Маринин дом. Часть V
---
"А справа от высоких белых дверей… Такая странная комната - и такая родная… У окна во двор, оно под углом с Алиным, я поставлю свой письменный стол. Больше ничего, собственно. Люстру повешу. Куплю маленькую, не пышную. Да, и диван у стены против двери, справа за спиной, когда за столом буду сидеть. И стена как-то изгибается, непонятно - справа углубление: здесь станет мамин книжный шкаф и на нем - бюст Амазонки. Углубление нарочно для шкафа. Шкаф мамин очень высок… Его можно в Алину залу - вот и все! А на секретер - Амазонку. Окно мое - прямо в голубей, их на наружном подоконнике - тьма… Большая фортка. И такой угол в этой комнате, она маленькая, но в ней дух дома!.. А справа от высоких белых дверей… Такая странная комната - и такая родная… У окна во двор, оно под углом с Алиным, я поставлю свой письменный стол. Больше ничего, собственно. Люстру повешу. Куплю маленькую, не пышную. Да, и диван у стены против двери, справа за спиной, когда за столом буду сидеть. И стена как-то изгибается, непонятно - справа углубление: здесь станет мамин книжный шкаф и на нем - бюст Амазонки. Углубление нарочно для шкафа. Шкаф мамин очень высок… Его можно в Алину залу - вот и все! А на секретер - Амазонку. Окно мое - прямо в голубей, их на наружном подоконнике - тьма… Большая фортка. И такой угол в этой комнате, она маленькая, но в ней дух дома!.." (Марина Цветаева)
"Выйдя из детской все в тот же узкий темный коридорчик, проводя рукой по левой его стене, можно было нащупать дверь в мамину комнату. Это была единственная на моей памяти настоящая мамина комната – не навязанный судьбой угол, не кратковременное убежище, за которое скоро нечем будет платить и которое придется сменить на другое, почти такое же, только рангом ниже и этажом выше…" (Ариадна Эфрон)
Из воспоминаний М.И. Кузнецовой – Гриневой: «Мне всегда казалось, что почти все в жизни Марины давалось ей трудно: дружба, любовь, ревность, ненависть, материнство. А самое мучительное – быт. Хорошо ей было только в своей маленькой, с окном во двор, комнате, за большим письменным столом, наедине с даром словотворчества»
Нынешняя обстановка воссоздана по мемуарам родных и гостей поэта близко к первоначальному облику. Здесь звучала музыка из вишневой деревянной трубы граммофона, старинной музыкальной шкатулки и шарманки.
"Наградой за хорошее поведение, за что-то выполненное и преодоленное были не сладости и подарки, а прочитанная вслух сказка, совместная прогулка или приглашение «погостить» в ее комнате. Забегать туда «просто так» не разрешалось. В многоугольную, как бы граненую, комнату эту, с волшебной елизаветинской люстрой под потолком, с волчьей – немного пугающей, но манящей – шкурой у низкого дивана, я входила с холодком робости и радости в груди… " (Ариадна Эфрон)
У окна стоял большой письменный стол, подаренный Марине отцом на шестнадцатилетие. На столе были дорогие Цветаевой вещицы, книги, рабочие тетради.
Стол письменный. Вторая половина XIX века. Принадлежал Михаилу Фельдштейну, мужу Веры Эфрон.
Сегодня здесь – копии страниц рукописных книг Марины Цветаевой, продававшихся в Лавке писателей в послереволюционные годы.
"Марина позволяла посидеть и за ее письменным столом, втиснутым в простенок у маленького углового окна, за которым всегда ворковали голуби, порисовать ее карандашами и иногда даже в ее тетрадке, почтительно полюбоваться портретами Сары Бернар и Марии Башкирцевой, потрогать пресс-папье – «Нюрнбергскую деву», страшную чугунную фигурку с шипами внутри, привезенную когда-то дедом из Германии, и чугунного же «царя Алексея Михайловича»; скрепку для бумаг в виде двух ладоней – пальцы были совсем как настоящие и цепко держали записи и счета; лаковую карандашницу с портретом юного генерала 1812 года Тучкова IV; глиняную, посеребренную птицу Сирин." (Ариадна Эфрон)
Портрет А. А. Тучкова 4-го работы Джорджа Доу.
