Как из русского сделали мадьяра, а потом опять русского. 1941 - 47 г.
---
"Жили мы в деревне под Смоленском, когда разразилась война. Мне шёл тринадцатый год. Отец отправился на фронт, мы с мамой остались одни. В начале осени вдруг паника - немцы! Обстрел, бомбёжка, мы с мамой побежали через поле, потом вышли на дорогу, где уже началось столпотворение, и я потерялся.
Пометался я, обрёванный, туда-сюда, и решил вернуться домой. Пришёл на третьи сутки, а в доме чужие. Соседи сказали - там фашисты. Я стал следить за врагами.
Когда стемнело, начал осторожно заглядывать в окна, странно - обыкновенные люди, едят, шутят, смеются, оружия не видно. Озяб я, набрался смелости, рискнул и постучал в дверь. В конце концов, это был мой дом...
Оказывается, в нашей хате остановились на постой два венгерских офицера и ординарец. Один - начальник голубиной почты (была и такая!) поманил меня в комнату, понял, что я, потеряв родителей, пришёл домой. Мне дали умыться, накормили.
Так я стал жить с ними вместе, куда мне было деваться? Начальник голубиной почты, господин Дьердь привязался ко мне (у него была бездетная семья), я как-то показал ему мои рисунки, он пришёл в восторг и сказал, что мне непременно надо учиться (мы уже понемножку объяснялись - русскими и венгерскими словами, мимикой и жестами).
Он написал письмо своей жене, и вскорости отправил меня в Будапешт. Я упирался, плакал, говорил, что дождусь родителей, а он утешал - ничего, перезимуешь и вернёшься. Но вернуться не пришлось.
Господин Дьердь через полгода был уволен в запас после контузии, вернулся насовсем в Будапешт и, короче говоря, я прижился в венгерской семье, меня полюбили и даже официально усыновили.
Я учился в художественной школе до 1944-ого года, жил у приёмных родителей, свободно балакал по-венгерски, освоился. Но вот фронт стал приближаться к Будапешту. Мы эвакуировались в Шопрон, на границу с Австрией.
В начале 45-ого года мне исполнялось 17 лет, встал ребром вопрос - что делать? От призыва в армию невозможно было уклониться, а идти воевать против своих - ещё невозможней.
Помню, вечером за ужином устроили скорбное семейное совещание. Распили бутылку старого вина. Решили, делать нечего, мне надо пробираться к своим. Плача, мои приёмные родители снарядили меня в дорогу, достали на всякий случай венгерскую солдатскую форму, велели идти на восток по ночам. Что я и сделал (прощание было душераздирающим).
Я добрался до Секешферевара, заночевал там, а утром проснулся от грохота. Выглянул в окно - в город ворвалась наша штрафная рота, бойцы пьяные, небритые, злые. Я струхнул, решил дождаться других частей. А меня тут же накрыли в доме, взяли в плен как венгерского солдата (хотя оружия у меня, ясное дело, не было).
Так я попался в собственные сети. Я не смог признаться и продолжал играть роль венгерского военнопленного. Меня отправили в лагерь под Фастов, где, несмотря на все планы о побеге, я отсидел два года под видом венгра, до тех пор, пока пленных не стали возвращать домой. Что мне было делать? Я запутался.
Мне пришлось вторично покинуть родину. В 1947 году я вернулся в Будапешт, к своим приёмным родителям. Радости у них было - не описать! А у меня вся эта радость с болью пополам. Тяжёлый груз давил на сердце.
Пока суд да дело, подрядился я работать в советско-венгерскую геологоразведочную компанию (искали нефть). Я старался, после работы выпускал стенгазету, рисовал плакаты, портреты сослуживцев, меня ценили и любили.
Время шло, я стал потихоньку наводить справки. И вдруг узнаю, что отец мой жив, вернулся с фронта, и адрес тот же. Тут у меня вся душа перевернулась. Набрался я храбрости, пошёл к советскому начальнику и всё ему выложил.
Он растрогался, обнял меня, клятвенно пообещал помочь. Но меня отправили не на родину, а совсем в другую сторону, под Вену, в фильтрационный лагерь, где я отсидел ещё год.
Мытарили меня и так и эдак, но толком ничего мне пришить не смогли. Угнали меня из-под Смоленска мальчишкой, что с меня возьмёшь? Короче говоря, я оказался на родине, нашёл отца (мама пропала без вести), учился, и поехал по распределению в Кишинёв." - из воспоминаний художника-графика К.Макаренко.
