Состояние русской императорской армии и ее командиров 1915 г.
---
"Невзирая на постоянные разведки от полков, я приказал Генерального штаба капитану Бучинскому произвести лично разведку фронта позиции противника и подступов к ней.
Но оказалось, Бучинский, опасаясь огня неприятеля, который, однако, далеко не был постоянным, всю свою разведку произвел ночью, вернее всего, расспросным порядком; сведения, доставленные им, свидетельствовали о его полном невежестве.
Настроение в штабе корпуса было, как всегда, беззаботное, необдуманно оптимистическое, сведений же о противнике не имелось никаких. Со стороны Шемякина - мелочные разговоры или передача сплетней, вроде того, что в Вильну прибыли 3 корпуса японцев нам на помощь.
Еще, кажется, 16 августа было получено известие об уничтожении армии генерала Самсонова, но нам было сообщено, что 2-я армия одержала огромную победу и взяла у немцев 72 орудия.
Подобное сведение передал, конечно, Шемякин. Однако с этого дня было приказано готовиться не к наступлению, а к обороне; окапываться, устраивать заграждения и пр.
В один из дней стояния на Дейме я получил уведомление из Вяземского полка, что в богатом имении, кажется Шаберау, недалеко от Тапиау, найден великолепный, совсем новый автомобиль. Бывший тут в это время и. д. дивизионного интенданта капитан Лахтуров предложил немедленно съездить за ним лично, так как он умеет управлять.
Имея в виду, что наш старый автомобиль был очень ненадежен, я решил взять немецкий для штаба дивизии. Автомобиль оказался действительно красивым и легким на ходу, но силы небольшой, годный для шоссе. В нем я как-то поехал к Лашкевичу в Гертлаукен, желая лично узнать обстановку и отобрать из 28-й дивизии полковника Ольдерогге, которого у меня забрали для командования Камским полком.
Обстановка жизни штаба 28-й дивизии меня прямо поразила. Лашкевич жил так, что к нему вход прикрывался часовым внутри дома и никто не допускался, кроме начальника штаба, жившего в соседней комнате. Последний тоже изолировался от штаба, и все между собой были в натянутых отношениях, чуть ли не в ссоре.
Ольдерогге удалось оттянуть, но об обстановке сами ничего не знали. Впечатление было тяжелое. На обратном пути велел сжечь находившуюся в лесу близ дороги вышку, которая поднималась над деревьями и могла служить отличным ориентировочным пунктом для неприятельской артиллерии.
Из всего виденного я пришел к заключению очень неутешительному. Прежде всего, все штабы, начиная от штаба армии и кончая штабом дивизии, были крайне пассивны, не знали своих обязанностей, давали ложную ориентировку и не имели все время никаких сведений о противнике.
Все это особенно стало ясно на Дейме, так как, имея хоть одного ловкого шпиона, очень нетрудно было узнать, что находится в Кенигсберге. Затем высшее управление было из рук вон плохо. Не сумели распорядиться, чтобы целая армия прогнала ничтожные силы немцев из-за Деймы и форсировала бы эту речонку.
Верили преувеличенным сведениям о каких-то невероятно сильных укреплениях и заграждениях и о нахождении в Кенигсберге громадных сил. И все это перед самым носом не могли проверить. Между тем лесистая местность способствовала совершенно скрытному подходу, введению противника в заблуждение и незаметному устройству переправ.
Потом уже, конечно, выяснилось, что Кенигсберг был совершенно неподготовлен, обнажен от войск, и армия могла взять его с налета. Ничего этого не знали. Войсковые начальники и часть войск выказали очень дурную подготовку мирного времени.
Было полное отсутствие инициативы, и проявлено совершенное невежество в военном деле, до того, что приходилось отдавать приказания относительно пешей разведки, связи с соседями, организации наблюдательных пунктов, правил ведения огня и прочее, и прочее.