Марине Цветаевой как-то в юности приглянулась в Москве на толкучке круглая лакированная карандашница из папье-маше, украшенная портретом одного из юных красавцев-генералов 1812 года Тучкова IV. Стаканчик этот сопутствовал ей всю жизнь. Стоял на столе в Москве, наполненный карандашами и ручками. В 1922 году уехал с Мариной Ивановной в Берлин, потом в Чехию, потом во Францию. В 1939 году вновь вернулся в СССР. Жаль, что как многие другие цветаевские реликвии, карандашница бесследно пропала после её смерти.
В угловом шкафу – книги на французском и немецком языках,
на нем – образ Богоматери «Знамение», переданный музею Анастасией Цветаевой.
Над диваном висит портрет Сергея Эфрона. Оригинал, написанный в Коктебеле Магдой Нахман, не сохранился и заменен современной копией.
"На противоположной стене был большой папин портрет, написанный приятельницей моих родителей, художницей Магдой (спросить у Лили фамилию) во время папиной болезни. Папа полулежал в кресле, с книгой в руке, ноги его были закутаны пледом. Фон портрета был ярко-оранжевым, то ли занавес, то ли условный закат&hellip" (Ариадна Эфрон)
Неизвестный художник. Копия с работы Магды Нахман. Портрет Сергея Эфрона. Москва, 1992. Оригинал Цветаева в 1922 оставила сестре перед отъездом в эмиграцию; он был конфискован НКВД при аресте Анастасии Цветаевой и впоследствии утрачен. "Сейчас Магда пишет его (Сережин) портрет, сводя его с ума своей черепашьестью". (Письмо Марины Цветаевой к Елизавете Эфрон, 30 сентября 1916)
"Висел портрет над широкой и низкой тахтой, покрытой куском восточного в лиловато-зеленую расплывчатую полосу шелка, такого, из которого в Узбекистане и до сих пор шьют халаты." (Ариадна Эфрон)
"С потолка спускалась синяя хрустальная люстра с тихо звеневшими длинными гранеными подвесками, очень старинная и красивая." (Ариадна Эфрон) Похожая люстра висит в детской.
Сейчас здесь висит вот такая люстра.
На полу, как и когда-то, лежит волчья шкура.
"На полу, прямо под люстрой, лежала волчья шкура, казавшаяся мне по ее и моей величине медвежьей. Приятно было совать кулачок в разинутую волчью пасть и знать, что волк тебя не укусит, хоть клыки у него и настоящие!" (Ариадна Эфрон)
В простенке стоял книжный шкаф-секретер с любимыми книгами из фамильной библиотеки,
"Из пузатого секретера доставалась большая книга в красном переплете – сказки Перро с иллюстрациями Доре, принадлежавшая еще Марининой матери, когда она была «такой же маленькой, как ты». Я рассматривала картинки, осторожно, только что вымытыми руками, переворачивая страницы с верхнего правого угла; ничто так не возмущало Марину, как небрежное, неуважительное отношение к книгам; когда я нечаянно разбила одну из двух ее любимых чашек старинного фарфора, – к счастью, не ту, что с Наполеоном, а ту, что с Жозефиной, и, заливаясь слезами, кричала: «Я разбила его жену! теперь он овдовел!» – меня не только не ругали, но еще и утешали, а вот за какого-то «Степку-Растрепку», разорванного, потому что он был противный, всклокоченный урод, «такой же, как ты, когда не хочешь мыться и причесываться», пришлось-таки постоять в углу, мрачно колупая известку… Можно было смотреть картинки и в однотомнике Гоголя (приложение к журналу «Нива»). Там все было нарисовано подробно, мелко и еще не очень мне доступно. Как кочевник, воспевающий во всех подробностях возникающий перед ним пейзаж, так и я, на свой лад и нараспев, комментировала иллюстрации: «А вот лошадка едет… а вот господин разговаривает с дамой… А вот барышня просит у кухарки жареных обезьян…» «Барышней» была восставшая из гроба панночка, «кухаркой» – Хома Брут, а «жареными обезьянами» – снующая во всех направлениях нечистая сила." (Ариадна Эфрон)
И еще одно воспоминание Ариадны Эфрон, связанное с этим шкафом: "От изголовья тахты до стены с Кусачьей шкуркой все пространство занимал огромный старинный секретер, из которого мама иногда доставала музыкальную шкатулку, довольно тяжелую, темного дерева с инкрустациями. Она играла несколько грустных, медленных пьесок, отчетливо выговаривая мелодию. Крутились медные валики с шипами, задевавшими за зубья металлического гребешка, весь механизм добывания музыки из валиков и нотных картонок с прорезями был очевиден, но шкатулка оставалась таинственной и волшебной. Помимо музыкальной шкатулки у мамы была еще и настоящая старая шарманка, купленная у настоящего старого шарманщика. И мама, и папа, и их молодые гости с увлечением крутили ручку шарманки, игравшей с хрипом и неожиданными синкопами «Разлуку»."