Спустя три месяца после нападения Германии на СССР немецкий военный атташе в Венгрии Рабе фон Паппенхайм в своём письме, адресованном генерал-майору фон Грайффенбергу, высказал следующую мысль: "Немецкий солдат в битве - воин, но не жандарм. Для таких "задач по умиротворению" более пригодны венгры". Вскоре эта мысль была реализована.
Пометался я, обрёванный, туда-сюда, и решил вернуться домой. Пришёл на третьи сутки, а в доме чужие. Соседи сказали - там фашисты. Я стал следить за врагами.
Когда стемнело, начал осторожно заглядывать в окна, странно - обыкновенные люди, едят, шутят, смеются, оружия не видно. Озяб я, набрался смелости, рискнул и постучал в дверь. В конце концов, это был мой дом...
Оказывается, в нашей хате остановились на постой два венгерских офицера и ординарец. Один - начальник голубиной почты (была и такая!) поманил меня в комнату, понял, что я, потеряв родителей, пришёл домой. Мне дали умыться, накормили.
Так я стал жить с ними вместе, куда мне было деваться? Начальник голубиной почты, господин Дьердь привязался ко мне (у него была бездетная семья), я как-то показал ему мои рисунки, он пришёл в восторг и сказал, что мне непременно надо учиться (мы уже понемножку объяснялись - русскими и венгерскими словами, мимикой и жестами).
Он написал письмо своей жене, и вскорости отправил меня в Будапешт. Я упирался, плакал, говорил, что дождусь родителей, а он утешал - ничего, перезимуешь и вернёшься. Но вернуться не пришлось.
Господин Дьердь через полгода был уволен в запас после контузии, вернулся насовсем в Будапешт и, короче говоря, я прижился в венгерской семье, меня полюбили и даже официально усыновили.
Я учился в художественной школе до 1944-ого года, жил у приёмных родителей, свободно балакал по-венгерски, освоился. Но вот фронт стал приближаться к Будапешту. Мы эвакуировались в Шопрон, на границу с Австрией.
В начале 45-ого года мне исполнялось 17 лет, встал ребром вопрос - что делать? От призыва в армию невозможно было уклониться, а идти воевать против своих - ещё невозможней.
Помню, вечером за ужином устроили скорбное семейное совещание. Распили бутылку старого вина. Решили, делать нечего, мне надо пробираться к своим. Плача, мои приёмные родители снарядили меня в дорогу, достали на всякий случай венгерскую солдатскую форму, велели идти на восток по ночам. Что я и сделал (прощание было душераздирающим).
Я добрался до Секешферевара, заночевал там, а утром проснулся от грохота. Выглянул в окно - в город ворвалась наша штрафная рота, бойцы пьяные, небритые, злые. Я струхнул, решил дождаться других частей. А меня тут же накрыли в доме, взяли в плен как венгерского солдата (хотя оружия у меня, ясное дело, не было).
Так я попался в собственные сети. Я не смог признаться и продолжал играть роль венгерского военнопленного. Меня отправили в лагерь под Фастов, где, несмотря на все планы о побеге, я отсидел два года под видом венгра, до тех пор, пока пленных не стали возвращать домой. Что мне было делать? Я запутался.
Мне пришлось вторично покинуть родину. В 1947 году я вернулся в Будапешт, к своим приёмным родителям. Радости у них было - не описать! А у меня вся эта радость с болью пополам. Тяжёлый груз давил на сердце.
Пока суд да дело, подрядился я работать в советско-венгерскую геологоразведочную компанию (искали нефть). Я старался, после работы выпускал стенгазету, рисовал плакаты, портреты сослуживцев, меня ценили и любили.
Время шло, я стал потихоньку наводить справки. И вдруг узнаю, что отец мой жив, вернулся с фронта, и адрес тот же. Тут у меня вся душа перевернулась. Набрался я храбрости, пошёл к советскому начальнику и всё ему выложил.
Он растрогался, обнял меня, клятвенно пообещал помочь. Но меня отправили не на родину, а совсем в другую сторону, под Вену, в фильтрационный лагерь, где я отсидел ещё год.
Мытарили меня и так и эдак, но толком ничего мне пришить не смогли. Угнали меня из-под Смоленска мальчишкой, что с меня возьмёшь? Короче говоря, я оказался на родине, нашёл отца (мама пропала без вести), учился, и поехал по распределению в Кишинёв." - из воспоминаний художника-графика К.Макаренко.
Спустя три месяца после нападения Германии на СССР немецкий военный атташе в Венгрии Рабе фон Паппенхайм в своём письме, адресованном генерал-майору фон Грайффенбергу, высказал следующую мысль: "Немецкий солдат в битве - воин, но не жандарм. Для таких "задач по умиротворению" более пригодны венгры". Вскоре эта мысль была реализована.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]