Пристрелил немца на допросе...а потом и сам попал в ГУЛАГ. 1946 г.
---
"После войны я продолжил служить в Восточной Германии, в комендатуре города Ной-Руппин, в качестве переводчика. В конце 1945 года я стал переводчиком оперативного отдела МВД, работал с оперуполномоченными и иногда со следователями. Здесь я и встретился с разными нацистами, которые обо всех преступлениях ничего "не слышали и не знали".
Конечно, кого хотели отправить в лагерь военнопленных или судить за преступления, особых доказательств и не нужно было, и не составляло трудностей в их добыче. В конечном итоге сами сознавались. Но, как заметил, "особоважных" - нацистов вербовали, и они стали работать на нас, во всяком случае подписывались, что будут такими.
Моим непосредственным начальником был майор Аникин, постоянная работа с оперуполномоченным, старшим лейтенантом Андрияновым. Кроме меня в нашей части служили еще два еврейских парня - Зелькович Шломо (завхоз) и старшина Шварц Яков.
Где-то в начале марта 1946 года наши органы задержали одного немца, направленного на работу по демонтажу завода, сроком на 10 дней. За это время он должен был быть завербован.
На мое несчастье старший лейтенант Андриянов стал одним из следователей (жестким), а я его переводчиком. Этот немец среднего возраста был нацистом со стажем и работал в пропагандистском аппарате Геббельса.
Следствие, как следствие, времени много нет, делается все, чтобы его сломать, до смерти запугать, и как только предложат сотрудничать, чтобы схватился обеими руками.
Он истинно верил, что я немец, удивлялся, что меня взяли в армию, ведь мог дезертировать, а я ему, что никогда не был ближе, чем 150-200 км. от фронта. Принял меня за немца из Поволжья.
Умолял, просил, чтобы его строго не наказывали. Я ему говорю: - Я ведь только переводчик, но, из моего опыта, за такие преступления, в чем тебя обвиняют - пощады нет.
Как-то раз в перерыве, когда следователь оставил нас вдвоем, я завел разговор на еврейскую тему. - Слушай, - ему говорю, - я может, могу понять, что из ненависти к евреям так жестоко относились к ним. Но почему вы уничтожали младенцев, грудных детей? Ведь эти маленькие только что родились, в чем они виноваты?
Тут он меня прервал и выступая в роли преподавателя, стал объяснять: - Вы ничего не поняли, эти младенцы самая большая опасность для нашей арийской расы. Есть такие, что внешне не отличаются от наших детей, девочки особенно. А если мальчикам не успели еще сделать этот обряд обрезания и если каким-нибудь образом такой ребенок попадет в нашу арийскую семью, так что мы сделали - загрязнили нашу расу!!!
Во время его объяснения я перестал владеть собой. Перед моими глазами встал мой младший брат Ури, рука сама вошла в ящик письменного стола, холодный металл пистолета... и выстрел. Он упал.
В кабинет вскочил Андриянов: - Ой, что ты наделал, все испортил! Я немой, ни слова. Быстро взял он тяжелое пресс-папье со стола и выбросил через окно во двор. - Скажи, что бросил в тебя, - и выбежал.
Через несколько минут вбежал подполковник Оболенский, начальник отдела и говорит: - Ты что, с ума сошел? - Так я, товарищ подполковник, вынужден был. Наверное, он узнал, что я еврей и бросил в меня пресс-папье, чуть не попал в голову. Подполковник стиснув зубы: - Убирайся отсюда!
Настроение ужасное. Сам не могу объяснить себе, как это допустил, но его слова все время звучали в моих ушах. "Так что мы сделали - загрязнили нашу арийскую расу". Нервы опять натянуты до предела: "Что со мной сделают?" Но успокоили: - Продолжай работать, одним гадом будет меньше...
Официально он не был задержан, тайком похоронен, а если его будут искать, кто его знает, наверно, сбежал. Но спокойствие не вернулось, чувствовал, что это так не пройдет. Прошел месяц, все по-старому. Успокоился.
