совриск

Прекрасный иллюстратор Света Дорошева о современном искусстве

Так вышло, что Лондоне мы первым делом посмотрели Тейт Модерн (шел дождь, дул ветер, мы сломали все зонты, промокли, выпили весь джин и нырнули утешаться Прекрасным).

Я, как правило, отлично провожу время в музеях совриска, и вот почему. Искусство – это умение превратить идею в физический объект или еще как-то наглядно донести важную мысль. До какого-то момента в европейской истории единственным заказчиком искусства была церковь. Она заказывала воплотить далекую и непостижимую идею бога в понятные и близкие современнику объекты. С упадком религии «заказчиком» стало, по сути, общество. И с этой точки зрения – интересно ходить по музеям современного искусства и смотреть, что человечеству актуально.

В целом, у меня сложилось впечатление, что общество «заказывает» доброту и тревогу. Наиболее актуальными вопросами в современном искусстве являются права, разнообразие, терпимость, эстетика и гуманизм. К ним подходят либо с позиций добра (условно: «мы, как сообщество, ценим эти явления и отдаем им должное в искусстве, чтобы держать их в поле внимания», либо с позиций тревоги (условно: «мы, как сообщество, такие скоты! портим землю, не уважаем женщин, мыслим расовыми стереотипами, ведем войны…»)

По обеим позициям, мне кажется, музейное современное искусство сильно проигрывает самому себе в живой среде. Скажем, тот же Мотаун сделал для расовой справедливости гораздо больше, чем все расово-годное высокое искусство, вместе взятое. Бесплатные концерты в лондонских церквях, на которые заходят с ланчами офисные сотрудники, семьи, ремонтники дорог, и собственно, любители музыки – хорошо и без лишнего хайпа иллюстрируют понятие «перфоманса». А Голливуд, посыпающий голову пеплом за развратно прожитые годы, нагоняет гораздо больше социального шороху на гендерные перекосы, чем вся некогда скандальная вагинальная живопись, бережно хранимая в музеях как артефакт времени.

Отчасти проблема в кураторской работе (а отчасти – в самом искусстве, но не будем об очевидном). Современный мир высокого искусства очень подозрительно относится к тому, чтобы как-то направить зрителя, не говоря уж о расшифровке смыслов. И это довольно жестоко по отношению к «простому смертному». Что должен испытывать человек перед залитой кофе, мочой и свекольным соком фотографией женщины, достающей из святая святых свиток текстов из собственной книги? (*за фото этого произведения искусства фб забанил пост, так что я убрала его из иллюстративного материала) Или в огромном зале со свисающей с потолка квадратно-гнездовой хренью? Почему бы как-то не направить его порыв к новым идеям (или не дать контекст к уже состарившимся)?

Ведь сама идея неплоха: тектонический сдвиг заключается в том, что часто современные художники – больше не «люди за мольбертами», а режиссеры переживаний. Они создают обстановку, располагающую к новому опыту или осмыслению какой-то идеи. Это прекрасно и ново, почему бы так и не сказать? И не уточнить, к какому именно переживанию подталкивает художник, если это не очевидно?



Скажем, довольно просто считать смысл «комнаты банальностей», где все стены заклеены противоречивыми избитыми истинами, собранными художницей в книгах. Так и выглядит жизнь человека – его со всех сторон бомбардируют несовместимыми трюизмами. Но большинство пространств не столь очевидны, и я не вижу причин, почему бы не направлять зрителя. Если человек пожелает составить другое мнение, никто ему не запретит. Можно же просто дать какие-то ориентиры из бережности к его чувствам.



Я приведу пример. Лучшую кураторскую работу я видела в лондонском музее «Body Worlds». Это не художественный, а научный музей, но я прямо вижу, как все было. Безумному художнику захотелось делать скульптуры из мертвых тел. Он носился с этой идеей, нашел легальный способ, освоил пластинацию, все дела… а ему со всех сторон – «ты с ума сошел? Зачем такое вытворять?» А он – «ну я не знаю! Я просто хочу делать охренительные скульптуры из трупаков, вот вы и придумайте мне зачем!» И действительно, придумали интересный музей о теле, с кучей полезной информации, а главное, проделали впечатляющий кураторский труд (читай «придали этому смысл»).

