мы уже составили себе представление о гавани и теперь углублялись туда,
откуда могли бы взглянуть на бухту, и там Дик увидел то, что выглядело как надпалубные сооружения.
Он доложил, что на первый взгляд это стоящее на якоре грузовое судно или плавучая база.
— Ну, капитан, — сказал кто-то в боевой рубке, — теперь мы уже рекогносцировали гавань Вевак.
Давай сматываться отсюда, доложим, что там находится судно.
Мы все знали, что это шутка, однако смотаться были не прочь.
— Ну уж нет, — подал голос Маш. — Мы пойдем в атаку и торпедируем судно.
Дик попросил его подойти и помочь распознать потенциальную цель, и оба они стояли там, как пара
школьников, всматриваясь в перископ каждый раз, когда он поднимался, и пытаясь решить, что за корабль
перед ними. Наконец они пришли к согласию, и Маш объявил:
— Это эсминец.
Много написано об изменениях, которые происходят с великими военачальниками во время битвы.
Говорили, что, когда генерал Натан Бедфорд Форест, прославленный командующий кавалерией Конфедератов,
вступал в битву, голос менялся, делаясь резким и пронзительным, его лицо становилось багровым
с красноватыми пятнами и нем появлялось выражение неописуемой жестокости.
Маш Мортон тоже менялся, но совершенно по-иному. Радость распирала его. Голос оставался прежним,
но глаза загорались восторгом, который по-своему был так же страшен, как, вероятно, и выражение
лица Фореста. Теперь, прежде чем завершится третье патрулирование на «Уаху», нам пришлось убедиться,
что перед нами человек, для кого безудержная радость в том, чтобы находить и уничтожать врага.
Она наделяла его такой ужасающей привлекательностью в качестве командира подводной лодки,
чтобы сделать легендой в течение одного года и в конце концов привести к гибели.
Теперь, когда все остальные беспокоились о глубине, на которой мы находились, о неизвестных
нам течениях, о возможных рифах между нами и целью, Маш вновь улыбнулся нам.
— Для него это будет полной неожиданностью, — уверял он нас. — Он и не предполагал, что здесь
может появиться субмарина противника.
В этом Маш был прав. Никто, пребывая в здравом рассудке, не мог ожидать нашего появления в этом месте.
* * *
Мы выходили на позицию атаки. В боевой рубке, и без того переполненной, стало совсем тесно.
Роджер Пейн занял свое место у вычислительного устройства расчетов торпедной атаки — механического
«мозга», установленного в кормовой части. Джек Джексон, офицер связи, координировал работу двух
гидроакустиков. Как помощник офицера, осуществляющего сближение, я передал свои обязанности
по погружению Хэнку Хендерсону и склонился у верха трапа центрального поста, манипулируя небольшим
устройством, так называемым «есть — был», — своего рода рычагом выведения на атаку в процессе расчета
дистанции и направления. Там также находились двое рулевых, управляющий огнем, еще человека два —
и все это в крошечном помещении.
Дик тщательно провел визирование, поднимая перископ вверх лишь до уровня, достаточного для того,
чтобы увидеть верхушки мачт эсминца. Мы двигались со скоростью всего в три узла. Поверхность
спокойного моря над нами была гладкой, как стекло, что позволяло легко заметить перископ.
Все вспомогательные, ненужные в данный момент механизмы, включая систему регенерации воздуха,
были выключены; мы были готовы к бесшумному бегству. Голоса были понижены до шепота, и пот
начал выступать на наших лицах, поскольку температура поднялась до отметки в 100 градусов
(по Фаренгейту). Нашим преимуществом был фактор внезапности, и ничто больше.
Мы уже углубились на шесть миль в незнакомую гавань, с трех сторон окруженную сушей,
и примерно через минуту всем тут станет известно о нашем присутствии.
Передние крышки на наших шести носовых торпедных аппаратах были бесшумно открыты.
Мы приближались к установленной Машем дистанции в три тысячи ярдов. Это было немного
далековато, но позволяло нам держаться на наиболее глубоком месте.
— Первому приготовиться к выстрелу.
Дик О'Кейн, согнувшись, обошел шахту перископа, поднял два больших пальца, показывая,
что хочет поднять перископ в последний раз. Длинный цилиндр пополз вверх. Дик двинул рукоятки,
прильнув к окуляру, как только перископ выглянул из-за бортовой линии палубы. Он дал перископу
выдвинуться из воды примерно на два дюйма и быстро осмотрелся вокруг.
— Опустить перископ! — прошептал он так, что было понятно — это нужно сделать срочно, и напряжение
достигло предела. — Командир, он двинулся, направляется к выходу из гавани.
Курсовой угол десять, левый борт.
Теперь наш план застигнуть эту «утку» на месте в мгновение ока провалился. Корабль не только был
на ходу, но и шел почти прямо на нас. Единственно разумным решением было отказаться от нашей затеи.
Может быть, позднее нам удастся атаковать его на глубокой воде. Но у Маша не было настроения
прислушиваться к голосу разума.
— Право на борт!
Ни мгновения не сомневаясь, он перешел к новому плану атаки. Теперь нам нужно было проследовать
под правым углом к курсу следования миноносца и выстрелить по нему из кормовых аппаратов, когда он
пойдет в обратном направлении.
Перископ пошел вниз... Роджер вращал рукоятки на вычислительном устройстве расчетов торпедной атаки.
Маш пробрался в центр боевой рубки, тяжело дыша, вращая диски на «есть — был», приказы теперь
выкрикивались, а не произносились шепотом. О скорости эсминца, возраставшей по мере его движения,
можно было только догадываться. Роджер вносил данные в вычислительное устройство, которое автоматически
устанавливало нужный угол на гироскопе. Корабль резко взял вправо. Через минуту мы были готовы открыть огонь.
— Поднять перископ... Пеленг!.. Цель пошла зигзагом... Курсовой сорок, правый борт.
Теперь эсминец шел перпендикулярно носу нашей лодки. Еще интенсивнее стали вращаться ручки,
еще одна быстрая прикидка скорости цели — на этот раз пятнадцать узлов.
— Приготовиться... Аппараты, товсь!.. Первый, пли!.. Второй, пли! Третий, пли!
Лодка вздрогнула, когда три торпеды вырвались из торпедных аппаратов.
— Полный вперед!
Нос лодки начал подниматься вверх из-за потери веса в носовой части.
Газопаровые торпеды оставляют за собой след шириной с двустороннее шоссе, но гораздо белее.
Теперь не было никакого смысла опускать перископ, потому что на этой дистанции противник мог
смотреть на след, указываемый место лодки. Дик выдвинул перископ на всю длину и наблюдал.
Прошла вечность, прежде чем он заговорил:
— Они идут на него.
Торпеды шли со скоростью около пятидесяти узлов, но промежуток между выстрелом и ударом
казался вечностью.
— Первая прошла мимо за кораблем... Вторая прошла мимо за кораблем... Третья прошла мимо за кораблем.
Стоны разочарования раздались в боевой рубке. Мы посчитали его скорость меньшей, чем она была
на самом деле.
— Произвести еще один расчет к атаке! — В голосе Маша слышалась жесткая настойчивость.
— Возьмите двадцать узлов!
— Готово.
— Пятый, пли!
Лодка вновь вздрогнула, и глаза Дика оставались как приклеенные к перископу. И опять новости,
которые поступали к нам через длинные паузы, были плохими.
— Цель отворачивает.
— Проклятье!
— Четвертая прошла мимо... Он разворачивается. Теперь он идет прямо на нас.
Ситуация резко изменилась. Потревоженный следом от трех первых торпед, эсминец начал быстрый
уверенный отворот от нас, развернулся на 270 градусов и теперь направлялся к нам, готовый к возмездию.
Миноносец, иначе говоря противолодочный корабль, предназначен для уничтожения подводных лодок, и этот
теперь шел к нам с палубой, полной глубинных бомб. Мы выпустили четыре из наших шести носовых торпед.
У нас было еще четыре в кормовых аппаратах, но потребовалось бы слишком много времени для того, чтобы
развернуться и выстрелить ими, и еще больше для того, чтобы перезарядить наши носовые аппараты.
— Ладно, — сказал Маш. — Приготовиться к выстрелу прямой наводкой.
Мы говорили о выстреле прямой наводкой на встречных курсах в кают-компании, но сомневаюсь,
что кто-нибудь из нас когда-либо всерьез предполагал, что ему придется произвести такой выстрел.
Само это название подразумевает выстрел по цели, которая надвигается прямо на вас. Никто не знал
наверняка, насколько эффективным он будет, потому что, насколько мне известно, тогда не было ни одного
документально засвидетельствованного случая в практике действий подлодок, когда кто-нибудь пытался
его применить. Но у него было одно очевидное достоинство и два ошеломляющих недостатка.
С одной стороны, вам не нужно знать скорость цели при нулевом угле; с другой стороны, цель будет
на минимальном расстоянии, и, если вы промахнетесь, не останется времени предпринять что-то еще.
В данном случае нам предстояло выстрелить двухтонной торпедой по кораблю не более двадцати футов шириной,
идущему на нас со скоростью порядка тридцати узлов.
За несколько минут до этого я, как идиот, думал, какую прекрасную историю расскажу Энн и Билли во время
своего отпуска. Теперь же я с облегчением вспомнил, что перед началом нашего похода оставил
на берегу завещание.
— Готово, — сообщил Роджер от вычислительного устройства.
— Приготовиться к выстрелу.
— Дистанция тысяча восемьсот.
— Пятый, пли!
— Перископ под водой.
— Подними выше.
Под влиянием выстрела Хэнк сразу же потерял контроль, и мы опустились ниже перископной глубины,
а миноносец несся на нас, вспенивая воду бурунами.
— Подними ее выше, Хэнк. Парень, подними ее выше! — крикнул в люк командир.
Томительное ожидание, затем Дик припал к перископу:
— Капитан, мы не попали в него. Он все еще идет к нам. Все ближе.
Странно, как в таких ситуациях часть вашего сознания может быть занята холодным, беспристрастным
анализом факторов, не связанных непосредственно с вашей безопасностью. Я обнаружил, что изумлен
изменением, происшедшим с Диком О'Кейном с момента начала атаки. Было так, будто во время всех
болтливых, хвастливых месяцев до этого он был потерян, искал свое истинное «я» и теперь оно
было найдено. Он был спокоен, немногословен и весьма хладнокровен. Мое мнение о нем все время
претерпевало изменения. Я не в первый раз обращал внимание на то, что поведение людей под огнем
невозможно точно предугадать по их ежедневным поступкам, но это был наиболее разительный из
когда-либо наблюдавшихся мной примеров того, как человек превращается в первоклассную
боевую машину.
— Приготовить к выстрелу шестой аппарат.
— Шестая, пли! — отдал команду Дик. Эхом отозвался Маш:
— Быстрое погружение!
Мы заполнили балластную цистерну и пошли вниз. Я спустился и принял управление у Хэнка. Я не мог
погрузить лодку по-настоящему глубоко, потому что мы понятия не имели, какая там была глубина.
Но я погружал ее так глубоко, как только мог, — до девяноста футов. Мы уходили от атаки возмездия
глубинными бомбами.
Мы уже больше не были агрессором. Теперь наше время кончилось, так же как кончились и торпеды,
и мы были беспомощны и не могли контратаковать. Все, что мы могли сделать, — это зацепиться за что-нибудь
и быть готовыми к последней встрече с глубинными бомбами военного корабля. Наше время пришло, и мы
ожидали конца почти спокойно.
Первый взрыв был громким и близким. Пара лампочек разбилась вдребезги, как это всегда бывает
при близком взрыве, и я помню, что начал тупо смотреть на то, как мелкими кусками стал отслаиваться
пробковый материал внутренней обшивки «Уаху».
Мы ожидали второго взрыва, каждый был внутренне сломлен и смотрел больше на окружающие предметы,
чем на товарищей, ни один не смотрел в глаза другому, как это бывает в последние моменты жизни.
Десять, двадцать, тридцать секунд... Я поднял глаза и увидел на лицах окружающих меня людей выражение
удивления. Шум из помпового отсека прервал оцепенение.
— Черт побери! Может быть, мы его подбили?
Было что-то нелепое, даже почти веселое в этом звуке. Наверху, в боевой рубке, Маш услышал
его и засмеялся.
— Ну, ей-богу, подбили, — откликнулся он, теперь его голос громыхал. — Возвращаемся на перископную
глубину, Джордж.
Почти как безумные мы вытаскивали лодку наверх.
И вновь Маш предоставил Дику перископ. Тот долго смотрел.
— Вон он. Раскололся надвое.
Что творилось на «Уаху»!
Я махнул Хэнку, чтобы он занял место в центральном посту, схватил свой «Графлекс» и поднялся
по трапу в рубку. Маш прозвал меня корабельным фотографом, и я хотел во что бы то ни стало сделать
снимок нашей цели.
Это было непросто. Даже Маш захотел взглянуть на нее, и каждый в переполненной боевой рубке
пробивался в свою очередь посмотреть после того, как командир отошел от перископа в сторону.
Наконец наступил и мой черед.
Тот самый снимок (А.М.):
Миноносец пылал, разломившись надвое, как спичка, его нос уже осел. Наверное, у его командира
сдали нервы, когда он увидел нашу последнюю торпеду, идущую на него, и он слишком резко положил
руль, пытаясь отвернуть от нее, и, повернувшись к ней бортом, подписал эсминцу смертный приговор.
Теперь, когда корабль начал тонуть, экипаж облепил его, сотни человек висели на оснастке, на надпалубных
сооружениях, оставались на палубах. Пока мы боролись за место у перископа, некоторые моряки эсминца
вернулись на свои места у орудия на носовой части палубы и открыли огонь по нашему перископу.
Они продолжали вести его до тех пор, пока корабль не затонул, скрывшись в волнах.
Мне удалось сделать несколько снимков, после чего я посторонился. И теперь Маш, который становился
тираном в чрезвычайных ситуациях, вернулся к духу демократии, которую всегда проявлял, когда случалось
что-нибудь хорошее.
— Давайте поднимайтесь все и взгляните, — позвал он.
Члены экипажа поочередно поднимались, заполняя каждый дюйм центрального поста и боевой рубки.
Каждый проталкивался к перископу и надолго замирал, поглощенный невероятным зрелищем, прежде чем
оторваться от окуляров со словами, представляющими экстремальную лексику его словарного запаса.
Я слышал в тот день впечатляющие выражения.
Мы все еще торжествовали, когда глубинная бомба разорвалась близко от корпуса лодки, напомнив нам,
что предстоял длинный путь, прежде чем мы выберемся из этой трущобы. Мы ушли вновь на глубину
до девяноста футов, обнаружив, что в воздухе появился самолет, высматривающий нас. Поэтому мы
начали пробираться к выходу из залива.
Через считанные минуты мы услышали шум винтов катеров, шнырявших вокруг над нами, подобно водным
насекомым. Они разыскивали нас, и мы поняли, что единственный способ выбраться невредимыми
из гавани Вевак — идти с опущенным перископом. В дополнение к незнакомым течениям и глубинам
нам теперь нужно было уходить в полной тишине, а значит, даже гирокомпас должен быть выключен.
Пользоваться можно было магнитным компасом, на который никогда нельзя особенно полагаться
внутри лодки, где все из стали. Нам нужно было одолеть четыре мили, сделать поворот направо
и пройти около двух миль, прежде чем мы достигнем открытого моря, и если мы повернем слишком
рано, то можем врезаться в тот остров, на котором видели берегового наблюдателя, сидящего
под кокосовой пальмой. Если же мы повернем слишком поздно, то можем удариться о риф,
что впереди нас.
До начала атаки я заметил молодого матроса у звукоприемной аппаратуры, слушающего с
огромным вниманием, хотя он в то время не особенно был нужен. Теперь он говорил с Машем.
— Командир, — сказал он, — когда мы входили, я слышал на берегу звуки острова Машу.
Думаю, что могу определить по ним, когда он на траверзе.
Ни один из присутствовавших в боевой рубке точно не знал, какими были береговые звуки.
Я читал о том, что даже креветки издают звуки в океане, а креветки многочисленны
на мелководье в том районе. Как бы там ни было, если человек, работавший на акустическом
устройстве, думал, что может помочь, мы были готовы слушать.
Итак, полагаясь на него, мы, в свою очередь, готовились действовать. Ждали, когда он доложит,
что звуки позади траверза.
Мы всплыли после наступления сумерек примерно в двух милях за гаванью и огляделись.
Японцы развели костры почти на каждом пункте на берегу и на островах, вдоль всего рейда.
Они, видимо, были уверены, что мы все еще в бухте, и ждали, когда появимся на поверхности.
Я до сих пор благодарен креветкам, поселившимся вдоль острова Машу, и «посту берегового наблюдения»
за то, что благополучно вывели нас после рекогносцировки гавани Вевак..."
Разумеется, возможность рассмотреть в деталях последствия атаки через перископ в боевой обстановке
у американцев была весьма ограничена. Японцы сумели, приткнув эсминец с оторванным носом к мели,
спасти его от безвозвратной гибели - и после первичного аварийного ремонта отвести его в метрополию
на капитальный ремонт.
"Харусаме" на испытаниях по завершении ремонта, 30 ноября 1943 года:
Корабль был снова потоплен американскими бомбардировщиками В-25 армейских ВВС у побережья
Новой Гвинеи 8 июня 1944 года - на этот раз окончательно.
Подводная лодка USS Wahoo также не пережила войну; она была потоплена 11 октября 1943 года в проливе Лаперуза
японской авиацией во время своего седьмого боевого похода. Долгое время точное место, время и обстоятельства
гибели лодки оставались неясными.
Однако в 2005 году, благодаря поисковым усилиям организации Wahoo Project Group (международная команда под
руководством родственника Дадли Мортона, в состав которой входили специалисты из США, Австралии, Японии и
России) и помощи японского вице-адмирала Кадзуо Уеда на дне пролива на глубине 65 метров был обнаружен объект,
идентифицированный как американская подводная лодка. В следующем году группа российских подводных
исследователей «Искра» провела дополнительное обследование - для уточнения идентификации, и 31 октября 2006
года представители ВМФ США подтвердили, что найденная подводная лодка - действительно USS Wahoo. Лодка была
потоплена прямым попаданием в район боевой рубки, ее корпус получил большую пробоину от рубки до киля.
8 июля 2007 года на месте гибели лодки ВМС США и ВМФ России провели совместную церемонию возложения венков в
море, в память о погибших командах USS Wahoo и советской подводной лодки Л-19 (также погибла на Тихом океане,
в 1945 году):
Фото United States Navy / Mass Communication Specialist 2nd Class Stefanie Broughton
11 октября того же года была проведена еще одна поминальная церемония в Пирл Харборе, на борту
превращённой в корабль-музей подводной лодки USS Bowfin (SS-287), однотипной с USS Wahoo.
Рында (корабельный колокол) с подводной лодки USS Wahoo во время поминальной церемонии в Пирл Харборе,
на заднем плане - сохраненная однотипная подводная лодка USS Bowfin
американской подводной лодкой USS Wahoo (SS-238), на ремонте в сухом доке в Йокосуке, 30 августа
1943 года.
Попадание разломило корпус корабля, носовая часть отделилась по первую трубу... хорошо виден
первый котел в носовом котельном отделении:
Американская подводная лодка USS Wahoo (SS-238) у побережья Калифорнии, снимок сделан 14 июля 1943 года:
История операции, приведшей к торпедированию этого эсминца, весьма красочно изложена из первых уст
в мемуарах Джорджа Грайдера (офицер USS Wahoo) "Боевая Рыбка":
"...Между тем по мере того, как мы приближались к району, где должен быть Вевак, стала острой проблема карты.
В наших инструкциях не было и намека на расположение этого пункта, и ни на одной из наших карт побережья
Новой Гвинеи его название не было обозначено; он мог быть любым из дюжины безымянных пунктов.
Как же мы могли проводить рекогносцировку гавани, местоположение которой нам неизвестно?
Поначалу большинство из нас рассматривали эту проблему как второстепенную. Если мы не знали,
где находился Вевак, что тут поделаешь? Мы могли обратиться к более заманчивым пунктам, доложить
об этом и проследовать туда. Однажды вечером в кают-компании эта проблема предстала перед
нами в другом свете. Маш, Дик, Роджер, Хэнк Хендерсон и я рассматривали карты, высказывая
предположения, в какой крохотной бухте побережья может быть Вевак, когда Маш невинно спросил,
что мы понимаем под словом «рекогносцировать».
— Ну как же, — сказал я, — это означает, что мы осторожно осматриваем район, издалека, со стороны
моря, через перископ, в подводном положении.
Маш усмехнулся:
— Нет, парень. Единственный способ, которым можно рекогносцировать гавань, — это войти в нее
и посмотреть, что там находится...
Командир подводной лодки USS Wahoo коммандер Дадли Уокер ("Маш") Мортон
Роджер, Хэнк и я в ужасе переглянулись. Теперь было ясно, что наш капитан переходил от опрометчивости
к безрассудству. Потому что субмарина, как в то время знал каждый, была глубоководным кораблем,
которому для того, чтобы эффективно действовать, требовались океанские просторы и большая
водная масса под килем. А гавани в лучшем случае ненадежны, даже если вы заходите в них на
надводном судне, управляемом опытным лоцманом, имеющим в своем распоряжении новейшие карты.
Было бы безумием для «Уаху» погрузиться и войти в неприятельскую гавань, само местонахождение
которой на карте нам было неизвестно.
В дальнейшем подводные лодки проникали в гавани, но чтобы какая-нибудь делала это в то время,
никому из нас известно не было, и это противоречило всяким сложившимся на «Уаху» традициям.
Наш командир, ухмыляющийся нам из-под своего вздрагивающего носа так, будто он только что рассказал
нам смешную историю, уверял нас, что мы сделаем это и нам чертовски необходимо выяснить, какая из
гаваней Вевак, или же он выберет ту, которая, вероятнее всего, окажется искомой, и войдет в нее.
После того как разнеслась весть о позиции, занятой Машем в этом вопросе, поиски карты, где могла
бы быть гавань Вевак, явно активизировались. И наконец, именно «ищейка» Китер, помощник трюмного
машиниста, увидевший первую жертву «Уаху», пришел на помощь. Однажды поздно вечером я проходил
по машинному отсеку, когда увидел Китера, уткнувшегося в какую-то книгу. Он посмотрел на меня,
схватил за руку и, перекрывая рев моторов, крикнул:
— Э, мистер Грайдер, это что, Вевак, к которому мы идем?
Я выхватил у него книгу. Это был австралийский учебник по географии для высшей школы, который он купил,
когда мы были на отдыхе. Он открыл ее на странице с картой Новой Гвинеи. И в самом деле, там, на северо-
восточном побережье, был крохотный пункт с названием Вевак.
Всего пару месяцев назад идея войти во вражескую гавань при помощи учебника географии для вузов
показалась бы мне слишком абсурдной даже для того, чтобы быть забавной. Теперь я чуть ли не в объятиях
сжал книгу и бросился с ней в кают-компанию так, будто в ней был ключ к уничтожению всего японского
военного флота.
Маш бросил на нее взгляд и достал наши карты. В кают-компании закипела бурная деятельность.
На одной из наших карт было место, которое как будто соответствовало широте и долготе Вевака, обозначенного
в книге, но даже это нам не особенно помогло. На нашей большой карте район Вевака занимал пространство
размером с визитную карточку, едва ли она могла служить достаточно подробным путеводителем для захода
в гавань. Однако то, что теперь мы напали на след, при решимости Маша во что бы то ни стало войти
в Вевак казалось нам намного лучшим вариантом, чем совсем ничего.
Дик О'Кейн и рулевой по фамилии Крауз взяли инициативу в свои руки. Сначала Крауз скопировал район
с нашей карты на куске туалетной бумаги. Затем мы взяли мой старый фотоаппарат «Графлекс» и использовали
его в качестве увеличителя, а корабельную сигнальную лампу — в качестве проектора. Мы закрепили
это устройство на столе кают-компании и спроецировали увеличенное изображение на большой лист
бумаги, развернутый на полу. Затем, погасив весь лишний свет, Дик и Крауз перенесли спроецированные
линии на новый лист, и у нас получилась карта. Возможно, она заставила бы ужаснуться картографа,
но это было значительным преимуществом по сравнению с полным отсутствием карты.
То, что предстало нашему взору, было грубым чертежом не гавани, а рейда с островками со всех
четырех сторон, и один из островов имел название Машу. При всеобщем торжестве это было расценено
как добрый знак удачной охоты. И когда я вновь собирал свой «Графлекс», у меня невольно мелькнула
мысль о том, что он тоже был предзнаменованием. Этим фотоаппаратом пользовались в Первую Мировую
войну мой отец и его друг и напарник — летчик Эллиот Спрингс. Мой отец был убит в бою, а Эллиот
сохранил фотоаппарат и передал его мне на память. Я всегда хранил его как сокровище и называл
себя корабельным фотографом для того, чтобы взять его с собой на «Уаху».
Когда я подумал, что карта, нарисованная с помощью старой фотокамеры, которой пользовался мой отец
более четверти века назад на другом конце света в другой войне, приведет нас в гавань Вевак,
я тоже начал верить, что за третьим выходом «Уаху» в боевой поход стоит какая-то воля рока.
Так что в остающийся отрезок времени мы планировали, обсуждали и готовились. Каждая обрывочная
информация, которую нам удавалось получить о Веваке, переносилась на нашу карту. В конце концов
все выглядело так, что проникновение в гавань могло быть осуществимым. Там было достаточно много места;
в большинстве мест гавань была около двух миль шириной, и мы полагали, что глубина в большинстве
участков составляла порядка двухсот футов. Маш был в восторге. Он игнорировал неопределенности и
сосредоточивался на том факте, что глубина будет достаточной, если мы правильно выберем место,
и на безошибочных ориентирах, если мы сможем вовремя определить их, чтобы использовать.
В том полушарии стояло лето, и солнце поднялось рано. Мы выбрали такую скорость движения, чтобы
прибыть в Вевак как раз до рассвета 24 января. В три тридцать утра, как только засеребрился
восточный горизонт, мы погрузились за две с половиной мили от входа в гавань и проследовали
в подводном положении в Вевак.
Фактически туда вело несколько входов, по мы были уверены только в одном. Гавань простиралась
на девять миль вглубь от этой точки. Мы приблизились, обогнув западную оконечность одного
из островов, чтобы обследовать залив с внешней стороны, но, прежде чем Дик смог увидеть что-либо
еще, он обнаружил в перископ два торпедных катера, следовавших в нашем направлении. Не время
было показываться маленьким катерам, и мы погрузились, выждали немного и вновь попытались
обследовать залив.
На этот раз торпедные катера ушли. Поодаль находился маленький буксир с баржей у борта, но больше
никаких судов не наблюдалось. Мы стали искать в другом месте, в проливе между двумя островами,
и Дик увидел нечто похожее на радиомачту на дальней стороне третьего острова. Маш предложил нам
сделать круг, чтобы получше все осмотреть, но на этот раз на нашем пути появился риф, мешая ходу лодки.
Мы потратили все утро, пытаясь выяснить, что и как в этой гавани и где безопасные воды. Когда Дик
заметил светлые пятна воды, мы отметили их на нашей карте как мелководье. Время от времени мы отмечали
карандашом ориентиры. Один из них назвали «пункт берегового наблюдения».
Сильное течение в южном направлении создавало нам проблемы с того момента, как мы вошли в гавань,
и именно этому течению обязано своим существованием название «пост берегового наблюдения». Оно пригнало
нас близко к посту, на котором мы из боевой рубки, поочередно вставая к перископу, видели японского
наблюдателя в белой рубашке, сидящего под кокосовой пальмой. Мы и в самом деле видели его так ясно,
что я уверен, мог бы узнать его, встретив на следующий день на улице.
Кроме этого редкого случая для всех членов экипажа посмотреть в перископ, все наблюдения вел Дик О'Кейн.
У Маша была уникальная теория: он полагал, что старший помощник, а не командир должен управляться
с перископом во время сближения и атаки. Это, как он объяснял, ставило командира в более выгодное
положение для того, чтобы правильно учитывать все возникающие факторы, лучше выполнять
свои обязанности в боевой рубке и более хладнокровно принимать решения. Нет сомнения, что это
была превосходная теория, и она прекрасно его устраивала, но мало найдется таких командиров,
как Маш, которые столь безоговорочно доверяли подчиненному, что оставляли за перископом
в кризисные моменты.
"Маш" Мортон (слева) и Дик О'Кейн в боевой рубке подводной лодки USS Wahoo во время атаки
на японский конвой у побережья Новой Гвинеи, 26 января 1943 года.
Теперь же Маш был в своей стихии. Опасность, пыл преследования противника — разве это не счастье?
При всем нашем внутреннем напряжении нам удавалось отражать его настрой. Атмосфера в боевой рубке
была скорее под стать энтузиастам поискового отряда, чем условиям смертельно опасной рекогносцировки.
Маш продолжал шутить даже в тот момент, когда мы едва не сели на мель.
Произошло это из-за двойственного характера перископа. Это очень точный инструмент с двумя
уровнями увеличения: нижний уровень, увеличивающий объекты в полтора раза, чтобы обеспечить вам
почти такое же зрительное восприятие, как то, которое вы получаете, глядя невооруженным глазом,
а также шестикратное увеличение, чтобы значительно приблизить предметы. Поэтому все были озабочены,
когда, взглянув в очередной раз в перископ, Дик воскликнул:
— Командир, полагаю, мы слишком близко подходим к суше! У меня перископ на высшем уровне увеличения,
и все, что я вижу, — это одна кокосовая пальма.
Если одна кокосовая пальма, даже увеличенная в шесть раз, заняла весь окуляр, то мы были в опасной
близости к берегу.
— Дик, — сказал командир с легким укором, — ваш перископ на низком уровне.
В наэлектризованном молчании, которое за этим последовало, Дик переключил ручку на высокий уровень
и недоверчиво посмотрел в перископ.
— Убрать перископ! — выкрикнул он. — Всем срочно по местам! Боже мой, все, что я вижу, — это один кокос!
Мы в рекордно короткое время разбежались по своим местам.
Сразу после полудня Маш начал терять чувство юмора. Мы полдня провели высматривая достойную выстрела
цель и не нашли ни одной. Но мы уже составили себе представление о гавани и теперь углублялись туда,
откуда могли бы взглянуть на бухту, и там Дик увидел то, что выглядело как надпалубные сооружения.
Он доложил, что на первый взгляд это стоящее на якоре грузовое судно или плавучая база.
— Ну, капитан, — сказал кто-то в боевой рубке, — теперь мы уже рекогносцировали гавань Вевак.
Давай сматываться отсюда, доложим, что там находится судно.
Мы все знали, что это шутка, однако смотаться были не прочь.