Вновь подтвердилось полное отсутствие стремления вперед, преувеличенный страх перед противником (особенно в 114-м и 115-м полках), благодаря чему несколько раз поступали ложные или преувеличенные донесения о наступлении неприятеля, артиллерийский огонь которого наводил ужас.
Наша артиллерия всеми мерами стремилась стать подальше, чтобы не подвергаться обстрелу. Помню, как Савич всегда хотел доказать, что наша шрапнель может отлично бить на пять верст. Причем артиллерия не доверяла пехоте, опасаясь, что последняя ее бросит.
Тут вновь подтвердилась повадка нижних чинов исчезать с поля сражения в тыл, прятаться и уползать, и неумение в ротах и полках организовывать за этим наблюдения и поверку. Уходила такая масса, что даже священник 114-го полка сказал проповедь, в которой прямо укорял солдат в неисполнении своего долга по присяге и в трусости.
Спрашивается, большой ли толк от таких бойцов, которые не хотят сражаться и которых надо гнать в бой нагайками. Не лучше ли всех этих людей перед тем, чтобы назначать в строй, хорошенько обучить и воспитать. Да с таким составом возможны лишь случайные победы.
К тому же большинство офицеров совершенно невежественны и вести бой не умеют. Далее избитого шаблона наступления на учебном плацу ничего не ожидайте. И еще 29-ю дивизию считали очень хорошей, чуть ли не лучшей в армии.
Что же представляли из себя остальные, вроде 27-й и 28-й, которые с первых же боев знали только отступать в беспорядке, или резервные 54-я, 56-я и т. д., убегавшие с поля сражения на 2 перехода назад после первого же выстрела неприятеля.
Да, при всем этом овладевали печальные мысли и чувствовалось с самого начала, что с такими начальниками и штабами, с такими необученными войсками никакие существенные успехи невозможны." - из воспоминаний начальника 29-й пехотной дивизии Анатолия Николаевича Розеншильда фон Паулина, проведшего свое соединение через все испытания операций осени 1914 г. и разделившего его судьбу в феврале 1915 г. в Августовских лесах, оказавшись в немецком плену.
Но оказалось, Бучинский, опасаясь огня неприятеля, который, однако, далеко не был постоянным, всю свою разведку произвел ночью, вернее всего, расспросным порядком; сведения, доставленные им, свидетельствовали о его полном невежестве.
Настроение в штабе корпуса было, как всегда, беззаботное, необдуманно оптимистическое, сведений же о противнике не имелось никаких. Со стороны Шемякина - мелочные разговоры или передача сплетней, вроде того, что в Вильну прибыли 3 корпуса японцев нам на помощь.
Еще, кажется, 16 августа было получено известие об уничтожении армии генерала Самсонова, но нам было сообщено, что 2-я армия одержала огромную победу и взяла у немцев 72 орудия.
Подобное сведение передал, конечно, Шемякин. Однако с этого дня было приказано готовиться не к наступлению, а к обороне; окапываться, устраивать заграждения и пр.
В один из дней стояния на Дейме я получил уведомление из Вяземского полка, что в богатом имении, кажется Шаберау, недалеко от Тапиау, найден великолепный, совсем новый автомобиль. Бывший тут в это время и. д. дивизионного интенданта капитан Лахтуров предложил немедленно съездить за ним лично, так как он умеет управлять.
Имея в виду, что наш старый автомобиль был очень ненадежен, я решил взять немецкий для штаба дивизии. Автомобиль оказался действительно красивым и легким на ходу, но силы небольшой, годный для шоссе. В нем я как-то поехал к Лашкевичу в Гертлаукен, желая лично узнать обстановку и отобрать из 28-й дивизии полковника Ольдерогге, которого у меня забрали для командования Камским полком.
Обстановка жизни штаба 28-й дивизии меня прямо поразила. Лашкевич жил так, что к нему вход прикрывался часовым внутри дома и никто не допускался, кроме начальника штаба, жившего в соседней комнате. Последний тоже изолировался от штаба, и все между собой были в натянутых отношениях, чуть ли не в ссоре.