На шкафу - бюст Амазонки.
Голова раненой амазонки, как сказала Ариадна Эфрон: "провозвестница грядущих цветаевских трагедий на античные темы." Слепок. XX век. Оригинал находится в ГМИИ им. А. С. Пушкина.
У Цветаевой был другой слепок, подарок директора музея в Шарлоттенбурге, помогавшего отцу Цветаевой в работе по созданию Музея изящных искусств. "— Прекрасный, прекрасный выбор! Разрешите мне, уважаемый профессор, преподнести эти слепки вашим дочкам! Итак, моя любовь с первого взгляда — Амазонка! Возлюбленный враг Ахиллеса, убитая им и им оплаканная". (Марина Цветаева, "Отец и его музей")
На стенах висели цветные репродукции картин Михаила Врубеля,
"Еще на стене висели небольшие, цветные, очень мне нравившиеся репродукция Врубеля – помню «Пана», «Царевну-Лебедь»." (Ариадна Эфрон)
"Стена по правую сторону двери была свободна, возле нее ничего не стояло, кроме старого вольтеровского кресла, к ней можно было подходить вплотную и водить пальцем по розам светлых обоев." (Ариадна Эфрон)
"Можно было погладить висевшую на ней красиво выделанную серо-голубую шкурку, подбитую красным сукном и отороченную суконными же зубчиками. Это – шкурка маминого любимого кота Кусаки, которого она привезла крохотным котенком из Крыма, везла 3 суток, за пазухой блузки-матроски. Кусака был умный, все понимал, как собака, и даже лучше. Он был настолько умен, что даже понимал назначение моего ночного горшочка и лучше, чем я сама, – с превеликим трудом и старанием пользовался им, цепляясь всеми четырьмя лапами за скользкие эмалированные его края. Вороватая кухарка, которую мама уволила, в отместку отравила Кусаку. Издыхающий Кусака, весь в пене, с всклокоченной, потускневшей шерстью, приполз через всю квартиру к маме – прощаться – и так и умер у нее на руках. Мама плакала навзрыд, я тоже голосила, а потом мы сели на извозчика и повезли дохлого Кусаку к скорняку. Тот предложил увековечить кота "как живого" – чтобы он вроде как бы крался за птичкой по ветке вроде как бы настоящего дерева! Несмотря на то, что птичку скорняк предлагал совершенно даром, в виде премии, мама не согласилась уродовать нашего Кусаку – и вот он превратился в эту самую шкурку, висящую на стене." (Ариадна Эфрон)
Марина и Анастасия Цветаевы в Коктебеле.
Как и прежде, со стен смотрят портреты значимых для Цветаевой личностей: Наполеон Бонапарт,
Гравюра. Портрет Наполеона I. XIX век. Франция.
Сын Наполеона герцог Рейхштадтский – герой пьесы Ростана «Орленок», переведенной с французского юной Цветаевой.
Наполеон II (1811 – 1832) – сын Наполеона I Бонапарта, король Римский, герцог Рейхштадтский. Герой поэмы Эдмона Ростана «Орленок». "Когда начала Марина свой перевод «L’Aiglon» (Э. Ростан, «Орленок») – может быть, еще в конце лета, в Тарусе? Всю зиму своих шестнадцати лет она от него не отрывалась". (Анастасия Цветаева, "Воспоминания")
Знаменитая французская актриса Сара Бернар
Фотокопия портрета Сары Бернар. "Сарра в L’Aiglon {Орленке (фр.)} предпоследний слог стиха произносила очень медленно, почти что пела. Французская школа? Нет. Гениальность". (Марина Цветаева, Записные книжки)
Русская парижанка Мария Башкирцева, чьей «блестящей памяти» посвящен «Вечерний альбом», воплощали увлекавший Цветаеву тип свободной, творчески одаренной женщины нового времени.