Например, там есть зал, посвященный неизбежному старению и смерти. Кроме научной и медицинской информации, «скульптуры» снабжены удивительно откровенными текстами о том, что смерть, замалчиваемая людьми из невозможности представить себе собственное небытие, как раз и является главным камертоном жизненных приоритетов: напоминание и том, что все конечно, заставляет думать, двигаться, придает смелости и помогает отделить ценное от второстепенного.

В конце зала была большая доска с предложением написать «что бы вы хотели успеть до смерти». Люди пишут. Будучи несостоявшимся антропологом, я провела у доски какое-то время. Два желания лидируют с большим отрывом: «закончить образование» (в музее много студентов мед. вузов) и «чтобы папа гордился мной». Но в целом, там трогательно представлена полная картина человеческих устремлений.

Вот эта доска в музее – и есть пример прекрасного и живого современного искусства, когда зритель одновременно увидел, испытал, задумался, поучаствовал и вышел с переживанием, знанием и мыслью. И это заслуга кураторов, потому что если бы там были просто скульптуры из трупаков, даже такие сногсшибательные, то ничего подобного бы не происходило. Люди бы точно так же выходили в растерянности и смятении чувств от увиденного. Почему подобного не происходит в музеях?

Возможно из-за того, что современное искусство в какой-то момент вынуждено было встать на позицию избранности. Если убрать флер элитарности, то придется либо очень много объяснять, либо выслушивать массу неприятного. Подход «вы не понимаете» не оправдал себя исторически, поэтому индустрия со временем разработала новый, и очень удачный ход. Он таков: «вы понимаете!» Мы знаааем, что вы понимаете…

Ответственность за понимание и трактовку искусства почти полностью перекочевала на зрителя. Зритель превратился в соавтора, потому что произведение искусства становится таковым, только когда на него смотрит зритель и наделяет его смыслом.

Человек слаб и хрупок. Ему сложно признаться, что он не понимает, когда его наделили таким щедрым авансом: способностью распознавать неочевидные смыслы и причастностью к акту творения нетленки. На этом привилегированном троне ему неудобно признаться, что он на самом деле «не понимает». К тому же, это неправда. «Я и вправду что-то чувствую», - думает человек, прислушиваясь к себе перед кучей стройматериала в огромном пустом зале. И в целом, «чувства» достаточно.

В таких вещах как «я не уверен, что я чувствую» или «я не знаю, правильно ли я переживаю это произведение искусства» признаться все же неудобно, и рядовой зритель проходит по залам молчаливо и подавленно, время от времени пытаясь спастись у бесполезных кураторских табличек с артспиком, который читается как расшифровка радиосигнала инопланетян, - и выходит из музея с чувством неопределенной ущербности. Я специально говорю «рядовой зритель», чтобы не отнимать эксклюзивной радости у тех, кто выходит с чувством полного понимания, обогащенный новым и прекрасным переживанием.

В последующие дни дивно организованное пространство музея Виктории и Альберта, музей тела, мьюзиклы и обеденные концерты в лондонских церквях произвели на меня впечатление гораздо более живого и волнующего современного искусства, чем Тейт модерн. Когда-то подруга написала мне сообщение из нью-йорского MOMA: «Я зашла в темную комнату. С потолка свисает лошадь. Все смотрят». Меня поразила причудливая красота этого наблюдения и то, как точно оно отражает мытарства по обе стороны совриска: что художники мучаются, рождая новые смыслы в виде коней в сферическом вакууме, что зрители томятся темным и неведомым чувством, будто должны были постичь что-то, чего так заслуживает совершенство их душ, но так и не смогли.

via

Взято: mi3ch.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle