на Париж

Из статьи Константина Гайворонского «На Париж? Как Россия не смогла «перепоказать» Отечественную войну»

Если бы в 1854 году кто-то в Москве додумался украшать кареты патриотическими лозунгами, то на улицах от фраз «На Париж!» и «Можем повторить!» рябило бы в глазах. 28 марта Франция объявила России войну. Днем раньше это сделала Англия. Реакция русского общества была единодушной: мы вам перепокажем 1812 год!

Тренд шел с самого верха. Император Николай I еще в начале года предупреждал в письме Наполеона III: «Россия, ручаюсь в том, явится в 1854 году такою же, как была в 1812-м». Прозвучала эта тема и в февральском манифесте «О прекращении политических сношений с Англией и Францией»: «Мы и ныне не тот ли народ русский, о доблестях коего свидетельствуют достопамятные события 1812 года!»

Аналогия действительно носилась в воздухе и была подхвачена. «Происходящее теперь – только возобновление двенадцатого года, это вторая Пуническая война Запада против нас», – пишет Федор Тютчев. «Крепко начинает попахивать двенадцатым годом», – соглашается Петр Вяземский. И даже невозвращенец Герцен в Лондоне почувствовал, что «воздух 1612 и 1812 годов повеял в России».

«Наглое вмешательство» западных держав в идущую уже почти полгода русско-турецкую войну вызвало в России не столько возмущение, сколько недоумение: неужели там действительно забыли величайшую в военной истории Европы катастрофу 1812 года?

Или все уж позабыли,
Как гостей ты приняла:
Как носы они знобили,
Как ложились их тела!

– вопрошал неизвестный автор стихотворения «Святая Русь».

Нет, год двенадцатый не сказки,
и Запад ⁠видел не во сне,
Как двадцати народов каски
валялися в Бородине,

– напоминал ⁠Федор Глинка.

С этого момента русские ⁠поэты всех рангов по призыву Аполлона Майкова приравняли свои ⁠перья ⁠к штыку: «Мой стих есть тоже меч – и ⁠с вашими мечами / Ужели не блеснет за Русь он под грозой?» Не было, кажется, человека, умевшего держать перо и составлять рифмы, который не отметился бы патриотическим стихотворением с напоминанием будущим интервентам о судьбе Великой армии Наполеона.

Поэтические сборники с успехом выполняли в те времена роли политической публицистики, социальных сетей, диванной аналитики и так далее. Все вопросы, связанные с вступлением англо-французов в войну на стороне Османской империи, были разобраны по рифмованным косточкам. Первым делом, конечно, удивлялись самому поводу для конфликта.

Два великие народа,
Два отступника Христа!
Вас к тому ль вела свобода,
Чтоб отверглись вы креста?

– недоумевал Степан Шевырев.

Мы знаем, тут не в Турке дело:
Вам Турка только лишь предлог,
Нет, вам Россия надоела,
Она вам в горле поперек,

– предлагал свою версию неизвестный петербургский автор. Союз христианских держав с мусульманской действительно выглядел в глазах русских противоестественно, хотя в 1799 году Россия сама воевала плечом к плечу с османами против французов на Средиземноморье. Но еще более странным казался сам англо-французский альянс – дружба двух заклятых врагов.

Впрочем, никакого трепета перед соединенными силами Англии и Франции поэтическая братия не испытывала. «И двадцать шло на нас народов», – напоминал Глинка. «И горе гордецам, которых пыл безумный накликает себе 12-й наш год!» – вторил ему Вяземский.

Российские газеты выискивали малейшие параллели между событиями 1812 и 1854 годов. Даже затопление кораблей Черноморского флота в Севастопольской бухте было подано как аналог сожжения Москвы, то есть как признак грядущей победы. Опальный генерал Ермолов был единодушно избран главой московского ополчения благодаря обаянию имени – он был соратником Кутузова, и этого казалось достаточно для победы.

…

Наполеона в 1812 году сгубила логистика. 6 тысяч армейских фур оказались совершенно неадекватным средством снабжения центральной группировки Великой армии на больших расстояниях. А реквизиции в редконаселенной России не столько насыщали, сколько разлагали войска.

Впрочем, в 1854 году тыловые службы французской армии выглядели ничуть не лучше, а британская вообще была притчей во языцех. И если бы союзники попробовали предпринять поход не то что на Москву, а хотя бы на Симферополь, дело и впрямь кончилось бы повторением 1812 года – за логистической катастрофой быстро последовала бы военная.