— Ну уж нет, — подал голос Маш. — Мы пойдем в атаку и торпедируем судно.
Дик попросил его подойти и помочь распознать потенциальную цель, и оба они стояли там, как пара
школьников, всматриваясь в перископ каждый раз, когда он поднимался, и пытаясь решить, что за корабль
перед ними. Наконец они пришли к согласию, и Маш объявил:
— Это эсминец.
Много написано об изменениях, которые происходят с великими военачальниками во время битвы.
Говорили, что, когда генерал Натан Бедфорд Форест, прославленный командующий кавалерией Конфедератов,
вступал в битву, голос менялся, делаясь резким и пронзительным, его лицо становилось багровым
с красноватыми пятнами и нем появлялось выражение неописуемой жестокости.
Маш Мортон тоже менялся, но совершенно по-иному. Радость распирала его. Голос оставался прежним,
но глаза загорались восторгом, который по-своему был так же страшен, как, вероятно, и выражение
лица Фореста. Теперь, прежде чем завершится третье патрулирование на «Уаху», нам пришлось убедиться,
что перед нами человек, для кого безудержная радость в том, чтобы находить и уничтожать врага.
Она наделяла его такой ужасающей привлекательностью в качестве командира подводной лодки,
чтобы сделать легендой в течение одного года и в конце концов привести к гибели.
Теперь, когда все остальные беспокоились о глубине, на которой мы находились, о неизвестных
нам течениях, о возможных рифах между нами и целью, Маш вновь улыбнулся нам.
— Для него это будет полной неожиданностью, — уверял он нас. — Он и не предполагал, что здесь
может появиться субмарина противника.
В этом Маш был прав. Никто, пребывая в здравом рассудке, не мог ожидать нашего появления в этом месте.
* * *
Мы выходили на позицию атаки. В боевой рубке, и без того переполненной, стало совсем тесно.
Роджер Пейн занял свое место у вычислительного устройства расчетов торпедной атаки — механического
«мозга», установленного в кормовой части. Джек Джексон, офицер связи, координировал работу двух
гидроакустиков. Как помощник офицера, осуществляющего сближение, я передал свои обязанности
по погружению Хэнку Хендерсону и склонился у верха трапа центрального поста, манипулируя небольшим
устройством, так называемым «есть — был», — своего рода рычагом выведения на атаку в процессе расчета
дистанции и направления. Там также находились двое рулевых, управляющий огнем, еще человека два —
и все это в крошечном помещении.
Дик тщательно провел визирование, поднимая перископ вверх лишь до уровня, достаточного для того,
чтобы увидеть верхушки мачт эсминца. Мы двигались со скоростью всего в три узла. Поверхность
спокойного моря над нами была гладкой, как стекло, что позволяло легко заметить перископ.
Все вспомогательные, ненужные в данный момент механизмы, включая систему регенерации воздуха,
были выключены; мы были готовы к бесшумному бегству. Голоса были понижены до шепота, и пот
начал выступать на наших лицах, поскольку температура поднялась до отметки в 100 градусов
(по Фаренгейту). Нашим преимуществом был фактор внезапности, и ничто больше.
Мы уже углубились на шесть миль в незнакомую гавань, с трех сторон окруженную сушей,
и примерно через минуту всем тут станет известно о нашем присутствии.
Передние крышки на наших шести носовых торпедных аппаратах были бесшумно открыты.
Мы приближались к установленной Машем дистанции в три тысячи ярдов. Это было немного
далековато, но позволяло нам держаться на наиболее глубоком месте.
— Первому приготовиться к выстрелу.
Дик О'Кейн, согнувшись, обошел шахту перископа, поднял два больших пальца, показывая,
что хочет поднять перископ в последний раз. Длинный цилиндр пополз вверх. Дик двинул рукоятки,
прильнув к окуляру, как только перископ выглянул из-за бортовой линии палубы. Он дал перископу
выдвинуться из воды примерно на два дюйма и быстро осмотрелся вокруг.
— Опустить перископ! — прошептал он так, что было понятно — это нужно сделать срочно, и напряжение
достигло предела. — Командир, он двинулся, направляется к выходу из гавани.
Курсовой угол десять, левый борт.
Теперь наш план застигнуть эту «утку» на месте в мгновение ока провалился. Корабль не только был
на ходу, но и шел почти прямо на нас. Единственно разумным решением было отказаться от нашей затеи.
Может быть, позднее нам удастся атаковать его на глубокой воде. Но у Маша не было настроения
прислушиваться к голосу разума.
— Право на борт!
Ни мгновения не сомневаясь, он перешел к новому плану атаки. Теперь нам нужно было проследовать
под правым углом к курсу следования миноносца и выстрелить по нему из кормовых аппаратов, когда он
пойдет в обратном направлении.
Перископ пошел вниз... Роджер вращал рукоятки на вычислительном устройстве расчетов торпедной атаки.
Маш пробрался в центр боевой рубки, тяжело дыша, вращая диски на «есть — был», приказы теперь
выкрикивались, а не произносились шепотом. О скорости эсминца, возраставшей по мере его движения,
можно было только догадываться. Роджер вносил данные в вычислительное устройство, которое автоматически
устанавливало нужный угол на гироскопе. Корабль резко взял вправо. Через минуту мы были готовы открыть огонь.
— Поднять перископ... Пеленг!.. Цель пошла зигзагом... Курсовой сорок, правый борт.
Теперь эсминец шел перпендикулярно носу нашей лодки. Еще интенсивнее стали вращаться ручки,
еще одна быстрая прикидка скорости цели — на этот раз пятнадцать узлов.
— Приготовиться... Аппараты, товсь!.. Первый, пли!.. Второй, пли! Третий, пли!
Лодка вздрогнула, когда три торпеды вырвались из торпедных аппаратов.
— Полный вперед!
Нос лодки начал подниматься вверх из-за потери веса в носовой части.
Газопаровые торпеды оставляют за собой след шириной с двустороннее шоссе, но гораздо белее.
Теперь не было никакого смысла опускать перископ, потому что на этой дистанции противник мог
смотреть на след, указываемый место лодки. Дик выдвинул перископ на всю длину и наблюдал.
Прошла вечность, прежде чем он заговорил:
— Они идут на него.
Торпеды шли со скоростью около пятидесяти узлов, но промежуток между выстрелом и ударом
казался вечностью.