Ольдерогге удалось оттянуть, но об обстановке сами ничего не знали. Впечатление было тяжелое. На обратном пути велел сжечь находившуюся в лесу близ дороги вышку, которая поднималась над деревьями и могла служить отличным ориентировочным пунктом для неприятельской артиллерии.
Из всего виденного я пришел к заключению очень неутешительному. Прежде всего, все штабы, начиная от штаба армии и кончая штабом дивизии, были крайне пассивны, не знали своих обязанностей, давали ложную ориентировку и не имели все время никаких сведений о противнике.
Все это особенно стало ясно на Дейме, так как, имея хоть одного ловкого шпиона, очень нетрудно было узнать, что находится в Кенигсберге. Затем высшее управление было из рук вон плохо. Не сумели распорядиться, чтобы целая армия прогнала ничтожные силы немцев из-за Деймы и форсировала бы эту речонку.
Верили преувеличенным сведениям о каких-то невероятно сильных укреплениях и заграждениях и о нахождении в Кенигсберге громадных сил. И все это перед самым носом не могли проверить. Между тем лесистая местность способствовала совершенно скрытному подходу, введению противника в заблуждение и незаметному устройству переправ.
Потом уже, конечно, выяснилось, что Кенигсберг был совершенно неподготовлен, обнажен от войск, и армия могла взять его с налета. Ничего этого не знали. Войсковые начальники и часть войск выказали очень дурную подготовку мирного времени.
Было полное отсутствие инициативы, и проявлено совершенное невежество в военном деле, до того, что приходилось отдавать приказания относительно пешей разведки, связи с соседями, организации наблюдательных пунктов, правил ведения огня и прочее, и прочее.
Вновь подтвердилось полное отсутствие стремления вперед, преувеличенный страх перед противником (особенно в 114-м и 115-м полках), благодаря чему несколько раз поступали ложные или преувеличенные донесения о наступлении неприятеля, артиллерийский огонь которого наводил ужас.
Наша артиллерия всеми мерами стремилась стать подальше, чтобы не подвергаться обстрелу. Помню, как Савич всегда хотел доказать, что наша шрапнель может отлично бить на пять верст. Причем артиллерия не доверяла пехоте, опасаясь, что последняя ее бросит.
Тут вновь подтвердилась повадка нижних чинов исчезать с поля сражения в тыл, прятаться и уползать, и неумение в ротах и полках организовывать за этим наблюдения и поверку. Уходила такая масса, что даже священник 114-го полка сказал проповедь, в которой прямо укорял солдат в неисполнении своего долга по присяге и в трусости.
Спрашивается, большой ли толк от таких бойцов, которые не хотят сражаться и которых надо гнать в бой нагайками. Не лучше ли всех этих людей перед тем, чтобы назначать в строй, хорошенько обучить и воспитать. Да с таким составом возможны лишь случайные победы.
К тому же большинство офицеров совершенно невежественны и вести бой не умеют. Далее избитого шаблона наступления на учебном плацу ничего не ожидайте. И еще 29-ю дивизию считали очень хорошей, чуть ли не лучшей в армии.
Что же представляли из себя остальные, вроде 27-й и 28-й, которые с первых же боев знали только отступать в беспорядке, или резервные 54-я, 56-я и т. д., убегавшие с поля сражения на 2 перехода назад после первого же выстрела неприятеля.
Да, при всем этом овладевали печальные мысли и чувствовалось с самого начала, что с такими начальниками и штабами, с такими необученными войсками никакие существенные успехи невозможны." - из воспоминаний начальника 29-й пехотной дивизии Анатолия Николаевича Розеншильда фон Паулина, проведшего свое соединение через все испытания операций осени 1914 г. и разделившего его судьбу в феврале 1915 г. в Августовских лесах, оказавшись в немецком плену.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]