Почему сибирские крестьяне ненавидели колчаковцев.
---
"Совершенно секретно", No.1/402 Сергей Балмасов.
В 1919 году в Сучанском районе Приморья местное население, раздражённое поборами и насилием со стороны белых, начало протестовать. Но вместо диалога против них высылали войска, командиры которых, не сильно вникая в причины бунта, предпочитали расстреливать недовольных, а самые "беспокойные" населённые пункты - сжигать.
Однако так случалось далеко не всегда. Как минимум в трёх случаях прибывшие к месту событий карательные отряды, участники которых предвкушали кровавую расправу над "большевиками", оказывались не в состоянии выполнить свою работу.
Они останавливались, поражённые следующим зрелищем: над населёнными пунктами повстанцев развевались красные флаги, соседствовавшие со звёздно-полосатым флагом США, под которым располагались, выставив пулемёты, американские интервенты из экспедиционного корпуса генерала Грейвса.
На робкие попытки белогвардейцев узнать, что тут делают американцы, был получен обескураживающий ответ: "Мы прибыли помочь народу Приморья отстоять его демократические права". Простояв в недоумении несколько часов в ожидании решения своего командования, колчаковские экзекуторы удалились, не выполнив данного им поручения.
И подобные вмешательства американцев повторялись как минимум трижды: в январе, марте-апреле и в ноябре 1919-го. В последнем случае американцы защитили местные восставшие белогвардейские гарнизоны от расправы со стороны японцев.
Эти инциденты вызвали самые серьёзные трения между американским и белогвардейским командованием. Дошло до того, что атаман Семёнов открыто обвинил генерала Грейвса в большевизме, противопоставляя им своих японских заступников.
Действительно, сравнение между потерями в России американцев и японцев выглядело явно не в пользу японцев: янки на Севере и на Дальнем Востоке в боях потеряли лишь 48 человек, тогда как японцы на одной только дальневосточной окраине - более 5000.
Надо понимать, что такое поведение Грейвса было обусловлено не "рыцарскими" мотивами, но стремлением не допустить усиления их японских конкурентов, которые опирались на местных атаманов.
Тем не менее чуждые местному населению американцы оказались крестьянам реально ближе, чем "свои" колчаковцы, которые сначала довели ситуацию до точки кипения, а потом попытались усмирить недовольных силой, творя такие зверства, которые не могли оставить равнодушными бойцов американского экспедиционного корпуса, многие из которых специально были набраны из русскоязычных эмигрантов.
Например, лейтенант Вальтер Реминг доносил своему командованию, что только 9 марта 1919 года в сёлах Бровничи и Гордеевка он зафиксировал факты зверского убийства после изощрённых пыток 23 человек, которые скрывались от мобилизации в армию или являлись родственниками таких лиц. И это было лишь одним эпизодом, когда американцы удерживали белых от зверских расправ.
Не менее красочным в этом отношении является "дело щегловской милиции", начатое после того, как в ночь с 21 на 22 августа 1919-го чехословацкий поручик Каурил помог начальнику гарнизона города Щеглова Томской губернии (сегодня - Кемерово) арестовать почти всю местную колчаковскую милицию во главе с её начальником Озёркиным.
Случай этот был уникальный даже для лихих годов Гражданской войны, ведь, по сути, одни колчаковцы выступили против других колчаковцев, да ещё при непосредственной помощи иностранных интервентов!
Для расследования событий министр колчаковского МВД Виктор Пепеляев отправил в Щеглов чиновника по особым поручениям Шкляева. Вопреки ожиданиям, ознакомившись на месте с делом, он не только не встал на сторону своих коллег, но и поддержал действия "переворотчиков".
Как заявил Шкляев, "арестованы были милиционеры...за неправильные действия их. Арестованным вменяются в вину убийства, истязания, вымогательства, взяточничество и другие преступления..." Начатое им расследование подтвердило эти обвинения. Свою борьбу с "преступностью" щегловские милиционеры начали с массового вымогательства денег у населения.
Шкляев писал, что "5 - 7 мая сего года в деревне Дидеево были арестованы милицией сельский писарь и четыре гражданина за то, что общество по приговору обложило не приписанных к своей деревни сборами. При аресте было произведено отобрание носильной одежды, секретаря так пороли, что кровью забрызгали стены", после чего выпустили задержанных за взятки в размере 1 - 1,3 тысячи рублей".
При этом милиционеры под разными предлогами арестовывали самых зажиточных местных жителей, чтобы выбить из них больше денег. И, как оказалось, "милиция сама инициировала ограбления под видом преступников и красных партизан".
Как следует из документов, "порка распространялась и на арестованных женщин, даже беременных... приводили из деревни Буяпакской 17 бандитов. Среди них - 11 женщин. Привели и всех выпороли (речь идёт об изощрённом и жестоком избиении нагайками и шомполами, после чего наказанные нередко становились инвалидами или как минимум на несколько дней оказывались прикованными к постели).
Три женщины были беременны. Женщин обвинили в том, что их мужья ушли к красным, у всех отобрали имущество и дома, хотя ранее они без всякого принуждения публично отказались от всякого родства со своими мужьями. Обращение с арестованными было жестокое. Милиционер Зиганшин ударил прикладом ружья арестованную только за то, что она начала рожать, в чём он был склонен видеть симуляцию..."
Между тем безнаказанность порождала всё новые преступления, которые становились всё более изощрёнными и вызывающими. Так, милиционеры, арестовывавшие местных жителей без всякого повода, кроме денег нередко требовали интимной близости от понравившихся им женщин для освобождения их родственников, и, согласно данным расследования, "обычно запуганными женщинами оно выполнялось".
Шкляев свидетельствует: "Один арестованный был освобождён за переданную Озёркину взятку, причём Березовский выговорил право ночи с женой красного... Тот просил её отдать денег и согласиться на предложенное ввиду невыносимых истязаний."
Не останавливались стражи порядка и перед прямым насилием. Так, в результате проведённого Шкляевым расследования выяснилось, что в мае 1919 года около пристани на реке Томи при селе Шевелеве Щегловского уезда "по приказанию начальника 1-го участка милиции Кузеванова были доставлены на пароход три крестьянские девицы, одна из которых, Анна Шевелёва, была изнасилована милиционером Ворониным, а две остальные были освобождены лишь потому, что менструировали".
Однако были в списках деяний представителей местной милиции и более серьёзные дела. В частности, там же в тот же день они расстреляли "по подозрению в шпионаже по распоряжению пьяного Кузеванова крестьянина Смирнова, раздели и бросили в реку. Родного его брата избили до полусмерти".
За это их едва не растерзали ставшие свидетелями данного преступления солдаты местного колчаковского гарнизона, по признанию его начальника подпоручика Луговского, открыто угрожавшие стражам порядка "поднять их на штыки". По его же словам, это желание в них укрепилось после того, как "23 июня пьяным милиционером серьёзно ранен крестьянин Александр Дюков..."
Вскоре после этого был "убит и ограблен на глазах толпы милиционером снятый с парохода пьяный пассажир Анисимов под видом большевика", хотя, согласно расследованию Шкляева, было установлено, что это убийство с целью сокрытия ограбления. Кроме того, милиционерами была убита после отказа от интимной близости со стражами порядка цирковая актриса.
Не уступал своим подчинённым и сам Озёркин, совершивший в мае 1919-го убийство щегловского мещанина Новикова. Произошло это при следующих обстоятельствах: милиционер Анохин проник в его дом с целью грабежа. Находившийся там Новиков, защищаясь, обезоружил его. Посрамлённый страж порядка пожаловался Озёркину. Тот, вызвав Новикова, выстрелом убил его через входную дверь.
Интересно, что стоящие над милиционерами власти в лице управляющего Томской губернией Б.М. Михайловского встали на защиту таких "стражей порядка" как "идейных борцов с большевизмом", одновременно пытаясь доказать "некомпетентность" Шкляева.
Так, говоря об убийстве Анисимова, губернатор оправдывал это тем, что погибший являлся "большевистским агитатором, агитировавшим на пароходе за советскую власть и, будучи арестованным, по дороге при попытке к бегству был убит".
В свою очередь, в письме Пепеляеву о совершённом милиционерами убийстве рабочего Коломийца он пытался выставить последнего опасным государственным преступником, "руководившим подготовкой восстания", "убитым при попытке к бегству". Однако эта версия не была подтверждена следствием, и далее Шкляеву удалось установить, что "Озёркиным был запорот до смерти арестованный Коломиец".
Такое поведение вполне объяснимо: защищая подчинённых (при Колчаке губернатор подчинялся министру внутренних дел, которому, в свою очередь, были подотчётны милиционеры на местах), Михайловский пытался выгородить самого себя. Ведь произошедшее непосредственно бросило тень на него самого.
Как установил Шкляев, в своих действиях Озёркин указывал, что он действует с одобрения губернатора Михайловского. Что, впрочем, и так было ясно, учитывая, как тот защищал своих милицейских подчинённых перед Пепеляевым.
Михайловский всячески пытался воспрепятствовать Шкляеву в расследовании, а когда понял, что "конфиденциальные беседы" с ним не дали эффекта, нажаловался на проверяющего своему непосредственному начальнику Пепеляеву.
Он написал ему, что Шкляев "преувеличил" масштабы допущенных его подчинёнными нарушений, которые возникли в ходе "активной борьбы Озёркина и его коллег против бандитизма и красных партизан", в результате чего они нажили себе многочисленных врагов.
Также Михайловский настаивал, что павшие от рук его костоломов люди являлись "заведомыми преступниками". Кроме того, в их число записали и погибших от несчастных случаев. В качестве примера Михайловский приводил смерть вышеупомянутой циркачки, погибшей в результате "установленного с несомненностью самоубийства", тогда как Шкляеву удалось доказать, что это было преднамеренное убийство.
И подобные преступления не были частными случаями, а отражали общую картину развязанного против населения белого террора. Даже когда Михайловского припёрли к стенке доказательствами, он пытался оправдать своих подчинённых, указывая на "...мученическую роль, выпадающую на долю чинов милиции, которые преследуются большевиками в первую очередь с особой жестокостью.
При таких условиях они отвечают на красный террор антибольшевистским террором. Отсюда вытекают эти "ликвидации", "попытки к бегству" и т. п.".
В результате, как доносил Шкляев, "...селяне прятались при виде милиции не хуже, чем от любого бандита. Ужас положения в том, что это озорство милиции перекладывалось на голову правительства" (колчаковского)
Согласно неутешительным выводам Шкляева, именно такое поведение стражей порядка и привело в конечном итоге к тому самому распространению большевизма, о чём жаловался Михайловский.
В октябре 1919-го, за два месяца до захвата Томской губернии большевиками, Пепеляев решил "наказать" губернатора Михайловского... смещением его с занимаемого им поста, предложив занять его Шкляеву.
Однако последний отказался, осознавая, что он не имеет для этого необходимых управленческих навыков, да и особо не рвался косвенно принимать на себя ответственность за деяния предыдущего управляющего. В результате Михайловский занимал свой пост до самого прихода красных.
Следует заметить, что донесения о подобных преступлениях, совершённых милиционерами и вообще представителями власти, имели тогда массовый характер и поступали буквально отовсюду, где стояли колчаковцы, что и вызывало против них массовые восстания.
Например, тот же Шкляев, направленный в декабре 1919-го для ревизии в Иркутскую губернию, в своём докладе министру внутренних дел сообщал, что практически все местные милицейские начальники совершили серьёзные должностные преступления или подозревались в их совершении.
В результате те самые зажиточные сибирские крестьяне, ещё недавно чуждые какой-либо политики, бросали всё и уходили в партизаны. И так происходило почти на всей огромной территории, подконтрольной Колчаку.
Попавший в руки большевиков в Иркутске чиновник по особым поручениям Шкляев остался служить красным в их органах внутренних дел. Губернатору Михайловскому удалось в январе 1920 года уйти из восставшей Томской губернии и в 1923-м поучаствовать в Якутском походе брата его бывшего начальника - генерала А.Н. Пепеляева, во время которого он попал в плен и отделался за свои художества и "подвиги" своих подчинённых десятилетним тюремным заключением.
Его начальнику, министру МВД Виктору Пепеляеву повезло меньше: в феврале 1920-го он, уже будучи главой колчаковского правительства, был расстрелян вместе с адмиралом Колчаком в Иркутске, перед расстрелом, по свидетельствам его участников, он униженно валялся у большевиков в ногах, моля о пощаде.
Показательно, что, когда их с уже бывшим Верховным правителем подвели к проруби на Ангаре, адмирал удивлённо спросил, почему это происходит без суда, но ему тут же напомнили, что при его правлении массовые казни также совершались безо всякого суда. Так что бумеранг вернулся.
"Красный газ" 1925 г. В роли колчаковского офицера - бывший колчаковский офицер Георгий Пожарницкий.
В 1919 году в Сучанском районе Приморья местное население, раздражённое поборами и насилием со стороны белых, начало протестовать. Но вместо диалога против них высылали войска, командиры которых, не сильно вникая в причины бунта, предпочитали расстреливать недовольных, а самые "беспокойные" населённые пункты - сжигать.
Однако так случалось далеко не всегда. Как минимум в трёх случаях прибывшие к месту событий карательные отряды, участники которых предвкушали кровавую расправу над "большевиками", оказывались не в состоянии выполнить свою работу.
Они останавливались, поражённые следующим зрелищем: над населёнными пунктами повстанцев развевались красные флаги, соседствовавшие со звёздно-полосатым флагом США, под которым располагались, выставив пулемёты, американские интервенты из экспедиционного корпуса генерала Грейвса.
На робкие попытки белогвардейцев узнать, что тут делают американцы, был получен обескураживающий ответ: "Мы прибыли помочь народу Приморья отстоять его демократические права". Простояв в недоумении несколько часов в ожидании решения своего командования, колчаковские экзекуторы удалились, не выполнив данного им поручения.
И подобные вмешательства американцев повторялись как минимум трижды: в январе, марте-апреле и в ноябре 1919-го. В последнем случае американцы защитили местные восставшие белогвардейские гарнизоны от расправы со стороны японцев.
Эти инциденты вызвали самые серьёзные трения между американским и белогвардейским командованием. Дошло до того, что атаман Семёнов открыто обвинил генерала Грейвса в большевизме, противопоставляя им своих японских заступников.
Действительно, сравнение между потерями в России американцев и японцев выглядело явно не в пользу японцев: янки на Севере и на Дальнем Востоке в боях потеряли лишь 48 человек, тогда как японцы на одной только дальневосточной окраине - более 5000.
Надо понимать, что такое поведение Грейвса было обусловлено не "рыцарскими" мотивами, но стремлением не допустить усиления их японских конкурентов, которые опирались на местных атаманов.
Тем не менее чуждые местному населению американцы оказались крестьянам реально ближе, чем "свои" колчаковцы, которые сначала довели ситуацию до точки кипения, а потом попытались усмирить недовольных силой, творя такие зверства, которые не могли оставить равнодушными бойцов американского экспедиционного корпуса, многие из которых специально были набраны из русскоязычных эмигрантов.
Например, лейтенант Вальтер Реминг доносил своему командованию, что только 9 марта 1919 года в сёлах Бровничи и Гордеевка он зафиксировал факты зверского убийства после изощрённых пыток 23 человек, которые скрывались от мобилизации в армию или являлись родственниками таких лиц. И это было лишь одним эпизодом, когда американцы удерживали белых от зверских расправ.
Не менее красочным в этом отношении является "дело щегловской милиции", начатое после того, как в ночь с 21 на 22 августа 1919-го чехословацкий поручик Каурил помог начальнику гарнизона города Щеглова Томской губернии (сегодня - Кемерово) арестовать почти всю местную колчаковскую милицию во главе с её начальником Озёркиным.
Случай этот был уникальный даже для лихих годов Гражданской войны, ведь, по сути, одни колчаковцы выступили против других колчаковцев, да ещё при непосредственной помощи иностранных интервентов!
Для расследования событий министр колчаковского МВД Виктор Пепеляев отправил в Щеглов чиновника по особым поручениям Шкляева. Вопреки ожиданиям, ознакомившись на месте с делом, он не только не встал на сторону своих коллег, но и поддержал действия "переворотчиков".
Как заявил Шкляев, "арестованы были милиционеры...за неправильные действия их. Арестованным вменяются в вину убийства, истязания, вымогательства, взяточничество и другие преступления..." Начатое им расследование подтвердило эти обвинения. Свою борьбу с "преступностью" щегловские милиционеры начали с массового вымогательства денег у населения.
Шкляев писал, что "5 - 7 мая сего года в деревне Дидеево были арестованы милицией сельский писарь и четыре гражданина за то, что общество по приговору обложило не приписанных к своей деревни сборами. При аресте было произведено отобрание носильной одежды, секретаря так пороли, что кровью забрызгали стены", после чего выпустили задержанных за взятки в размере 1 - 1,3 тысячи рублей".