12 апреля 1946 года ко мне звонит следователь из тюрьмы, просит, если есть время, прийти на несколько минут. Он не может понять одного арестованного. Это была пятница, я был чем-то занят. Ответил, что сейчас некогда, потом заскочу.
- Не спеши, - говорит он, - когда найдешь время, зайдешь. Не горит. Может, после выходного. И так прошел весь день. Забыл. Поздно вечером вернулся домой, вспомнил. Позвонил.
- Извини, замотался, может, сейчас приду.
- Да нет, не хочу тебя беспокоить. Давай завтра.
- Нет, сейчас приду. Пока завтра проснусь...
- Ну, как хочешь, - сказал он
Расстояние пять минут ходьбы. Звоню. Открывают ворота. Вошел в кабинет следователя. А тут сзади двое набросились, вынули пистолет, набросили мешок на голову, ботинки долой, пояс с брюк тоже. И вбросили в уже подготовленную камеру, захлопнули за мной металлическую дверь.
Я в этой сырой камере нойруппинской тюрьмы, освещенной слабой лампочкой, начал метаться и кричать: - Требую встречи с товарищем командиром.
Все время повторяю эти слова. Не отвечают. Наверно, надоели мои крики, дверь открылась, в проеме тот "друг" следователь. - Твои товарищи в Брянском лесу, здесь у тебя их нет, - цедит он сквозь зубы, - А если не перестанешь орать, сделаем тебя на голову короче.
Через три дня вызывают на допрос. Следователь Кириленко, папка с делом на столе, и начал спокойным голосом: - Тебя обвиняют, вместе с твоим другом Зельковичем, в шпионаже, измене Родине и контрабанде. У нас есть все доказательства. Твой одноделец уже признался. Советую чистосердечно признаться и это может служить смягчающим обстоятельством при вынесении приговора.
Вот оно что, признание по этим обвинениям - прямая дорога к высшей мере наказания. Нет, так просто без борьбы не сдамся. Тихим покорным голосом: - Можно ли прочитать обвинения?
Открыв папку начал читать сам: "Шепетинский и Зелькович завербованы английской разведкой. Собирали засекреченную информацию и передавали её. Выполняли диверсионные акты по месту прохождения воинской службы и занимались контрабандой сигарет". Короче, вломили мне 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах
Срок освобождения по приговору - 12 апреля 1956 года, но за хорошую работу получил зачеты - 480 дней - то есть минус 16 месяцев. Срок освобождения сократился - 15 декабря 1954 г. В 1956 году Караганда была городом сбора всех освободившихся из лагерей Союза. Благо, и сама эта область, была переполнена ими.
В том году же обнародовали договор между СССР и Польшей. А именно: все бывшие польские граждане, которые по какой-нибудь причине не могли вернуться на родину, сейчас могут это сделать. Значит, смогу выехать законно, а оттуда уже легче - в Израиль.
Вскоре получил повестку явиться в отделение милиции. Причина вызова указана не была. А ждать надо недели две. Был подготовлен ко всему, собрал все необходимое, уверен, что "казенный паек" еще не окончен. Не описать, как прошли у меня эти дни, не пожелаю никому. И вот явился. Подал дежурному повестку и личные документы.
- Садитесь, вас вызовут! Часа два ждал.
- Шепетинский Яков Исаакович, в комнату номер три.
Сердце под горло, нелюдские усилия удержать равновесие и спокойствие. Стучу в комнату № 3. Слышу:
- Войдите.
Вошел. За столом сидит молодой лейтенант милиции, вытянул руку, приглашая сесть. Держит мое личное удостоверение.
- Вы, гражданин Шепетинский, отбыли срок наказания по приговору Военного трибунала войск НКВД.
- Так точно, отбыл!