— Первая прошла мимо за кораблем... Вторая прошла мимо за кораблем... Третья прошла мимо за кораблем.
Стоны разочарования раздались в боевой рубке. Мы посчитали его скорость меньшей, чем она была
на самом деле.
— Произвести еще один расчет к атаке! — В голосе Маша слышалась жесткая настойчивость.
— Возьмите двадцать узлов!
— Готово.
— Пятый, пли!
Лодка вновь вздрогнула, и глаза Дика оставались как приклеенные к перископу. И опять новости,
которые поступали к нам через длинные паузы, были плохими.
— Цель отворачивает.
— Проклятье!
— Четвертая прошла мимо... Он разворачивается. Теперь он идет прямо на нас.
Ситуация резко изменилась. Потревоженный следом от трех первых торпед, эсминец начал быстрый
уверенный отворот от нас, развернулся на 270 градусов и теперь направлялся к нам, готовый к возмездию.
Миноносец, иначе говоря противолодочный корабль, предназначен для уничтожения подводных лодок, и этот
теперь шел к нам с палубой, полной глубинных бомб. Мы выпустили четыре из наших шести носовых торпед.
У нас было еще четыре в кормовых аппаратах, но потребовалось бы слишком много времени для того, чтобы
развернуться и выстрелить ими, и еще больше для того, чтобы перезарядить наши носовые аппараты.
— Ладно, — сказал Маш. — Приготовиться к выстрелу прямой наводкой.
Мы говорили о выстреле прямой наводкой на встречных курсах в кают-компании, но сомневаюсь,
что кто-нибудь из нас когда-либо всерьез предполагал, что ему придется произвести такой выстрел.
Само это название подразумевает выстрел по цели, которая надвигается прямо на вас. Никто не знал
наверняка, насколько эффективным он будет, потому что, насколько мне известно, тогда не было ни одного
документально засвидетельствованного случая в практике действий подлодок, когда кто-нибудь пытался
его применить. Но у него было одно очевидное достоинство и два ошеломляющих недостатка.
С одной стороны, вам не нужно знать скорость цели при нулевом угле; с другой стороны, цель будет
на минимальном расстоянии, и, если вы промахнетесь, не останется времени предпринять что-то еще.
В данном случае нам предстояло выстрелить двухтонной торпедой по кораблю не более двадцати футов шириной,
идущему на нас со скоростью порядка тридцати узлов.
За несколько минут до этого я, как идиот, думал, какую прекрасную историю расскажу Энн и Билли во время
своего отпуска. Теперь же я с облегчением вспомнил, что перед началом нашего похода оставил
на берегу завещание.
— Готово, — сообщил Роджер от вычислительного устройства.
— Приготовиться к выстрелу.
— Дистанция тысяча восемьсот.
— Пятый, пли!
— Перископ под водой.
— Подними выше.
Под влиянием выстрела Хэнк сразу же потерял контроль, и мы опустились ниже перископной глубины,
а миноносец несся на нас, вспенивая воду бурунами.
— Подними ее выше, Хэнк. Парень, подними ее выше! — крикнул в люк командир.
Томительное ожидание, затем Дик припал к перископу:
— Капитан, мы не попали в него. Он все еще идет к нам. Все ближе.
Странно, как в таких ситуациях часть вашего сознания может быть занята холодным, беспристрастным
анализом факторов, не связанных непосредственно с вашей безопасностью. Я обнаружил, что изумлен
изменением, происшедшим с Диком О'Кейном с момента начала атаки. Было так, будто во время всех
болтливых, хвастливых месяцев до этого он был потерян, искал свое истинное «я» и теперь оно
было найдено. Он был спокоен, немногословен и весьма хладнокровен. Мое мнение о нем все время
претерпевало изменения. Я не в первый раз обращал внимание на то, что поведение людей под огнем
невозможно точно предугадать по их ежедневным поступкам, но это был наиболее разительный из
когда-либо наблюдавшихся мной примеров того, как человек превращается в первоклассную
боевую машину.
— Приготовить к выстрелу шестой аппарат.
— Шестая, пли! — отдал команду Дик. Эхом отозвался Маш:
— Быстрое погружение!
Мы заполнили балластную цистерну и пошли вниз. Я спустился и принял управление у Хэнка. Я не мог
погрузить лодку по-настоящему глубоко, потому что мы понятия не имели, какая там была глубина.
Но я погружал ее так глубоко, как только мог, — до девяноста футов. Мы уходили от атаки возмездия
глубинными бомбами.
Мы уже больше не были агрессором. Теперь наше время кончилось, так же как кончились и торпеды,
и мы были беспомощны и не могли контратаковать. Все, что мы могли сделать, — это зацепиться за что-нибудь
и быть готовыми к последней встрече с глубинными бомбами военного корабля. Наше время пришло, и мы
ожидали конца почти спокойно.
Первый взрыв был громким и близким. Пара лампочек разбилась вдребезги, как это всегда бывает
при близком взрыве, и я помню, что начал тупо смотреть на то, как мелкими кусками стал отслаиваться
пробковый материал внутренней обшивки «Уаху».
Мы ожидали второго взрыва, каждый был внутренне сломлен и смотрел больше на окружающие предметы,
чем на товарищей, ни один не смотрел в глаза другому, как это бывает в последние моменты жизни.
Десять, двадцать, тридцать секунд... Я поднял глаза и увидел на лицах окружающих меня людей выражение
удивления. Шум из помпового отсека прервал оцепенение.
— Черт побери! Может быть, мы его подбили?
Было что-то нелепое, даже почти веселое в этом звуке. Наверху, в боевой рубке, Маш услышал
его и засмеялся.
— Ну, ей-богу, подбили, — откликнулся он, теперь его голос громыхал. — Возвращаемся на перископную
глубину, Джордж.
Почти как безумные мы вытаскивали лодку наверх.
И вновь Маш предоставил Дику перископ. Тот долго смотрел.
— Вон он. Раскололся надвое.
Что творилось на «Уаху»!
Я махнул Хэнку, чтобы он занял место в центральном посту, схватил свой «Графлекс» и поднялся
по трапу в рубку. Маш прозвал меня корабельным фотографом, и я хотел во что бы то ни стало сделать
снимок нашей цели.