При этом милиционеры под разными предлогами арестовывали самых зажиточных местных жителей, чтобы выбить из них больше денег. И, как оказалось, "милиция сама инициировала ограбления под видом преступников и красных партизан".
Как следует из документов, "порка распространялась и на арестованных женщин, даже беременных... приводили из деревни Буяпакской 17 бандитов. Среди них - 11 женщин. Привели и всех выпороли (речь идёт об изощрённом и жестоком избиении нагайками и шомполами, после чего наказанные нередко становились инвалидами или как минимум на несколько дней оказывались прикованными к постели).
Три женщины были беременны. Женщин обвинили в том, что их мужья ушли к красным, у всех отобрали имущество и дома, хотя ранее они без всякого принуждения публично отказались от всякого родства со своими мужьями. Обращение с арестованными было жестокое. Милиционер Зиганшин ударил прикладом ружья арестованную только за то, что она начала рожать, в чём он был склонен видеть симуляцию..."
Между тем безнаказанность порождала всё новые преступления, которые становились всё более изощрёнными и вызывающими. Так, милиционеры, арестовывавшие местных жителей без всякого повода, кроме денег нередко требовали интимной близости от понравившихся им женщин для освобождения их родственников, и, согласно данным расследования, "обычно запуганными женщинами оно выполнялось".
Шкляев свидетельствует: "Один арестованный был освобождён за переданную Озёркину взятку, причём Березовский выговорил право ночи с женой красного... Тот просил её отдать денег и согласиться на предложенное ввиду невыносимых истязаний."
Не останавливались стражи порядка и перед прямым насилием. Так, в результате проведённого Шкляевым расследования выяснилось, что в мае 1919 года около пристани на реке Томи при селе Шевелеве Щегловского уезда "по приказанию начальника 1-го участка милиции Кузеванова были доставлены на пароход три крестьянские девицы, одна из которых, Анна Шевелёва, была изнасилована милиционером Ворониным, а две остальные были освобождены лишь потому, что менструировали".
Однако были в списках деяний представителей местной милиции и более серьёзные дела. В частности, там же в тот же день они расстреляли "по подозрению в шпионаже по распоряжению пьяного Кузеванова крестьянина Смирнова, раздели и бросили в реку. Родного его брата избили до полусмерти".
За это их едва не растерзали ставшие свидетелями данного преступления солдаты местного колчаковского гарнизона, по признанию его начальника подпоручика Луговского, открыто угрожавшие стражам порядка "поднять их на штыки". По его же словам, это желание в них укрепилось после того, как "23 июня пьяным милиционером серьёзно ранен крестьянин Александр Дюков..."
Вскоре после этого был "убит и ограблен на глазах толпы милиционером снятый с парохода пьяный пассажир Анисимов под видом большевика", хотя, согласно расследованию Шкляева, было установлено, что это убийство с целью сокрытия ограбления. Кроме того, милиционерами была убита после отказа от интимной близости со стражами порядка цирковая актриса.
Не уступал своим подчинённым и сам Озёркин, совершивший в мае 1919-го убийство щегловского мещанина Новикова. Произошло это при следующих обстоятельствах: милиционер Анохин проник в его дом с целью грабежа. Находившийся там Новиков, защищаясь, обезоружил его. Посрамлённый страж порядка пожаловался Озёркину. Тот, вызвав Новикова, выстрелом убил его через входную дверь.
Интересно, что стоящие над милиционерами власти в лице управляющего Томской губернией Б.М. Михайловского встали на защиту таких "стражей порядка" как "идейных борцов с большевизмом", одновременно пытаясь доказать "некомпетентность" Шкляева.
Так, говоря об убийстве Анисимова, губернатор оправдывал это тем, что погибший являлся "большевистским агитатором, агитировавшим на пароходе за советскую власть и, будучи арестованным, по дороге при попытке к бегству был убит".
В свою очередь, в письме Пепеляеву о совершённом милиционерами убийстве рабочего Коломийца он пытался выставить последнего опасным государственным преступником, "руководившим подготовкой восстания", "убитым при попытке к бегству". Однако эта версия не была подтверждена следствием, и далее Шкляеву удалось установить, что "Озёркиным был запорот до смерти арестованный Коломиец".
Такое поведение вполне объяснимо: защищая подчинённых (при Колчаке губернатор подчинялся министру внутренних дел, которому, в свою очередь, были подотчётны милиционеры на местах), Михайловский пытался выгородить самого себя. Ведь произошедшее непосредственно бросило тень на него самого.