Подав мне руку, говорит: - Так вот, гражданин Шепитинский Яков Исаакович, поздравляю, ваше дело пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 23 мая 1956 года. Вы считаетесь несудимым и больше приходить в милицию отмечаться нет необходимости. К сему вручаю вам документ на получение двухмесячной зарплаты." - из воспоминаний Я.И. Шепетинского.
Конечно, кого хотели отправить в лагерь военнопленных или судить за преступления, особых доказательств и не нужно было, и не составляло трудностей в их добыче. В конечном итоге сами сознавались. Но, как заметил, "особоважных" - нацистов вербовали, и они стали работать на нас, во всяком случае подписывались, что будут такими.
Моим непосредственным начальником был майор Аникин, постоянная работа с оперуполномоченным, старшим лейтенантом Андрияновым. Кроме меня в нашей части служили еще два еврейских парня - Зелькович Шломо (завхоз) и старшина Шварц Яков.
Где-то в начале марта 1946 года наши органы задержали одного немца, направленного на работу по демонтажу завода, сроком на 10 дней. За это время он должен был быть завербован.
На мое несчастье старший лейтенант Андриянов стал одним из следователей (жестким), а я его переводчиком. Этот немец среднего возраста был нацистом со стажем и работал в пропагандистском аппарате Геббельса.
Следствие, как следствие, времени много нет, делается все, чтобы его сломать, до смерти запугать, и как только предложат сотрудничать, чтобы схватился обеими руками.
Он истинно верил, что я немец, удивлялся, что меня взяли в армию, ведь мог дезертировать, а я ему, что никогда не был ближе, чем 150-200 км. от фронта. Принял меня за немца из Поволжья.
Умолял, просил, чтобы его строго не наказывали. Я ему говорю: - Я ведь только переводчик, но, из моего опыта, за такие преступления, в чем тебя обвиняют - пощады нет.
Как-то раз в перерыве, когда следователь оставил нас вдвоем, я завел разговор на еврейскую тему. - Слушай, - ему говорю, - я может, могу понять, что из ненависти к евреям так жестоко относились к ним. Но почему вы уничтожали младенцев, грудных детей? Ведь эти маленькие только что родились, в чем они виноваты?
Тут он меня прервал и выступая в роли преподавателя, стал объяснять: - Вы ничего не поняли, эти младенцы самая большая опасность для нашей арийской расы. Есть такие, что внешне не отличаются от наших детей, девочки особенно. А если мальчикам не успели еще сделать этот обряд обрезания и если каким-нибудь образом такой ребенок попадет в нашу арийскую семью, так что мы сделали - загрязнили нашу расу!!!
Во время его объяснения я перестал владеть собой. Перед моими глазами встал мой младший брат Ури, рука сама вошла в ящик письменного стола, холодный металл пистолета... и выстрел. Он упал.
В кабинет вскочил Андриянов: - Ой, что ты наделал, все испортил! Я немой, ни слова. Быстро взял он тяжелое пресс-папье со стола и выбросил через окно во двор. - Скажи, что бросил в тебя, - и выбежал.
Через несколько минут вбежал подполковник Оболенский, начальник отдела и говорит: - Ты что, с ума сошел? - Так я, товарищ подполковник, вынужден был. Наверное, он узнал, что я еврей и бросил в меня пресс-папье, чуть не попал в голову. Подполковник стиснув зубы: - Убирайся отсюда!
Настроение ужасное. Сам не могу объяснить себе, как это допустил, но его слова все время звучали в моих ушах. "Так что мы сделали - загрязнили нашу арийскую расу". Нервы опять натянуты до предела: "Что со мной сделают?" Но успокоили: - Продолжай работать, одним гадом будет меньше...
Официально он не был задержан, тайком похоронен, а если его будут искать, кто его знает, наверно, сбежал. Но спокойствие не вернулось, чувствовал, что это так не пройдет. Прошел месяц, все по-старому. Успокоился.
12 апреля 1946 года ко мне звонит следователь из тюрьмы, просит, если есть время, прийти на несколько минут. Он не может понять одного арестованного. Это была пятница, я был чем-то занят. Ответил, что сейчас некогда, потом заскочу.
- Не спеши, - говорит он, - когда найдешь время, зайдешь. Не горит. Может, после выходного. И так прошел весь день. Забыл. Поздно вечером вернулся домой, вспомнил. Позвонил.
- Извини, замотался, может, сейчас приду.
- Да нет, не хочу тебя беспокоить. Давай завтра.
- Нет, сейчас приду. Пока завтра проснусь...
- Ну, как хочешь, - сказал он
Расстояние пять минут ходьбы. Звоню. Открывают ворота. Вошел в кабинет следователя. А тут сзади двое набросились, вынули пистолет, набросили мешок на голову, ботинки долой, пояс с брюк тоже. И вбросили в уже подготовленную камеру, захлопнули за мной металлическую дверь.
Я в этой сырой камере нойруппинской тюрьмы, освещенной слабой лампочкой, начал метаться и кричать: - Требую встречи с товарищем командиром.
Все время повторяю эти слова. Не отвечают. Наверно, надоели мои крики, дверь открылась, в проеме тот "друг" следователь. - Твои товарищи в Брянском лесу, здесь у тебя их нет, - цедит он сквозь зубы, - А если не перестанешь орать, сделаем тебя на голову короче.
Через три дня вызывают на допрос. Следователь Кириленко, папка с делом на столе, и начал спокойным голосом: - Тебя обвиняют, вместе с твоим другом Зельковичем, в шпионаже, измене Родине и контрабанде. У нас есть все доказательства. Твой одноделец уже признался. Советую чистосердечно признаться и это может служить смягчающим обстоятельством при вынесении приговора.
Вот оно что, признание по этим обвинениям - прямая дорога к высшей мере наказания. Нет, так просто без борьбы не сдамся. Тихим покорным голосом: - Можно ли прочитать обвинения?
Открыв папку начал читать сам: "Шепетинский и Зелькович завербованы английской разведкой. Собирали засекреченную информацию и передавали её. Выполняли диверсионные акты по месту прохождения воинской службы и занимались контрабандой сигарет". Короче, вломили мне 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах
Срок освобождения по приговору - 12 апреля 1956 года, но за хорошую работу получил зачеты - 480 дней - то есть минус 16 месяцев. Срок освобождения сократился - 15 декабря 1954 г. В 1956 году Караганда была городом сбора всех освободившихся из лагерей Союза. Благо, и сама эта область, была переполнена ими.
В том году же обнародовали договор между СССР и Польшей. А именно: все бывшие польские граждане, которые по какой-нибудь причине не могли вернуться на родину, сейчас могут это сделать. Значит, смогу выехать законно, а оттуда уже легче - в Израиль.
Вскоре получил повестку явиться в отделение милиции. Причина вызова указана не была. А ждать надо недели две. Был подготовлен ко всему, собрал все необходимое, уверен, что "казенный паек" еще не окончен. Не описать, как прошли у меня эти дни, не пожелаю никому. И вот явился. Подал дежурному повестку и личные документы.
- Садитесь, вас вызовут! Часа два ждал.
- Шепетинский Яков Исаакович, в комнату номер три.
Сердце под горло, нелюдские усилия удержать равновесие и спокойствие. Стучу в комнату № 3. Слышу:
- Войдите.
Вошел. За столом сидит молодой лейтенант милиции, вытянул руку, приглашая сесть. Держит мое личное удостоверение.
- Вы, гражданин Шепетинский, отбыли срок наказания по приговору Военного трибунала войск НКВД.
- Так точно, отбыл!
Подав мне руку, говорит: - Так вот, гражданин Шепитинский Яков Исаакович, поздравляю, ваше дело пересмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 23 мая 1956 года. Вы считаетесь несудимым и больше приходить в милицию отмечаться нет необходимости. К сему вручаю вам документ на получение двухмесячной зарплаты." - из воспоминаний Я.И. Шепетинского.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]