Мария Константиновна Башкирцева (1858 – 1884). Автор дневников, опубликованных после ее ранней смерти и широко прославивших автора. "Блестящей памяти" Марии Башкирцевой посвящен первый стихотворный сборник Цветаевой "Вечерний альбом" (1910). "Мужчинам в Башкирцевой мешает ум, женщинам — красота. Любовь к себе, вознесенная до пафоса — вот Башкирцева. Было что-то спартанское в этой любви. Миф о Нарциссе — правда о Башкирцевой. Башкирцева — настоящий дэнди. Есть и спать перед зеркалом. (Бодлэр.) И эта нежнейшая внешность при этой внутренней мужественности! — Русские предпочитают — наоборот. Арфа — это ледяная буря. То же можно сказать о Башкирцевой. Внешность Башкирцевой: сталь и золото. Какое-то сухое сияние. Дар ли богов, божественное ли проклятие — любовь к себе Башкирцевой — но в этой судьбе бесспорно побывали боги. Всякий дар богов — проклятье". (Марина Цветаева, Записные книжки)
"Ниша возле двери была задернута ковриком, за которым были устроены полки. На полках было много всяких интересных вещей – морские звезды, чучело ястреба, венецианские бусы, расшитые подушечки, раковины, панцирь черепахи – и стереоскоп и множество двойных фотографий к нему – Крым, мама, папа. Макс, Пра, мы с Андрюшей, еще всякие знакомые и просто виды. В стереоскопе все выглядело настоящим, совсем живым, хоть и неподвижным. " (Ариадна Эфрон).
Граммофон. Начало ХХ века.
"— Как, Вы любите граммофон? Ведь это ужасно!
— Да, ужасно.
— Неужели Вы не чувствуете пошлости этой трубы? Граммофон — ведь это станция, телеграфисты, подсолнухи…
— Граммофон — это музыка. Возможность Шопена, Шумана…
— И танго.
— О, да! — И танго".
(Марина Цветаева, Записные книжки)
"Не менее чудесным, но более внушительным казался мне граммофон с трубой в виде гигантской повилики: в нем жили голоса цыганок. Всю жизнь любила Марина цыган – от пушкинских до уличных гадалок и деревенских конокрадов, за их вольнолюбивость, особость, обособленность от окружающего, колдовские речи и песни, царственную беспечность… и ненадежность." (Ариадна Эфрон)
И снова звучат голоса тех, кто когда-то был в этой комнате.
"Один раз елку устроили в маминой комнате, и тогда, именно в тот раз, я впервые почувствовала, что радость где-то граничит с печалью; так хорошо, что почти грустно – почему? Та елочка была не такая уж большая – хоть и до потолка, но стояла не на полу, а на низеньком столике, покрытом голубым с серебряными звездами покрывалом; на серебряные звезды тихо капал разноцветный воск. Над каждой витой свечой дрожало и чуть колебалось золотое сердечко огня. И вся елка в сияньи своем казалась увеличенным язычком пламени невидимой свечи. Запах хвои и мандариновой шкурки; тепло, свет, множащийся и отражающийся в глазах взрослых. Было много глаз в тот сочельник, много гостей, но из глаз мне запомнились все те же самые любимые: – ярко-зеленые мамины, огромные серые папины; – а из гостей помню одну Пра и из всех подарков – привезенную ею из Крыма самодельную шкатулочку из мелких ракушек." (Ариадна Эфрон)
1919г
Первая жена П.Г. Антокольского, Н.Н. Щеглова-Антокольская, в своих воспоминаниях упомянула о Маринином доме в Борисоглебском: "А Марина тогда жила в переулочке - там, где была Собачья площадка, в таком странном доме. Возле него стояло, да, наверное, и сейчас стоит, скособоченное дерево. А странным мне этот дом показался потому, что никак нельзя было понять расположение комнат.
Когда я вошла в комнату Марины, меня, помню, поразил интерьер этой комнаты: посередине стоял шкаф, у которого не было дверок, ни задней стенки, он походил на арку. В этом шкафу стояло чучело лисицы, все без шерсти. И на этом чучеле сидела Аля, семилетняя дочка Марины.
Сама Марина показалась мне какой-то очень уж будничной. Мятая юбка, вытянутая вязаная кофта. Я не знала о чем с ней разговаривать".
Май 1921г "Но вот, повернув назад, мы входим в заветную дверь Марининой комнаты: что изменилось тут? – мало. Нет, что-то ушло – шкаф? Да, мамин книжный шкаф. Но стоит секретер и мужской ореховый письменный стол, к ее шестнадцати годам папой подаренный, стоит у того же окна во двор, и треснувшая синяя люстра с поредевшими хрусталями. Сережин большой портрет, юношеский, – он лежит в шезлонге, бледный, больной, но добра его полуулыбка (работы Магды Нахман). В овале личико герцога Рейштадтского, серая шкура Кусаки. На всем живое царство сказочной, точно столетней пыли. Над секретером -бюст Амазонки." (Анастасия Цветаева)
Часть I https://vittasim.livejournal.com/224870.html
Часть II https://vittasim.livejournal.com/225239.html
Часть III https://vittasim.livejournal.com/226041.html
Часть IV https://vittasim.livejournal.com/226337.html
«Маринин дом» Дом-музей Марины Цветаевой Москва 2011 Составители Г.А. Данильева Н.Б. Шаинян
Анастасия Цветаева «Неисчерпаемое» Москва Отечество 1992
«Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели» Автор – составитель и автор текста Ю.М. Каган Москва Отечество 1992
https://izi.travel/ru/3c7d-dom-muzey-mariny-cvetaevoy/ru#4889-detskaya/ru
https://liveinmsk.ru/places/a-493.html
http://www.dommuseum.ru/
"Выйдя из детской все в тот же узкий темный коридорчик, проводя рукой по левой его стене, можно было нащупать дверь в мамину комнату. Это была единственная на моей памяти настоящая мамина комната – не навязанный судьбой угол, не кратковременное убежище, за которое скоро нечем будет платить и которое придется сменить на другое, почти такое же, только рангом ниже и этажом выше…" (Ариадна Эфрон)
Из воспоминаний М.И. Кузнецовой – Гриневой: «Мне всегда казалось, что почти все в жизни Марины давалось ей трудно: дружба, любовь, ревность, ненависть, материнство. А самое мучительное – быт. Хорошо ей было только в своей маленькой, с окном во двор, комнате, за большим письменным столом, наедине с даром словотворчества»
Нынешняя обстановка воссоздана по мемуарам родных и гостей поэта близко к первоначальному облику. Здесь звучала музыка из вишневой деревянной трубы граммофона, старинной музыкальной шкатулки и шарманки.
"Наградой за хорошее поведение, за что-то выполненное и преодоленное были не сладости и подарки, а прочитанная вслух сказка, совместная прогулка или приглашение «погостить» в ее комнате. Забегать туда «просто так» не разрешалось. В многоугольную, как бы граненую, комнату эту, с волшебной елизаветинской люстрой под потолком, с волчьей – немного пугающей, но манящей – шкурой у низкого дивана, я входила с холодком робости и радости в груди… " (Ариадна Эфрон)
У окна стоял большой письменный стол, подаренный Марине отцом на шестнадцатилетие. На столе были дорогие Цветаевой вещицы, книги, рабочие тетради.
Стол письменный. Вторая половина XIX века. Принадлежал Михаилу Фельдштейну, мужу Веры Эфрон.
Сегодня здесь – копии страниц рукописных книг Марины Цветаевой, продававшихся в Лавке писателей в послереволюционные годы.
"Марина позволяла посидеть и за ее письменным столом, втиснутым в простенок у маленького углового окна, за которым всегда ворковали голуби, порисовать ее карандашами и иногда даже в ее тетрадке, почтительно полюбоваться портретами Сары Бернар и Марии Башкирцевой, потрогать пресс-папье – «Нюрнбергскую деву», страшную чугунную фигурку с шипами внутри, привезенную когда-то дедом из Германии, и чугунного же «царя Алексея Михайловича»; скрепку для бумаг в виде двух ладоней – пальцы были совсем как настоящие и цепко держали записи и счета; лаковую карандашницу с портретом юного генерала 1812 года Тучкова IV; глиняную, посеребренную птицу Сирин." (Ариадна Эфрон)
Портрет А. А. Тучкова 4-го работы Джорджа Доу.
Марине Цветаевой как-то в юности приглянулась в Москве на толкучке круглая лакированная карандашница из папье-маше, украшенная портретом одного из юных красавцев-генералов 1812 года Тучкова IV. Стаканчик этот сопутствовал ей всю жизнь. Стоял на столе в Москве, наполненный карандашами и ручками. В 1922 году уехал с Мариной Ивановной в Берлин, потом в Чехию, потом во Францию. В 1939 году вновь вернулся в СССР. Жаль, что как многие другие цветаевские реликвии, карандашница бесследно пропала после её смерти.
В угловом шкафу – книги на французском и немецком языках,
на нем – образ Богоматери «Знамение», переданный музею Анастасией Цветаевой.
Над диваном висит портрет Сергея Эфрона. Оригинал, написанный в Коктебеле Магдой Нахман, не сохранился и заменен современной копией.