Это было непросто. Даже Маш захотел взглянуть на нее, и каждый в переполненной боевой рубке
пробивался в свою очередь посмотреть после того, как командир отошел от перископа в сторону.
Наконец наступил и мой черед.
Тот самый снимок (А.М.):
Миноносец пылал, разломившись надвое, как спичка, его нос уже осел. Наверное, у его командира
сдали нервы, когда он увидел нашу последнюю торпеду, идущую на него, и он слишком резко положил
руль, пытаясь отвернуть от нее, и, повернувшись к ней бортом, подписал эсминцу смертный приговор.
Теперь, когда корабль начал тонуть, экипаж облепил его, сотни человек висели на оснастке, на надпалубных
сооружениях, оставались на палубах. Пока мы боролись за место у перископа, некоторые моряки эсминца
вернулись на свои места у орудия на носовой части палубы и открыли огонь по нашему перископу.
Они продолжали вести его до тех пор, пока корабль не затонул, скрывшись в волнах.
Мне удалось сделать несколько снимков, после чего я посторонился. И теперь Маш, который становился
тираном в чрезвычайных ситуациях, вернулся к духу демократии, которую всегда проявлял, когда случалось
что-нибудь хорошее.
— Давайте поднимайтесь все и взгляните, — позвал он.
Члены экипажа поочередно поднимались, заполняя каждый дюйм центрального поста и боевой рубки.
Каждый проталкивался к перископу и надолго замирал, поглощенный невероятным зрелищем, прежде чем
оторваться от окуляров со словами, представляющими экстремальную лексику его словарного запаса.
Я слышал в тот день впечатляющие выражения.
Мы все еще торжествовали, когда глубинная бомба разорвалась близко от корпуса лодки, напомнив нам,
что предстоял длинный путь, прежде чем мы выберемся из этой трущобы. Мы ушли вновь на глубину
до девяноста футов, обнаружив, что в воздухе появился самолет, высматривающий нас. Поэтому мы
начали пробираться к выходу из залива.
Через считанные минуты мы услышали шум винтов катеров, шнырявших вокруг над нами, подобно водным
насекомым. Они разыскивали нас, и мы поняли, что единственный способ выбраться невредимыми
из гавани Вевак — идти с опущенным перископом. В дополнение к незнакомым течениям и глубинам
нам теперь нужно было уходить в полной тишине, а значит, даже гирокомпас должен быть выключен.
Пользоваться можно было магнитным компасом, на который никогда нельзя особенно полагаться
внутри лодки, где все из стали. Нам нужно было одолеть четыре мили, сделать поворот направо
и пройти около двух миль, прежде чем мы достигнем открытого моря, и если мы повернем слишком
рано, то можем врезаться в тот остров, на котором видели берегового наблюдателя, сидящего
под кокосовой пальмой. Если же мы повернем слишком поздно, то можем удариться о риф,
что впереди нас.
До начала атаки я заметил молодого матроса у звукоприемной аппаратуры, слушающего с
огромным вниманием, хотя он в то время не особенно был нужен. Теперь он говорил с Машем.
— Командир, — сказал он, — когда мы входили, я слышал на берегу звуки острова Машу.
Думаю, что могу определить по ним, когда он на траверзе.
Ни один из присутствовавших в боевой рубке точно не знал, какими были береговые звуки.
Я читал о том, что даже креветки издают звуки в океане, а креветки многочисленны
на мелководье в том районе. Как бы там ни было, если человек, работавший на акустическом
устройстве, думал, что может помочь, мы были готовы слушать.
Итак, полагаясь на него, мы, в свою очередь, готовились действовать. Ждали, когда он доложит,
что звуки позади траверза.
Мы всплыли после наступления сумерек примерно в двух милях за гаванью и огляделись.
Японцы развели костры почти на каждом пункте на берегу и на островах, вдоль всего рейда.
Они, видимо, были уверены, что мы все еще в бухте, и ждали, когда появимся на поверхности.
Я до сих пор благодарен креветкам, поселившимся вдоль острова Машу, и «посту берегового наблюдения»
за то, что благополучно вывели нас после рекогносцировки гавани Вевак..."
Разумеется, возможность рассмотреть в деталях последствия атаки через перископ в боевой обстановке
у американцев была весьма ограничена. Японцы сумели, приткнув эсминец с оторванным носом к мели,
спасти его от безвозвратной гибели - и после первичного аварийного ремонта отвести его в метрополию
на капитальный ремонт.
"Харусаме" на испытаниях по завершении ремонта, 30 ноября 1943 года:
Корабль был снова потоплен американскими бомбардировщиками В-25 армейских ВВС у побережья
Новой Гвинеи 8 июня 1944 года - на этот раз окончательно.
Подводная лодка USS Wahoo также не пережила войну; она была потоплена 11 октября 1943 года в проливе Лаперуза
японской авиацией во время своего седьмого боевого похода. Долгое время точное место, время и обстоятельства
гибели лодки оставались неясными.
Однако в 2005 году, благодаря поисковым усилиям организации Wahoo Project Group (международная команда под
руководством родственника Дадли Мортона, в состав которой входили специалисты из США, Австралии, Японии и
России) и помощи японского вице-адмирала Кадзуо Уеда на дне пролива на глубине 65 метров был обнаружен объект,
идентифицированный как американская подводная лодка. В следующем году группа российских подводных
исследователей «Искра» провела дополнительное обследование - для уточнения идентификации, и 31 октября 2006
года представители ВМФ США подтвердили, что найденная подводная лодка - действительно USS Wahoo. Лодка была
потоплена прямым попаданием в район боевой рубки, ее корпус получил большую пробоину от рубки до киля.
8 июля 2007 года на месте гибели лодки ВМС США и ВМФ России провели совместную церемонию возложения венков в
море, в память о погибших командах USS Wahoo и советской подводной лодки Л-19 (также погибла на Тихом океане,
в 1945 году):
Фото United States Navy / Mass Communication Specialist 2nd Class Stefanie Broughton
11 октября того же года была проведена еще одна поминальная церемония в Пирл Харборе, на борту
превращённой в корабль-музей подводной лодки USS Bowfin (SS-287), однотипной с USS Wahoo.
Рында (корабельный колокол) с подводной лодки USS Wahoo во время поминальной церемонии в Пирл Харборе,
на заднем плане - сохраненная однотипная подводная лодка USS Bowfin
Взято: foto-history.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]