Чистильщик
---
— Ты бы, батюшка, пришел двор почистил.
—?
— Гуркотит, что то ночью, стучится. Петух ни свет, ни заря кричит и в погребе гупает кто-то.
Дошло.
Освятить просят усадьбу.
Попробовать, что-то объяснить об суевериях и страхах от неверия?
Не получится. В лучшем случае скептически выслушают, покивают головой, то ли в знак согласия, то ли в смысле: говори, мол, говори, а дело свое поповское иди и делай.
Это в селе так обычно происходит. В городе немного по иному, тут уже о полтергейсте порассуждают, знакомых книжных магов вспомнят, да последние прогнозы доморощенных астрологов в пример приведут. Одно объединяет, что город, что село — абсолютная уверенность в существовании того, кто специально желает зла и неприятностей. Причем, это не тот «враг рода человеческого» о котором и в Писании, и у Отцов. Нет, не он. Зачем так далеко ходить? Источник обычно рядом. С амплитудой от соседки до тещи или до свекрухи со свекром.
Впрочем, рассуждения все это. Констатация того, что Ветхий Завет библейский и сегодня чрезвычайно актуален.
Собрал я свой требный чемоданчик и пошел «двор чистить».
Встретил хозяин. Сухонький мужичок, лет под семьдесят, опрятно, по случаю моего прихода одетый, и постоянно что-то для себя или для меня (?) бурчащий. На мои «Да что вы говорите!» и «Надо же!» реакции никакой. Сплошные рассуждения, что жить спокойно вороги не дают, вон в позапрошлом году так в огороде пшеницу, что по краям посеял, так узлом повязали, что и картошка не уродилась.
— Конек-горбунок погулял что ли? — спросил я деда.
Тот продолжал что-то бубнить, не отвечая.
— Вы ему громче говорите, он слышит плохо — расшифровала мое недоумение, вышедшая хозяйка. Пришлось повторить громогласно.
Дед недоуменно посмотрел на меня и ответствовал:
— Какая лошадь, мы их отродясь не держим. Туточки, через усадьбу, бабка живет, она и творит непотребство это.
Поражаюсь я сельским прихожанам моим. Обычно к старости лет они сами на хозяйстве остаются. Дети разъезжаются. Забот же не убавляется, так как аккурат к сбору вишни, затем картошки и прочих овощей они, дети которые, всем возросшим собственным семейством, четко приезжают. Нельзя сказать, что бы вообще не помогали садить, полоть да с жуком воевать, но рано по утрам в огородах я обычно только бабушек с дедушками в косыночках и кепочках наблюдаю…
Силушки уже той, что у стариков моих ранее были теперь не достает, а количество соток в поле и на усадьбе, как и кудахтающие и мычащие братство, отнюдь не убавляется. Ясно, что со всем не управишься, а поправки своим годам и здоровью делать они не хотят и то, что раньше быстро и четко получалось, нынче никак не успевается. То одно не ладится, то другое. Надобно причину искать. Виноватых же, мы всегда на стороне находим. Изначально так повелось, начиная от Адама.
Жили хозяин и хозяйка в большом доме, причем первый, вернее, нижний его этаж, который для подвала был построен, с маленькими оконцами вверху, постепенно стал для них основным «домом», а верхние комнаты поражали своей чистотой и симметричностью расставленной мебели, предметов, подушек и посуды в серванте. Тут не жили. Для гостей держали. По моему, в последний раз, сюда на Рождество заходили или на Пасху, прошлую.
Перед красным углом, на столе разложил я свои «святости», именно так у нас называют все то, что в требном чемодане лежит. На улице разжег кадило (от нынешних софринских углей смрад при растопке такой исходит, что невольно «гиену огненную» помянешь) и начал потихоньку положенный молебен служить. Хозяйка стояла сразу за мной, с зажженной свечой и исправно повторяла все знакомые слова читаемых молитв, а когда надобно и «Господи, помилуй», тихим голоском, выводила.
Дед расположился чуть далее. Свечу не зажег, сказав, что лампады перед иконами стоит, и нечего зря свечи тратить, так как «муж и жена одна с…. », одной хватит. Спорить было бесполезно, я это уже понял, да и надеялся, что, промолчав, заставлю и деда остановить свое бурчание.
Зря надеялся. Дед продолжал бурчать, не обращая на несколько раз повторенное родной бабкой:
-Да цыть ты, старый!
Прислушиваться было некогда, но всё же было понятно, что идет своего рода репортаж-комментарий всех моих слов и действий, главной частью которого, составляло сетование, что все нынче не так и попы тоже почти не настоящие и нечего меня в иконостас вешать.
Да и ведь действительно, среди множества разнокалиберных икон красного угла, с вставленными под стекло цветочками и свечами, красовалась и моя фотография, с которой, правда, соседствовали еще два иерея, сподобившиеся такой же чести. Один знакомый, а другой, как догадался, мой предшественник еще из старого, поруганного и разрушенного в хрущевское лихолетье храма.
Когда я наклеивал по стенам, положенные изображения крестиков, прежде чем помазать их освященным маслом, дед расстроено бубнил, что «уси шпалеры попортил» (шпалеры — это обои по-местному), но больше всего мое окропление жилища святой водой взволновало.
— Эта же, хто теперь серванту и шифоньер мыть будет?
На улице, при окроплении дома, построек и усадьбы, дед приободрился и, гордо взирая на поглядывающих из-за забора соседей, несколько раз громогласно, дабы все слышали, сообщил, что теперь, после чистки, никто ему не страшен.
В эпилоге дед заявил:
— Ты, батюшка, над худобой молитву то прочти и лозой вербной их похлещи.
— Так я водой окроплю!?
— Лозой тоже надо. Для чего я ее держу тут? Испокон веку попы худобу святостью окропляли и лозой праздничной хлестали.
Нашел молитву об освящении стада. Помолились. Водицей святой окропил коровенку, да теленка, с петухом, гусями и курами. Лозой, правда, хлестать не стал. Хозяйка на деда шикнула:
— Ты, старый, понавыдумываешь, аж соромно за тебя.
Дед, к удивлению, замолчал, а когда я уже к калитке пошел, как запоет, звонким таким голосом:
«Благодарни суще недостойные раби Твои Господи, о Твоих великих благодеяниих на нас бывших… »
Тут и слезы на глаза. И у бабули, и у меня.
Так что чистильщик я теперь еще.
И слава Богу!
Протоиерей Александр Авдюгин
—?
— Гуркотит, что то ночью, стучится. Петух ни свет, ни заря кричит и в погребе гупает кто-то.
Дошло.
Освятить просят усадьбу.
Попробовать, что-то объяснить об суевериях и страхах от неверия?
Не получится. В лучшем случае скептически выслушают, покивают головой, то ли в знак согласия, то ли в смысле: говори, мол, говори, а дело свое поповское иди и делай.
Это в селе так обычно происходит. В городе немного по иному, тут уже о полтергейсте порассуждают, знакомых книжных магов вспомнят, да последние прогнозы доморощенных астрологов в пример приведут. Одно объединяет, что город, что село — абсолютная уверенность в существовании того, кто специально желает зла и неприятностей. Причем, это не тот «враг рода человеческого» о котором и в Писании, и у Отцов. Нет, не он. Зачем так далеко ходить? Источник обычно рядом. С амплитудой от соседки до тещи или до свекрухи со свекром.
Впрочем, рассуждения все это. Констатация того, что Ветхий Завет библейский и сегодня чрезвычайно актуален.
Собрал я свой требный чемоданчик и пошел «двор чистить».
Встретил хозяин. Сухонький мужичок, лет под семьдесят, опрятно, по случаю моего прихода одетый, и постоянно что-то для себя или для меня (?) бурчащий. На мои «Да что вы говорите!» и «Надо же!» реакции никакой. Сплошные рассуждения, что жить спокойно вороги не дают, вон в позапрошлом году так в огороде пшеницу, что по краям посеял, так узлом повязали, что и картошка не уродилась.
— Конек-горбунок погулял что ли? — спросил я деда.
Тот продолжал что-то бубнить, не отвечая.
— Вы ему громче говорите, он слышит плохо — расшифровала мое недоумение, вышедшая хозяйка. Пришлось повторить громогласно.
Дед недоуменно посмотрел на меня и ответствовал:
— Какая лошадь, мы их отродясь не держим. Туточки, через усадьбу, бабка живет, она и творит непотребство это.
Поражаюсь я сельским прихожанам моим. Обычно к старости лет они сами на хозяйстве остаются. Дети разъезжаются. Забот же не убавляется, так как аккурат к сбору вишни, затем картошки и прочих овощей они, дети которые, всем возросшим собственным семейством, четко приезжают. Нельзя сказать, что бы вообще не помогали садить, полоть да с жуком воевать, но рано по утрам в огородах я обычно только бабушек с дедушками в косыночках и кепочках наблюдаю…
Силушки уже той, что у стариков моих ранее были теперь не достает, а количество соток в поле и на усадьбе, как и кудахтающие и мычащие братство, отнюдь не убавляется. Ясно, что со всем не управишься, а поправки своим годам и здоровью делать они не хотят и то, что раньше быстро и четко получалось, нынче никак не успевается. То одно не ладится, то другое. Надобно причину искать. Виноватых же, мы всегда на стороне находим. Изначально так повелось, начиная от Адама.
Жили хозяин и хозяйка в большом доме, причем первый, вернее, нижний его этаж, который для подвала был построен, с маленькими оконцами вверху, постепенно стал для них основным «домом», а верхние комнаты поражали своей чистотой и симметричностью расставленной мебели, предметов, подушек и посуды в серванте. Тут не жили. Для гостей держали. По моему, в последний раз, сюда на Рождество заходили или на Пасху, прошлую.
Перед красным углом, на столе разложил я свои «святости», именно так у нас называют все то, что в требном чемодане лежит. На улице разжег кадило (от нынешних софринских углей смрад при растопке такой исходит, что невольно «гиену огненную» помянешь) и начал потихоньку положенный молебен служить. Хозяйка стояла сразу за мной, с зажженной свечой и исправно повторяла все знакомые слова читаемых молитв, а когда надобно и «Господи, помилуй», тихим голоском, выводила.
Дед расположился чуть далее. Свечу не зажег, сказав, что лампады перед иконами стоит, и нечего зря свечи тратить, так как «муж и жена одна с…. », одной хватит. Спорить было бесполезно, я это уже понял, да и надеялся, что, промолчав, заставлю и деда остановить свое бурчание.
Зря надеялся. Дед продолжал бурчать, не обращая на несколько раз повторенное родной бабкой:
-Да цыть ты, старый!
Прислушиваться было некогда, но всё же было понятно, что идет своего рода репортаж-комментарий всех моих слов и действий, главной частью которого, составляло сетование, что все нынче не так и попы тоже почти не настоящие и нечего меня в иконостас вешать.
Да и ведь действительно, среди множества разнокалиберных икон красного угла, с вставленными под стекло цветочками и свечами, красовалась и моя фотография, с которой, правда, соседствовали еще два иерея, сподобившиеся такой же чести. Один знакомый, а другой, как догадался, мой предшественник еще из старого, поруганного и разрушенного в хрущевское лихолетье храма.
Когда я наклеивал по стенам, положенные изображения крестиков, прежде чем помазать их освященным маслом, дед расстроено бубнил, что «уси шпалеры попортил» (шпалеры — это обои по-местному), но больше всего мое окропление жилища святой водой взволновало.
— Эта же, хто теперь серванту и шифоньер мыть будет?
На улице, при окроплении дома, построек и усадьбы, дед приободрился и, гордо взирая на поглядывающих из-за забора соседей, несколько раз громогласно, дабы все слышали, сообщил, что теперь, после чистки, никто ему не страшен.
В эпилоге дед заявил:
— Ты, батюшка, над худобой молитву то прочти и лозой вербной их похлещи.
— Так я водой окроплю!?
— Лозой тоже надо. Для чего я ее держу тут? Испокон веку попы худобу святостью окропляли и лозой праздничной хлестали.
Нашел молитву об освящении стада. Помолились. Водицей святой окропил коровенку, да теленка, с петухом, гусями и курами. Лозой, правда, хлестать не стал. Хозяйка на деда шикнула:
— Ты, старый, понавыдумываешь, аж соромно за тебя.
Дед, к удивлению, замолчал, а когда я уже к калитке пошел, как запоет, звонким таким голосом:
«Благодарни суще недостойные раби Твои Господи, о Твоих великих благодеяниих на нас бывших… »
Тут и слезы на глаза. И у бабули, и у меня.
Так что чистильщик я теперь еще.
И слава Богу!
Протоиерей Александр Авдюгин
Источник: labuda.blog
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]