Как установил Шкляев, в своих действиях Озёркин указывал, что он действует с одобрения губернатора Михайловского. Что, впрочем, и так было ясно, учитывая, как тот защищал своих милицейских подчинённых перед Пепеляевым.
Михайловский всячески пытался воспрепятствовать Шкляеву в расследовании, а когда понял, что "конфиденциальные беседы" с ним не дали эффекта, нажаловался на проверяющего своему непосредственному начальнику Пепеляеву.
Он написал ему, что Шкляев "преувеличил" масштабы допущенных его подчинёнными нарушений, которые возникли в ходе "активной борьбы Озёркина и его коллег против бандитизма и красных партизан", в результате чего они нажили себе многочисленных врагов.
Также Михайловский настаивал, что павшие от рук его костоломов люди являлись "заведомыми преступниками". Кроме того, в их число записали и погибших от несчастных случаев. В качестве примера Михайловский приводил смерть вышеупомянутой циркачки, погибшей в результате "установленного с несомненностью самоубийства", тогда как Шкляеву удалось доказать, что это было преднамеренное убийство.
И подобные преступления не были частными случаями, а отражали общую картину развязанного против населения белого террора. Даже когда Михайловского припёрли к стенке доказательствами, он пытался оправдать своих подчинённых, указывая на "...мученическую роль, выпадающую на долю чинов милиции, которые преследуются большевиками в первую очередь с особой жестокостью.
При таких условиях они отвечают на красный террор антибольшевистским террором. Отсюда вытекают эти "ликвидации", "попытки к бегству" и т. п.".
В результате, как доносил Шкляев, "...селяне прятались при виде милиции не хуже, чем от любого бандита. Ужас положения в том, что это озорство милиции перекладывалось на голову правительства" (колчаковского)
Согласно неутешительным выводам Шкляева, именно такое поведение стражей порядка и привело в конечном итоге к тому самому распространению большевизма, о чём жаловался Михайловский.
В октябре 1919-го, за два месяца до захвата Томской губернии большевиками, Пепеляев решил "наказать" губернатора Михайловского... смещением его с занимаемого им поста, предложив занять его Шкляеву.
Однако последний отказался, осознавая, что он не имеет для этого необходимых управленческих навыков, да и особо не рвался косвенно принимать на себя ответственность за деяния предыдущего управляющего. В результате Михайловский занимал свой пост до самого прихода красных.
Следует заметить, что донесения о подобных преступлениях, совершённых милиционерами и вообще представителями власти, имели тогда массовый характер и поступали буквально отовсюду, где стояли колчаковцы, что и вызывало против них массовые восстания.
Например, тот же Шкляев, направленный в декабре 1919-го для ревизии в Иркутскую губернию, в своём докладе министру внутренних дел сообщал, что практически все местные милицейские начальники совершили серьёзные должностные преступления или подозревались в их совершении.
В результате те самые зажиточные сибирские крестьяне, ещё недавно чуждые какой-либо политики, бросали всё и уходили в партизаны. И так происходило почти на всей огромной территории, подконтрольной Колчаку.
Попавший в руки большевиков в Иркутске чиновник по особым поручениям Шкляев остался служить красным в их органах внутренних дел. Губернатору Михайловскому удалось в январе 1920 года уйти из восставшей Томской губернии и в 1923-м поучаствовать в Якутском походе брата его бывшего начальника - генерала А.Н. Пепеляева, во время которого он попал в плен и отделался за свои художества и "подвиги" своих подчинённых десятилетним тюремным заключением.
Его начальнику, министру МВД Виктору Пепеляеву повезло меньше: в феврале 1920-го он, уже будучи главой колчаковского правительства, был расстрелян вместе с адмиралом Колчаком в Иркутске, перед расстрелом, по свидетельствам его участников, он униженно валялся у большевиков в ногах, моля о пощаде.
Показательно, что, когда их с уже бывшим Верховным правителем подвели к проруби на Ангаре, адмирал удивлённо спросил, почему это происходит без суда, но ему тут же напомнили, что при его правлении массовые казни также совершались безо всякого суда. Так что бумеранг вернулся.
"Красный газ" 1925 г. В роли колчаковского офицера - бывший колчаковский офицер Георгий Пожарницкий.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]