Однако поскольку заявленной целью англо-французского десанта был прибрежный Севастополь, ситуация развернулась на 180 градусов – в ситуации Наполеона оказалось русское командование. Ему приходилось снабжать не только осажденную крепость, но и стоящую в Крыму полевую армию, всего до 300 тысяч человек и 100 тысяч лошадей. Большая часть грузов сплавлялась по Днепру к Каховке, а отсюда подводами (их было задействовано 132 тысячи) тянулась к Симферополю. КПД этой линии снабжения был крайне невысок, поскольку львиную долю груза составлял фураж для ее собственной тягловой силы – лошадей и волов. Обозы тащились со скоростью 4 км в сутки, и заготовленные осенью полушубки в Севастополь приходили к весне.

И у союзников бардак со снабжением превосходил все мыслимые и немыслимые пределы, зимой 1854–1855 годов десант чуть не вымер в Крыму от холода и голода. Их спасло средство доставки, о котором и Наполеон, и русское интендантство могли только мечтать – пароходы. «Кто мог прежде поверить, чтоб легче было подвозить запасы в Крым из Лондона, чем нам из-под боку?» – сокрушался Михаил Погодин. Крупнотоннажные пароходы сделали снабжение англо-французской армии в Крыму независимым ни от ветров, дующих на Черном море, ни от дорог, традиционно отсутствующих в России. Один пароход заменял тысячу телег – и был гораздо эффективнее.

Оборона Севастополя между тем была простой математической задачей: требовалось выпускать больше снарядов, чем осаждающие. Пока в крепости не иссякли довоенные флотские запасы, а союзники не наладили подвоз, это получалось. Осенью 1854 года английским канонирам приходилось бегать по лагерю в поисках залетевших русских ядер, чтобы хоть чем-то отвечать на огонь с севастопольских бастионов.

Однако с весны 1855-го ситуация стала меняться самым трагическим образом. Русское интендантство с громадным трудом еще обеспечивало войска в Крыму продовольствием и фуражом, но гонку в снабжении боеприпасами проиграло вчистую. В Севастополь не успевали подвезти порох, а временами и нечего было везти: опустошали крепостные склады на западной границе, раскручивали ружейные патроны – пороха все равно не хватало.

Летом 1855-го снарядный кризис достиг апогея: союзники выпускали втрое-вчетверо больше ядер и бомб. Потери защитников Севастополя росли по экспоненте, сначала вдвое, потом вчетверо, затем вшестеро больше, чем у осаждающих. Периметр обороны был так мал, что не позволял эшелонировать и укрывать войска от обстрелов. В простреливаемом насквозь городе не было клочка безопасного места, а от мортир не спасали даже самые глубокие блиндажи. В августе при бомбардировках у русских ежедневно выбывало из строя 1,5–2 тысячи человек – почти полк. В неделю на бастионах «сгорал» эквивалент дивизии.

К концу осады Севастополь превратился в бездонную бочку, куда приходилось бросать батальон за батальоном, а осадный лагерь союзников – в чудовищную машину, которая методично перемалывала эти батальоны в кровавое месиво. Падение Малахова кургана в ходе штурма 8 сентября 1855 года было воспринято главнокомандующим русской армией в Крыму генералом Горчаковым с облегчением – у него появился повод дать приказ об оставлении города.

К тому времени никто уже не думал о повторении 1812 года. «Многие ждут великих поражений до осени», – писал находившийся тогда в Москве сенатор Лебедев. Поражений не последовало: союзники к тому времени успели изрядно разругаться (в 1856 году в Англии уже всерьез опасались французского десанта) и рады были закончить опостылевшую всем войну.

Прозревший Погодин в пущенных по рукам «Письмах о Крымской войне» страстно призывал обернуться к ругаемой им прежде цивилизации лицом: «Медлить нечего. Надо приниматься и вдруг за все: за дороги… за оружейные, пушечные, пороховые заводы, за медицинские факультеты и госпитали, за кадетские корпуса и торговлю, за крестьян, чиновников, дворян, духовенство, за воспитание высшего сословия, да и прочие не лучше, за взятки, роскошь, пенсии, аренды, деньги, финансы, за все, за все».

И Россия действительно обернулась, начиналась эпоха «Великих реформ».
Урок был получен и усвоен.

Взято: mi3ch.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle