Побоище под Вязьмой. 1941 г.
---
"Но вот совершенно неожиданно раздается грохот, затем скрежет где-то в дальнем лесу, и через голову окруженцев несутся с воем огненные хвосты - жжув... жжув... Это дала последний залп фронтовая легенда "катюша". А за ней следует и артиллерийский залп.
Минуту-две стояла тишина, а затем по лесу как эхо прокатилось многотысячное русское "Ура-а-а!...". И огромная масса окруженцев в надежде, что залп "катюши" и артиллерии утопил в крови засевших в окопах немцев, побежала к месту прорыва.
Ринувшиеся на прорыв окруженцы бежали, оступались, падали, а бежавшие им вслед натыкались на них, и уже были слышны ругань и мат. Упавшие как-то освобождались от навалившихся на них тел, а потом их снова сбивали с ног. Куча мала!
Эту беспорядочную массу немцы встретили хорошо подготовленной обороной - сплошным огнем из пулеметов. Падают убитые и раненые, набежавшие топчут их. Но натиск окруженцев не затихает. Бегут, падают, переползают через завалы тел, где-то хватают руки вопящих от боли раненых - за полы шинелей, за ноги, измазанные кровью.
Окруженцы шли напролом,постепенно рассширяя пространство, а враг продолжал огрызаться. Бой шел за каждый метр земли. В окно прорыва ринулись и другие части, и порой было тесно и негде укрыться от мин и снарядов. Шли спотыкаясь о тела убитых, об ящики и колеса, перепрыгивая через повозки, где бились в агонии лошади....
Прижимаясь к холодной земле,от которой пахло гарью и окалиной, я охладил свое люцо, а затем почувствовал усталость и слабось, и, не сознавая сам того, ввалился в немецкий окоп, где пахло знакомым мне "немецким духом".
Уже в полных сумерках,когда очередная порция немецких осветительных ракет зависла в воздухе,я оглядел Богородицкое поле, которое было сплошь покрыто неподвижными телами окруженцев, уже слегка присыпанные снегом.
Почти до рассвета мы удерживали небольшой коридор прорыва, отбивая атаки немцев. Но доконца удержать этот коридор так и не смогли.
Под утро взлетела сигнальная ракета немцев, и через непродолжительное время я слухом поймал скрежет металла. И следующая мысль моя: "Если это танки, что тогда? Как оборонятся - нет гранат, нет патронов?!"
Тотчас, сквозь обволакивающую завесу снега, в затененных низинах вдруг глухо накатило страшным грохотом моторов и гусениц. Это были танки. И слышу крик: "Танки! Смотрите, смотрите, сколько их!".
Сквозь падающий снег они были видно хорошо. Покачиваясь на неровностях они ползли по полю, где небыло свободного клочка земли от погибших и тяжелораненых. Никто конечно небыл готов к такому обороту.
Картина растерянности и отчаяния, которая развернулась перед нами,влекла податься назад - вскочить и бежать. И можно было ожидать,что с минуты на минуту начнется паника, а потом и бегство.
А творилось действительно нечто страшное. Удерживающие из последних сил натиск немцев, ополченцы 2-й дивизии народного ополчения и другие военные, оказавшиеся в окружении, стали с беспокойством озираться по сторонам, а некоторые по одиночке и группами пятится...
Немецкие танки с зажженными фарами буквально по пятам преследуют бегущих людей, расстреливают их в упор, сшибают с ног и давят гусеницами. Оглядываюсь и, почти оглохнув, бегу, спотыкаясь об убитых и раненых, поскальзоваюсь в лужах крови и снова бегу.
Мне казалось,что чудовище преследует именно меня. Как мне,обезумевшему, с осколками в ноге, удалось удрать от него и укрыться, ускальзнуть в складку оврага - сказать не могу, знаю, что повезло.
Танк с яростным воем пронесся в нескольких метрах от меня, катки и гусеницы заляпаны кровью и человеческими останками. И когда стальное чудовище повернулось ко мне задом, я пожалел, что не было у меня бутылки с горючей смесью.
Ровик, куда загнал меня танк, был полон удушливого дыма. Я, вытирая потное лицо, выставил автомат и выглянул из укрытия. Тут я увидел безоружного красноармейца. Из под полы его грязной шинели выглядывала перебинтованая рука. Он тихо постанывал и спросил заикаясь "- Не задело тебя?" Отвечать мне не хотелось, да и сил и желания небыло.
Так продолжалось, вероятно, не менее получаса, а мое вспотевшее тело стало замерзать, надо было действовать, надо было двигаться, принимать решения несмотря ни на что. И в этот момент я вспомнил о фляжке с водкой. Но и она не помогла мне, не распрямила ту пружину, которую надо, а озноб остался.
Потянув на себя оружие, я увидел, что автомат мой весь в грязи. Почистил его и проверил наличие патронов. И тут почувствовал, что гложет меня какая-то тоска и тревога этого октябрьского утра. Настораживала пугаящая тишина, которая не предвещала ни мне, ни другим ничего хорошего.
Поднявшись я увидел: передо мной простиралось поле, через которое я удирал от танков. Оно все было усеяно телами и армейским скарбом. А вдалеке все еще продолжал стелится дымок от сгоревших строений села Богородицкое, где над исклеванной снарядами церковной колокольней уже кружили стаи воронья.
Замерзший, не зная что со мной будет дальше, я вскинул на плечо автомат, но увидел, как раненый мертвенно побледнел, губы его безвольно затряслись, и он слезливо просит меня: "- Парень, не оставляй, не оставляй меня одного. Я хочу с тобой..."
Я дал ему фляжку с водкой. Он хлебнул, взбодрился и перестал дрожать. Кивнул ему,чтобы шел за мной. Нам удалось пройти через лес - это был не лес, а его останки. Стволы деревьев были с корнем вывернуты или красовались пнями, которые были расщеплены и порублены огнем и сталью.
Он превратился в огромное кладбище,где было много трупов и частей человеческих и конских тел, где уже,взгромоздясь на пни сидели вороны в предкушении обильной трапезы...
Побоище, которое произошло под Вязьмой в ночь с 11 до 12 октября 1941 года, не смог бы написать и сам великий художник-баталист В.Верещагин". - из воспоминаний ефрейтора 2-й дивизии народного ополчения г. Москвы Вадима Шимкевича.
Минуту-две стояла тишина, а затем по лесу как эхо прокатилось многотысячное русское "Ура-а-а!...". И огромная масса окруженцев в надежде, что залп "катюши" и артиллерии утопил в крови засевших в окопах немцев, побежала к месту прорыва.
Ринувшиеся на прорыв окруженцы бежали, оступались, падали, а бежавшие им вслед натыкались на них, и уже были слышны ругань и мат. Упавшие как-то освобождались от навалившихся на них тел, а потом их снова сбивали с ног. Куча мала!
Эту беспорядочную массу немцы встретили хорошо подготовленной обороной - сплошным огнем из пулеметов. Падают убитые и раненые, набежавшие топчут их. Но натиск окруженцев не затихает. Бегут, падают, переползают через завалы тел, где-то хватают руки вопящих от боли раненых - за полы шинелей, за ноги, измазанные кровью.
Окруженцы шли напролом,постепенно рассширяя пространство, а враг продолжал огрызаться. Бой шел за каждый метр земли. В окно прорыва ринулись и другие части, и порой было тесно и негде укрыться от мин и снарядов. Шли спотыкаясь о тела убитых, об ящики и колеса, перепрыгивая через повозки, где бились в агонии лошади....
Прижимаясь к холодной земле,от которой пахло гарью и окалиной, я охладил свое люцо, а затем почувствовал усталость и слабось, и, не сознавая сам того, ввалился в немецкий окоп, где пахло знакомым мне "немецким духом".
Уже в полных сумерках,когда очередная порция немецких осветительных ракет зависла в воздухе,я оглядел Богородицкое поле, которое было сплошь покрыто неподвижными телами окруженцев, уже слегка присыпанные снегом.
Почти до рассвета мы удерживали небольшой коридор прорыва, отбивая атаки немцев. Но доконца удержать этот коридор так и не смогли.