"На противоположной стене был большой папин портрет, написанный приятельницей моих родителей, художницей Магдой (спросить у Лили фамилию) во время папиной болезни. Папа полулежал в кресле, с книгой в руке, ноги его были закутаны пледом. Фон портрета был ярко-оранжевым, то ли занавес, то ли условный закат&hellip" (Ариадна Эфрон)
Неизвестный художник. Копия с работы Магды Нахман. Портрет Сергея Эфрона. Москва, 1992. Оригинал Цветаева в 1922 оставила сестре перед отъездом в эмиграцию; он был конфискован НКВД при аресте Анастасии Цветаевой и впоследствии утрачен. "Сейчас Магда пишет его (Сережин) портрет, сводя его с ума своей черепашьестью". (Письмо Марины Цветаевой к Елизавете Эфрон, 30 сентября 1916)
"Висел портрет над широкой и низкой тахтой, покрытой куском восточного в лиловато-зеленую расплывчатую полосу шелка, такого, из которого в Узбекистане и до сих пор шьют халаты." (Ариадна Эфрон)
"С потолка спускалась синяя хрустальная люстра с тихо звеневшими длинными гранеными подвесками, очень старинная и красивая." (Ариадна Эфрон) Похожая люстра висит в детской.
Сейчас здесь висит вот такая люстра.
На полу, как и когда-то, лежит волчья шкура.
"На полу, прямо под люстрой, лежала волчья шкура, казавшаяся мне по ее и моей величине медвежьей. Приятно было совать кулачок в разинутую волчью пасть и знать, что волк тебя не укусит, хоть клыки у него и настоящие!" (Ариадна Эфрон)
В простенке стоял книжный шкаф-секретер с любимыми книгами из фамильной библиотеки,
"Из пузатого секретера доставалась большая книга в красном переплете – сказки Перро с иллюстрациями Доре, принадлежавшая еще Марининой матери, когда она была «такой же маленькой, как ты». Я рассматривала картинки, осторожно, только что вымытыми руками, переворачивая страницы с верхнего правого угла; ничто так не возмущало Марину, как небрежное, неуважительное отношение к книгам; когда я нечаянно разбила одну из двух ее любимых чашек старинного фарфора, – к счастью, не ту, что с Наполеоном, а ту, что с Жозефиной, и, заливаясь слезами, кричала: «Я разбила его жену! теперь он овдовел!» – меня не только не ругали, но еще и утешали, а вот за какого-то «Степку-Растрепку», разорванного, потому что он был противный, всклокоченный урод, «такой же, как ты, когда не хочешь мыться и причесываться», пришлось-таки постоять в углу, мрачно колупая известку… Можно было смотреть картинки и в однотомнике Гоголя (приложение к журналу «Нива»). Там все было нарисовано подробно, мелко и еще не очень мне доступно. Как кочевник, воспевающий во всех подробностях возникающий перед ним пейзаж, так и я, на свой лад и нараспев, комментировала иллюстрации: «А вот лошадка едет… а вот господин разговаривает с дамой… А вот барышня просит у кухарки жареных обезьян…» «Барышней» была восставшая из гроба панночка, «кухаркой» – Хома Брут, а «жареными обезьянами» – снующая во всех направлениях нечистая сила." (Ариадна Эфрон)
И еще одно воспоминание Ариадны Эфрон, связанное с этим шкафом: "От изголовья тахты до стены с Кусачьей шкуркой все пространство занимал огромный старинный секретер, из которого мама иногда доставала музыкальную шкатулку, довольно тяжелую, темного дерева с инкрустациями. Она играла несколько грустных, медленных пьесок, отчетливо выговаривая мелодию. Крутились медные валики с шипами, задевавшими за зубья металлического гребешка, весь механизм добывания музыки из валиков и нотных картонок с прорезями был очевиден, но шкатулка оставалась таинственной и волшебной. Помимо музыкальной шкатулки у мамы была еще и настоящая старая шарманка, купленная у настоящего старого шарманщика. И мама, и папа, и их молодые гости с увлечением крутили ручку шарманки, игравшей с хрипом и неожиданными синкопами «Разлуку»."
На шкафу - бюст Амазонки.
Голова раненой амазонки, как сказала Ариадна Эфрон: "провозвестница грядущих цветаевских трагедий на античные темы." Слепок. XX век. Оригинал находится в ГМИИ им. А. С. Пушкина.
У Цветаевой был другой слепок, подарок директора музея в Шарлоттенбурге, помогавшего отцу Цветаевой в работе по созданию Музея изящных искусств. "— Прекрасный, прекрасный выбор! Разрешите мне, уважаемый профессор, преподнести эти слепки вашим дочкам! Итак, моя любовь с первого взгляда — Амазонка! Возлюбленный враг Ахиллеса, убитая им и им оплаканная". (Марина Цветаева, "Отец и его музей")
На стенах висели цветные репродукции картин Михаила Врубеля,
"Еще на стене висели небольшие, цветные, очень мне нравившиеся репродукция Врубеля – помню «Пана», «Царевну-Лебедь»." (Ариадна Эфрон)
"Стена по правую сторону двери была свободна, возле нее ничего не стояло, кроме старого вольтеровского кресла, к ней можно было подходить вплотную и водить пальцем по розам светлых обоев." (Ариадна Эфрон)
"Можно было погладить висевшую на ней красиво выделанную серо-голубую шкурку, подбитую красным сукном и отороченную суконными же зубчиками. Это – шкурка маминого любимого кота Кусаки, которого она привезла крохотным котенком из Крыма, везла 3 суток, за пазухой блузки-матроски. Кусака был умный, все понимал, как собака, и даже лучше. Он был настолько умен, что даже понимал назначение моего ночного горшочка и лучше, чем я сама, – с превеликим трудом и старанием пользовался им, цепляясь всеми четырьмя лапами за скользкие эмалированные его края. Вороватая кухарка, которую мама уволила, в отместку отравила Кусаку. Издыхающий Кусака, весь в пене, с всклокоченной, потускневшей шерстью, приполз через всю квартиру к маме – прощаться – и так и умер у нее на руках. Мама плакала навзрыд, я тоже голосила, а потом мы сели на извозчика и повезли дохлого Кусаку к скорняку. Тот предложил увековечить кота "как живого" – чтобы он вроде как бы крался за птичкой по ветке вроде как бы настоящего дерева! Несмотря на то, что птичку скорняк предлагал совершенно даром, в виде премии, мама не согласилась уродовать нашего Кусаку – и вот он превратился в эту самую шкурку, висящую на стене." (Ариадна Эфрон)
Марина и Анастасия Цветаевы в Коктебеле.
Как и прежде, со стен смотрят портреты значимых для Цветаевой личностей: Наполеон Бонапарт,
Гравюра. Портрет Наполеона I. XIX век. Франция.
Сын Наполеона герцог Рейхштадтский – герой пьесы Ростана «Орленок», переведенной с французского юной Цветаевой.
Наполеон II (1811 – 1832) – сын Наполеона I Бонапарта, король Римский, герцог Рейхштадтский. Герой поэмы Эдмона Ростана «Орленок». "Когда начала Марина свой перевод «L’Aiglon» (Э. Ростан, «Орленок») – может быть, еще в конце лета, в Тарусе? Всю зиму своих шестнадцати лет она от него не отрывалась". (Анастасия Цветаева, "Воспоминания")
Знаменитая французская актриса Сара Бернар
Фотокопия портрета Сары Бернар. "Сарра в L’Aiglon {Орленке (фр.)} предпоследний слог стиха произносила очень медленно, почти что пела. Французская школа? Нет. Гениальность". (Марина Цветаева, Записные книжки)
Русская парижанка Мария Башкирцева, чьей «блестящей памяти» посвящен «Вечерний альбом», воплощали увлекавший Цветаеву тип свободной, творчески одаренной женщины нового времени.
Мария Константиновна Башкирцева (1858 – 1884). Автор дневников, опубликованных после ее ранней смерти и широко прославивших автора. "Блестящей памяти" Марии Башкирцевой посвящен первый стихотворный сборник Цветаевой "Вечерний альбом" (1910). "Мужчинам в Башкирцевой мешает ум, женщинам — красота. Любовь к себе, вознесенная до пафоса — вот Башкирцева. Было что-то спартанское в этой любви. Миф о Нарциссе — правда о Башкирцевой. Башкирцева — настоящий дэнди. Есть и спать перед зеркалом. (Бодлэр.) И эта нежнейшая внешность при этой внутренней мужественности! — Русские предпочитают — наоборот. Арфа — это ледяная буря. То же можно сказать о Башкирцевой. Внешность Башкирцевой: сталь и золото. Какое-то сухое сияние. Дар ли богов, божественное ли проклятие — любовь к себе Башкирцевой — но в этой судьбе бесспорно побывали боги. Всякий дар богов — проклятье". (Марина Цветаева, Записные книжки)
"Ниша возле двери была задернута ковриком, за которым были устроены полки. На полках было много всяких интересных вещей – морские звезды, чучело ястреба, венецианские бусы, расшитые подушечки, раковины, панцирь черепахи – и стереоскоп и множество двойных фотографий к нему – Крым, мама, папа. Макс, Пра, мы с Андрюшей, еще всякие знакомые и просто виды. В стереоскопе все выглядело настоящим, совсем живым, хоть и неподвижным. " (Ариадна Эфрон).