Под утро взлетела сигнальная ракета немцев, и через непродолжительное время я слухом поймал скрежет металла. И следующая мысль моя: "Если это танки, что тогда? Как оборонятся - нет гранат, нет патронов?!"
Тотчас, сквозь обволакивающую завесу снега, в затененных низинах вдруг глухо накатило страшным грохотом моторов и гусениц. Это были танки. И слышу крик: "Танки! Смотрите, смотрите, сколько их!".
Сквозь падающий снег они были видно хорошо. Покачиваясь на неровностях они ползли по полю, где небыло свободного клочка земли от погибших и тяжелораненых. Никто конечно небыл готов к такому обороту.
Картина растерянности и отчаяния, которая развернулась перед нами,влекла податься назад - вскочить и бежать. И можно было ожидать,что с минуты на минуту начнется паника, а потом и бегство.
А творилось действительно нечто страшное. Удерживающие из последних сил натиск немцев, ополченцы 2-й дивизии народного ополчения и другие военные, оказавшиеся в окружении, стали с беспокойством озираться по сторонам, а некоторые по одиночке и группами пятится...
Немецкие танки с зажженными фарами буквально по пятам преследуют бегущих людей, расстреливают их в упор, сшибают с ног и давят гусеницами. Оглядываюсь и, почти оглохнув, бегу, спотыкаясь об убитых и раненых, поскальзоваюсь в лужах крови и снова бегу.
Мне казалось,что чудовище преследует именно меня. Как мне,обезумевшему, с осколками в ноге, удалось удрать от него и укрыться, ускальзнуть в складку оврага - сказать не могу, знаю, что повезло.
Танк с яростным воем пронесся в нескольких метрах от меня, катки и гусеницы заляпаны кровью и человеческими останками. И когда стальное чудовище повернулось ко мне задом, я пожалел, что не было у меня бутылки с горючей смесью.
Ровик, куда загнал меня танк, был полон удушливого дыма. Я, вытирая потное лицо, выставил автомат и выглянул из укрытия. Тут я увидел безоружного красноармейца. Из под полы его грязной шинели выглядывала перебинтованая рука. Он тихо постанывал и спросил заикаясь "- Не задело тебя?" Отвечать мне не хотелось, да и сил и желания небыло.
Так продолжалось, вероятно, не менее получаса, а мое вспотевшее тело стало замерзать, надо было действовать, надо было двигаться, принимать решения несмотря ни на что. И в этот момент я вспомнил о фляжке с водкой. Но и она не помогла мне, не распрямила ту пружину, которую надо, а озноб остался.
Потянув на себя оружие, я увидел, что автомат мой весь в грязи. Почистил его и проверил наличие патронов. И тут почувствовал, что гложет меня какая-то тоска и тревога этого октябрьского утра. Настораживала пугаящая тишина, которая не предвещала ни мне, ни другим ничего хорошего.
Поднявшись я увидел: передо мной простиралось поле, через которое я удирал от танков. Оно все было усеяно телами и армейским скарбом. А вдалеке все еще продолжал стелится дымок от сгоревших строений села Богородицкое, где над исклеванной снарядами церковной колокольней уже кружили стаи воронья.
Замерзший, не зная что со мной будет дальше, я вскинул на плечо автомат, но увидел, как раненый мертвенно побледнел, губы его безвольно затряслись, и он слезливо просит меня: "- Парень, не оставляй, не оставляй меня одного. Я хочу с тобой..."
Я дал ему фляжку с водкой. Он хлебнул, взбодрился и перестал дрожать. Кивнул ему,чтобы шел за мной. Нам удалось пройти через лес - это был не лес, а его останки. Стволы деревьев были с корнем вывернуты или красовались пнями, которые были расщеплены и порублены огнем и сталью.
Он превратился в огромное кладбище,где было много трупов и частей человеческих и конских тел, где уже,взгромоздясь на пни сидели вороны в предкушении обильной трапезы...
Побоище, которое произошло под Вязьмой в ночь с 11 до 12 октября 1941 года, не смог бы написать и сам великий художник-баталист В.Верещагин". - из воспоминаний ефрейтора 2-й дивизии народного ополчения г. Москвы Вадима Шимкевича.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]