Граммофон. Начало ХХ века.
"— Как, Вы любите граммофон? Ведь это ужасно!
— Да, ужасно.
— Неужели Вы не чувствуете пошлости этой трубы? Граммофон — ведь это станция, телеграфисты, подсолнухи…
— Граммофон — это музыка. Возможность Шопена, Шумана…
— И танго.
— О, да! — И танго".
(Марина Цветаева, Записные книжки)
"Не менее чудесным, но более внушительным казался мне граммофон с трубой в виде гигантской повилики: в нем жили голоса цыганок. Всю жизнь любила Марина цыган – от пушкинских до уличных гадалок и деревенских конокрадов, за их вольнолюбивость, особость, обособленность от окружающего, колдовские речи и песни, царственную беспечность… и ненадежность." (Ариадна Эфрон)
И снова звучат голоса тех, кто когда-то был в этой комнате.
"Один раз елку устроили в маминой комнате, и тогда, именно в тот раз, я впервые почувствовала, что радость где-то граничит с печалью; так хорошо, что почти грустно – почему? Та елочка была не такая уж большая – хоть и до потолка, но стояла не на полу, а на низеньком столике, покрытом голубым с серебряными звездами покрывалом; на серебряные звезды тихо капал разноцветный воск. Над каждой витой свечой дрожало и чуть колебалось золотое сердечко огня. И вся елка в сияньи своем казалась увеличенным язычком пламени невидимой свечи. Запах хвои и мандариновой шкурки; тепло, свет, множащийся и отражающийся в глазах взрослых. Было много глаз в тот сочельник, много гостей, но из глаз мне запомнились все те же самые любимые: – ярко-зеленые мамины, огромные серые папины; – а из гостей помню одну Пра и из всех подарков – привезенную ею из Крыма самодельную шкатулочку из мелких ракушек." (Ариадна Эфрон)
1919г
Первая жена П.Г. Антокольского, Н.Н. Щеглова-Антокольская, в своих воспоминаниях упомянула о Маринином доме в Борисоглебском: "А Марина тогда жила в переулочке - там, где была Собачья площадка, в таком странном доме. Возле него стояло, да, наверное, и сейчас стоит, скособоченное дерево. А странным мне этот дом показался потому, что никак нельзя было понять расположение комнат.
Когда я вошла в комнату Марины, меня, помню, поразил интерьер этой комнаты: посередине стоял шкаф, у которого не было дверок, ни задней стенки, он походил на арку. В этом шкафу стояло чучело лисицы, все без шерсти. И на этом чучеле сидела Аля, семилетняя дочка Марины.
Сама Марина показалась мне какой-то очень уж будничной. Мятая юбка, вытянутая вязаная кофта. Я не знала о чем с ней разговаривать".
Май 1921г "Но вот, повернув назад, мы входим в заветную дверь Марининой комнаты: что изменилось тут? – мало. Нет, что-то ушло – шкаф? Да, мамин книжный шкаф. Но стоит секретер и мужской ореховый письменный стол, к ее шестнадцати годам папой подаренный, стоит у того же окна во двор, и треснувшая синяя люстра с поредевшими хрусталями. Сережин большой портрет, юношеский, – он лежит в шезлонге, бледный, больной, но добра его полуулыбка (работы Магды Нахман). В овале личико герцога Рейштадтского, серая шкура Кусаки. На всем живое царство сказочной, точно столетней пыли. Над секретером -бюст Амазонки." (Анастасия Цветаева)
Часть I https://vittasim.livejournal.com/224870.html
Часть II https://vittasim.livejournal.com/225239.html
Часть III https://vittasim.livejournal.com/226041.html
Часть IV https://vittasim.livejournal.com/226337.html
«Маринин дом» Дом-музей Марины Цветаевой Москва 2011 Составители Г.А. Данильева Н.Б. Шаинян
Анастасия Цветаева «Неисчерпаемое» Москва Отечество 1992
«Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели» Автор – составитель и автор текста Ю.М. Каган Москва Отечество 1992
https://izi.travel/ru/3c7d-dom-muzey-mariny-cvetaevoy/ru#4889-detskaya/ru
https://liveinmsk.ru/places/a-493.html
http://www.dommuseum.ru/
Взято: vittasim.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]